Время менять имена (1991- 1993)
ИССЛЕДОВАНИЯ ПАРТИЙ В РОССИИ: ПЕРВЫЕ ДЕСЯТЬ ЛЕТ
Введение: предварительные замечания
Событие, произошедшее в Москве 7 мая 1988 года - провозглашение первой в современной истории страны некоммунистической партии “Демократический союз” - стало “точкой отсчета” не только для развития партийной системы России, но и для исследований российских политических партий. Прошедшие десять лет вместили в себя значительные изменения как в среде партийной политики, так и в исследовательской среде. Юбилей, таким образом, дает основания для обобщения накопленного опыта изучения современных российских партий в российской политической науке и для определения перспектив дальнейших исследований, что, собственно, и является предметом настоящей работы.
Прежде всего, необходимо определиться с основными понятиями и рамками исследования. Говоря об изучении политических партий в России, следует иметь в виду, что само по себе слово “партия” в наименовании той или иной организации не может служить критерием партийности как таковой. С одной стороны, многие организации такого рода не функционируют в качестве участников политического процесса либо их влияние на политику бесконечно мало. С другой стороны, хотя такие значимые в российской политике организации, как “Наш дом - Россия” или “Яблоко” предпочитают не именовать себя партиями, исключение их из числа партий на этом основании (Кондрашев и др., 1995, Олещук и Павленко, 1997) вряд ли правомерно. Более того, в условиях неопределенности как юридического, так и фактического статуса партий трудно найти какую-либо разницу между партией и общественно-политическим объединением, основываясь на формальных критериях. В самом деле, российское избирательное законодательство выделяет единственный критерий участвующего в выборах общественного объединения ("избирательного объединения") - факт записи в его уставе положения о праве выдвижения кандидатов на выборах. Закон о партиях в России пока не принят, а закон об общественных объединениях ориентирован прежде всего на правовое регулирование деятельности "третьего сектора", а не политических организаций. В то же время, применение к современным российским партиям ряда определений, принятых в западной политологии, вынудило бы к утверждению о том, что в России нет партий вообще. Так, Д.Ла Паломбара и М.Вайнер в качестве организационных признаков политических партий рассматривают долговременность существования, наличие устойчивой организационной связи между центральной и низовыми организациями, опора на массовую поддержку и стремление к борьбе за власть (La Palombara and Weiner, 1966); но если следовать этим критериям, то следует признать, наличие всех этих признаков не присуще практически ни одной из российских партий. Поэтому в качестве определения "партия" применительно к данной работе имеется в виду "политическая организация, открыто конкурирующая за осуществление публичной власти". Это понятие близко к определению Д.Сартори (Sartori, 1976), для которого критерием политической партии является ее участие в борьбе за власть на выборах (однако в российских условиях вплоть до 1995 года выборы можно было признать партийными лишь с большими оговорками).
Временные рамки исследования охватывают период с весны 1988 года - формального зарождения многопартийности в СССР до весны 1998 года - неофициального начала избирательной кампании по выборам седьмой Государственной Думы. Столь жесткая связь между временным рядом политических событий и временным рядом исследований является вынужденной для изучения российской политологии, которая не только эволюционировала вслед за развитием политических событий (Voronkov and Zdravomyslova, 1996, Temkina und Grigor’ev 1997), но подчас претерпевала концептуальные превращения в результате ликвидации КПСС или выборов в Государственную Думу 1993 года. Этот выбор обусловлен тем обстоятельством, подавляющее большинство исследований партий в России носили и носят актуальный характер. Однако, хотя работы, содержащие анализ политических течений периода перестройки, пока немногочисленны, но в них представлены как описание отдельных аспектов создания новых партий (Кудрявцев, 1993, Соловей, 1994, Лысенко, 1995b, Ступарь, 1996), так и определение этапов (Марков, 1994, 1996b, Автономов, 1996) и характера формирования первых посткоммунистических партий России (Urban et al., 1997, Urban and Gel’man, 1997).
Географические рамки исследования охватывают в основном анализ работ российских авторов, опубликованных в России (до 1991 года - в СССР) на русском языке и касающихся проблем партий в России (до 1991 года - в СССР и РСФСР); рассмотрение исследований партий в других республиках СССР выходит за рамки настоящей работы). Большинство этих работ выполнено специалистами из Москвы и Санкт-Петербурга. Несмотря на то, что исследованиями партий (прежде всего, прикладными) в России сегодня занимаются практически повсеместно, в подавляющем большинстве случаев работы, выполняемые местными исследователями, вынужденно ограничиваются рамками одного региона и не выходят на уровень сравнений и макрообобщений, оставаясь в рамках area studies и/или case studies, когда эмпирические данные о развитии партий в данном и некоторых соседних регионах перемежаются с компиляциями на тему партийной системы России в целом (Тафаев, 1993, 1995). Причины этого явления (характерного для российской политической науки в целом), сводятся не только к элементарной нехватке денег, но связаны также со слабостью инфраструктуры межрегиональных связей, гиперцентрализацией общественной жизни страны, отсутствием во многих регионах серьезных традиций в общественных науках вообще и в политической науке в частности и т.д. [1]
Говоря об исследованиях партий как о новой для России отрасли науки, следует отметить (за редким исключением) отсутствие как институциональной, так и концептуальной связи между исследованиями партий в России, проводившимися до 1917 года (см. Амелин и Дегтярев, 1997), и в настоящее время. Поэтому сюжеты подобного рода также лежат за пределами данного исследования. Кроме того, в российской политической науке к исследованиям партий принято относить изучение отношения избирателей к тем или иным политическим объединениям и их лидерам, выявляемого в основном по итогам массовых опросов. Безусловно, эти работы имеют немалое значение для развития политической науки (прежде всего, политической социологии) в России, но было бы не вполне корректным относить эти работы к изучению партий как таковых.
