Глава 1 КРОУ ИДЁТ ПО СЛЕДУ 5 страница

– Инспектор Кроу…

Между тем в сумраке оцепенения забрезжил лучик. У Сильвии всегда были… скажем так, идеи. До замужества она вела домашнее хозяйство в одиночку: сама готовила, сама убирала постель, подметала, мыла полы, вытирала пыль и все успевала. Бездельничать было просто некогда. И вот теперь Кроу с ужасом понял, что жена в его отсутствие нарушила мир и покой семейного очага, взяв в дом служанку.

– Энгус. – Сильвия подождала, пока служанка откроет дверь и затем, не в силах более сдерживаться и отринув строгие требования этикета, порывисто шагнула в тесный холл. – О, Энгус, ты вернулся. – Она торопливо обняла его, поцеловала, как подобает жене, в обе щеки и, отстранив на расстояние вытянутой руки, обратилась к служанке. – Быстро, Лотти. Багаж, хозяина. Занеси его, пока соседи не высыпали посмотреть.

– Что такое, Сильвия? – растерянно пробормотал Кроу.

– Pas devant les domestiques,^[26] – прошипела Сильвия, изображая радушную улыбку, и, повысив голос, добавила: – Я так рада тебя видеть. Лотти отнеси багаж наверх. Милый, пройдем в салон. Позволь мне рассмотреть тебя как следует.

Сбитый с толку всем происходящим, Кроу безропотно проследовал в гостиную, с облегчением обнаружив, что комната, похоже, не подверглась большим изменениям.

– Сильвия, кто эта женщина? – взревел он, не дожидаясь, пока супруга закроет дверь.

– Это сюрприз, Энгус. Я подумала, что ты будешь доволен. Вообще-то, Лотти – наша кухарка.

– Кухарка?

– Милый, нам нужна служанка. В конце концов, мы можем себе это позволить… как семейная пара. К тому же ты занимаешь важную должность в Скотланд-Ярде…

– Какую важную должность?

– Ну, тебя же скоро повысят и…

– Я не давал тебе ни малейшего повода рассчитывать на какое бы то ни было мое повышение. И уж если на то пошло, я провалил порученное задание, и если на следующей неделе меня не отправят патрулировать улицы, это будет большой удачей. Что на тебя нашло? Привести постороннего, чужого человека в наш дом. В наше… – у него даже дрогнул голос, – в наше любовное гнездышко?

Сильвия расплакалась. Обычно это срабатывало.

– Я думала… думала… ты обрадуешься. – Она шмыгнула носом. – Мне не придется делать тяжелую работу. – В дверь постучали, и слезы мгновенно высохли. – Войдите. – Голос прозвучал твердо.

– Обед подан, – объявила угловатая (Кроу уже нашел для нее подходящее определение – «геометрическая») Лотти.

Обед почти вогнал инспектора в депрессию. По дороге в столовую он попытался успокоить супругу, говоря, что вовсе не хочет, чтобы она превратилась в домработницу, что все дело в усталости после долгого и утомительного путешествия. Но обед превратился в тяжкое, разочаровывающее испытание, в ходе которого стало абсолютно ясно, что Сильвия абсолютно не приложила рук к его приготовлению. Суп был водянистый, бифштекс – пережаренным, зелень – сырая. Что касается яблочного пирога, то от него осталось одно лишь название.

После обеда, немного выпив, Кроу в мрачном настроении выслушал монолог супруги с перечислением проблем и тягот, выпавших на ее долю во время его отсутствия. Наконец, не в силах больше терпеть, он объявил о желании удалиться в спальню, не сделав при этом секрета относительно своих дальнейших намерений. По крайней мере, рассуждал Кроу, она не сможет отправить служанку вместо себя на брачное ложе. Да и не пожелает. В этом отношении Сильвия всегда проявляла завидный энтузиазм.

В глазах миссис Кроу вновь блеснули слезы.

