Предыдущая страница | Следующая страница
Я застонала от охватившего меня отчаяния.
Тарн продолжал неустанно рассекать крыльями воздух.
Прошло довольно много времени, и наконец наездник снова бросил на меня короткий взгляд и вполголоса произнес:
— Мы над Воском.
Я догадалась, что мы подлетаем к обширным владениям Ара, в северной части выходящим к могучему Воску.
Однако час за часом тарн все так же взмахивал крыльями, унося меня все дальше в неизвестность.
Наездник даже не развязал мне рук, когда решил покормить.
— Открой рот! — приказал он и вложил мне в губы небольшой ломоть желтого са-тарновского хлеба. Я мучительно долго его жевала и с трудом проглотила. После этого он отрезал кусок мяса и также впихнул мне его в рот. Пока я пережевывала мясо, он достал из седельной сумки кожаную флягу, откупорил её и поднес к моим губам. Вода полилась мне в рот, в нос, на лицо, и я чуть не захлебнулась, но все же как-то ухитрилась сделать два-три глотка.
Кормление закончилось. Я устало закрыла глаза.
Полет продолжался.
Немного погодя я стала потихоньку присматриваться к управляющему птицей воину. Он казался хорошо сложенным широкоплечим молодым человеком. Его крупную голову почти полностью закрывал крепкий металлический шлем. Мускулистые, красивые руки были покрыты ровным загаром. Ладони у него, я заметила, были большими и грубыми, привычными к оружию. Ни на шлеме наездника, ни на его кожаном одеянии я не увидела никаких гербов или знаков отличия. Очевидно, он или наемник, решила я, или разбойник.
Я не имела ни малейшего представления, какая судьба меня может ожидать в руках такого человека.
Он внушал мне страх. И меня не оставляло ощущение, что я его уже где-то видела. Может, это было в Лаурисе, неподалеку от невольничьих бараков, где останавливался со своими невольницами Тарго?
— Вы не наемник из отряда Хаакопа со Скинджера? — решилась задать я вопрос.
— Нет, — ответил он.
— Вы… вы похитили меня для себя самого? Вы оставите меня у себя?
— Оставить тебя, грязную кейджеру с проколотыми ушами, которая по ночам ворует мясо в крестьянских селениях?
В его голосе было столько презрения, что я невольно застонала.
— Да я даже не помещу тебя с остальными своими женщинами!
Я обреченно закрыла глаза.
Мне пришло в голову, что этот воин похитил уже не одну женщину, что, должно быть, множеству красивейших девушек — невольницам и свободным — пришлось в свое время лежать на его широком седле связанными и беспомощными, как лежу сейчас я. Среди такого возможного обилия красавиц я, Элеонора Бринтон, теряла всякую ценность. Этот дерзкий воин, конечно, не может воспринимать меня иначе, как очередную свою будничную добычу. Судя по всему, именно так он ко мне и относился, поскольку, казалось, не обращал на меня особого внимания.
— Ты будешь продана какому-нибудь мелкому странствующему торговцу, — поделился он со мной своими планами. — Мне вообще следовало бы оставить тебя в той деревне. Крестьяне знают, как поступать с воровками.
— Пожалуйста, выставьте меня на продажу в Аре, — взмолилась я. — Я девушка белого шелка!
Он посмотрел на меня. Губы его растянулись в легкой усмешке. Я поскорее отвернулась.
— Ты не достойна чести быть проданной в Аре, — сказал он. — Тебя следует выставить на продажу в небольшом городке или поселке, а то и вообще в каком-нибудь пограничном форте.
— Умоляю вас! — прошептала я.
— Я поступлю с тобой так, как сочту нужным, — отрезал воин. — Говорить на эту тему мы больше не будем.
Я закусила губу. Когда я снова повернулась к нему, я заметила, что он посматривает на меня. В его глазах светилась легкая усмешка.
— Я девушка белого шелка! — в отчаянии воскликнула я. — Вы заработаете на мне больше денег, если продадите меня такой, как я есть!
— Вы заблуждаетесь, девушка белого шелка, — с неожиданной учтивостью заметил он, — если полагаете, будто меня интересует только золото.
