ервое осознание неустойчивости нашего мира.
Первое, что я запомнил из своей общественной деятельности: видимо, летом 1948 года, когда меня пригласили в райком ВЛКСМ и предложили собрать всех комсомольцев школы на сельский сход. Оказалось, предстояло обсудить какого-то частника, который не хотел работать в колхозе (записал в таком виде, а потом засомневался – в этом ли была причина выселения). Нам предложили поддержать его выселение. Народу собралось довольно много. Суть самого обсуждения я не помню. Помню только, как я (как и мои товарищи) старательно тянул руку при голосовании за выселение. После принятия решения мужика тут же увёл милиционер. По-видимому, никаких сомнений в правильности решения у меня не было. Сейчас я думаю, что не нам нужно было решать судьбу этого человека: слишком ещё глупы мы были.
Школу я закончил с золотой медалью в городе Усть-Каменогорске. Сказать, что я был очень добросовестным учеником, не могу: как-то я сумел обойтись без чтения многой обязательной литературы, обошёлся без заучивания многих стихов… Только сейчас открыл для себя многих русских писателей. Совсем не помню своей комсомольской работы. Но, вероятно, меня куда-то выбирали и был я, видимо, не последним активистом, т.к. «благодаря» характеристике, которую дали мне в школе для института, меня уже на первом курсе избрали комсоргом группы, несмотря на «конкуренцию» - в группе был такой Емельянов Валерий, который сам вызвался стать комсоргом. В те времена самовыдвижение было делом необычным. Над Валерой посмеялись и почему-то выбрали меня. Боюсь, не сыграли ли здесь роль мои рассказы о своей «кипучей деятельности» в школе своим товарищам по комнате – и были ли эти мои рассказы, я не помню. Сессии первого курса я по инерции сдал почти всё на пятёрки (для меня было это очень важно: не хотелось, чтобы кто-то попрекнул за медаль), несмотря на то, что часто болел. Сказалось то, я почти постоянно был полу разутым. Да и на пищу денег хватало еле-еле: мой завтрак: чай с сахаром и хлебом, намазанным маргарином. Получаемые в институте знания по общественным наукам не вызывали каких-то крамольных вопросов: всё укладывалось в какую-то понятную и стройную систему. Здесь я тоже читал далеко не все рекомендуемые источники. А если и читал, то довольно поверхностно, хотя по многим приходилось сочинять конспекты. Свои комсомольские посты в институте я запомнил. Комсорг группы на первом курсе. Секретарь бюро ВЛКСМ 2 курса (несмотря на то, что было большое желание не обременять себя такой нагрузкой: сначала это даже удалось – выторговал себе пост заместителя по оргработе); на третьем курсе я сумел увернуться от факультетского бюро, но потом я, даже, пожалел, т.к. получил три общественные нагрузки, которые здорово меня обременяли. На четвёртом курсе вошёл в комитет факультета, хотя и учился на третьем курсе не очень. На 5 курсе я слёзно просил бюро не проектировать меня никуда. Обещал помогать по мере сил и возможности. Со мной согласились и в список для голосования не включили. Так, кто-то, скорее всего, шутя, крикнул: «А где же Лямшев?» и, видимо, обрадовавшись предстоящему развлечению, ещё несколько голосов потребовали включить меня в список для голосования. Ведущий пытался объяснить, но потребовали на трибуну меня. Интересно, что происходившее в какой-то степени тешило самолюбие, хотя уже в первом возгласе мне показалась какая-то доля иронии – видимо, намозолил я глаза всем на общественной работе. Настроение у меня было хорошее, поэтому, выйдя на трибуну, поклонился собранию, поблагодарил с той же долей юмора и нашёл слова в свою защиту: дайте мне благополучно окончить институт; дорогу молодым. Предложил вместо себя второкурсника Немелкова Артура. Чем-то я тогда его уже отметил. Собрание согласилось. Вот, с этим-то Немелковым и произошла история, которая приобрела мировую известность: говорили, что даже Би-Би-Си в своих передачах сообщала о ней.
В особо секретный город Челябинск-40 я попал вопреки всякой логики нынешних «знатоков» Советских времён. Если верить этим «знатокам», то я сразу после «дела Немелкова» должен был куда-то загреметь, тем более, что уже на второй день комсомольской конференции института рядом со мной обосновалась преподаватель основ марксизма-ленинизма (ОМЛ) Фёдорова. При любом поднятии руки она её хватала и пыталась выяснить, по какому поводу я тянусь к президиуму. После конференции меня и моих товарищей по комнате вызывали в райком партии. Теперь уж не помню, что мне рассказывали о своём походе Ткаченко Евгений Викторович и Кабанов Юрий Михайлович, а мне это собеседование не оставило негативных воспоминаний. Оно было очень спокойным, логичным по сути (на мой тогдашний взгляд) и обстоятельным. В частности, поинтересовались, давно ли я знаю Артура, почему я рекомендовал его собранию вместо себя в комитет. Обсудили те положения, которые были в его выступлении. Сохранилось письмо родителям о тех событиях (приложение 1).
После конференции шли разговоры о том, что теперь кое у кого будут проблемы с распределением. Может быть, эти проблемы и были, но до меня они никак не дошли. Через какое-то время я узнал, что меня направляют на преддипломную практику в Челябинск-40. Сначала я ещё думал, что это помогли мои тылы (всё-таки отец был секретарём обкома), но потом обнаружил, что туда же распределили и моих товарищей.
Второе письмо из Челябинска-40.…Сейчас мой адрес: Челябинск-40, Менделеева 10, кв. 67… С завтрашнего дня приступаю к практике… Всё это время, пока ждали оформления, отдыхали… В магазинах всё есть…
05.02.58г.…Практикуюсь в смене. Сейчас с утра. Трудно подниматься в 5 часов… Скоро дадут темы дипломных работ и начну собирать материал для него… Поправился – воротники не сходятся…
Как я уже говорил, практику я проходил в нескольких отделениях, но в конечном итоге я делал диплом по доулавливанию пульп из щелочных растворов. В это время в одном из отделений для этой цели сооружалась установка непрерывного действия. Подобные установки в промышленности уже использовались, о чём я знал из институтского курса. Автором установки на объекте был доктор каких-то наук Чемарин Николай Николаевич. По-моему, тогда он возглавлял центральную заводскую лабораторию. Моим руководителем был молодой начальник цеха 4 Тычинин Василий Михайлович. Он мне дал полную свободу в том смысле, что предоставил самому себе. Я добросовестно пытался с ним консультироваться, но каждый раз он, не дослушав, говорил, что я на правильном пути и бежал куда-нибудь на отметку, где всегда чего-нибудь случалось. Немного о В.М. в приложении 2.
Оказывается, у меня была возможность выезжать из города.