– Энгус, я не виновата, – всхлипнула она. – Я не властна над лунными фазами. Мне очень жаль, милый, но сад наслаждений сегодня закрыт.

Энгусу хотелось плакать. Неудача в охоте на Мориарти сильно ударила по самолюбию, и, возвращаясь домой, он утешал себя разными приятными мыслями. Теперь, после очередного удара, ему не осталось ничего другого, как ретироваться в любимое кресло и заняться сортировкой скопившейся почты.

Большую ее часть составляли короткие послания от родственников и счета от торговцев, но на самом верху стопки лежала записка, доставленная посыльным всего лишь за несколько часов до его прибытия. Инспектор мгновенно узнал почерк и торопливо вскрыл конверт. Предчувствие не обмануло.

 

Дорогой Кроу,

Не знаю, вернулись ли вы из наших прежних колоний. Если нет, записка вас дождется. Ваши новости, вероятно, будут посвежее моих. Так или иначе, сегодня я узнал о некоторых делах, имеющих некоторое отношение к нашему другу. Буду признателен, если свяжетесь со мной в ближайшее удобное для вас время.

Искренне ваш,

Шерлок Холмс

 

– Вы знаете о так называемой преторианской гвардии Мориарти? – Холмс стоял спиной к камину, глядя сверху вниз на Кроу, уютно устроившегося в плетеном кресле.

– Да, знаю.

О встрече они договорились быстро, уже на следующий день. Холмс сообщил, что будет один всю вторую половину дня, и около пяти пополудни Кроу постучал в дверь дома 221-б по Бейкер-стрит.

Миссис Хадсон принесла извинения от имени своего жильца и объяснила, что мистер Холмс вышел некоторое время назад, попросив ее занять инспектора до его возвращения.

Появившись через пятнадцать минут, великий детектив обнаружил гостя перед подносом с чаем, оладьями и земляничным джемом домашнего приготовления.

– Не беспокойтесь, – предупредил он, заметив, что Кроу пытается подняться. – Хорошо, что дождались. Вы, по-моему, похудели. Надеюсь, американское гостеприимство не повлияло на ваше пищеварение.

Кроу в свою очередь заметил, что Холмс слегка запыхался и раскраснелся. С собой он принес несколько пакетиков, которые положил на стол. Один был запечатан воском, и Кроу, присмотревшись, прочел надпись на аптечной этикетке:

Чарльз Бигнол, Орчард-стрит.

Выглядевший усталым и раздражительным, Холмс объяснил, что рассчитывал вернуться до пяти, но немного задержался и теперь горит желанием узнать об успехах Кроу в Америке.

Инспектор подробно рассказал обо всех стадиях расследования, закончившегося неудачной попыткой арестовать Профессора в Сан-Франциско. Зайти так далеко, подобраться так близко и потерпеть провал – что может быть хуже? И вот тогда, выслушав печальный монолог до конца, Холмс задал вопрос насчет преторианской гвардии.

– Поначалу в этой шайке было четверо, – продолжал он. – Некий китаец по имени Ли Чоу; пронырливый, с неприятной физиономией малый, Эмбер; бандит Альберт Спир и некто Пейджет. После известных событий весны 1894-го их осталось трое.

– Пейджета я знаю, – сухо отозвался Кроу. – Теперь появились двое новичков. Имена их мне пока неизвестны. Не приходится сомневаться, что китаец, Эмбер и Спир были с нашим другом – возможно, в разное время – в Америке.

– Что ж… – Холмс остановил на госте тяжелый взгляд. – У меня есть серьезные основания полагать, что по крайней мере один из них, Эмбер, уже возвратился в Лондон. Позавчера вечером его видели в нескольких местах, где нам с вами, загляни мы туда, пришлось бы драться не на жизнь, а на смерть. Я присматриваю за такими местами, хотя и не особенно регулярно. – Он рассмеялся. Смех прозвучал совсем невесело.

– И что?