— Ну, пожалуйста! — прошептала я. — Прошу вас!
Он наклонился, чтобы развязать ремни у меня на ногах. Я обреченно застонала.
Однако потянувшись к ремням, он внезапно замер и тут же резко обернулся назад.
Над головой у него просвистела выпущенная из арбалета стрела.
В одну секунду — не успела я даже опомниться от неожиданности — он выхватил притороченный к седлу щит и с яростным боевым кличем, от которого у меня кровь застыла в жилах, принялся быстро разворачивать тарна лицом к противнику.
Тут же я услышала сзади другой боевой клич, и в какой-нибудь паре футов от нас пронесся второй наездник. Широкий бронзовый наконечник его копья с глухим скрежетом скользнул по обшитому металлическими пластинами щиту моего похитителя.
Разворачиваясь, второй тарн начал описывать широкую дугу, чтобы выйти нам навстречу, а его наездник, привстав в стременах и зажав в зубах короткую стрелу, стал поспешно перезаряжать арбалет.
Мой похититель пошел в атаку, не давая противнику времени вложить стрелу в направляющие.
Когда нас разделяло всего несколько ярдов, второй тарнсмен отшвырнул арбалет и схватил в руки щит. Мой похититель, также привстав в стременах, толстым копьем нанес ему мощный удар. Тарнсмен парировал его щитом, отводя направленный ему в грудь наконечник копья в сторону. Удар был столь силен, что, не будь тарнсмен опоясан широкими страховочными ремнями, его бы выбросило из седла. Подставленный им щит не выдержал удара; кожа на нем лопнула, и мой похититель, потянув к себе копье, вырвал щит из рук того тарнсмена.
Обе птицы развернулись, и воины начали сходиться снова.
Удар копьем второго тарнсмена и на этот раз пришелся в щит моего похитителя. Опять я сжалась от страха, когда острый наконечник его копья проскрежетал по металлическим пластинам нашего щита, обтянутого в несколько слоев толстой шкурой боска. Щит выдержал. Еще дважды неприятель наносил удар, и каждый раз мой похититель отбивал его копье в нескольких дюймах от моего тела. Лежа поперек широкого седла моего похитителя, связанная по рукам и ногам, я сковывала свободу его действий копьем, поэтому он стремился сойтись с противником на расстояние меча.
После очередного удара, пришедшегося в край, щит моего похитителя треснул. Я с ужасом увидела, как широкий бронзовый наконечник больше чем на фут вошел в обтягивающую его кожу и остановился в считанных дюймах от моего лица.
Я закричала.
Мой похититель направил своего тарна в сторону от неприятеля и вырвал из рук противника застрявшее в его щите копье. Тот выхватил меч и бросился за нами в погоню, не давая нашему тарну возможности развернуться и зайти ему в лоб.
Руки моего похитителя оказались занятыми: в одной он сжимал собственное копье, а в другой — щит, в котором застряло копье противника. Выбросить щит он не хотел, поскольку все это время прикрывал им меня — совершенно беспомощно лежащую поперек его седла.
Улучив момент, он отшвырнул собственное копье, привстал в стременах и с огромным усилием вырвал застрявшее в его щите копье противника. Однако едва лишь копье оказалось у него в руках, нападавший тарнсмен, широко размахнувшись, нанес ему мощный рубящий удар мечом. Отводя удар, мой похититель подставил древко копья. Стальной клинок расщепил древесину, а пришедшийся в то же место второй удар разрубил копье на две части. Мой похититель отшвырнул обломки копья, накрыл меня щитом и выхватил из седельных ножен свой меч.
Сталь зазвенела в руках мужчин. Дважды удары приходились в закрывающий меня щит. Противник дрогнул и, опасаясь разящих ударов моего похитителя, молниеносно направил свою птицу вверх. На какое-то мгновение его тарн завис в нескольких футах у нас над головами, а затем камнем упал прямо на нас. Громадные, хищно загнутые когти птицы сомкнулись на закрывавшем меня щите. Мой похититель попытался мечом отогнать птицу, и она с пронзительным криком рванулась в сторону, не выпуская при этом щита из своих намертво сомкнувшихся на нем когтей. Сила птицы была столь велика, что, если бы мой похититель не был привязан страховочными ремнями, она без малейшего труда выбросила бы его из седла. Один из ремней, удерживавших щит на руке моего похитителя, лопнул, и неприятельский тарн стал набирать высоту, продолжая сжимать в когтях свою добычу. Через секунду когти его разжались, и изуродованный щит закувыркался в воздухе, как сорванный ветром лист.
