раверс Медвежьего. 5 января 1943 года. 10.00 3 страница

— Ага, ты мне помогаешь! — почти кричал Карл, поняв,
что транспорт уходит противолодочным зигзагом. — Значит, не
спешишь, не бежишь сломя голову, петляешь как заяц. Тем
лучше. Я пойду прямо.

Рулевой понял последнее слово как приказ и старательно вел лодку, не позволяя ей отклониться даже на долю градуса.

— Теперь ждать разрыва между снежными зарядами. Не мо­
жет же снег сыпать непрерывно, до самых льдов. Не может
быть такого невезения. Пусть даже носом уткнусь в его винт —
идти самым полным.

Рулевой уловил командные слова и передал на центральный пост:

— Самый полный, — хотя лодка и так выжимала все, что
могла.

В перископ ничего не было видно, кроме близких брызг и хлопьев снега, но Карл не отрывал от визира г"лаз, выжидая разрыва в снежном заряде. Прошел час, потом еще один час погони.

Акустик докладывал, ото транспорт где-то совсем близко, ка­бельтовых в трех-четырех, что он слышит не только шум винтов и стук машины, но даже какие-то другие звуки из недр паро­хода. Необходим был разрыв в снежной пелене, короткий, ми­нут на пять.

Карл страшно устал. Глаз ныл, но он не смел отстраниться от визира.

«Ванцетти». 10 часов 25 минут

По тревоге на крыльях мостика и в кормовой части ботдека появились серые, лоснящиеся, похожие на нерп фигуры. Амери­канские спасательные костюмы делали всех друг на друга по­хожими. Лишь капитан пренебрег спасательным средством. Он оставался в теплой куртке на «молниях», в шикарных ун­тах и, казалось, с полным безразличием ко всему дымил труб­кой. Табак выгорал, но он снова ее набивал, раскуривал. Кро­ме команд рулевому — отвернуть то вправо, то влево, ни слова.

Одна из «нерп» лязгнула затвором крупнокалиберного пуле­мета «браунинг» и понесла на все «этажи» заевшую технику.

От противоположного борта на помощь метнулась другая «нерпа».

Капитан напрягся: «Ничего себе боеготовность».

«Близнецы» повозились у пулемета, потом раздался смачный шлепок резиновой ладонью и возглас:

— Не дрейфь, поря'док!

Пришедший на помощь пулеметчику обернулся, и капитан узнал круглое, краснощекое лицо/ Главстаршина улыбнулся широко, словно сейчас не боевая тревога, а учения, сказал:

— Это у него с передачу. Пулемет в порядке.

В жаркой преисподней парохода нужно было держать ход, держать пар на марке. Было знойно, как в тропиках, и поэтому никто даже не подумал облачиться в спасательные костюмы. . Там знали: в случае удара торпеды им погибать первыми, вряд ли успеть наверх даже тем, кто останется в живых. Кочегары вообще раздеты до пояса. Черные от угольной пыли, лоснящие­ся их тела мелькали у раскаленных зевов топок, куда они в темпе, какого еще не задавали себе с начала рейса, швыряли уголь. К ним подключились машинисты. Работа шла в шесть лопат.

По' тревоге судовому медику положено было развернуть пе­ревязочный пункт в столовой экипажа. Клава метнулась в изо­лятор, открыла узкий шкаф. Там, растопырив лапы, висел ее резиновый костюм с галетами и шоколадом во внутренних кар­манах. Решила его не надевать: «Как же я потом натяну на эту штуку белый халат, как буду работать?» О том, что в .слу­чае беды может просто не успеть натянуть на себя спасатель­ный костюм, не подумала

Она старательно застелила столы одеялами, поверх положи­ла белые простыни и подушки. Отдельный стол выделила для медикаментов. Когда все было подготовлено, села у иллюминато­ра и стала смотреть, как в воздухе вьются снежинки. Делать по­ка было нечего.