Наконец, в России пока не стал общепринятым сам термин, обозначающий исследования партий как отрасль политической науки. Название “партология”, предложенное А.Куликом (Кулик, 1993), не прижилось из-за некоторой своей неблагозвучности; на Первом всероссийском конгрессе политологов (февраль 1998) упоминалась “партиология”, но пока что имеет смысл говорить об “исследованиях партий”.
Итак, какие факторы определяли характер исследований современных российских партий в первое десятилетие ? Очевидно, можно говорить о воздействии:
1) общих закономерностей развития политической науки в России;
2) состояния и характера развития самого объекта исследования.
Влияние первого фактора связано прежде всего с особенностями раннего этапа институционализации политологии и присущими ему “детскими болезнями” гиперполитизировннности и ориентации на сервис власть предержащих (Гельман, 1997а, 79), попыток некритического использования западных моделей, отказа от эмипирических исследований под предлогом неповторимости российского опыта, слабой разработки методологии (общей теории) и методики исследований (Состояние, 1997, 130-131). В этом смысле исследования партий в России не являются исключением. По сей день работы по анализу российской политики вообще и российских партий в частности остаются частью партийной пропаганды, перейдя, однако, в состояние научной “многопартийности”. Примерами при изучении российских партий могут служить идеологически ориентированные классификации партий, имеющие целью выставить ту или иную политическую силу в выгодном свете. Так, В.Головин разделяет российские партии по их экономическим взглядам на сторонников “рыночного каркаса” открытой и конкурентной рыночной экономики (ДВР, ПЭС, “Демократическая Россия”) и сторонников “периферийного рынка”, склонных к государственному регулированию рынка и к изоляционизму, куда в большей или меньшей мере причислены все иные партии (Головин, 1994, Игрицкий и др., 1996, 203). Напротив, Б.Пугачев в своей классификации партий причисляет ДВР к радикал-либералам, в то время как КПРФ отнесена им к “социал-реформаторам” (Пугачев, 1994b, Игрицкий и др., 1996, 203). Если специалисты информационно-экспертной группы “Панорама” с оговорками включают КПРФ в ряд экстремистских политических организаций (Верховский и др., 1996а, Тарасов и др., 1997), то авторы РАУ-корпорации рассматривают эту партию как левоцентристскую (Краснов, 1996), и т.д. Столь же симптоматичным является активное участие российских политологов (в том числе - специалистов по изучению партий) в проектах научного обоснования проектов “партии власти” с целью обеспечить сохранение статуса представителей правящей группировки (см. Бунин и Макаренко, 1995, Двублоковая, 1995). Хотя различные авторы отмечают постепенное снижение политизированности работ (Мейер, 1994, Гельман, 1997а, Temkina und Grigor’ev, 1997), и, по некоторым признакам, происходит выделение политического консалтинга в отдельную, не связанную с наукой сферу бизнеса, но разграничение научной (в веберовском смысле Wissenschaft als Beruf) и внеакадемической деятельности в российской политологии пока еще не произошло. В силу этого обстоятельства пока невозможно говорить о существовании научного сообщества в российской политологии вообще и в изучении партий в частности; следует согласиться с оценками состояния дисциплины как допарадигмального (Алексеева, 1998).
Состояние исследований партий в России наиболее наглядно проявляется при сравнении с развитием дисциплины на Западе. В фундированном обзоре К.Джанды (Джанда, 1997), посвященном исследованиям политических партий в США и в Западной Европе, представлено 9 направлений дискуссий в области эмпирических исследований партий с соответствующими более дробными разделами, в то время как в российской литературе можно более или менее уверенно говорить о двух кластерах дискуссий (проблемная ориентация партий и социальная поддержка партий), а некоторые направления представлены лишь единичными работами - например, коалиционная политика (Шмачкова, 1996, Гельман, 1997b), организационное развитие (Голосов, 1999, Golosov, 1998), политическое финансирование (Gel’man, 1998) или идеологическая стратегия (Голосов, 1997а, Голосов, 1999).