— Отдай мне девчонку! — раздался у нас над головой голос нападавшего.
— Мы поговорим о ней с мечом в руках! — ответил мой похититель.
Беспомощная, связанная по рукам и ногам, я могла только жалобным стоном вклиниться в диалог мужчин.
Тарны снова сошлись крылом к крылу, седлом к седлу, мечи их наездников засверкали на солнце белыми молниями и наполнили все вокруг звоном стали: шел мужской разговор за право обладания мною — женщиной, пленницей, призом для победителя.
Я закричала от страха.
Тарны, не снижая высоты, били друг друга мощными клювами, рвали длинными, хищно изогнутыми когтями. Они превратились в один громадный ком из крыльев и перьев — судорожно трепещущий, разражающийся пронзительными криками, наполненный исступленным стремлением к уничтожению противника.
Привязанную к широкому тарнскому седлу, меня нещадно бросало из стороны в сторону. Небо, только что простиравшееся у меня над головой, в одну секунду оказывалось у меня под ногами, и я то и дело беспомощно повисала на ремнях, стягивающих мне руки и лодыжки. В иные моменты мне казалось, что мой желудок не выдержит больше подобных истязаний, и меня вывернет наружу. Однако гораздо более страшной перспективой мне представлялась возможность отвязаться от седла и упасть на землю, виднеющуюся в нескольких сотнях футов под нами.
Мужчины изо всех сил старались удержать своих птиц под контролем.
Наконец им удалось развести их в стороны, и через мгновение они снова сошлись в смертельном поединке. Их стальные клинки мелькали в воздухе в считанных дюймах от моего тела и обрушивались друг на друга, осыпая меня снопами искр.
Внезапно с яростным криком нападавший противник привстал в стременах и обрушил удар, направленный прямо мне в лицо. Мой похититель подставил свой меч, и я с ужасом наблюдала, как летящий в меня клинок противника постепенно замедляет движение, на секунду замирает в каком-нибудь дюйме от моего лица и тут же отбрасывается в сторону мечом моего похитителя. Такой удар начисто снес бы мне голову.
Я почувствовала капли крови на лице — своей ли, чужой — не знаю: я была сейчас не в силах соображать. Все казалось мне каким-то кошмарным сном.
В чувство меня привел голос моего похитителя.
— Ну, слин! — закричал он. — Я уже достаточно с тобой наигрался!
Противники сошлись снова; мечи в их руках зазвенели с удвоенным остервенением, и через секунду раздался крик, исполненный ярости и боли.
Неприятельский тарн резко свернул в сторону, и я увидела, что нападавший на нас наездник медленно сползает с седла, зажимая рукой окровавленное плечо.
Его птица заметалась, затем выровняла полет и, уходя от нас, стала медленно снижаться.
Мой похититель не стал её преследовать.
Я посмотрела на него — воина, тарнсмена, чьи ремни стягивали мне ноги и руки. Я все так же лежала перед ним, беспомощная, не в силах пошевелиться.
Он бросил на меня хмурый взгляд и расхохотался. Я поспешно отвела глаза.
Он развернул тарна, и мы продолжали полет.
Я заметила рану у него на левом плече; очевидно, кровь из неё и забрызгала мне лицо.
Вскоре, не в силах сопротивляться раздирающему меня любопытству, я снова взглянула на своего похитителя.
Рана у него на плече оказалась неглубокой. Она уже почти перестала кровоточить, однако вся левая рука воина была густо облита кровью.
Он заметил мой взгляд и усмехнулся.
Я запрокинула голову и, чтобы не смотреть на моего похитителя, стала наблюдать за проплывающими мимо облаками — такими близкими сейчас, белыми и пушистыми.
— Это был твой приятель, — словно между прочим заметил похитивший меня воин.