11.03.58г. В Усть-Каменогорск родителям…Пожил немного в Свердловске. Для диплома ничего здесь не нашёл, но немного отдохнул. Видел Юрку Кабанова. Ему страшно понравилось у нас. Так хорошо приняли – он в восторге... Получил от вас перевод – теперь брюки у меня будут. Только не знаю, сколько нужно покупать материала для них…
Изучив документы по установке, я нашёл некоторые её недостатки (на мой взгляд) и наметил пути её модернизации. На этом и построил свой диплом. Помню, что со мной вместе и с той же темой работала то ли заочница, то ли вечерница. Женщина замужняя, естественно, всегда занятая. У меня от неё не было никаких тайн. Получилось в конечном итоге так, что наши дипломы оказались близнецами. Но, если я каждое положение диплома пережил и осмыслил, то она, видимо, не всегда это делала. 03.04.58г.…Мой диплом стал заметно прибывать. Теперь уже верится, что в первых числах июня смогу защититься…Только сейчас узнал, что Юрка женился…
09.04.58г. Сестре Инне…Значит, 2 весны встретила? Повезло тебе. И на самолёте полетала, и на соревнованиях побывала… Диплом мой понемногу движется…
15.04...Мамусь, телевизор я бы мог купить в Свердловске…Не всякий можно покупать… О стиральной машине я спрошу Нэльку – может купит… Секретное дело к тебе. Как ты отнесёшься к тому, если я приеду не один. Понимаешь, о чём речь. Это дело не решённое. Я высказываю просто предположение. По-моему, тянуть больше ни к чему. Извелась Нэля и мне не очень… 17го выкуплю брюки. Они обошлись немногим больше 300 руб. … Через месяц надеюсь закончить диплом. Начал чертить…
12.05…Комиссия по заслушиванию дипломов соберётся не раньше 10-15. Кончил чертить, осталось доделать записку… Родные мои! Мы с Нэлей объявили родителям её, что в первых числах июля распишемся. Те поплакали, поуговаривали отсрочить до её окончания. Лично я бы ничего против не имел, но складываются обстоятельства так, что лучше сделать это сейчас, иначе будет плохо с распределением Нэли. Её родители хотят знать мнение ваше. Так что, мы приедем в первых числах июля (до 10) на месяц, т.к. у Нэли с 1.08 практика, а я должен уже ехать на работу. Но очень хочется отдохнуть. Я здорово устал. Каждый день сидим в дипломантской по 12 часов. Нэля, по-моему, робеет ехать. Мамусь, ты зря думаешь, что взаимоотношения наши могут нарушиться из-за Нэли. Она, не зная толком ни тебя, ни папу лично, уважает вас не меньше меня. В этом я уверен. Только встретьте нас попроще и всё будет в порядке. Мы едем к вам учиться. Безусловно, никакой свадьбы у нас не будет. И в Свердловске мы поживём минимум, чтобы её родители чего не вздумали…
Защита дипломов проходила в кабинете у начальника объекта 25 Митрофанова
Геннадия Васильевича. По какой-то причине я приехал на объект в притык, когда мне уже по графику полагалось развешивать все чертежи. Мне дружно помогали мои коллеги. Защищался я напористо. В том смысле, что очень убеждённо отстаивал свои позиции. Как я понял потом, комиссии это понравилось. Мою защиту оценили на отлично. А вот мою напарницу, говорят, выгнали доучиваться. Жаль.
По окончании учёбы мы собрались на кафедре вместе с преподавателями. Было вино и много разговоров. Был у нас несколько рыхловатый руководитель в очках, по-моему, Пушкарёв В.В. Он подсел ко мне и таинственно сообщил, что в моём личном деле поставлен какой-то знак неблагонадёжности. Не помню, чтобы я как-то переживал по этому поводу, тем более, что уже знал, что направлен работать в Челябинск-40, а это значит, что мне доверяли.
В июне мы с Нэлей оформили свои брачные отношения. Была свадьба в Свердловске, а потом повтор в Усть-Каменогорске у родителей. Там мы провели время до августа. А в начале августа Нэля отправилась на практику, а я со своими соратниками отправился на работу. Мне уже была не в новинку пропускная система в город. Я уже ориентировался в том, куда лучше селиться. Вновь была медицинская комиссия. По её результатам (а может не только по её) некоторые мои товарищи вынуждены были город покинуть. В частности, Ткаченко Евгений Викторович буквально со слезами на глазах вернулся в Свердловск. Вполне возможно, что сказалась национальность жены, но Гомзин Геннадий Валентинович был в такой же ситуации, но прошёл без проблем. Вернулись ещё несколько человек с таким же сожалением, т.к. все рвались на производство. Надо отдать должное, что все, кто вернулся, в конце концов, в карьере выиграли (о здоровье уж и не говорю). Так, Ткаченко уже в 1961 году подарил мне отдельный оттиск своей совместной статьи в журнале «радиохимия». Через несколько лет они стали кандидатами, докторами, хотя, конечно, в материальном плане они потеряли, особенно, в первое время.
Потом мы были на приёме главного инженера комбината Николая Анатольевича Семёнова (по крайней мере, я), который благословил большинство из нас на 35 объект, который скоро должен был пускаться. Я за время практики в городе, и на комбинате несколько освоился, но на 35 объекте ещё не был. Расстроились те, кого по каким-то причинам направили в Центральную заводскую лабораторию (ЦЗЛ) комбината. По-моему, не расстроился лишь Владимир Иванович Гужавин, т. к. у него возник роман с начальником одной из лабораторий. Знаю лишь то, что она была умницей (и по отзывам, и, впоследствии, по собственным наблюдениям), имела большой авторитет. Она была старше Гужавина. О романе я узнал то ли от него самого, то ли от кого-то из наших по такому факту: Гужавин в восторге рассказывал, что она дома в качестве закладок читаемых книг использовала крупные купюры.
24.08.58г. Я родителям.…Я уже вам писал, что приехал на место работы. Сейчас могу сообщить, что уже 3 дня отработал. Завтра начинается рабочая неделя. Работаю с 8 до 14. Вставать приходится в седьмом часу. Ещё не могу привыкнуть. Обо мне не беспокойтесь. Вы меня вывели в жизнь, теперь я постараюсь не запятнать ваше имя, чтобы вам никогда не было стыдно за своего сына. Я устроился в общежитии. Хочется думать, что временно. В комнате очень хорошо, но плохо то, что с соседями сжиться сложно. Неинтересные они. Хотелось бы со своими жить. Через месяц, полтора будет готово новое общежитие. Постараюсь устроиться лучше. А вообще, хочется, чтобы скорее сюда приехала Нэля и иметь свой угол. Надоели общежития, как бы хороши они не были.
Сначала меня поселили опять где-то в общежитии, но вскоре в город приехала Нэля и нам дали комнату в коммунальной квартире по ул. Лермонтова 3 в квартире 10. Квартира была на 3 семьи. Жил там, видимо давно, с женой и маленькой дочерью какой-то Аркадий, работавший где-то на объекте 25 (где я проходил практику). Мужик он был немного меньше ростом, но с красивым лицом. У Нэли с Аркадием возникли какие-то разногласия, окончившиеся тем, что я однажды ему пригрозил: если ты будешь приставать к жене, я тебя прибью, да ещё в цех сообщу. Он, видимо, принял мою угрозу вполне серьёзно и больше вопросов не возникало. Ещё одну комнату занимала тоже молодая пара. Здесь я помню только жену, по-моему, Ирину – очень добросердечную, всегда улыбающуюся женщину. С ними у нас никаких проблем не было. Но, а близких соседских контактов не было у меня ни с теми, ни с другими.