Сходным образом выглядят различия в области теории партий и партийных систем. Если классические работы М.Острогорского, Р.Михельса, М.Дюверже, Д.Сартори вошли в российскую науку даже на уровне учебной литературы (см. в частности: Виноградов и Головин, 1997, 87-120, Голосов, 1995, 107-126, Пугачев и Соловьев, 1995, 211-222) и успешно применяются в исследованиях (например, анализ развития российской партийной системы в рамках типологии Д.Сартори (Sartori, 1976) у С.Заславского (Заславский, 1994а)), то исследования таких современных авторов, как Р.Кац, К.Лоусон, П.Мэйр, Г.Китчелт, А.Панебианко, А.Уэр и ряд других, остаются невостребованными и, скорее всего, неизвестными большинству российских политологов. Некоторое исключение представляют работы К.Джанды, ставшие известными благодаря популяризации их А.Куликом (Кулик, 1993, 1994).
Однако, сопоставление исследований российских партий в России и на Западе выявляет иную картину. Прежде всего, отсутствие удовлетворительных теорий, объясняющих формирование партийных систем в посткоммунистических обществах (Evans and Whitefield, 1993), на фоне обилия и масштабности новых явлений в российской политике повлекло за собой в работах западных авторов доминирование дескриптивных подходов (см., например: Lentini, 1995, Sakwa, 1995, Belin and Orttung, 1997, White et al., 1997) либо попытки вписать появление новых российских партий в рамки схем “политического участия”, “гражданского общества” (Weigle, 1994, Devlin, 1995) или противостояния сторонников и противников реформ (Макфол, 1994, Remington and Smith, 1995). Поиски интерпретативных схем для анализа становления российского политического общества, предпринятые М.Урбаном (Urban, 1994, Urban et al., 1997, Urban and Gel’man, 1997), попытки теоретического осмысления организационного развития российских партий в работах С.Фиша (Fish, 1995a, 1995b), анализ влияния избирательной системы на формирование российской партийной системы у Р.Мозера (Moser, 1995) пока остаются исключениями на общем фоне западных работ, хотя, вероятно, включение исследований российских политических партий в сравнительную перспективу в ближайшие годы может изменить ситуацию.
В то же время развитие самого объекта исследования также сыграло немалую роль в динамике изучения российских партий. Вслед за К.Джандой, отмечающим влияние характеристик американских партий на развитие исследований партий в США (Джанда, 1997, 85-88), можно говорить о том, что состояние российских партий оказывает влияние на исследовательские интересы и подходы. Подобно тому, как политические партии в России к 1998 году хотя и превратились из маргинальных групп в неотъемлемый элемент политической системы страны, но не стали значимым актором при принятии решений, исследования партий хотя и прочно заняли место в российской политологии, но не относятся к числу наиболее привлекательных тем. Достаточно сказать, что ведущий российский политологический журнал “Полис”, ежегодно публикующий в среднем около 80 научных статей, в 1996 году опубликовал лишь одну статью по проблемам политических партий в России (Шмачкова, 1996) и 6 работ по смежной тематике электорального поведения, а в 1997 году - один критический отзыв на данную статью (Гельман, 1997b) и 3 работы по смежным темам (электоральное поведение и партийная идеология). Более того, упадок общественного интереса к партиям и критическое к ним отношение в обществе, вероятно, сыграли не последнюю роль в том, что в мае 1996 в ИНИОН РАН был закрыт сектор по изучению проблем современных политических партий и движений (Любин, 1997, 5) - единственное специализированное подразделение такого рода в системе государственных научных учреждений России.
В более общем плане влияние динамики изменений изучаемого объекта (в данном случае - политических партий) на развитие исследований можно связать с альтернативной моделью исследовательского цикла (Голосов, 1997d), применимой к изучению недостаточно теоретически описанных феноменов.[2] В рамках логики такого цикла первый этап исследований предполагает чисто описательные, атеоретические подходы. По мере развития объекта исследований и накопления достаточного эмпирического материала наступает черед сравнительно ориентированных изучений отдельных случаев (case studies) (Доган и Пеласси, 1994, 168-175), далее - “систематических сравнительных иллюстраций” (Smelser, 1976), содержащих глубокую контекстуализацию (Рэгин, 1997), и, наконец, наступает момент, когда параллельно сформированные по ходу этого развития массив данных, с одной стороны, и корпус теорий - с другой, становятся достаточными для статистической проверки. Изучение российских партий, во всяком случае, вписывается в эту логику. Если смежная с исследованиями партий область электоральных исследований в России уже прошла путь от отдельных описаний кампаний (Березкин и др., 1990) до сравнительных статистических кроссрегиональных исследований (Анализ, 1997), то изучение российских партий и партийной системы пока находится на стадии анализа “отклоняющихся случаев” (Гельман и Голосов, 1998) и “систематических сравнительных иллюстраций”.