Я не поняла, кого он имеет в виду.
— Хаакон со Скинджера, — уточнил он, глядя мне в лицо.
Я испугалась.
— Откуда ты его знаешь? — поинтересовался он.
— Я была у него рабыней. Любимой рабыней, — поспешно ответила я. — Потом мне удалось от него убежать.
Некоторое время он управлял полетом птицы, не разговаривая со мной.
Примерно через четверть часа я набралась смелости и спросила:
— Могу я говорить?
— Говори, — позволил он.
— Вы, конечно, понимаете, — начала я, — что такой человек, как Хаакон, с его богатствами и возможностями, мог сделать своей любимой невольницей только девушку совершенно незаурядную, красивую и умелую.
— Понимаю, — согласился воин.
— Поэтому меня нужно было бы выставить на продажу в Аре, и, поскольку я девушка белого шелка, продавать меня следовало бы именно в этом качестве. Так я могла бы принести вам больше денег.
— Довольно странно, чтобы у такого человека, как Хаакон со Скинджера, любимой невольницей была девушка белого шелка, — заметил похитивший меня воин.
Я вся покраснела под его пристальным взглядом.
— Ну-ка, расскажи алфавит, — потребовал он.
Горианского алфавита я не знала. Я не умела читать. Здесь, на Горе, Элеонора Бринтон была совершенно неграмотной.
— Я не знаю алфавит, — призналась я.
— Неграмотная рабыня, — покачал он головой. — А твое произношение сразу выдает в тебе дикарку.
— Я прошла обучение! — воскликнула я.
— Я знаю, — согласился он. — В невольничьей школе в Ко-ро-ба.
Я буквально онемела от его осведомленности.
— К тому же, должен тебе заметить, — ты никогда не принадлежала Хаакону.
— Я была его невольницей! — продолжала я настаивать.
Его глаза внезапно посуровели.
— Хаакон со Скинджера — мой враг, — сказал воин. — Если ты действительно была его любимой невольницей, тебе очень не повезло, что ты оказалась у меня в руках. Мне придется относиться к тебе так же, как бы я отнесся ко всему, что принадлежало моему врагу.
— Я солгала, — прошептала я. — Солгала!
— А теперь ты лжешь, чтобы спасти свою шкуру от плетей, — сурово заметил воин.
— Нет! — закричала я.
— С другой стороны, — размышлял вслух мой похититель, — если ты была любимой невольницей у Хаакона со Скинджера, с такой рекламой я сумею получить за тебя приличные деньги, продав какому-нибудь богатому покупателю.
Отчаяние охватило меня с новой силой.
— Воин, — продолжала я изворачиваться, — признаюсь: я действительно была любимой рабыней у Хаакона. Однако он был жесток ко мне, и поэтому я убежала!
— А чего заслуживает невольница, которая лжет своему хозяину? — с ледяной холодностью поинтересовался похитивший меня воин.
— Всего, чего пожелает её хозяин, — пролепетала я.
— А как бы ты сама поступила с обманувшей тебя невольницей?
— Я… я наказала бы её розгами…
— Отлично, — произнес он и посмотрел на меня сверху вниз; в глазах у него не было даже намека на доброжелательность. — Как имя старшего офицера Хаакона со Скинджера? — спросил он.
Я вся сжалась в стягивающих меня кожаных ремнях.
— Не бейте меня, хозяин! — взмолилась я. — Пожалуйста, не бейте! Он рассмеялся.
— Тебя зовут Эли-нор, — сказал он. — Ты была невольницей Тарго из селения Клерус, что находится во владениях Тора. В школе для невольниц в городе Ко-ро-ба, где ты проходила курс обучения, всем было хорошо известно, что ты не убираешь за собой свою клетку и что ты отъявленная лгунья и воровка. — Он похлопал меня по животу. — Нечего сказать, хороший у меня сегодня улов! И чем, спрашивается, ты могла меня заинтересовать — сам не знаю!
— Значит, вы меня уже видели?
— Да.
— Но ведь я в той школе была самая красивая, верно? Он рассмеялся.
— На свете много красивых женщин. Я почувствовала, как последнее оружие ускользает у меня из рук.