– Собственный опыт позволяет мне сделать вывод, что там, где появляется хотя бы один из этих преторианцев, следует ждать и самого Мориарти.

Кроу ничего не оставалось, как только согласиться. Настроение упало еще ниже после того, как Холмс, выслушав отчет о командировке в Америке, воздержался от каких-либо комментариев. Объяснение молчанию могло быть только одно – поездка оказалась бесполезной. Тем не менее из дома 221-б Кроу вышел с некоторой надеждой. Возможно, Мориарти ближе, чем представлялось. Он уже решил, что завтра, составляя рапорт, представит дела в более или менее благоприятном свете. Пока же его ожидало возвращение на Кинг-стрит, где миссис Кроу пыталась взять на себя несвойственную ей социальную роль. Проблему нужно решать по мере возможности без конфликтов, и для этого придется действовать без спешки, спокойно и рассудительно.

Последовавшие дни характеризовались в доме на Альберт-сквер повышенной активностью. Процесс восстановления и реорганизации криминальной семьи Мориарти шел медленно и с большой осторожностью, но каждый день приносил какой-то результат: продвижение вперед или возвращение в родные пенаты заблудшего брата. Делалось все крайне скрытно, и имя самого профессора Мориарти практически не звучало.

Возложив в это критическое время текущую работу на плечи ближайших приближенных – которым немало помогал здоровяк Терремант со своими громилами, – Профессор ограничивался раздачей указаний, сосредоточив основное внимание на финансах: посещал скупщиков краденого, открывал новые банковские счета на вымышленные имена. По вечерам он играл на пианино, читал газеты, ругал политиков, называя их идиотами и изредка посвящал несколько час-другой еще одному своему хобби – фокусам.

В такие вечера Мориарти садился перед зеркалом, открывал знаменитую книгу профессора Хоффмана «Современная магия» и брал колоду карт. Свои успехи он скромно оценивал как значительные, поскольку овладел почти всеми описанными приемами. Он мог, например, делать раздачу пятью различными способами, менять и переворачивать карты, делать вольт и переворачивать колоду. Сэлли Ходжес, оставаясь иногда на ночь в доме на Альберт-сквер, исполняла в таких случаях роль подопытной свинки или, если угодно, изумленного зрителя, после чего оба отправлялись в постель, чтобы поиграть в другие игры.^[27]

По мере исполнения финансовой стороны планов Мориарти занимался и некоторыми неотложными делами, касавшимися непосредственно Сэл. В Вест-Энде были куплены два дома, и уже в середине октября под ее руководством началась отделка заведений, а штат пополнился десятком элегантных, горящих желанием приступить к работе молодых женщин. Согласно расчетам Профессора, инвестиции должны были дать прибыль уже к концу года.

Немало времени проводил Мориарти и за изучением собственных записей, касавшихся четырех известных европейских преступников, а также Холмса и Кроу.

Его люди довольно быстро вышли на след Ирэн Адлер и выяснили с помощью зарубежных коллег, что живет она одна, в весьма стесненных обстоятельствах в небольшом пансионе на берегу озера Анси. Информация эта и в особенности факт скромного существования госпожи Адлер немало порадовали Мориарти, и уже на следующий день им отдано было распоряжение найти надежного человека, который легко сошел бы за англичанина или француза.

Требуемого человека Берт Спир отыскал в течение суток и привел в дом на Альберт-сквер. Человек этот, бывший школьный учитель, впал в немилость к судьбе, свернул на кривую дорожку и даже отсидел за кражу. Звали его Гарри Аллен, и Профессор после разговора с глазу на глаз приказал тут же, без промедлений, поселить его в доме, чем изрядно всех удивил. Молодой, бойкий, приятный в общении, мистер Аллен быстро освоился на Альберт-сквер и вскоре стал своим, проявив, впрочем, особый интерес к юной Полли Пирсон.