Так или иначе, главным итогом первого десятилетия исследования партий в России стала институционализация данной отрасли российской политической науки, проявлениями чего стали:
· формирование корпуса профессиональных (в смысле основного занятия) исследователей партий, работающих в рамках РАН, высших учебных заведений, государственных структур и аналитических центров, выпуск ряда научных монографий, посвященных изучению партий в России (см., например: Салмин и др., 1994, Краснов, 1995, Коргунюк и Заславский, 1996, Игрицкий и др., 1996, Голосов, 1999);
· функционирование информационной инфраструктуры в сфере изучения партий - базы данных в ИСКРАН, информационно-экспертной группе “Панорама”, выпуск информационных бюллетеней “Партинформ” и Левого информцентра, регулярный мониторинг деятельности партий, ведущийся в рамках ИГПИ, Центра политических технологий и ряда других аналитических центров, выпуск ряда научно-популярных (Абрамов, 1997, Кулик, 1997) и информационно-справочных изданий по российским партиям (см., например: Белонучкин, 1995, Кондрашев, 1995, Абрамов и Головина, 1996, Гельбрас, 1996, Олещук и Павленко, 1997);
· регулярные защиты диссертаций по проблемам политических партий в России (см., например: Антонов, 1993, Базовкин, 1993, Березовский, 1993, Виноградов, 1994, Заславский, 1995, Колымцов, 1996, Сунгуров, 1996);
· регулярное чтение лекционных курсов по исследованиям политических партий в ведущих российских университетах (МГУ, РГГУ, Европейский Университет в Санкт-Петербурге).
Однако, эти же факты говорят о том, что в российской политической науке завершен лишь первый период формирования изучения партий как новой отрасли исследований, основной характеристикой которого стало накопление и осмысление первичных данных и специализация ученых (рекрутированных, как правило, из других отраслей науки). В рамках этого периода можно выделить четыре этапа, связанных как с состоянием исследований, так и самого объекта исследований, существенно менявшимся при переходе от одного этапа к другому.
[Таблица 1 здесь]
Рассмотрим подробнее развитие исследований партий на каждом из указанных ,этапов.
С двух берегов (1988-1991)
В обзорный период предметом исследования выступает все многообразие парадигм, концепций, теоретических моделей, взятых на вооружение российскими учеными, исследователями партий и партийной системы, их интерпретации феномена партии применительно к российской политической системе и прогностические оценки относительно будущего партий. В этот круг входят и работы, посвященные т.н. "неформальному" общественному движению, точнее - политизированной его части (хотя исследования последнего относятся прежде всего к социологии общественных движений). Провести грань между этими сюжетами достаточно непросто: во-первых, термины типа "общественные инициативы" в "официальной" науке примерно до весны 1990 года служили эвфемизмом, скрывающим политизированные структуры, к тому времени уже участвовавшие в выборных кампаниях и игравшие роль политической оппозиции, во-вторых, весьма трудно уловить момент институционализации, отличающей протестную мобилизацию общественных движений периода перестройки (см., например: Duka et al., 1995, Zdravomyslova, 1996) от регулярной деятельности политических партий. Формально вехой следует считать “учредительные выборы” 1990 года и учреждение первых российских партий (ДПР и СДПР) в мае 1990 года, но этот процесс был растянут по времени и протекал неравномерно в различных регионах.
Хотя до 1990 года о партиях в собственном смысле слова вряд ли можно было говорить (КПСС - государственный институт, ДС - сектантский кружок "борцов за свободу"), однако в данный период общественные движения могут, в некоторой мере, рассматриваться как субституты традиционных политических партий по крайне мере в части артикуляции требований, устремлений определенной части общества. Не случайно общественные движения и политизированные группы различной ориентации расценивались в то время рядом аналитиков как элемент гражданского общества (см., например: Лисюткина и Хлопин, 1990, Дука и Здравомыслова, 1992). Более того, партии, возникшие вскоре после проведения в марте 1990 года первых относительно свободных выборов народных депутатов РСФСР, генетически связаны с объединениями "неформалов", активно участвовавших в предвыборной борьбе. Именно от демократически избранной части депутатов, избранных при поддержке общественных движений (не только демократических, но и национально-патриотических), исходило большинство инициатив по созданию новых партий. Иначе говоря, существовала преемственность между “неформалами” и возникшими на его базе партийными структурами (через кадры, формы и методы деятельности, идеологические установки). Без учета этого обстоятельства невозможно адекватно представить эволюцию основных концепций и подходов к генезису и роли партий в современной России.