— Значит, вы намереваетесь надеть на меня свой ошейник? — спросила я дрожащим голосом.
— Да, — ответил он.
Я закрыла глаза.
Прощай, Ар! Прощай, вольготная жизнь, о которой я столько мечтала в последнее время!
У меня исчезли всякие сомнения в том, что мне, Элеоноре Бринтон, придется носить унизительный невольничий ошейник, надетый рукой этого грубого похитившего меня человека. Мне, некогда свободной женщине Земли, отныне суждено принадлежать этому дикарю по всем законам Гора — принадлежать полностью, всеми своими мыслями, чувствами, каждой клеточкой своего тела. Мне суждено стать его рабыней.
Я посмотрела на этого человека; он казался невероятно сильным и мужественным.
— Вы искали меня по всей степи? — спросила я.
— Да, — ответил он и усмехнулся. — Я охотился за тобой несколько дней.
Отчаяние нахлынуло на меня с новой силой. Значит, когда я чувствовала себя абсолютно свободной, когда убежала от Тарго, когда предала Юту и пряталась в зарослях деревьев ка-ла-на, это грубое чудовище со своим громким смехом, со своими жесткими кожаными ремнями неотступно шло по моему следу! Он уже давно отобрал меня для своего ошейника, наметил в качестве предмета своих удовольствий.
Как же могла я, простая слабая девушка, надеяться убежать от такого мужчины, такого тарнсмена?
— Вы видели меня в невольничьих бараках Ко-ро-ба? — повторила я вопрос.
— Да, — ответил он.
— Кто вы? — прошептала я.
— Ты меня не узнаешь?
— Нет.
Он снял с себя шлем.
— Я вас не знаю, — прошептала я.
Я была очень испугана. Я не подозревала, что у этого человека такое красивое, волевое лицо. Он словно олицетворял собой власть и мужество. Голова у него была крупной, песочного цвета волосы — длинными и густыми, а глаза — холодными и суровыми.
Я застонала от отчаяния, кляня судьбу за то, что она обрекла меня на несчастье попасть в руки такому мужчине.
Он рассмеялся. На фоне обветренного, загорелого лица его крупные зубы показались мне особенно белыми и по-хищному крепкими. Я невольно вздрогнула. Мне в голову пришла сумасшедшая мысль, что эти зубы, вероятно, привыкли раздирать сырое мясо. Что, если они вопьются в мое тело?
Я с новой силой ощутила собственную слабость. Я чувствовала себя беспомощным табуком в лапах горного нарла.
Все мои прежние фантазии, которыми я тешила себя и в невольничьих бараках Ко-ро-ба, и в караване Тарго, все мои мечты о том, как я стану покорительницей мужчин и, несмотря на надетый на меня ошейник, обольстительной улыбкой и капризно надутыми губками сумею подчинить себе своего будущего хозяина, заставлю его выполнять все мои желания, сейчас казались мне такими наивными, такими глупыми.
Меня захлестнуло отчаяние.
Я понимала, что в руках такого человека я могу быть только бесправной рабыней. Рядом с ним, с его силой и мужеством, я могу быть только женщиной — слабой и покорной.
Здесь у меня не было выбора.
В эту минуту я осознала, насколько большую роль в жизни каждой женщины, как и каждого мужчины, помимо воли, помимо способности к сознательному выбору, играют инстинкты — скрытые или в большей степени явные, лежащие на поверхности или в самой глубине сознания, принимаемые человеком или яростно им отвергаемые. Они заложены в самой природе человека, в самом его генетическом коде и, хотим мы того или нет, передаются от поколения к поколению. Они неподвластны нашему желанию, но подспудно в той или иной степени накладывают отпечаток на каждый наш поступок, каждую мысль или стремление. Нередко оставаясь незаметными для нас самих, они проявляются столь же естественным образом, как ощущаемый нами страх и удивление, радость и печаль, как ритмичное сокращение сердечной мышцы и работа органов внутренней секреции.
Но, даже не вдаваясь в столь глубокие умозаключения, я чувствовала, осознавала, что этот человек главенствует надо мной.