Когда мы (наш институтский выпуск) стали здесь собираться, персонала на объекте было немного. Мы вливались в так называемую технологическую группу, которая только недавно стала технологическим отделом. Возглавлял её Микерин Евгений Ильич. После стажировки и сдачи экзаменов нас разбросали по отделениям начальниками смен. Мне досталось отделение 65, которое по технологии в принципе повторяло 3 предыдущих отделения. Старшим инженером-куратором этого отделения был спокойный, не очень стройный, но, как потом выяснилось, очень спортивный, Петров Георгий Валерьевич (лет на 4÷6 старше меня). Он всегда улыбался своими разнообразными улыбками, которые могли означать и поощрение и осуждение. Был он хорошим специалистом своего дела. К сожалению, я так и не поинтересовался, как долго он занимался этим самым отделением, но знал он его досконально. Увлекшись изучением документации по отделению, оборудования, я как-то пропустил подготовку отчётно-выборного комсомольского собрания, факт резкого увеличения количества комсомольцев – шёл массовый набор персонала. Когда я становился на учёт на заводе, комсомольцев было всего человек 10. Секретарём комсомольской группы тогда был, по-моему, Владимир Григорьевич Сизов – техник с большим стажем на 25 объекте. Занимался кураторством. Таких техников-технологов, которые курировали строительно-монтажные работы (СМР) и пуско-наладочные работы (ПНР) на объекте, было несколько: Сапогов Александр Николаевич, Бойков Евгений Николаевич, Воронов Геннадий Иванович, Сизов... Узнал я их, естественно, позже, но память о них осталась, как об удивительных специалистах, у которых я, инженер, постоянно учился. Особенно, о Сапогове. Но я немного отвлёкся. Так вот, уже на собрании выяснилось, что меня прочат в комитет. Как-то это я воспринял несерьёзным и даже не явился на первое заседание комитета. А зря: с подачи моих товарищей-соратников меня решили сделать секретарём. Ясно, что никому не хотелось заниматься этой работой, тем более в момент, когда идёт освоение производства. Мои потуги отказаться довели меня до начальника объекта Гладышева Михаила Васильевича. Это была моя первая встреча с ним. Он спокойно помаргивая и приглядываясь, выслушивал моё негодование по поводу того, что без меня меня женили. Естественно, не помню всего разговора, который постепенно стал спокойнее. Он не спеша и очень спокойно расспрашивал меня о моём опыте, почему я не в партии, а потом сумел убедить, что я ничего не потеряю от этой работы. Главное, что он мне обещал – не делать меня освобождённым секретарём и через год отпустить на производство совсем. Пока он мне предоставил свободу: организуй всё так, чтобы комсомольские дела не были запущены; решишь, что всё идёт нормально – занимайся производственной работой. А в комитете будет сидеть, например, оргсектор (ставить на учёт, принимать взносы от комсоргов и т. д.).
Сестре Инне в мае 1959 года.Я с завтрашнего дня ухожу в смену. Освобождённым секретарём будет мой зам., а я буду работать. Нужно сдать экзамен… Вчера провели вечер. Многое сорвалось из намеченного…Но, говорят, прошло хорошо. А это главное… Опускаются руки, когда видишь равнодушие среди своих ближайших соратников… Не могу с ними справиться, несмотря на свою энергию (все говорят, что у меня её много – сам начинаю верить в это). Домой вчера появился около 2 ночи. Кое-как ноги доволок. Думал, что ни о какой тренировке и речи уже не будет. Ан, нет. Поднялся во- время и прокатили около 50км …
|
Слева направо: мой сын Алексей, Шулятьев Анатолий Геннадьевич, Цветков Лев Алексеевич (муж дочери Гладышева), двоих не помню, Михаил Васильевич, Нина Ивановна и Владимир Вячеславович Семелькины. Примерно 1978 год.
|
|
Поэтому он регулярно позванивал и выяснял мои планы на субботу, воскресенье. Знаю, что, когда я по какой-либо причине не мог ехать в горы, Гладышев приглашал ещё кого-то. В частности, Семелькина Владимира Вячеславовича, с которым мы постоянно выезжали отдыхать вместе. Что, возможно, ещё устраивало М.В. в компании со мной - я не очень был назойлив. Когда мы приезжали на лыжню (вместе с ним или со всем моим семейством), я тут же убегал, с удовольствием накручивая километры, и только периодически догонял того или иного члена нашей компании. Я всегда предпочитал одиночество. Всегда было о чём подумать. И очень часто во время таких «уединений» приходило решение тех вопросов, над которыми думал в этот период. Сказать, что мы часто разговаривали с Михаилом Васильевичем на более или менее личные темы, было нельзя. Но кое-что он о себе говорил и без вопросов. Когда хотел. Так я узнал, что он служил в химзащите. Войну окончил подполковником. Из госпиталя после увольнения из армии в 1946 году был направлен в НИИ-9 (возможно, эта организация называлась тогда не так) к полковнику Шевченко Виктору Борисовичу. Тот встретил его в бараке где-то на юго-западе Москвы и предложил работать заместителем начальника лаборатории. Начальником была Ершова Зинаида Васильевна. О последней Гладышев говорил с большим уважением. Она была ведущим радиохимиком того времени. В её лаборатории изучались трансурановые элементы, формировалась технологическая схема извлечения из раствора облучённого урана продуктов деления и разделения всех ценных компонентов. В лаборатории проверялись рекомендации радиевого института (РИАНа) по технологической схеме растворения блочков (правильнее писать «ОСУБ» - облучённые стандартные урановые блочки) и первичного отделения урана и плутония от продуктов деления. Схема была изложена в «голубой книге». Авторами её были А.П.Ратнер, Б.П. Никольский, Б.А.Никитин и другие под руководством В.Г.Хлопина (фамилии эти перечисляю только потому, что с каждым из этих людей Гладышев встречался, как-то общался, а для меня они были только книжными авторитетами – на них были ссылки во время учёбы. Их портреты висели у нас в аудиториях). Читать эту книгу разрешалось только в специальной комнате и только те разделы, которые касались твоей работы. Сначала М.В. занимался всевозможными хозяйственными делами, каковых было очень много. Одновременно изучал процесс растворения урана в азотной кислоте. Пришлось думать над конструкцией аппарата для растворения блочков, изготовить для лабораторных работ, а потом, когда начали проектировать завод, выдать задание на разработку конструкторской документации по подобию опытного. Гладышев участвовал в создании опытной установки для проверки будущей технологии переработки облучённых блочков (У-5). Все поисковые исследования радиевого института, НИИ-9, данные «голубой книги», отдельные разработки конструкций аппаратов и узлов проходили опробование, испытания и доводку на этой установке. Возглавил эту установку М.В.Угрюмов. Был скомплектован сменный персонал, куда вошли Гладышев, Зырянова Галина Николаевна, Громов Борис Вениаминович, Чемарин Николай Григорьевич и другие (здесь я назвал людей с фамилиями, с которыми потом так или иначе встречался). Гладышеву впоследствии поручили писать технологическую записку всего процесса с материальным балансом. Здесь он впервые встретился с Чугреевым Н.С. и очень хорошо о нём отзывался. Ради Николая Самойловича я впервые попал в наше министерство: Гладышев как-то мне поручил передать подарок ему от завода по случаю какого-то его юбилея. Тот в это время был, по-моему, главным инженером главка. Т.к. это было попутное поручение, то я не очень им был озадачен: передать, так передать. А Гладышев почему-то толком меня не счёл нужным подготовить к этому акту. Когда я попал в помещение начальника главка и осмотрелся, то пришёл в глубокое смущение: у всех подарки были красиво упакованы. К каждому подарку были видны адреса, а у меня в руках не завёрнутый невзрачный подарок и никакого адреса… И говорить-то я особо ничего не был готов, хотя на объекте довольно часто встречался, т.к. он во многих работах участвовал наравне с рядовыми инженерами.