Капитан, нахохлившись, непрерывно дымя трубкой, сидел в рубке на^ табурете. Он расположился так, чтобы видеть счетчик лага. Сейчас он показывал восемь миль в час. По звукам, до­носившимся снизу, по дрожи палубы Веронд чувствовал, каких усилий стоило пароходу выдерживать эту скорость.

«Продержись еще пару часов, родной, и все мы будем спа­сены». Правда, надолго ли? Лодка, уперевшись в ледяную шу­гу, сообщит координаты берегу, и как только улучшится пого­да — жди авиацию.

Веронд взглянул на хронометр. Прошло уже два часа игры в прятки. Он знал скорости немецких подводных лодок, знал, что они оснащены чуткой аппаратурой, а у него только зрение. Но, несмотря на вее это, тытался успокоиться, стал думать, что все, может быть, образуется.

Веронд вышел на ботдек. Метель такая, что даже шлюпка, всего в трех метрах, едва просматривается. Между шлюпкой и вентилятором кто-то сидел, скрючившись от холода. Через не­сколько метров еще один промерзший матрос — «голосовая связь» с кормой. Осторожно пошел дальше по скользкой, по­крытой сугробами палубе. У кормовой часта ботдека, закрыв-

шись брезентом, коротал время расчет еще одного пулемета. Оттуда тянуло запахом махорки. Веронд подумал, что на полу­юте ребятам вроде бы полегче: ветер не так задувает.

Борт лодки. 15 часов 45 минут

Русский транспорт открылся вдруг. Он оказался так близко, что высокая корма закрыла весь визир. Видны были пятна ржав­чины, наросты льда и название «Ванцетти». Для торпедного залпа дистанция так мала, что становилась опасной для лодки: ударная волна могла наделать бед и здесь. Но сейчас важнее было не упустить удачнейший момент, и Карл махнул рукой:

— Второй торпедный —- огонь!

Тут же раздался сигнал звонка, подтверждавший, что вы­
стрел произведен. <

— Торпеда идет, торпеда идет... торпеда идет...

Рядом с акустиком стоял радист с секундомером в руке. Ему надлежало заметить время от залпа до взрыва, чтобы вычислить точное расстояние до жертвы, и уже вторым залпом...

Транспорт, выполнявший противолодочный зигзаг вправо, вдруг вздрогнул и покатился влево.

— Торпеда продолжает идти, — пробубнил акустик.
Командир лодки чертыхнулся: никогда раньше не мазал даже

с большей дистанции. Только теперь понял, в чем дело: ско­рость судна совершенно не соответствует справочнику Ллойда. Транспорт еле ползет, вот почему оказался неожиданно близко. Никакого упреждения давать не надо было. Стрелять прямо в упор. Пароход продолжал катиться влево, подставляя корму.

— Третий торпедный, огонь!
Снова монотонно бубнит акустик:

— Торпеда идет... торпеда идет... торпеда продолжает идти.
Пеленг...

Снова мимо. Капитан русского парохода — счастливчик или опытнейший игрок в кошки-мышки. Карл вдруг представил, что этот тихоход, этот увалень уйдет целым, невредимым и доста­нется тем двум лодкам, что крейсируют дальше на запад. Он не мог этого допустить, не мог упустить добычу, которая принадле­жала ему по праву первого. Лодка тем временем еще больше сблизилась с транспортом. Теперь расстояние меньше трех ка­бельтовых. Он внимательчейшим образом рассматривал, что де­лается у русского на корме. Никакого движения, лишь с ботдека торчит дуло пулемета. Но это не опасно.

— ВЙплыть! Орудийную команду наверх. Пять снарядов... —
отдал команду Карл.

Расстрелять пароход из пушки, в упор, по ватерлинии дело одной минуты.

Вслед за артиллеристами корветтен-капитан выскочил на мостик. Красный веер вспыхнул перед глазами. Это очередь трас­сирующих пуль ударила в основание рубки, отрикошетила вверх.

— Идиоты! Еще сопротивляются! — воскликнул Карл. —
Но ничего, первым орудийным выстрелом смести пулемет, а
потом по корпусу этого «Ванцетти».