Спир несколько раз пытался выяснить, какая же роль отведена хозяином этому обаятельному бездельнику, поскольку никаких обязанностей за ним закреплено не было, и большую часть времени он слонялся по дому или часами просиживал в кабинете Профессора, где эти двое вели продолжительные беседы за закрытыми дверьми. Но стоило Спиру затронуть интересующую его тему, как Профессор загадочно улыбался и отделывался обещанием раскрыть свой замысел в нужное время.

Между тем, согласно поступившим с континента сообщениям, Гризомбр, Санционаре и Зегорбе продолжали орудовать у себя на родине. Верный источник доложил, что летом Санционаре на неделю приезжал в Париж, где был замечен в компании Гризомбра, но, судя по всему, грандиозный план по созданию общеевропейского преступного сообщества остался на бумаге или, точнее, в голове Мориарти.

А вот Шлайфштайна в его родном Берлине не оказалось. В конце концов немца отыскали не где-нибудь, а в Эдмонтоне, неподалеку от Энджел-роуд, где он снимал небольшую виллу и где проживал с небольшой шайкой уголовников, как немцев, так и англичан. За виллой установили наблюдение, и вскорости выяснилось, что Шлайфштайн собирает команду для по-настоящему большого дела.

Между тем и сам Мориарти изучал сведения, имевшие отношение к одному заведению в Сити. Дело обещало огромную прибыль и могло стать соблазнительной наживкой для обуреваемого жадностью злоумышленника.

Пожухли последние листья на деревьях в Альберт-сквере, словно клочья сожженной бумаги, с тихим шелестом плавно опадая с веток, ветер становился настойчивее и наглее, умудряясь пронизывать прохожих аж до самых костей, дни как-то съёжились и становились все меньше и меньше. Из сундуков извлекались подзабытые пальто и шарфы, в темных переулках, где обитались низы уголовного мира, люди с опаской ждали прихода зимы.

С каждым днем туман над рекой вставал все раньше, смешиваясь с сажей и дымом, поднимающимся из фабричных и каминных труб. По городу расползалась сырость. В конце октября выдались три дня, когда эта главная погодная «достопримечательность» Лондона накрыла плотным саваном дороги и улицы, буквально отрезав людей друг от друга. На перекрестках горели питаемые светильным газом фонари, горожане носили с собой лампы и факелы, привычные уличные знаки исчезали в серой пелене, а потом вдруг выплывали из нее неожиданно, словно сбившиеся с курса суда. Численность краж резко возросла, дела у карманников и грабителей пошли вверх, в сырые прибрежные трущобы все чаще наведывалась смерть, безжалостно кося стариков и больных легкими. На четвертый день легкий ветерок разогнал плотный, желтоватый, как гороховый суп, туман, и солнце, еще бледное, словно завешенное муслиновой шторой, осветило громадный город. Знакомые с повадками столичной погоды уже предсказывали долгую, суровую зиму.

Вечером в четверг, 29 октября, Мориарти принял гостя. Человек этот – высокий, тощий как скелет, в черном, видавшем лучшие дни длинном пальто – сошел с поезда на вокзале Виктория. Широкополая, напоминающая пасторскую, шляпа прикрывала скудный кустик неухоженных седых волос, а вид бороды наводил на мысль, что ее потрепали крысы. С собой у него был дорожный чемодан. По-английски незнакомец изъяснялся с сильным французским акцентом.

Выйдя из вокзала, он доехал на омнибусе до Ноттинг-Хилла, откуда пешком добрался до Альберт-сквер. Звали его Пьер Лабросс, и в Лондон он прибыл из Парижа в ответ на пригласительное письмо Профессора.

План мести вступил в стадию реализации.

 

Глава 4 ИСКУССТВО КРАЖИ

 

Лондон:

четверг, 29 октября – понедельник, 16 ноября 1896

 

Конечно, могу. И именно я. А кто же еще? В Европе нет никого, кто мог бы сделать копию лучше, чем я. Если сомневаетесь, зачем посылали за мной?