Когда подбирали кадры для объекта 25, Славский Ефим Павлович предложил Гладышеву должность главного инженера. Отказаться сразу духу не хватило, но уезжать из Москвы не хотелось. Но парторг ЦК КПСС быстро рассеял сомнения: надо… В Челябинск они улетели очень внезапно: в один из поздних вечеров середины октября 1948 года исследовательскую группу собрали у Шевченко и после небольшого его напутствия увезли в аэропорт. Начальником на объекте «Б» в то время был Точёный Пётр Иванович. Сначала Михаил Васильевич занялся подготовкой кадров для завода. Сложностей в связи с этим было очень много, прежде всего, из-за режима. Как-то не мог я понять Гладышева, почему он не стал главным сразу, а стал Громов. И только, когда Громов стал начальником (в один из приездов Берия отстранил Точёного от должности, т.к. ему не понравилось, как он докладывал об обстановке на объекте, при этом обозвав Берия Абрамом Павловичем), то Михаил Васильевич приступил к обязанностям главного инженера уже марте 1950 года. Много интересного рассказывал Гладышев на тему освоения производства (рассказа длительного никогда не было; были лишь мимоходные воспоминания по поводу), но многое из этих рассказов можно прочесть в его воспоминаниях «Плутоний для бомбы». Очень живо он как-то рассказал об истории взрыва плексиглазового аппарата с плутонием, за что его хотели посадить в тюрьму. Обошлось… Чего я так до сих пор не знаю, когда и почему (какой повод) Гладышев окончил свою руководящую работу на объекте 25.
Пока я разбирался со своим статусом, выяснилось, что комсомольцев на объекте уже около 600 человек и продолжают прибывать. Теперь уж не помню большинства членов комитета. По-моему, оргсектором был Воронов Геннадий Иванович. Очень невозмутимый человек. Моим заместителем по идеологии был Гомзин Геннадий Валентинович. Помню, в комитете бытовой сектор был поручен Рихтеру Владиславу. Кто-то отдельно был ответственен за «Комсомольский прожектор», который регулярно выпускался. Несмотря на то, что все члены комитета при выборе меня секретарём клялись каждый тянуть изо всех сил порученное, в дальнейшем часто приходилось им напоминать эти клятвы. Хорошо, что я был пока «холостой» (жена ещё училась) - пришлось совмещать общественную работу с производственной до глубокой ночи. Из общежития на Уральской, где селились наши комсомольцы, я не вылезал. Не могу оценить свою работу секретарём. Хотя и старался, но всё казалось, что я ничего не успеваю толком делать. Результатов работы видно не было. Из больших мероприятий, которые организовала комсомольская организация, выделился заводской вечер в ДК. Очень долго наш культсектор вместе с профсоюзом (возглавлял его Куликовских А.Г.) никак не мог договориться с директором ДК Корниенко о предоставлении его для нашего объекта. Тогда очень сложно было получить ДК для заводских мероприятий. План ДК был свёрстан так, что постоянно проводились общекомбинатские мероприятия. Пришлось подключиться к этому и мне. В конце концов, она отдала ДК нашему объекту организовать вечер, посвящённый Гоголю. У нас же была идея провести обычный вечер отдыха с концертом, танцами, песнями, лотереей и т.д. Концерт обещали сделать силами участников художественной самодеятельности ДК с гоголевским уклоном. В организации вечера приняло несколько десятков человек. Гостей встречали уже у входа. В фойе внизу и вверху висели юмористические плакаты. Были сооружены специальные «избушки», где продавались лотерейные билеты. После концерта начались танцы под оркестр. Через какое-то время пригласили на розыгрыш лотереи, где разыгрывался «гвоздь программы» петух. Я был в зале, когда кто-то мне сообщил, что явилась Корниенко и срывает наши плакаты. Пришлось идти успокаивать её. Пока я с ней возился, прозевали мероприятие – коллективное пение под баян. Баянистом согласился быть Геннадий Андреевич Лелюк – до сих пор помню, с каким смущением я его провожал, оправдываясь, почему не сумели организовать песни…
Считаю, что людской оценкой моей работы можно считать вызов в горком партии, где мне предложили стать секретарём горкома комсомола. Я этого не ожидал и так бурно, испуганно стал возражать, что меня без особых разговоров отпустили. Тем не менее, в горкоме меня не забывали. Перед открытием памятника Ленину у вокзала меня нашла инструктор горкома КПСС, по-моему, Раиса Антоновна: кругленькая, маленькая, с рыженькими волосиками в завитушках, добродушная, с постоянными смешинками в глазах, на мой тогдашний взгляд, уже довольно пожилая. Она сообщила мне, что я удостоен сказать речь на митинге, посвящённом открытию памятника. Это доверие меня не обрадовало и я попытался отговориться. Она, видимо, не ожидала отказа и, широко открыв обычно хитро прищуренные глазки, начала быстро мне говорить, что отказаться я уже не могу, нужно готовить речь. У неё, оказывается, уже был набросок этой речи. Я не мог отказать себе в подначке по этому поводу.
Ещё немного пошутив на эту тему, я ушёл. Речь свою я должен был показать ей через какое-то время. Накануне митинга зашёл к ней и показал своё сочинение минут на 5. Она опять сделала большие глаза и начала быстро, но тихим голосом меня критиковать, начиная с того, что 5 минут мало. Мне спорить не хотелось. Получив указания, ушёл «переделывать». Однако, ничего я изменять не стал. Выступать мне пришлось одним из последних, когда всем уже надоели одни и те же речи. На площади стоял шум. Я решил их переорать. Это можно было сделать только кратко. Вот я и выдал только два предложения: в первой поздравил всех с памятником. Мой громкий голос, усиленный микрофоном, на какое-то время привлёк внимание и я успел выдать вторую: «Ленин нам завещал идти в коммунизм – мы и пойдём в него от коммунистических бригад к коммунистическим цехам, от цехов – к коммунистическим заводам!». Махнул рукой и отошёл от микрофона. Видимо, за краткость и громкость я даже схлопотал аплодисменты. Позже мне это и говорили.