Борт «Ванцеттти». IS часов 45 минут

Снежный заряд кончился. Веронд увидел, как боцман, стояв­ший на баке, тычет ладонью в море, широко раскрыв рот в не­мом крике.

«Ванцетти» катился влево, подставляя борт торпеде. Боцман первым понял неотвратимую трагичность только что начатого противолодочного зигзага. Он хотел крикнуть: «Право, право ру­ля!», но спазм сжал горло, перехватил дыхание.

Капитан тоже увидел след торпеды, успел переложить руль круто вправо и подвинул рукоятку машинного телеграфа на пол­ный вперед. Умница «Ванцетти»! При всех своих немощах он обладал несомненным достоинством — прекрасно слушался ру­ля. Вот и сейчас, не успев набрать инерцию, он вздрогнул, по­слушно покатился вправо, пропуская рядом торпеду, словно матадор разъяренного быка.

Начиненная взрывчаткой торпеда проскочила в каких-то восьмидесяти метрах от борта. Капитан, расчет пулемета ясно ее видели. Она шла с очень малым заглублением, стремительно ислепо. Она пронзала острым носом гребни волн, пролетала между ними, обнажая свое акулье тулово, вращающийся винт.

Судя по следу, «Ванцетти» разворачивался кормой к лодке.

Еще во Владивостоке в самом начале войны Веронд был на инструктаже по борьбе с подводными лодками противника. Лектор аккуратно рисовал на классной доске разные положения врага относительно судна, пунктиры движения торпед и манев­ры, которые должно успет-i выполнить судно. Названо было лишь одно спасительное средство — противолодочный зигзаг: следовало бросать пароход то вправо, то влево, чтобы враг не мог вести прицельный огонь.

Стучал по доске мелок, выстраивались колонки цифр. Они должны были доказать скептически слушавшим капитанам, что шанс на спасение есть и, по крайней мере, три торпеды могут пройти мимо.

— А четвертая? — спросил кто-то.
Лектор пожал плечами.

— Может быть, и четвертая промажет, — сказал он. Потом
подумал и добавил: — Но вряд ли... зато вы к этому моменту
успеете вывалить шлюпки и спасти хотя бы часть команды.

Затем снова застучал мелок. Лектор стал описывать случай, при котором пароход, выполняя зигзаг, невольно попадал, как он выразился, в резонанс с действиями врага. Тогда... Пунктиры следов второй и третьей торпед сталкивались с судном. Одна попадала в корму, другая — в борт.

— Впрочем, третья торпеда может и не понадобиться.
...Это был тот самый случай! Корма «Ванцетти» на какое-то

время становилась для лодки как бы неподвижной мишенью. Вот сейчас выхлоп, и вдребезги разлетится корма, расшвыряет всех, кто на юте. Вода хлынет сквозь тоннель главного вала, сметая все, ломая, топя машинистов, кочегаров. Взрыв котлов... Как только была замечена первая торпеда, капитан послал потерявшего голос боцмана в радиорубку. Тот ворвался, ошале­лый, просипел:

— Гони «SOS»! Торпеда!

Рудин не поверил. Переспросил рубку через переговорную тру­бу. Отозвался не капитан, старпом, и всего лишь одним словом:

— Да!

- Он передал радиограмму сперва на английском языке, потом продублировал на русском. Англичане приняли сигнал сразу. Наши радиостанции ответа пока не дали. Далеко.

Рудин снял руку с ключа. Теперь отполированная ладонью машинка больше не нужна. Теперь лишь бы услышать отзыв родной земли, подтверждение того, что и там знают о судьбе «Ванцетти».

Он даже не шевельнулся, когда мимо рубки по цепочке про­несся возглас:

— Торпеда в корму.

Почувствовал, как судно снова рванулось. влево, но с места не двинулся, лишь напрягся, уперся руками и ногами в стены, аппаратуру, чтобы страшной силы удар не вышвырнул наружу, не перекинул через леера в свинцовые волны.