Работы исследователей на этом этапе имеет смысл классифицировать, исходя не из научных, а политико-идеологических критериев - согласно их отношению к возникновению многопартийности и деятельности новых партий по шкале "отрицательно" - "положительно". Это отвечает общей политической ситуации тогдашнего противостояния двух политических лагерей: правящего коммунистического режима и демократически ориентированной оппозиции. Представляется, что основная характеристика этого этапа исследований связана со специфическим переломным состоянием общественных наук вообще и политической науки в частности, с идеологическим противостоянием двух лагерей и одновременно быстрым размыванием господствовавших догм. Консервативно-охранительный настрой многих научных журналов и издательств в сочетании со сохранявшейся цензурой на всем протяжении 1988-1990 гг. закрывал доступ в академические (официальные) научные издания авторам, не вписывавшимся в русло марксистско-ленинской идеологии. Поэтому аналитики, идейно близкие оппозиционному политическому неформалитету, вынуждены были публиковать свои работы либо в самиздате и оппозиционных газетах ("Панорама", "Атмода"), либо в быстро либерализовавшихся центральных газетах и популярных журналах ("Московские новости", "Новое время") или новой прессе ("Коммерсантъ").
Итак, говоря о работах периода 1988/89 - августа 1991 года мы можем констатировать существование двух контрастных подходов к проблематике партий и многопартийности в советском обществе. Первый подход был представлен т.н. "официальной наукой", находившейся под контролем КГБ и Идеологического отдела ЦК КПСС (кроме того, весной 1990 года был создан специальный Отдел ЦК КПСС по связям с общественно-политическими организациями). Труды ученых этого направления, работавших в основном в АОН и ИМЛ при ЦК КПСС или в вышеуказанных отделах, печатались в таких журналах, как "Научный коммунизм" (с мая 1990 года - "Социально-политические науки"), "Партийная жизнь", "Диалог" (издания ЦК КПСС) и др., реже - выходили отдельными монографиями. Высокий статус "официальной" науки, с одной стороны, во многом способствовал своего рода "отрицательному естественному отбору", с другой - в рамках этих же структур работали (либо привлекались как эксперты, консультанты и т.д.) многие действительно квалифицированные специалисты, владеющие как методикой исследований, так и познаниями в западной теории. Однако в целом для подходов "официальной" науки характерен тенденциозный, политически ангажированный, пропагандистский анализ, призванный сформировать определенную установку на восприятие текущих политических событий, апологетика КПСС как "главной направляющей силы" общества и резкая критика новых партий, посягавших на партийную монополию (см.: Громов и Кузин, 1990, Печенев, 1990).
При рассмотрении феномена партии и многопартийности использовалась марксистско-ленинская методология, классовый анализ с обязательными цитатами из "классиков". Так, О.Шабров (Шабров, 1990) со ссылками на Ленина обосновывал прогрессивное значение общественно-политических объединений для окончательного перехода к социализму (подобная конъюнктурная ревизия догматов под давлением новых политических реалий и стремление адекватно подстроиться под требования времени, не меняя теоретико-методологическую основу, вообще характерны для российской политической официальной науки как тогда, так и теперь). Достаточно типичный набор тезисов о роли КПСС в условиях многопартийности связан с представлением о КПСС как об основной реформаторской силе, для которой крайне важно не потерять контроль над ходом демократизации общества (Зараменский, 1990, 1991). Для этого необходимо наладить "конструктивный диалог" со вновь возникающими партиями, чтобы "постоянно держать руку на пульсе перемен" (по существу, все эти идеологические новации отражают и оправдывают оформившийся к тому времени курс значительной части верхушки КПСС на удержание политической монополии партии при имитации многопартийности - вариант Восточной Европы до 1989 года).
Однако так или иначе, аналитики КПСС вынуждены были работать в условиях меняющейся (не в их пользу) реальной ситуации, которая оставляла все меньше места для идеологического сервилизма и подталкивала квалифицированных авторов к тому, чтобы признавать объективно складывающиеся явления. Поэтому уже с осени 1990 года официальная наука переходит к первому этапу собственно исследовательской деятельности - сбору и систематизации информации о новых политических организациях (прежде всего - партийных документов). В 1990-91 гг. появляются несколько справочных изданий, содержавших при более или менее достоверной информации о новых партиях минимум идеологизированных комментариев (Левичева и Нелюбин, 1990, Славин и Давыдов, 1990, Христианские, 1990, Новые, 1991). Несколько позднее появляются работы, в которых авторы в объяснении происходящих перемен пытаются сочетать ленинские принципы анализа и превознесение авангардной роли КПСС с элементами подходов, признанных в западной политической науке. Например, тезис о существовании в обществе различных интересов, которые находят выражение в создании политических объединений (Голубев, 1991) сопровождался выводом, что КПСС должна сфокусировать и выразить все многообразие социально-политических интересов людей, дабы не дать развиться негативным тенденциям в перестройке.