Параллельно с общественной работой я продолжал стажироваться, хотя уже и сдал экзамен на рабочее место. Нас расставили по сменам. Возглавлял сквозную смену объекта (№10) Лаврентьев Юрий Николаевич. Удивительный человек. Коммунист, член парткома комбината. Всегда спокойный, выдержанный, приветливый. Не знаю почему, но он был хорошим экономистом, хотя по специальности технолог. И технолог хороший. Он прошёл уже школу 25 объекта. Был первым начальником экстракционного отделения в здании 102, когда экстрактор был выполнен первоначально из стекла для того, чтобы наблюдать процесс. Защиты никакой не было. В помещении был и
|
|
сильнейший фон и загрязнение плутонием. И заходили туда в галошах и в своей одежде… Под стать Лаврентьеву помощницей у него была Анна Сергеевна Баранцева – симпатичная, обаятельная женщина с хорошим юмором, в которую мы все были немного влюблены, хотя она и была значительно старше нас. Потом её сменила не менее обаятельная Биткова Анна Ивановна. Но несколько по-другому.
Сначала Петров нам выдавал задания по отладке оборудования: крутили со щита электроприводами вентили, прессовали соединения шар-конус на вентилях, тарировали ёмкости, готовили фронт работы для монтажников и других дневников и т.д. Но, главное, все мы впитывали всю информацию по рабочим местам. Не обходилось и без курьёзов. Т.к. нас было в смене с большим избытком (предполагалось, что персонал, в основном, должен был очень крепко освоиться в отделении – очень твёрдо знать, где находится каждый вентиль, привод, коммуникация, прибор и т.д., в каком они состоянии должны быть…), то кое у кого родились мысли, достойные Остапа Бендера. Как-то не явился на смену оператор узла Шакиров Володя. Стал я выяснять, в чём дело. Старший оператор Смирнов Анатолий «разъяснил» мне: А мы с ним поменялись. Я изумился: Как это вы с ним поменялись? – Очень просто: сегодня я и за него работаю, а завтра он и за меня. Пришлось провести разъяснительную работу по поводу подмен, но предварительно Толя вынужден был разыскать Шакирова в общежитии и заставить того срочно добираться до рабочего места.
Видимо, потому, что я работал в отделении 65 (а это значило, что имел представление о технологии предыдущих отделений), да к тому же возглавлял комсомольскую организацию объекта (а значит, должен быть организатором), Юрий Николаевич стал периодически оставлять вместо себя, заставлял стажироваться по остальным подразделениям объекта. Заводил он со мной и разговор о вступлении в партию. Я отговаривался, как и в институте, тем, что пока не готов морально. Работать мне нравилось. Появились первые идеи по рационализации процесса. Постепенно накапливалось недоумение, когда предложения по экономии продуктов откладывались, поясняя, что в этом году уже план по экономии выполнили. Это у меня никак не укладывалось в голове. Мне казалось, что настоящий хозяин от экономии бы не отказался никогда. Всё время я помнил урок, преподнесённый мне рабочим-сменщиком в Кирово-Чепецке. Однажды он пришёл необычно рано. Сел на мешок, закурил, хотя это и запрещалось, и не спеша начал разговор «за жизнь». Говорил он очень спокойно. Помню, что этот мужик мне всегда нравился. Наконец, он приступил к теме, ради которой и пришёл пораньше. Ты ещё долго будешь здесь работать? Я ответил – оставалось ещё пару недель. Ты уедешь, а мы здесь останемся. Норму выработки нам поднимут вдвое по результатам твоей деятельности. Да ещё и сократят пару человек… Больше мне ничего не нужно было говорить: я его понял и уже сразу отставил половину мешков в соседнюю комнатушку до завтра. Это был первый мой наглядный пример нашего хозяйственного механизма, когда все работают и смотрят: не быстро ли я бегу (как та курица от петуха)?
Натура у меня такая, что я начал выяснять по всем инстанциям, что это за хозяйственный у нас механизм, который позволяет тормозить темп снижения себестоимости. Т.е. скоро о Лямшеве на объекте узнали ещё с такой стороны, которая далеко не всем нравилась: лезет, куда не следует. Я отлично видел, что это совсем мне не на пользу. Но это меня не волновало. Я всё больше задумывался, как преодолеть обнаруженный дефект (как мне казалось) в хозяйственном механизме нашего объекта (сначала думал и так). В 1960 году ко мне пристали из партбюро: поступай в университет марксизма-ленинизма (УМЛ). Очень не хотелось мне учиться снова, но и отказать секретарю партбюро Свищёву Сергею Лаврентьевичу не хотелось – очень он мне нравился своей обстоятельностью, спокойностью, улыбчивостью. В это время у меня всё чаще возникает вопрос: что является у социализма источником саморазвития. Как возник данный вопрос, сейчас уже не смогу сказать. Этот вопрос нарастал, видимо, постепенно и «вылез» при столкновении с производством и, в частности, с вопросом о регулировании снижения себестоимости (или собственных затрат). Когда выяснилось, что в УМЛ идти всё-таки нужно, я предложил свою тему: «Источник саморазвития социализма». Тему мою приняли, как и самого меня. Я попал на философское отделение. Возглавлял его Кореньков – кругловатый, небольшого роста человек с розовыми, видимо, не от здоровья, щеками, высоким лбом, небольшой щепоткой жиденьких волос и усталыми умными глазами. К нему я первому обратился со своими сомнениями, надеясь, что он их сразу развеет: над капитализмом никакой надстройки не нужно, т.к. прибыль, плохо или хорошо, но производство и потребление регулирует самостоятельно; что же регулирует производство и потребление при социализме? Я, вдруг, обнаружил (для себя, естественно!), что наш социализм – формация (если её можно было так называть) субъективного толка: может существовать только при внешнем воздействии на неё. Если снять это воздействие, она рано или поздно будет скатываться к тому же капитализму с его саморегулированием прибылью. В конечном итоге получалось, что наш строй чрезвычайно зависел от конкретных личностей, которые стояли во главе государства. Так, при Ленине мы, в конечном итоге, пришли к НЭПу. Владимир Ильич говорил, что это допущение свободного (не планового!) предпринимательства надолго. Насколько надолго, он, видимо, и сам себе точно не мог представить. При Сталине и Хрущёве производство развивалось в сверх централизованном плановом режиме, т.е. всё зависело от того, насколько близко к объективному планировалось. На что я уже тогда упирал, что снижение собственных затрат производства не должно лимитироваться никакими планами: здесь должен действовать механизм, чем более снижены собственные затраты, тем более должен поощряться коллектив. Но последнее к теме моего реферата уже не имело особого отношения, т.к. это уже поползновения на совершенствование хозяйственного механизма, который так или иначе не имел под собой объективной основы, т.е. был субъективен. Главное, что я вынес из первого общения с Кореньковым, что производство социализма не имеет собственного источника саморазвития. Что наш социализм – это искусственно созданная «формация», строй, а не следующий объективный какой-то шаг развития производительных сил после капитализма. Сразу или не сразу, но это меня потрясло. Рушились все мои твёрдые представления. Естественно, я поделился своими вопросами с Лаврентьевым. Он к этому отнёсся довольно спокойно, как и всё, что он делал. Возможно, он уже через эту стадию познаний прошёл. Упирал на то, что обобщённое укрупнённое производство в принципе более эффективно. Что плановое хозяйство позволяет существенно экономичнее хозяйствовать в целом, достигать больших результатов (как много позже говорили, что это мобилизационный тип экономики). Это было ясно, в этом у меня сомнения не было. На конкретный вопрос о том, что наша система сама себя не поддерживает, не воспроизводит; что всё зависит от того, кто стоит во главе государства, насколько он умён, грамотен, способен управлять, предан идеи социализма – Юрий Николаевич отвечал: мы гарантированы коллективным руководством. То же говорили и Свищёв, и Кореньков. Это было не очень убедительно, но другого доказательства жизненности нашей системы я пока не нашёл.