След второй торпеды Веронд увидел, лишь перегнувшись че­рез поручни крыла мостика. Один шанс из ста — попробовать от­клонить ее курс кильватерной струей. Он приказал совсем не­много отвернуть руль вправо, чтобы замедлить поворот судна. И теперь, рискуя свалиться за борт, смотрел, смотрел па полу­круг кильватерной струи и прямой след торпеды. Вот белая стрела коснулась кильватерной струи и, не выдержав соревнова­ния с шхревыми потоками, отклонилась в сторону. Этого оказа­лось достаточно, и торпеда прошмыгнула мимо также близко, как и первая.

Конец дуэли. 15 часов53 минуты

По береговому расписанию матрос Машин исполнял рйль под­носчика снарядов. Он подбежал к орудию, когда боевой расчет снимал с трехдюймовки чехол, занял место в голове цепочки, хвост которой прятался в надстройке. Приготовился принять снаряд, однако его никто не передавал.

А там, за стеной надстройки, случилась неожиданная заминка. Цепочка заканчивалась у подвала с боеприпасами — черной ды­ры, куда вели скобы крутого трапа. Судовой плотник, которому положено было нырнуть в подвал и оттуда подавать снаряды, — он так ловко проделывал эту операцию во время учебных тре­вог, — вдруг уперся ладонями в стену над люком, замычал:

— Н-не полезу. Н-не могу!

Тогда Сергей Зимин юркнул под его руками, исчез в темном лазе и заорал оттуда во всю силу легких:

— Держи, а то уроню!

Крик привел плотника в сознание. Он подхватил лоснящийся латунный цилиндр, передал кому-то. Наконец ушли первые пять снарядов. Теперь плотник резиновым рукавом вытирал со лба обильный пот, а из люка гудел голос Сергея:

— Мне тут даже лучше. Те-е-пло. Что там слышно, почему
не стреляют?

— Должно быть, учебная тревога. — выдавил с надеждой плотник, забыв, что на последнем собрании экипажа капитан сказал-, что учебных тревог не будет.

Веронд приподнял бинокль и увидел так близко, что каза­лось, можно было тронуть рукой, вздымавшийся из волн корпус лодки, каскады воды, стекавшие с ее палубы.

На мостике появился человек. Вслед за ним выскочили еще трое, бросились к орудию.

— Жалеют торпеды. Решили расстрелять, — проговорил Ве­
ронд и тут же закричал во всю силу легких в сторону кормы: —
Огонь!

Кормовое орудие молчало.

— Огонь, огонь! — повторил дважды.

— Куда? Не вижу! — откликнулся главстаршина.

Капитан сообразил, что с кормы лодку не видно. И в тот же момент рядом застучал пулемет. Трассирующие пули ударили в корпус лодки, высветили рубку, орудие, готовых к артилле­рийской дуэли фашистских матросов.

Теперь и комендор увидел цель. Он поймал черную тень в зе­нитное кольцо. Первый выстрел дал недолет. Взметнулся столб воды, окатил фашистский орудийный расчет, на несколько секунд сбил артиллеристов с темпа.

Второй выстрел. Разрыв прозвучал так, словно огромным мо­лотом грохнули по наковальне. Не столб воды — отблеск пла­мени высветил лодку. Третий выстрел — еще один удар молота. А потом — заминка, осечка. Подносчик патронов матрос Машин опередил заряжающего, кинулся к орудию, открыл казенник, выхватил снаряд и швырнул за борт. По инструкции положено в случае осечки переждать тридцать секунд. Заряд мог взорваться в руках.

Карл скомандовал «огонь» одновременно с яркой вспышкой на корме русского транспорта. Зенитный рнаряд русских прошил металл и взорвался в рубке. В центральный пост под огромным напором ворвался раскаленный газ, влепил в металл палубы кровавые клочья

Очищенная исповедью, душа Карла Турмана еще не успела отлететь, как снова содрогнулась лодка. Второй снаряд разо­рвался в центральном боевом посту, вдребезги расшиб мозг лод­ки и всех, кто там находился. Теперь ничто не могло остановить ее стремительного падения в глубину. Мгновенная смерть всех, кто находился в рубке и центральном посту, была «поцелуем бога» по сравнению с той, что, ломая переборки, бритвенно острыми струями воды била, душила цеплявшихся за жизнь.