Куда, например, денешься от того факта, что я лежу перед ним связанная по рукам и ногам — беспомощная пленница, всецело зависящая от желания своего повелителя? Разве поспоришь с тем, что мне не сравниться с ним ни в силе, ни в мужественности характера, перед которыми мне остается только признать себя слабой, беспомощной женщиной? Как мне хотелось сейчас оказаться среди уступчивых, сердобольных мужчин Земли, приученных потакать женским капризам! Как мне хотелось вырваться из лап этого безжалостного горианского самца!
Но внезапно помимо своей воли я почувствовала сумасшедшее желание принадлежать ему, принадлежать, как женщина может принадлежать мужчине.
— Значит, ты не узнаешь меня? — рассмеялся он.
— Нет, — едва слышно прошептала я.
Он пристегнул шлем к луке широкого седла и вытащил из сумки кусок мягкого кожаного ремня. Запрокинув голову, он, словно бинтом, перевязал кожаной повязкой левый глаз.
Мне вспомнились невольничьи бараки в Ко-ро-ба и стоящий в проходе между клетками высокий человек в желто-синем одеянии работорговца; левый глаз у него закрывала такая же повязка.
— Сорон из Ара! — воскликнула я.
Он рассмеялся, снял повязку и бросил её в сумку.
— Вы — работорговец! — запинаясь, произнесла я. — Сорон из Ара!
Я вспомнила, как стояла перед ним на коленях и как он потребовал дважды повторить ему традиционную фразу выставляемой на продажу невольницы: “Пожалуйста, купите меня, хозяин!”, которую он оборвал своим коротким “Нет!”, так оскорбившим меня и вызвавшим у меня такое негодование.
А ещё я вспомнила, как он после этого, остановившись в проходе между невольничьими клетями, обернулся и посмотрел на меня, а я демонстративно вскинула голову и отвернулась, всем своим видом давая понять, что заслуживаю внимания более достойного человека. Однако когда я снова выглянула в проход, он все ещё не спускал с меня, стоящей за железной решеткой обнаженной невольницы, изучающего, оценивающего взгляда, под которым я почувствовала себя ранимой и беспомощной, испуганной и подвластной чужой воле.
Вспомнился мне и сон накануне отъезда из Ко-ро-ба. Мне приснилось, будто я снова умоляю этого человека купить меня, а он отвечает мне своим коротким, отрывистым “Нет!”. Он и во сне имел надо мной огромную власть, и я проснулась вся в слезах, дрожа от страха.
И вот теперь я лежу перед ним на широком тарнском седле — его беспомощная, связанная по рукам и ногам пленница.
— Еще когда я увидел тебя в первый раз, — сказал мой похититель, — я решил, что ты будешь принадлежать только мне. Уже когда ты опустилась передо мной на колени и произнесла: “Пожалуйста, купите меня, хозяин!”, я решил удовлетворить твою просьбу, — усмехнулся он. — А позднее, когда ты под моим взглядом вскинула голову и отвернулась с видом оскорбленного высокомерия, я понял, что не найду себе покоя, пока ты не окажешься в моих объятиях. — Он снова рассмеялся. — Так что, моя дорогая, тебе придется сполна заплатить за свое чрезмерное самомнение!
— Что вы собираетесь со мной сделать? — прошептала я.
Он пожал плечами.
— На какое-то время я оставлю тебя у себя. Ты будешь меня развлекать, а когда мне это надоест, я тебя продам.
— Пожалуйста, — взмолилась я, — выставьте меня на продажу в Аре!
— Думаю, что, скорее всего, я продам тебя в деревне самому небогатому крестьянину, — возразил похитивший меня человек.
При одном воспоминании о крестьянах с их длинными розгами и злобным выражением на лицах я почувствовала, как меня прошибло холодным потом. Я знала, что эти люди заставляют своих невольниц работать наравне с домашним скотом, запрягая в плуг девушек вместе с босками, когда им нужно вспахать землю. На ночь невольниц, как правило, приковывали цепями в хлеву или каких-нибудь грязных сараях.
— Я могу принести вам много денег, — жалобно пробормотала я. — Пожалуйста, продайте меня в Аре!
— Я поступлю с тобой так, как сочту нужным, — отрезал воин.