Позже я заметил, что, столкнувшись с какой-то проблемой, которую не могу решить, я от неё отступал и «забывал»…на какое-то время. Как бы отдыхал от неё. Но через некоторое время она опять всплывала в памяти и начинала «мучить» и днём и ночью. Особенно ночью. Вот тогда-то я и удивил жену тем, что начал шарить в первоисточниках: мне интересно стало, что Ленин писал или говорил в конце жизни, когда выдвинул программу НЭП.
Это здесь я так сконцентрировался на этой теме. Так сказать, сделал выжимку по ней. На самом деле у меня была работа, которой я полностью отдавался треть суток. Объект в это время представлял из себя любопытную картину. Если в зданиях полным ходом шло окончание монтажа и наладка оборудования, то южная сторона зданий 802, 803, 807, 816 была облеплена солдатами, которые драили и красили заново стены и крышу. Естественно, тема загрязнения территории после взрыва нами как-то обсуждалась, но информации для такого обсуждения было не много. Как-то очень неохотно на эту тему все говорили. Только позже, когда я познакомился с Ихловым Евгением Михайловичем, который возглавлял комплекс «С», когда взлетела банка; с Зайцевым Александром Николаевичем, который в 1957 году возглавлял РСЦ-12 – единственный обученный коллектив по ликвидации очагов загрязнения на промплощадке, которому было придано до 500 военных строителей, арсенал дорожных машин и механизмов, и в штате которого был дорожный отдел со своим асфальтовым заводом (выйдя на пенсию, он написал очень интересные воспоминания о тех временах); услышал рассказы Гладышева и многих других, я, наконец, осознал, что за колоссальная трагедия там произошла. В 2007 году мне показали областной экологический альманах «Охрана природы Южного Урала», посвящённый 50-летию аварии 1957 года на ПО «Маяк». Впервые я осознал, насколько загрязнено было всё вокруг. Не даром, когда я приехал туда, через Каслинское КП мы не ездили на Касли. Оказывается, радиоактивный след задел даже озеро Иртяш, из которого мы пили воду, и прошёл в непосредственной близости от города Касли. Озеро, которое было чуть юго-восточнее Каслей и из которого вода стекала в Иртяш, было накрыто следом с активностью более 100ки/км2. И накручивая 100 км. на велосипеде (Б.Куяш - Свердловский тракт – Касли), я почти всё время находился в этом следе.
Гладышев 29 сентября в 16.22 находился на стадионе – смотрел футбольный матч. Услышав взрыв, он побежал в ЦЗЛ по вызову зам. главного инженера комбината Семёнова Н.А., переоделся в защитную одежду и с дозиметром выехал на ДБ. Приехал уже в темноте и увидел «сияние» неба (вскоре в «Известиях» появилась заметка о том, что на Среднем Урале было необычное явление, похожее на северное сияние). До утра он определял границу загрязнения свыше 5µr/сек. А утром с Лызловым Андреем Фёдоровичем, который затем возглавил отдел техники безопасности на объекте, поднялись на крыши и обнаружили, что на 816 здании (ремонтный цех) было более10000, на остальных поменьше (значит, и вокруг было не чище, т.е. сплошной очаг). Вскоре появился Славский Е.П. и поставил вопрос так: не лучше ли всё строительство начать в чистом месте. Опыта отмывки поверхностей, особенно стен, перекрытий, крыш не было. Тем не менее, было решено отмывать. Начальник строительного участка полковник Яковлев был назначен командиром отряда по отмывке, Гладышев – заместителем. У Гладышева в воспоминаниях: Кое-как организовали убогий уголок для переодевания и вывели людей на работу… Стены зд. 816 и 802 после смыва водой счищали щётками, а штукатурку просто сбивали… Бульдозеры сняли верхний слой…земли…и увозили в яму-могильник… Плугами запахали верхний слой земли и …до морозов территория стала проходной (курсив мой). Всю зиму чистили стены, крыши, перекрытия, снаружи и внутри зданий. Через год приступили к нормальным монтажным работам… Таким образом, была выполнена очень большая и очень грязная работа
Так как мне приходилось знакомиться с комсомольцами всех подразделений, то я был вынужден посещать все здания. По всей этой «проходной» территории я ходил безо всякой спецодежды, совсем не представляя, где она менее, а где более «проходная». Конечно, Гладышев был прав, что моя комсомольская работа будет мне на пользу. Уже в это время я познакомился со значительной частью персонала объекта. Познакомился, хотя бы поверхностно, с кругом работ каждого подразделения. Всё это мне позже помогало в работе: я всегда находил кому позвонить, чтобы помогли в работе. Не раз я обнаруживал, что костюм мой грязный. В конце концов, я к этому привык и не обращал внимания.
|
|
15.09.59 года был произведён запуск в работу северной нитки здания 802. Гладышев напомнил о сроке сбора в отд. 60, где засыпали первую партию блочков в аппарат АД-6002 на растворение. Народа собралось много. У меня всегда была антипатия ко всяким торжественным сборищам. И здесь я издали посмотрел на эту суету и пошёл на нижние отметки. Интересно было смотреть на оборудование, которое через небольшое время начнёт свой бесконечный (тогда казалось!) труд. Позже Михаил Васильевич мне выговорит за отсутствие на митинге.
Был отдых, причём очень активный. С самых первых дней я обошёл и обежал всё в городе и вокруг, всё больше увеличивая радиус походов – очень мне нравилось всё. Зимой я был «твёрдым сборником» завода по лыжам. Не раз встречался в лесу с лосями – приходилось или возвращаться или обходить подальше. Однажды они пришли во двор, где был вход в кассы комбината. Интересно было: стоят 2 лося у крыльца, а вокруг боязливо собираются жаждущие получить деньги. Летом я сидел в озере, катался на велосипеде – был в сборной завода (Анатолий Гаврилович Чумейко какое-то время считал меня перспективным в этом плане; я и правда однажды даже первенство завода выиграл, а там был безусловный лидер Ладурка). Кстати, все проблемные вопросы у меня прокручивались именно на тренировках. Я часто ездил по маршруту: с.Ворошиловское, с. Куяш, трасса Челябинск-Свердловск до поворота на г.Касли и домой. Кому-то покажется странным, но я находил удовольствие в этих 100 км. С собой я ничего не брал, никаких остановок у меня не было, за исключением только одного раза. Уже между Каслями и своим городом, подъезжая к небольшому ручью, впадающему в озеро Иртяш, я заметил, что у ручья стоит «Запорожец», а его хозяева что-то выбрасывают из воды на берег. Я остановился и увидел необычную рыбалку: 2 мужика руками ловили довольно крупную рыбу, которая шла из озера плотными рядами. Я тут же присоединился к ним, соображая, в чём же я рыбу повезу, т.к. на мне кроме веломайки и велотрусов ничего не было. Решил использовать майку. Так и доехал домой по пояс голый.
2. Первые неприятности, связанные с «неустойчивостью социализма».