Огромный пузырь, словно созревший нарыв, вспучился и лоп­нул на поверхности воды, по которой медленно растекалось пят­но мазута.

А ожившая зенитка «Ванцетти» выпустила по этому пятну еще три снаряда. След трассирующих пуль впивался в черную воду и гас...

Лишь теперь Веронд взглянул на часы. От первой пулеметной очереди до последнего выстрела зенитки прошло всего минута и сорок секунд.

Он дал команду уходить на северо-восток, в обратную гене­ральному курсу сторону, чтобы потом снова начать осторожное движение вперед.

Северная Атлантика. Январь

Занесенный " список погибших, «Ванцетти» пробирался во льдах, тащился, словно истрепанная фронтовыми дорогами по­луторка по карнизу горной дороги.

Только вместо отвесной скалы были здесь ледовые поля. В про­моины между ними забирался пароход, пока брезжил день. Вмерзал и выкарабкивался с помощью динамита. И шел вдоль кромки льдов, которая была сейчас страшнее бездонной пропасти. Снежные заряды сменялись густым туманом, таким же непрогляд­ным, как пурга.

Однажды пароход стал фосфоресцировать. Мачты — новогод­ние елки с зажженными свечами. Подобные призрачным нако­нечникам стрел, голубые огоньки холодными светлячками свети­лись повсюду. Бесчисленное множество огоньков.

В призрачном освещении пароход, люди на мостике и на па­лубах казались пришельцами из иного мира. «Летучий голлан­дец» с живой командой на борту...

Наплыло, заслонило все странное видение: заснеженный зим­ний лес, согнутые шапками белого снега лапы елей, распущенные волосы тонких ветвей на березах и далекий стук дятла. Потом лес исчез, но легкое потрескивание осталось. Треск издавали огоньки. Только теперь капитан сообразил, что это же огни свя­того Эльма! Они иллюминировали надстройки, мачты, словно в довоенный праздичный Первомай. Предавали пароход. Кто-то рванулся на ботдек, кого-то на полпути остановил резкий окрик старпома:

— Назад! Вахта, на место!

Да, море и небо предавали судно. «Ванцетти» был виден от самого горизонта. Тучи равнодушно неслись, не просыпая снег, не проливая дождь, не опускаясь туманом. Flo вот наконец они разразились зигзагами молний, грохотом близкого грома. Как по команде, погасли свечи.

Стал^набирать силы ветер. Он принес густой, плотный туман. Слепец «Ванцетти» брел вдоль 75-й параллели, может быть, се­вернее, а может быть, и южнее ее.

Часами приходилось колдовать над картой, прокладывая курс с учетом бесчисленных поправок на ветер, на течение, на петли в ледяной шуге. Старались- угадать — иного слова не придума­ешь — место судна в океане.' Рейс безнадежно затягивался. Ра­цион пришлось урезать даже кочегарам. Еще опаснее был все увеличивающийся расход пресной воды.

Напряжение первых дней спало. Но расчеты по-прежнему де­журили у орудия и пулеметов круглосуточно, сменяя друг дру­га. Усиленная вахта вела непрерывное наблюдение за поверх­ностью океана. Обычный ритм смены вахт полетел кувырком. Продрогшие на пронизывающем ветру люди бросались на, койки, на какое-то время забывались чутким сном. Спали не раздева­ясь — спасательные костюмы на расстоянии протянутой руки. Только утомленный, издерганный человек забывался сном, как его уже кто-то тряс за плечо:

- Слушай, пора на вахту.