Стоит отметить, что, пожалуй, впервые на высоком научном уровне неортодоксальная (и при этом достаточно квалифицированная) трактовка генезиса партий на российской почве и условий их успешного развития, которая основывалась на упомянутой выше концепции интересов, была разработана именно сотрудниками ИМЛ Б.Славиным и В.Давыдовым, профессионально занимавшимися партийной проблематикой (Славин и Давыдов, 1991). Однако трансформация "официальной" науки протекала слишком медленно, явно не поспевая за стремительной динамикой перемен. В результате сложившийся вакуум на складывавшемся в этот период рынке партийно-политической информации начали заполнять представители того направления, которое можно обозначить как "вторая наука" (по аналогии со "второй культурой").[3]
Данный подход к исследованию проблем многопартийности представлен прежде всего авторами, настроенными оппозиционно по отношению к монопартийному режиму и его идеологическому обеспечению. Характерно, если представители "официальной" науки, как правило, занимали статусные позиции в рамках вузовских или академических структур, то “неформалы” (как правило, более молодые по возрасту) находились в более маргинальном положении. Многие из них являлись активными участниками неформальных общественно-политических объединений (клубы, Народные фронты, позднее - движение "Демократическая Россия"), либо демократически ориентированного течения внутри КПСС ("Демократическая платформа"). Собственно, стремление к самопознанию было присуще прежде всего именно "неформалам", чья субкультура, по тонкому замечанию участника и исследователя нефоpмального движения И.Кудрявцева, была ориентирована на собственную социальную среду, а не на общество в целом. Поэтому неудивителен феномен М-БИО (Московского бюро информационного обмена) - первого независимого информационного центра общественных движений, созданного весной 1988 года несколькими участниками неформальных групп. В 1988-1990 годах М-БИО служило реальным каналом сбора и обмена информацией в рамках политизированных общественных движений едва ли не во всесоюзном масштабе.[4] Но большинство аналитиков в этот период все же группируются вокруг новых структур СМИ (агентство "Postfactum", газета "КоммерсантЪ", позднее - "Независимая газета") либо, не прерывая работу в традиционных научных учреждениях, пытаются создавать свои организации (например, центр "Интерлигал" Н.Беляевой). Наконец, часть исследователей оппозиционного лагеря на волне преобразований перешла в разряд практикующих политиков, войдя в состав партий или в депутатский корпус. Пожалуй, наиболее известным из них в тот период стал О.Румянцев, до своей политической карьеры также уделявший внимание "неформалам" в качестве исследователя (Румянцев, 1988).
Можно выделить несколько характерных черт в работах представителей “второй науки”. Это отсутствие четких, проработанных концепций анализа, эклектичность в подходах, малая, по сравнению с официальной наукой, теоретическая нагруженность работ, преобладание фактологического описания над объяснением и интерпретацией. Последняя особенность объясняется существовавшим в то время острым дефицитом достоверной, непредвзято поданной информации о различных проявлениях политической активности неформалитета, при том, что это новое явление вызывало в обществе большой интерес. Играла роль и специфика того момента, когда налицо была необходимость первичного накопления и систематизации фактического материала, располагала скорее к описательности, чем к анализу. Именно поэтому очень часто "неформалы" - специалисты по общественным движениям публиковали разнообразные политические атласы, карты и т.п. (см., например: Лифшиц, 1989, Павловский и Мейер, 1990, Красников и Сигал, 1990), в которых из организаций партийного типа составляли т.н. "политический спектр", едва ли не отождествляя тем самым сферу деятельности новых партий со всей публичной политикой. Тематически основное внимание в работах неформальных исследователей уделялось вопросам генезиса партий, поиску форм массовой поддержки, проблеме объединения самодеятельных политизированных образований в полноценные партии и повышению их влияния на политические преобразования в стране (Фадин, 1989). С точки зрения методов получения информации авторы обычно пользовались самопредставлением отдельных партий, непосредственным наблюдением, либо оперировали их программными лозунгами и идеологемами (Есть, 1990, Прибыловский, 1991а).
В качестве общего замечания нельзя не отметить широкое использование авторами из "оппозиционного лагеря" разнородных положений теории плюралистической демократии о необходимой для нормального функционирования партий социальной структуры и выражения интересов тех или иных социальных групп. Такой подход выражается в построении некой идеальной модели политической партии согласно представлениям о том, как и на какой основе должны функционировать партийные институты при стабильном демократическом режиме. Далее эта идеальная модель переносится в чистом виде на российскую почву и исследователь стремится показать, как должно быть на самом деле и что для этого необходимо сделать. Подобные представления (не изжившие себя и по сей день и во многом определивших методы политической реформы в России в целом), вообще характерны как для представителей “неформалов”, для которых ключевой являлась проблема выведения России на "магистральный (либерально-демократический, западный) путь развития мировой цивилизации”, так и для работ официальных теоретиков, пытающихся обосновать несостоятельность реального плюрализма неготовностью к нему, незрелостью гражданского общества. Таким образом, критика существующих партийных образований ведется в этот период и со стороны "неформалов" (Кордонский, 1990), и со стороны "официальной науки" (Дилигенский, 1991). Авторы указывают на отсутствие у самопровозглашенных партий массовой базы и организационной структуры, фиктивное представительство интересов, разобщенность и дезорганизованность, мелкотравчатость. Однако выводы на основе этих утверждений делаются различные: первые призывают расширять сферу деятельности новых партий, способствовать их саморазвитию; вторые, называя партии фактором дестабилизации общества, напротив, хотели бы ограничить политический плюрализм (максимум допустимого - дискуссия в рамках КПСС). Представляется, что наиболее точное определение тогдашнего состояния партий как "протопартий" и их роли в политике как механизма мобилизации масс при проведении митингов и плебисцитов дал, следуя веберовской традиции, С.Митрохин, которого как по генезису, так и по идеологической ориентации следует отнести к лагерю "второй науки" (Митрохин, 1991а, 1991b).