Периодически ко мне обращались с вопросом о вступление в КПСС. Говорил на эту тему со мной и секретарь парткома комбината Садовников Иван Арсентьевич. Почему его я поминаю по этому поводу – очень мне нравился этот человек. Он у меня был в ряду таких, как Лаврентьев, Свищёв… Чего не могу сказать о Подольском, при ком мне не повезло вступать в партию. Что меня постоянно сдерживало, я и сейчас членораздельно сказать уже не могу. Одна из причин в том, что мне хотелось осознать, какова будет моя роль в партии. Что я могу привнести собой в дело партии. Лаврентьев говорил, что, находясь в партии, я смогу значительнее влиять на коллектив. В партийной организации вырабатываются планы работы с персоналом, перспективные планы реализации заданий развития производства и т.д. Столкнувшись с действующим хозяйственным механизмом (в части регламентации действий персонала при попытке сокращении затрат), «открыв» принципиальную искусственность нашего социализма, я как бы нащупал ту нишу, в
которой я мог бы помочь партии в строительстве нашего общества. Т.е., появлялся смысл быть в рядах КПСС, чтобы совместно с коллегами по партии попытаться устранить обнаруженные дефекты. Это было своеобразным толчком, чтобы просить Лаврентьева,
Свищёва дать рекомендацию (третья рекомендация была от комсомола). Все
|
|
|
|
|
|
|
инстанции до парткома комбината прошли без проблем. В партком комбината меня вызвали днём. Пришёл туда я не выспавшийся, т.к. работал в ночь. Позже Юрий Николаевич меня отчитывал: «Кто тебя просил рассказывать о твоих изысканиях по искусственности социализма, о якобы дефектах хозяйственного механизма… . Ты только-только начал сам разбираться в этих вопросах, а уже сообщаешь о своих сомнениях. Да и ещё где?...». Так меня с первого раза не приняли в партию …
Прошло какое-то время и моя паника по поводу своего открытия сгладилась, притупилась и я всё больше стал сосредотачиваться вокруг вопросов внутрихозяйственного расчёта. Естественно, первое, что я сделал, это начал разыскивать Положение о хозрасчёте. Теперь уж я не помню, с кого я начал: с Зыряновой Галины Николаевны – объектового плановика (та самая, которая работала с Гладышевым в смене на установке У-5 в НИИ-9 ещё в 1946 году), с Торопова Михаила Ивановича – начальника бюро по труду и заработной платы или ещё кого-то. Но обошёл всех. Самое интересное, что такого положения, оказывается, не существовало. В лучшем случае мне объяснялось, что документация по хозрасчёту – это вся та сумма документации, которая действует в настоящее время на объекте. К этому времени вся объектовая документация мною была, если и не изучена, то, по крайней мере, прочтена, просмотрена, т.к. так или иначе мне требовалось с ней знакомиться под роспись. У меня не укладывалось в голове то, что нет системы материальной заинтересованности в экономии материальных средств. Со всеми должностными лицами, которые, на мой взгляд, должны были иметь отношение к созданию этой системы, я разговаривал не однажды, каждый раз подыскивая новые доводы, новые слова. В лучшем случае, мне объясняли, что план снижения собственных затрат мы выполняем. Больше от нас ничего не требуется. Чаще говорили: кто тебе мешает выключать днём свет в монтажном зале (там висели киловаттные светильники и горели круглые сутки, несмотря на то, что монтажный зал был, практически, единственным местом на заводе, где был натуральный свет улицы). На моё возражение о том, что выключение света одним почти бессмысленно, т.к. любой входящий в зал на всякий случай свет включает, но выключить его после ухода оттуда не удосуживается – это ему и в голову не приходит потому, что никаким способом его не понуждают делать этого. Более того, позже я узнал, что иногда в цех поступает не особо рекламируемая команда расходовать больше электроэнергии по причине того, что завод к концу месяца подходит с экономией э/энергии больше, чем это было запланировано.Мне объясняли, что это чревато тем, что фактическую повышенную экономию могут включить в план будущих периодов. Это не желательно, т.к. придётся всё труднее изыскивать пути сокращения расхода э/энергии. Круг замыкался. Работающие члены коллектива смены, цеха как бы отлучались от проблемы сокращения затрат: будет нужда – кто-то скомандует в нужную сторону. Или экономить или, наоборот, расходовать дополнительно. Таким образом, мало того, что наш социализм оказался субъективным строем (т.е. зависящим от личностей, стоящих во главе государства), так ещё и в хозяйственном механизме, который создавался людьми, руководящей партией, отсутствовал автоматизм по привлечению каждого труженика к основополагающему экономическому фактору производства всякого строя. Отсюда в каждом коллективе работников, особенно в производственных коллективах, в обществе в целом создалась всеобщая безответственность за используемые ресурсы, используемые средства производства. Создалось положение, когда вся масса тружеников отстранялась от основного показателя производства. Даже тем, кто, вроде меня, задумывался над создавшимся положением, однозначно говорили: «Не лезь, куда не следует. Есть должностные лица, которые следят за необходимыми показателями».
Пройдя заводские инстанции по поиску Положения о хозрасчёте, я отправился к начальнику ОТиЗ комбината Спицыну Анатолию Петровичу, начальнику планового отдела комбината Басманникову Николаю Владимировичу. От этих встреч у меня остались самые неприятные воспоминания: барственное, высокомерное отношение Спицына; покровительственно снисходительный тон Басманникова, но смысл один: «Не лезь…». Позже я их смог понять, но неужели они не могли мне сразу объяснить, что от них не очень много зависит. Могли бы объяснить, почему на комбинате нет Положения по хозрасчёту, тогда как на всех предприятиях, на которых я побывал позже, такие Положения обязательно были. Правда, суть дела от этого не менялась при дефектности хозяйственного механизма сверху. Позже я иногда конспектировал свои разговоры для памяти. Сохранилась запись разговора в кабинете у Гладышева в присутствии секретаря парткома завода Мингалёва от 27.07.73г. Обсуждали мою очередную бумагу, представленную моим коллегам на рассмотрение. Далее Гладышев М.В. – М.В.; Мингалёв – М.
М.В. Нужно наш хозрасчёт характеризовать. Его сильные и слабые стороны, недостатки.
Я: У нас даже Положения о хозрасчёте нет… Нужно его разрабатывать.
М.В. Сначала твёрдо: Есть. Чуть помедлив: Положение, наверное, есть. Не помню… Помолчав: Хозрасчёт не для нас. Мы ничего не имеем – нет самостоятельности. Мы сами на правах цеха.
Я: Я говорю о внутрихозяйственном расчёте. Для начала для цехов, а потом для участков, бригад. До рабочего.
М.: У нас не может быть хозрасчёта. На нашем уровне…
Я: Вы не совсем представляете, что это такое.
М: Отлично представляю.
М.В.: Хорошо, оставлю бумаги у себя…
И это разговор тогда, когда я с Гладышевым на эту тему говорил множество раз. Уж мог он хоть раз поинтересоваться, есть ли на комбинате, заводе Положение о хозрасчёте. Это всё говорит о том, что он также воспринимал данную проблему как ничего не значащую. Скорее всего, как от него не зависящую, а посему не достойную того, чтобы на неё расходовать силы и нервы. Были правила «игры», по которым все и «играли». Зачем «выпендриваться» со сменой этих правил, если к ним мы привыкли и приспособились совсем не хуже остальных.