Никогда еще радист не смотрел с таким вожделением на теле­графный ключ. Так хотелось положить ладонь на рукоятку и от-

стучать всего два коротеньких слова: «Мы живы». Но это было равносильно самоубийству. Даже по краткому радиосигналу немецкая радиослужба запеленгует судно, доставившее подвод­ному флоту рейха крупные неприятности. А ведь где-то, в какой-то канцелярии уже напечатаны стандартные бланки и разосланы семьям. Черная рукоятка ключа магнитом притягивала руку, и радист даже прикрыл ее коробкой от домино. Он слушал эфир. Безрадостное занятие. Каждый день доносятся безнадежные крики 'о помощи на английском, испанском, немецком и на род­ном, русском. Не проходит дня, чтобы в этой проклятой Атлан­тике не топили кого-нибудь. Сколько же пароходов уже на дне! Эфир попискивал бессмысленными наборами точек и тире — это чьи-то шифровки. Два раза в сутки, в полдень и в полночь, с се­кундной точностью, по радио кто-то прокручивал на большой скорости магнитофонные ленты. Это переговаривались со своим штабом немецкие подводные лодки. У парохода не было средств, чтобы запеленговать их место. Эти сигналы говорили только, что лодки бродят в океане, возможно, рядом. А то попадал на музы­ку или песни. Тогда Рудин подключал динамики судовой связи, и по «Ванцетти» разносились заграничные мелодии, чтобы ребя­там не было так тоскливо. Вот только сквозь треск радиопомех никак не мог уловить голос Москвы, узнать, что там делается на фронтах. В столовой экипажа висела сводка десятидневной давности, и капитан все время настойчиво напоминал: «Лови Москву, маркони, как хочешь, но ловя».

У Веронда было правило раз в день обходить судно. Послед­ние дни выбили из этого ритма. Несколько суток, прошедшие после встречи с лодкой, слились в один долгий-предолгий день. За это время он, кажется, несколько раз забывался в дремоте, а может быть, и нет. Вспомнить не мог. Он остановился на сере­дине трапа между своей каютой и спардеком. Только сейчас сообразил, что решил пройти по судну. Провел рукой по жест­кой щетине. Решительно вернулся к себе в каюту. Зашел в ван­ную, увидел в зеркале чужое, осунувшееся, заросшее лицо₁ Вслух сказал:

— Дурак! В таком виде идти по каютам!

Разделся, швырнул за дверь одежду. Пустил холодную, Потом горячую, снова холодную воду. Отфыркиваясь, растерся жестким полотенцем. Навел прекрасную, шведской стали бритву, снял тетину. Достал флакон с остатками лосьона фирмы • «Жилетт». Стало приятно от легкого аромата, холодка, освежившего лицо. Затем тщательно оделся: белоснежная рубашка, галстук, парад­ная форма с золотыми шевронами на рукавах и двумя рядами сияющих пуговиц.

Смахнул щеткой невидимые пылинки, навел блеск на ботин­ках. Слегка сдвинул на ухо фуражку с крабом. Теперь можно было сделать обход.

Двери всех кают — так положено, когда каждый миг может раздаться сигнал боевой тревоги, — были раскрыты настежь. В первой от трапа аппетитно храпел третий помощник. Из сле­дующей доносился резкий стук, прерываемый возгласами;

— Опять поехали, черти!

— Да, держи их, держи!

— Пустой, здесь же пусто было.

Главстаршина загораживал дверной проем. Лишь заглянув через его плечо, капитан понял, в чем дело. Здесь резались в «козла». Один из болельщиков — матрос Машин — поднял го­лову, и его спокойные глаза вдруг расширились от радостного удивления.

— Ребята, капитан пришел. При полном параде! Уже
Исландия?!

— Пока исландское направление, — усмехнулся Веронд. —
Которая партия?

— Полуторная

— Как понять?

— Волной наподдало, одну рассыпало.

Веронд пошел дальше. В двух следующих каютах было полу­темно, пусто, в четвертой же двое матросов в спасательных ко­стюмах молча сидели напротив друг друга, зажав руки в коле­нях. Чувствовалось, они не слышат ни стука костей, ни ритмич­ного пульса машины.

— Здравствуйте, товарищи!

Пришлось еще раз повторить, прежде чем поднялись серые ли­ца. Загнанные глаза. Ни слова в ответ...

— Немедленно спать.

Матросы словно ждали этого приказа. Повалились на койки.

— А ну, встать!

Послушно, быстро, как по сигналу тревоги, вскочили.