Выглядел Пьер Лабросс жутковато и походил на потасканную марионетку, попавшую в руки пьяного кукловода. Сейчас он сидел, развалившись, в кресле напротив Мориарти со стаканом абсента в левой руке – ничего другого он, похоже, не принимал. Правая его рука совершала время от времени широкие театральные жесты.

Они только что отобедали вместе, и теперь Профессор пытался ответить на свой же вопрос: а благоразумно ли он поступил, послав именно за Лаброссом? В Европе было немало художников, способных выполнить такую работу не хуже, а может быть, даже лучше. Взять хотя бы Реджинальда Лефтли, постоянно нуждающегося деньгах художника-портретиста, страстно стремящегося в академики. Получить его было бы совсем не трудно.

Выбору Лабросса предшествовали долгие размышления. Ранее они встречались лишь однажды, в тот период, когда Мориарти, после событий у Рейхенбахского водопада, вынужденно скитался по Европе. Он уже тогда распознал в художнике как неуравновешенность, так и несомненный огромный талант. Говоря по правде, Лабросс был самозваным гением, который, будь его дарование направленно на оригинальное творчество, сделал бы себе мировое имя. Пока же его хорошо знали только в Сюрте.

Написанное по возвращении в Лондон письмо было составлено в осторожных выражениях и практически ничего не говорило о предстоящей работе. Тем не менее содержащиеся в нем намеки звучали достаточно соблазнительно, чтобы заманить художника в Англию. Осторожные ссылки на талант и репутацию мастера вкупе с обещанием щедрого вознаграждения сделали свое дело. Однако ж теперь, залучив Лабросса в свой дом, Мориарти все более сомневался в правильности первоначального решения. За то время, что прошло после их последней встречи, француз изменился не в лучшую сторону: его неуравновешенность проявлялась очевиднее, мания величия стала заметнее, словно яд, проникавший в него с абсентом, еще глубже вгрызся в мозг.

– Видите ли, – продолжал Лабросс, – мой талант уникален.

– В противном случае я бы не послал за вами, – спокойно заметил Мориарти. Ложь далась ему легко.

– Это поистине Божий дар. – Лабросс поправил пестрый шелковый платок у себя на горле. – Божий дар. Будь Господь художником, Он являл бы свою истину миру через меня. Я определенно был бы Христом-художником.

– Вы, несомненно, правы.

– Мой дар заключается в том, что при копировании картины я с величайшим вниманием отношусь к деталям. Результат получается такой, как если бы художник одновременно написал две картины. Мне трудно это объяснить, но я как будто сам становлюсь тем художником. Если копирую Тициана, я – Тициан. Копирую Вермеера, я – голландец. Несколько недель назад я написал одну замечательную вещь. Художника зовут Ван Гог. Импрессионист. Так вот, пока работал, у меня постоянно болело ухо. Талант – страшная сила.

– Вижу, вы весьма высокого мнения о себе. Но не настолько высокого, чтобы отказаться скопировать шедевр за деньги.

– На одном хлебе не проживешь.

Мориарти нахмурился, стараясь уследить за логикой рассуждений француза.

– Так сколько, вы говорите, можете заплатить за копию «Джоконды»?

– Мы еще не обсуждали денежный вопрос, но раз уж вы завели речь, скажу. Я обеспечу вас питанием, дам помощника и выплачу по завершении работы пятьсот фунтов.

Лабросс издал звук, схожий с тем, что испускает кошка, когда ей наступят на хвост.

– Никакой помощник мне не нужен. Пятьсот фунтов? За пятьсот фунтов я даже Тернера копировать не стану. Мы здесь говорим о великом Леонардо.

– Помощник нужен. Вам он будет готовить, чтобы не отвлекались, а мне – докладывать о ходе работы. Сумма окончательная. Пятьсот фунтов. И за эти деньги мне нужно качество. Вы прекрасно понимаете, что картина необходима для большого розыгрыша. И выглядеть она должна убедительно.