Как я уже говорил раньше, мои похождения запоминались и создали определённый образ неприятия теми начальниками, с кем имел дело. И если на заводе меня знали не только с этой стороны, то некоторые «слои» руководства комбината опирались только на эти впечатления. «Тем более, что и в партию-то его не приняли…».
Моя «карьера» на заводе в первые годы работы была весьма динамична (в смысле движений – совсем не обязательно вверх). Вот передо мной трудовая книжка.
15.08.58г. Принят на должность инженера-технолога
01.06.59г. Переведён на должность начальника смены отделения
15.06.60г. Переведён на должность старшего инженера-технолога.
25.12.60г. Переведён на должность зам. начальника смены объекта.
15.05.61г. Переведён на должность зам нач. смены цеха.
25.09.62г. Переведён начальником смены объекта.
Само это перечисление мало, о чём говорит, кроме того, что «спросом» в это время я пользовался. Ко мне приглядывались. Попробую прокомментировать. О первом годе работы я уже писал – был, по сути дела, одним из руководителей объекта – секретарём комитета ВЛКСМ (по крайней мере, не раз подписывал бумаги от имени объекта в качестве четвёртого «угла» четырёхугольника). Однако оклад у меня был всего-то 160 руб. Не помню, был бы оклад у меня больше, если бы я официально числился секретарём комитета. Но было, то, что было. Когда я отказался от должности секретаря горкома ВЛКСМ и передал свой пост Андреюку Василию (при этом Михаил Васильевич и Свищёв ставили условие, что я буду продолжать работу с комсомолом в качестве представителя партбюро), то и моя должность уточнилась: стал начальником смены отделения 65 с повышением оклада на 10 руб. Конечно, тоже не много, но пока ещё это для меня были большие деньги. Потом старший инженер-технолог на южной нитке с окладом 180руб/месяц, которая была в стадии пуска. Пока я работал на этой работе, зама начальника цеха не было и я, по сути, и был замом. Никакого времени всё успеть мне не хватало. Помню одно совещание по цеху, которое вёл Мишенков Г.В. Как Михаил Васильевич стоял по правую руку директора и старательно вовремя подкладывал соответствующие бумаги. Предоставили мне слово. Я очень горячо просил укрепить руководство цеха, т.к. без этого страдает дело. Мишенков ещё поинтересовался, почему нет замов. Через какое-то время эту просьбу выполнили, но этого времени я не дождался: «слёзные» просьбы к Лаврентьеву забрать меня обратно в смену (благо, уже ввели должность зам. начальника смены объекта с окладом в 200руб/месяц), т.к. сил не было участвовать в разборках Гладышев – Балановский, осуществились. Однако, вскоре эту должность ликвидировали, забрав замов на укрепление цехов. Мне Балановский (почему он – не помню) предложил работу начальником смены цеха 1 с тем же окладом.
Ещё до пуска объекта меня в составе группы работников командировали на объект 25. Я возглавил коллектив одной из смен, в которой было 3 или 4 аппаратчика, на установке «Ракета». Ещё при дипломировании у меня была тема по непрерывному улавливанию щелочных осадков урана и плутония во взвешенном слое, т.е. как раз по этой установке. Помню, на защите я говорил очень напористо. Видимо, это комиссии во главе с начальником объекта Митрофановым Геннадием Васильевичем понравилось. Я защитился на отлично. И вот, теперь мы принимали участие в подготовке установки к пуску. Шла её окисловка. Основной аппарат был очень высоким и небольшого диаметра (~метров 15 на 1÷1,5), за что и получил название ракеты. Чтобы разместить его, пришлось пробить несколько каньонов один над другим. И вот, когда установку заполнили кислотой, то обнаружилось, что монтаж был произведён не очень качественно: мы бегали по отметкам и обнаруживали свищи один за другим. Ясно, что убирать её было мукой. Помню, был случай. К концу смены выяснилось, что появились ещё свищи. Мы дружно схватили противогазы и бросились вниз со щита. А приборный щит установки был смонтирован на щите, видимо, отделения 7 цеха 4. По логике вещей, так должно быть. Однако, позже я разговаривал с Тычининым и он почему-то никак эту «Ракету» не мог вспомнить, хотя и был начальником цеха 4, куда входили отделения 7 и 26. Смену этого отделения возглавлял Ищенко Олег Антонович – однокурсник Тычинина. О нём рассказывали, что он был автором примерно такого заявления руководству объекта: «Прошу расширить мою жилплощадь в связи с тем, что моему псу не хватает места». И вот, когда я явился снова на щит, то обнаружил, что сейф закрыт, а ключей ни в карманах, ни на щите нет. Первая мысль: «Потерял на отметках. Сейчас их кислота жрёт». Все бросились искать. Уже пришла смена, а мы всё ищем. Я к Ищенко: «Что делать?». А ему уже самому нужно уходить: «Вот тебе ключи. Больше не оставляй сейф открытым!». Так я получил урок по режиму. А рассказов по этому поводу было более, чем достаточно. Рассказывали, что как-то персонал держали почти сутки, разыскивая лист, который был не вставлен работником 1 отдела. Там же рассказывали, что пришёл как-то работник 1го отдела на щит проверять режим. И пока вёл проверку, одну из карт подсунул под свой журнал. Потом прихватил свой журнал, карту и отправился на выход. Начальник смены от неожиданности схватил стопку журналов и стукнул ею по голове «похитителя». Этот «подвиг» остался без последствий.
Запустили ли «Ракету» или нет, я так и не знаю. Нас вскоре отозвали на рабочие места.
В смене было соревнование между коллективами групп отделений, которых в цехе было 4: 60-61, 62-64, 65 и 66+84. В отд. 65 нас было около 10 человек: на каждом узле по оператору (Александр Васильевич Зайковский и Владимир Шакиров), аппаратчик (Токарев Саша), старший техник (Смирнов Анатолий) и, по-моему, 4 киповца во главе с Валерием Плаксиным. Все мы были молоды, очень мобильны, восприимчивы к 
новенькому. Мы все внимательно посмотрели Положение по социалистическому соревнованию и договорились, что без проблем по каждому пункту Положения проводить соответствующую работу, действия. Может быть, не сразу, но у ребят взыграло честолюбие, и мы регулярно были первыми. Как раз об этом времени я писал, что меня за уши тянул вверх Лаврентьев Юрий Николаевич. По сути дела, он меня отстажировал на своего зама, хотя такой должности пока не ввели. Это давало мне преимущество перед моими коллегами по соревнованию в том плане, что мой кругозор был уже объектового масштаба. На память я теперь не помню, но в трудовой книжке этот период у меня отмечен в феврале 1960 года премией в 150 руб. (при окладе-то 170 руб!), через 2 месяца благодарностью, ещё через 2 месяца мне оплатили сразу 2 рационализаторских предложения 100 и 150 руб. А это значит, что экономический эффект от них был весьма значителен. Естественно, коллектив нашего отделения довольно легко ходил в передовых со всеми вытекающими последствиями: у ребят появились совсем не лишние деньги и возможно