— Разберите постели. Разденьтесь. Костюмы сверните и поло­
жите рядом с собою.

— А можно? — это были первые слова, которые капитан услы­шал здесь.

— Должно. Спокойной ночи.

Позже он заглянул сюда еще раз. Оба матроса спали, может быть, впервв1е за эти несколько суток. Смягчились лица. С них сполз серый, словно дорожная пыль, налет.

И вновь набитая людьми каюта. Моряки травят баланду, пере­бивают друг друга, словно встретились после долгой разлуки.

— Понимаешь, в зенитное кольцо вижу на ее рубке какую-то
белую картинку. Я прямо в нее нацелился — и шарах! — види­
мо, в десятый раз сообщал комендор.

— А нас как тряхнет, когда вы попали! Как угольную пыль
поднимет! Чую, ко мне в штанину что-то теплое ползет, ногу
когтями царапает. А это крыса. Перепугалась, видать. Ну, ду­
маю, раз ко мне прибежала, значит, не помру, жить буду! —

BTQpiUl ЛОСИНОВ.

Дружный хохот потряс каюту.

— Не верите? Вот, царапины остались.— Кочегар, откинувшись
на спину, задрал ногу, оттянул штанину. — Убеждайтесь, не
вру. Я ее за хвост дернул. Думал в топку кинуть, а потом по­
жалел: «Живи, родная».

Веронд миновал каюту. Не хотел мешать. А оттуда уже доно­силось чье-то честное признание:

— А я, ребята, струхнул. Все, думаю, не видать тебе обеда.
Закусишь напоследок американской шоколадкой — и привет
родне...

Лишь одна дверь была закрыта. Сообразил: «Тут женщины». Легонько постучал. Раздалось приглашение войти. На койке, в

уголке между иллюминатором и простенком, нахохлившись, сиде­ла Клава. Веронд помялся у входа, присел на краешек койки, спросил:

— Страшно?

— Уже почти нет. — И настороженно спросила: — А что, еще
рано не бояться?

— Честно?

— Да, очень прошу, честно.

— Рано, Клава.

— Спасибо, что честно. Это лучше, чем когда говорят: «Хоро­
шо, хорошо», а на самом деле хуже некуда. Скажите, а вы и
на мостике все время были так, при галстуке?

— Да, Клава, — не колеблясь солгал капитан. — Только по­
верх формы была эта американская резиновая хламида. А что
же твоей соседки по каюте не видать?

— На камбуз пошла. Говорит, есть до смерти захотелось. Го­
ворит, кока сожрет, если ничего не даст, — и поспешно доба­
вила: — Это хорошо, что есть хочет. С нервами, значит, полный
порядок. И вообще у нас ребята молодцы, даже не болеют.

Собственно говоря, ему не хватало вот этой последней фразы. Действительно, молодцы ребята и «даже не болеют». Порази­тельно, как свыкается с обстоятельствами матрос: пятый день пути под крестом новой встречи с подводными лодками. Все прекрасно понимают, что вряд ли повторится удача...

И снова навалился шторм. Никогда еще не приходилось так туго судну и людям. Казалось, море и ветер решили во что бы то ни стало добить «Ванцетти». От непрерывных ударов содро­гался корпус. Крен достигал 35° на оба борта. Шлюпки при­шлось завалить и намертво закрепить стальными концами. Те­перь в случае торпедной атаки вряд ли удалось бы их спустить. Да и бессмысленно. Десятиметровые валы вмиг поставили бы их килем вверх. Волны доставали ботдек. Повредили у шлюпок обшивку, рули. Валы были столь высоки, что даже через верх­ние решетки — в кочегарку, сквозь световые люки — в машин­ное отделение то и дело обрушивались тонны воды. Вода не успевала стекать с палуб, заливала коридоры, каюты. Зашевели­лись штабеля леса на баке и юте, штабеля прекрасных экспорт­ных «балансов» для американских целлюлозников. Команде при­шлось пять часов подряд по горло в воде авралить, закреп­лять их.