– У меня все работы смотрятся убедительно. Если я берусь сделать «Джоконду», то это и будет «Джоконда». Разницы даже эксперты не обнаружат.

– В данном случае обнаружат, – твердо сказал Мориарти. – На картине будет скрытый изъян.

– Никаких изъянов! Тем более за жалкие пятьсот фунтов.

– Что ж, в таком случае мне придется обратиться в другое место.

Уловил ли Лабросс прозвучавшую в голосе Профессора ледяную нотку? Трудно сказать.

– Самое меньшее – тысяча.

Мориарти поднялся и вышел из-за стола.

– Я сейчас вызову горничную и распоряжусь позвать пару моих слуг. Тех, что поздоровее. Вас выбросят отсюда на улицу вместе с чемоданом. А ночь сегодня холодная.

– Ну, может быть, я соглашусь за восемьсот фунтов. Может быть.

– Достаточно. Я не намерен это слушать. – Мориарти дернул за шнурок.

– С вами трудно иметь дело. Хорошо, хорошо… пятьсот.

– Пятьсот фунтов и кое-что сверху. Включая одно слово на дереве – я специально купил кусок старого тополя. Вы напишете это слово до начала работы, в правом нижнем углу.

– С одним я все же согласиться не могу. Никаких помощников. Я работаю один.

– Нет помощника – нет денег, и нет заказа.

Француз пожал плечами.

– Времени потребуется немало. Для получения нужных трещинок ее придется высушивать во время работы.

– Это должно занять не больше шести недель.

На этот раз Лабросс уловил угрозу. В дверях уже стояла Полли Пирсон, и Мориарти приказал ей послать за Уильямом Джейкобсом, а потом разыскать и Гарри Алена. При упоминании последнего Полли, заметно округлившаяся и похорошевшая – сытная пища и спокойная, пусть и нелегкая, работа явно пошли ей на пользу – густо покраснела.

Получив четкие инструкции – следить, чтобы Лабросс не шатался без дела, – Джейкобс отвел француза в гостевую комнату. Тем временем Профессор, как всегда, принявший Аллена за закрытыми дверьми, уже отдавал указания относительно предстоящей поездки с художником в Париж.

– Когда я вернусь, Профессор, найдется ли для меня другая работа? – осведомился бывший учитель, перед тем как удалиться.

– Сделаешь дело хорошо, станешь членом семьи, своим человеком. Для такого парня, как ты, у Берта Спира всегда работа найдется.

Десятью минутами позже Мориарти спустился в кабинет, достал из запертого ящика стола кусок старого тополя, повертел в руках и улыбнулся. Пройдет несколько недель, и эта доска превратится в бесценную «Мону Лизу» и станет наживкой для Гризомбра.

В то время, как в доме происходили все эти события, Спир и Эмбер готовили западню для другого наглеца, Вильгельма Шлайфштайна.

 

Спир, Эмбер и двое людей Терреманта были в Сити, в темной комнате на первом этаже, выходившей окнами на перекресток Корнхилл- и Бишопсгейт-стрит. Объектом их внимания был угол здания, в котором размещался ювелирный магазин и мастерская. Само здание почти полностью растворилось в темноте. Почти, потому что в сумраке проступали три расположенные на уровне глаз светлые щелки – две со стороны Корнхилл-стрит и одна со стороны Бишопсгейт-стрит.

– Вон он, опять, – пробормотал Эмбер. – На Бишопсгейт.

– По нему хоть часы сверяй, – усмехнулся в темноте Спир. – Точен, как швейцарские. Не сбивается?

– Нет. Ровно пятнадцать минут. Я за ним уже три недели слежу, – прошептал Эмбер. – В десять появляется сержант. Потом уже в час. Иногда бывает, что и в пять утра, но не всегда. Проходят вместе, но за то же самое время.

Они замолчали. На перекрестке, со стороны Бишопсгейт-стрит появился полицейский. По ходу он останавливался у каждой двери и трогал ручку. Картина повторялась каждые пятнадцать минут, как будто патрульный выполнял одно и то же, доведенное до автоматизма упражнение. Подвешенный к ремню фонарь светился в темноте желтоватым глазом.