В период пеpестpойки возникает и третье - политически неангажированное направление в исследовании неформальных общественных объединений и партий, которое занимало промежуточное положение между описанными выше контрастными подходами. Институционально оно было представлено исследователями, работавшими в рамках Академии наук (Институт социологии, ИМРД), а также в Высшей комсомольской школе (с 1991 - Институт молодежи). Интерес к новым общественным процессам у этих исследователей (при очевидной симпатии к "демократам") носил прежде всего научный характер. Благодаря удачному стечению обстоятельств эти ученые (преимущественно молодого и среднего поколения) смогли избежать недостатков, присущих представителям противостоящих друг другу "двух берегов". Говорить, однако, о лагере "нейтральных исследователей" как о какой-либо целостной традиции не приходится, тем более, что созданные в этот период научные коллективы либо оказались непрочными, либо позднее сменили направление исследовательских интересов (а порой - прекращали существование).
К данному направлению можно отнести, прежде всего, создание информационной базы исследований. В 1990-1991 гг. выходят несколько справочников, содержащие систематизированную информацию о новых партиях и движениях, обычно с обширными цитатами из программ и уставов (Левичева, 1990, Березовский и Кротов, 1990, Коваль, 1991). Наиболее информативным можно считать справочник "Неформальная Россия", отличающийся от других аналогов того периода полнотой, непредвзятой подачей материала и детальным знанием фактов (не случайно в сборе и обработке информации для книги участвовали Б.Кагарлицкий и М.Малютин, непосредственно включенные в неформальную среду, гораздо больше участники движений, чем их исследователи).
Параллельно с этим процессом различные научные центры начинают комплектовать архивы документов новых общественных объединений (включая и самиздат). В 1989-1991 годах формируются несколько таких центров документации, существующих и по сей день: сектор в Государственной исторической библиотеке (руководитель - Е.Струкова), Архив-коллекция “Россия на изломе” в рамках СПб филиала Института Социологии РАН (руководитель - А.Алексеев) и некоторые другие. В 1991 году этими организациями совместно с библиотекой "Мемориала" и Архивом М-БИО была создана Ассоциация собирателей и исследователей новой прессы. Помимо сбора информации и бесценных документов, данные структуры решали весьма важную задачу библиографического обеспечения исследований (см., например: Струкова, 1992).
Определенный интерес представляли и исследования теоретического характера, авторы которых изначально заняли несколько отстраненную по отношению к политической конъюнктуре позицию. Таких работ, однако, было немного (Неформальная, 1990, Алексеев и др., 1992, 1993), хотя признаки привнесенного этими авторами идеологического и теоретического плюрализма можно было встретить и в “официальных” изданиях (Неформалы, 1990). Среди работ данного направления стоит отметить один из первых примеров критической рефлексии в области отечественных исследований новых политических движений (Вохменцева, 1992). Автор, занимавшаяся исследованием неформального движения, провела классификацию как субъектов исследований ("чистые" ученые, идеологи-практики, участники движений), так и этапов развития общественных движений, а также анализ более трех десятков работ по целому ряду характеристик.
Постепенно многие авторы "официального" лагеря стали отказываться от идеологической зашоренности и переходить в "нейтральный” лагерь, а неформальные аналитики вместе с опытом приобретали способность к некоторым концептуальным разработкам. Иначе говоря, к лету 1991 года были основания говорить о конвергенции подходов, наметившейся в связи с общим изменением идеологического климата в стране. Своеобразным символом этого процесса становится выход в 1991 году двух наиболее масштабных справочников по новым политическим организациям, принадлежащих авторам разных направлений. Во- первых, это 10-томный справочник "Россия: партии, ассоциации, союзы, клубы", выпущенный Институтом массовых политических движений при Российско-Американском университете (Березовский и др., 1991) и подготовленный коллективом авторов, выпустившим в 1990 году справочник "Неформальная Россия”. Примерно в это же время руководитель группы "Панорама" В.Прибыловский выпустил "Словарь новых политических партий и организаций России" (позднее несколько раз переиздававшийся) (Прибыловский, 1991а), а также сборник материалов и документов "Память" (Прибыловский, 1991b). Несомненно, фактографический и содержательный уровень обеих работ можно оценить как весьма высокий. О сближении позиций говорит и тот факт, что весной 1991 года нарождающиеся партии пытаются привлекать к политическому консалтингу как идейно близких аналитиков, так и представителей академической науки. Одним из первых опытов в этом направлении стал опубликованный весной 1991 года доклад ряда исследователей, содержавший, помимо всего прочего, предложение о привлечении представителей прежней элиты к сотрудничеству с новыми партиями) (Фадин и др., 1991). Наконец, "неформалы" первыми начали изучение социального состава партий: весной 1991 года силами ИГПИ был проведен опрос участников съездов нескольких новых партий, давший интересную информацию о социальном составе партийных активистов (Митрохин, 1991b, Mitrokhin and Urban, 1992).