...Карандашная линия курса миновала Ян-Майен, скалистую гряду в океане, которую так и не увидели за туманом. Теперь касательная тянулась вдоль северного побережья Ислан­дии.

Капитан упер ножку циркуля в точку, где пока кончалась эта линия, вторая игла повисла, словно раздумывая, куда сделать следующий шаг. В Датский пролив соваться нельзя. Он закрыт минными полями союзников. Может быть, «Ванцетти» уже вплот­ную подошел к «дружественным» минам? А может быть, уже в зоне минных полей?.. Ведь с пятого января видимость — «ноль», невозможно вести астрономические наблюдения. Пять дней сле-

довали во льдах, не имея лага, определяя скорость на глаз. Лот показал глубину 380 метров. Но каждому моряку известно, как круто обрываются берега Исландии. Значит, скалы могут быть рядом.

Громадная зыбь раскачивает штурманскую рубку, словно ма­ятник. «Ванцетти» постепенно сдавал и наконец вообще перестал слушаться руля. Веронд приказал все балласты заполнить за­бортной водой, форсировать ход машины. Лишь через долгих пять часов удалось поставить судно против зыби, повернув... на 180°. Снова вспять.

Еще пять суток отяжелевший «Ванцетти» грузно переваливался с вала на вал.

Наконец к исходу второй недели января ветер переменился, подул с юго-запада, потом стал стихать. Заряды пурги смени­лись дождем и градом. Видимость увеличилась, правда, всего до двух миль, но и это немало, можно было повернуть в берег, без риска врезаться в скалы. Осторожно, ежечасно опуская лот, дви­нулись на юг. Вот уже лот показывает двести, сто шестьдесят метров. Кривая глубин подсказывала: пароход примерно в 70 милях западнее порта Акурейри.

Открылись черные голые скалы, а затем показался маяк. Это мог быть только Хорн. А от него недалек и Эйя-фиорд, в глуби­не которого прячется Акурейри — военно-морская база. В щеля фиорда, между базальтовыми «часовыми», сразу заглох, запу­тался ветер, улеглись валы, и «Ванцетти» стала баюкать ровная зыбь. Из-за скалы выскочило быстроходное патрульное судно, запросило позывные. «Ванцетти» ответил. Однако сторожевик проскочил мимо и закрыл выход в океан. В бинокль было видно, как на палубе сторожевика поднялась суета, как стали расчех­лять орудие!

Вскоре явился эскадренный миноносец. Лишь теперь, под при­крытием миноносца, со сторожевика спустился моторный бот. На пароход поднялась военная команда, заняла посты возле пулеметов, трехдюймовки, радиорубки. Офицер сухо поздоро­вался, потребовал судовые документы, недоуменно пожал пле­чами.

^:— Ничего не понимаю. По нашим данным, вы погибли еще пятого января.

— И решили, что мы замаскированный под русский лесовоз
фашистский рейдер? — расхохотался Вероид, поняв причину
такой встречи.

— Совершенно верно. Но... как вам удалось спастись?

— Честно говоря, я сам до сих пор удивляюсь этому. — И рас­
сказал о скоротечном бое. — Ну а что судну пришлось выдержать
после этого неожиданного рандеву, вы сами видите на палубе.
Прошу дать разрешение команде сойти на берег. Люди измотаны -
до предела.

— Понимаю, но я должен запросить берег.

Семафор на миноносец. Оттуда радио в Акурейри. Наконец на миноносце часто замигал прожектор.

— Сожалею, — искренне сказал офицер, — но приказ такой:
следовать возможно быстрее в Рейкьявик. Там формируется кон­
вой, который в ближайшие дни должен выйти на запад.

Рейд Рейкьявика

От открытого моря рейд Рейкьявика отделяло лишь боиное заграждение — препятствие для немецких подводных лодок чи­сто символическое. Правда, по ту сторону заграждения мотались два миноносца. Время от времени они сбрасывали серии глубин­ных бомб, и лишь эти глухие взрывы напоминали о том, что за пределами залива идет война. Даже транспорт с развороченной кормой казался декорацией из голливудского фильма на воен­ную тему.