Дойдя до угла, он остановился и заглянул в щелку окошка со стороны Бишопсгейт, проверил дверь, потом зашел за угол и повторил ту же процедуру со стороны Корнхилл-стрит. Откуда-то, похоже, с Лиденхолл-стрит долетел стук копыт. Мимо, в направлении Чипсайда, промчался одинокий кэб.

Подергав двери, полицейский продолжил обход. Разлетавшееся по пустой улице эхо шагов вскоре замерло, и район снова погрузился в тишину.

– Пойду, посмотрю, – сказал Спир, когда фигура в форме исчезла из поля зрения.

Воздух в комнате, где они притаились, отдавал плесенью и затхлостью, как будто здесь обитали крысы. Осторожно обходя кучки мусора, Спир двинулся к двери. Голые доски пола тихонько заскрипели. Помещение пустовало уже больше месяца, и Мориарти, узнав об этом, быстро взял его в аренду под вымышленным именем. Как и в доме напротив, здесь находилась когда-то ювелирная мастерская – их на Корнхилл-стрит хватало всегда, – но теперь на двери висела табличка с надписью «РЕМОНТ».

Выйдя на улицу, Спир замер и прислушался, ловя малейший звук. Удивительно, что улица, столь оживленная и шумная днем, становилась такой пустынной, будто вымершей, ночью. Лишь немногие торговцы жили в этом районе, предпочитая возвращаться после работы в свои уютные домики в часе или даже более езды на поезде или омнибусе. Мистер Фриланд, чье имя – в паре с именем сына – красовалось над витринами со стороны как Бишопсгейт-стрит, так и Корнхилл-стрит, владел домом в Сент-Джонс-Вуд. Люди эти отличались поразительной неспособностью учиться. После очередного ограбления все вспоминали о мерах предосторожности, ставили новые замки, иногда даже нанимали ночных сторожей. Но через год-два страх уходил, и все возвращалось в прежнее русло. Изготовители сейфов даже изобретали новые модели, но лишь немногие в Сити спешили менять старые.

К заведению Джона Фриланда Спир подошел со стороны Корнхилл-стрит. Ни звука, ни души. Улица поблескивала в свете фонаря, словно прихваченная морозцем. Весь передний фасад надежно закрывали металлические ставни, так что свободными оставались только два оконца, две щели, расположенные на высоте пяти с половиной футов от тротуара: девять дюймов в длину и два в глубину. Спир приник к первому. Внутри магазин был ярко освещен газовыми лампами, так что он хорошо видел прилавок и пустой стеклянный стеллаж. Но устраивались эти смотровые щели отнюдь не для того, чтобы рассматривать переднее помещение, торговый зал, где люди каждый день покупали кольца и часы, ожерелья и броши или заказывали оправу для камней. Их целью была расположенная в глубине мастерская, где ювелиры выполняли настоящую работу.

Два помещения разделялись стеной с проходом в виде широкой арки, и тот, кто заглядывал в смотровое оконце, видел самый большой, выкрашенный белой краской металлический сейф, стоявший посередине второй комнаты.

Спир шагнул вправо, заглянул во вторую щель и снова увидел сейф, уже под другим углом, но так же ясно. Вслушиваясь в тишину, Спир зашел за угол. Со стороны Бишопсгейта картина выглядела иначе – здесь сейф отражался в расположенном хитроумным образом зеркале. Он кивнул самому себе, повернулся и направился через улицу к пустому магазинчику, на двери которого болталась табличка с надписью «РЕМОНТ». Если добытые Эмбером сведения верны, то он, пожалуй, и сам не отказался бы поучаствовать в деле – куш должен быть немалым.

– Со двора точно войти можно? – спросил Спир, вернувшись на наблюдательный пункт.