— Да, хозяин, — прошептала я.
Он окинул меня холодным взглядом.
— А почему вы не купили меня у Тарго? — не удержалась я.
— Я не покупаю женщин, — ответил похитивший меня человек.
— Почему? Ведь вы же работорговец!
— Нет.
— Но Тарго сказал, что вы — Сорон из Ара, работорговец!
— Сорона из Ара не существует.
Меня начал охватывать леденящий сердце ужас.
— Кто же вы? — замирая от страха, спросила я.
— Я — Раcк Рариус, гражданин Трева, — ответил мой похититель. — Я воин, а не работорговец!
УЧАСТЬ РАБЫНИ — СЛУЖИТЬ ПОВЕЛИТЕЛЮ
Шел второй день моего пребывания в военном лагере Раска из Трева, разбитом в ложбине между поросшими густым лесом холмами, в укромном месте, вдалеке от людских глаз.
Едва лишь накануне наш тарн, хлопая крыльями, опустился на поляну среди окруженных высоким частоколом палаток, как отовсюду раздались громкие приветственные крики.
Я догадалась, что люди Раска из Трева относятся к своему предводителю с большой теплотой и привязанностью.
Среди окруживших нас воинов я заметила нескольких девушек в железных ошейниках и коротких туниках из репсовой материи. Они тоже казались обрадованными. Глаза у них сияли.
Раск со смехом поднял руки над головой, отвечая на раздающиеся со всех сторон приветствия. Легкий ветерок донес откуда-то запах жареного боска. Приближалось время ужина.
Раcк развязал мне ноги и выдернул из кольца на седле ремень, стягивавший мне запястья, однако руки мне развязывать не стал. После этого он без малейших усилий поднял меня на руки и опустил на землю рядом с тарном. Он не швырнул меня, как вещь, не пнул ногой и не заставил опуститься перед ним на колени, но я все равно не осмеливалась поднять на него глаза.
— Хорошенькая штучка, — раздался рядом женский голос.
Я не удержалась и посмотрела на его обладательницу. Она оказалась невероятно красива. На ней было легкое белое платье, оставлявшее открытыми её шею и плечи. Я заметила также у этой женщины узкий металлический ошейник. Ее одежда разительно отличалась от коротких грубых туник других невольниц, и я догадалась, что она — старшая в лагере над женщинами и что мне с остальными девушками следует ей подчиняться. Нет ничего удивительного в том, что почти везде, где есть несколько невольниц, или, как их называют на Горе, кейджер, над ними, как правило, назначают старшую женщину — кейджерону. Мужчины вовсе не желают утруждать себя указаниями по поводу наших повседневных обязанностей; они лишь хотят, чтобы все было сделано точно и в срок.
Как я их ненавидела — и за все, что они мне сделали, и за то, что они вообще есть на свете!
— На колени! — приказала кейджерона. Я послушно опустилась на колени в позе рабыни для наслаждений.
По рядам мужчин пробежал ропот одобрения.
— Я вижу, она прошла обучение, — заметила женщина.
Я залилась краской стыда. Я ненавидела этих собравшихся вокруг меня мужчин, но мое прошедшее сложную тренировку тело непроизвольно двигалось таким образом, чтобы лицезрение его доставляло мужчинам удовольствие.
— Она рабыня для наслаждений, притом весьма посредственная, — объявил Раcк. — Ее зовут Эли-нор. Она хитрая, лицемерная девчонка, лгунья и воровка.
Такая рекомендация была мне, конечно, не на пользу.
Кейджерона взяла меня за подбородок и приподняла мне голову.
— У неё проколоты уши, — фыркнула она, всем своим видом выражая глубочайшее презрение.
Мужчины рассмеялись. Их смех был мне безразличен. Меня пугало другое: я догадалась, что мои проколотые уши, по обычаю, разрешают для них большую свободу в обращении со мной.
— Мужчины такие животные, — не понятно, с укоризной или с одобрением произнесла кейджерона.
Раcк из Трева запрокинул свою гривастую, как у ларла, голову и громко расхохотался.
Предыдущая страница | Следующая страница
Пленница Гора
Часть 19
Written by Джон Норман