– Точно. Закрыли передние двери железными ставнями, поставили на сейф три замка и посчитали, что этого хватит. – Эмбер усмехнулся, обнажив мелкие, крысиные зубы. – А чего беспокоиться? За пятнадцать минут многого не успеешь, а больше наш парень в синем не даст.

– С датами ошибки нет?

– Все точно. А вот и он…

Полицейский, совершив круг, снова приближался к перекрестку по Бишопсгейт-стрит.

В тот вечер на чердачной площадке дома на Альберт-сквер наблюдалось непривычное оживление – Полли Пирсон миловалась с Гарри Алленом далеко за полночь. Когда девушка вернулась наконец в комнатушку, которую делила с сестрой, и залезла под одеяло, глаза у нее были мокрые, а носом она шмыгала так, что разбудила Марту.

– Полли, ты не должна так вести себя. Поймают, неприятностей не оберемся. Миссис Спир спуску не даст. И Гарри будет на плохом счету у Профессора. Таким местом дорожить надо. И что он только себе думает…

– Не беспокойся, – всхлипнула Полли. – Теперь долго ничего не будет. Гарри отослали.

– Что? Выгнали?

– Нет. Ох, Марта, я буду так скучать. Он отправился во Францию вместе с тем чудным джентльменом, что приехал сегодня.

– Что, с тем чучелом? Во Францию… надо же…

– Сказал, что его не будет несколько недель. До самого Рождества…

– Невелика потеря, так я тебе скажу, – сердито прошипела Марта, искренне переживавшая за сестру. – Этот Гарри, он дурно на тебя влияет. Ничего хорошего тебе от него не будет. А случись что, куда мы денемся?

– Гарри не такой…

– Покажи мне мужчину, чтоб был не такой.

– Гарри обещал мне привезти подарки из Парижа.

– Вот что, милая, не забивай голову глупостями. Вспомни, как мы совсем недавно мерзли в лохмотьях да голодали. Это чудо, что мы сюда попали, и я не позволю, чтобы какой-то там Гарри Аллен все испортил.

– Он – джентльмен…

– Бездельник да лоботряс, так я тебе скажу.

Полли снова разразилась слезами.

– Радуйся, завтра ты его уже не увидишь, – в отчаянии взвыла она. – А до меня тебе и дела никакого нет.

– Ради бога, сестренка, хватит ныть. Всех соседей разбудишь.

 

На следующее утро Гарри Аллен отбыл в Париж вместе с Лаброссом. В чемодане у него лежал кусок старого тополя. В кармане – пистолет.

Безутешная Полли Пирсон весь день шмыгала носом и разражалась слезами от каждого резкого слова, так что в конце концов Бриджет Спир пригрозила высечь безутешную горемыку березовыми прутьями, если она не соберется и не возьмет себя в руки.

– Видишь, что ты наделала, – сердито прошипела Марта, когда сестры оказались вместе в буфетной. – Высекут обеих, а уж мне этого совсем не надо.

По бледным щечкам снова покатились слезы.

– Ради него, – пробормотала она, всхлипывая, – я вынесу все.

Бедняжке еще только предстояло познать истинную сущность мужчин.

В полдень Спир и Эмбер заперлись в кабинете с Профессором, и братьям Джейкобсам было велено никого к ним не допускать и ни какими вопросами не беспокоить. И даже Сэл, которая пришла около часу дня, попросили подождать.

– Ты уверен, что все это там будет?

Мориарти восседал за письменным столом перед аккуратно сложенными бумагами, держа наготове ручку с уже снятым колпачком. Спир и Эмбер подвинули кресла поближе и сидели в напряженных позах, не позволяя себе вольности в присутствии хозяина. Все трое были серьезны и деловиты и напоминали бизнесменов, обсуждающих важную для их компании проблему. Эмбер слегка вытянул шею вперед, словно к чему-то принюхивался; Спир выглядел сосредоточенным; свет из окна падал на левую сторону его лица, отчего шрам на ней казался глубокой черной бороздой.