Если говорить о содержательных проблемах, находившихся в центре дискуссий 1990-1991 годов, то, помимо полемики о будущем партий и партийной системы (носившей все же ситуативный характер), следует отметить дебаты о классификации партий. В большинстве типологизаций политических партий того периода лежит принцип их идентификации со сложившимися в практике западных демократий идейными течениями (это, в целом, справедливо для представителей всех научных направлений), на основе которого осуществлялась попытка “вписать” в них самоидентификацию новых партий "демократы - коммунисты - национал-патриоты". В наиболее явном виде этот подход, обращенный к историческому опыту не только российских партий начала ХХ века, но и идейных течений в диссидентском движении (Журавлев, 1995), представлен М.Малютиным ("три противоборствующих течения: западничество, почвенничество и социализм") (Малютин, 1990). Но и данная типология была не вполне адекватна, ибо не могла описать все многообразие политического пространства.
Напротив, представитель "неформального" лагеря И.Кудрявцев в попытке уйти от линейной классификации партий по одной шкале предложил в качестве основы классификации две линии размежевания политического общества: по отношению к роли государства в экономике и по отношению к национально-государственному устройству страны, которые, по его мнению, в отличие от текущих программных расхождений, носят долгосрочный и фундаментальный характер (Кудрявцев, 1991). В этом смысле примечательно не только то, что Кудрявцев, сам того не зная, ввел в оборот гипотезу "структуры раскола", сформулированную ранее С.Липсетом и С.Рокканом (Lipset and Rokkan, 1967), но и то, что в 1994 году С.Марков характеризовал именно позицию Кудрявцева (а не Липсета и Роккана) как основу консенсуса по этой проблеме среди российских исследователей партий (см. Марков, 1994, 42). Возникновение такого рода теоретических конструкций, вызванных недостаточным знакомством с теоретической литературой, в целом является характерным для первых шагов российской политологии на пути концептуального осмысления новых явлений. Естественной реакцией исследователей становятся попытки создания корпуса своего рода grounded theories - концепций, основанных на непосредственном наблюдении и эмпирическом опыте, но не соотносящихся с общими подходами в рамках научной дисциплины. Для исследований российских партий данный феномен был значим и на более поздних этапах.
Резюмируя, следует отметить, что в 1988-1991 годах период создания новых партий и политических организаций сопровождался стремлением исследователей к осмыслению и концептуализации данных явлений, накоплением информации и ее первичным анализом, формированием исследовательских коллективов, различных по своему характеру и направленности. К лету 1991 года в целом были созданы предпосылки для более или менее развития исследований партий на территории СССР (в том числе - в России). Однако политическая ситуация в стране вскоре изменилась быстрее и радикальнее, чем ее смогли осмыслить политологи.
Время менять имена (1991- 1993)
Августовский путч 1991 года и последовавший за ним крах КПСС, распад СССР в декабре 1991 года преобразили не только политическую жизнь России, но и самым существенным образом повлияли на изучение партий как в содержательном, так и в организационном плане. Действительно, исчезновение с политической арены страны КПСС - партии, являвшейся как главным объектом исследований, так и главным объектом внимания всех дотоле существующих партий, стремительное (в течение нескольких месяцев) реструктурирование всего политического спектра и формирование новых субъектов политики - все это сделало многие описанные выше разработки устаревшими еще до выпуска в свет. В то же время, после 1991 года происходит стремительное разрушение "берегов" и взаимная аннигиляция обоих противостоящих друг другу лагерей исследователей партий: часть независимых исследователей и представителей "второй науки" оказываются если не приобщены к консультированию новых властей, то по крайней мере, вписываются в контекст политических перемен, в то время как "официозная" наука была отстранена от идеологического сервиса и лишившись прежнего статуса, фактически сошла на нет (см. Мейер, 1994). Несколько позднее в рамках уже преобразованных учреждений возникают новые подразделения, среди которых следует выделить кафедру политических партий в рамках политологического центра Российской академии управления (РАУ), которую возглавил А.Ковлер. Объединение в рамках РАУ исследователей дореволюционных и современных российских партий могло создать новый коллектив исследователей. Однако, хотя специалистами РАУ было подготовлено несколько изданий по данной тематике (см.: Охотский, 1993, Рябов и Хаванов, 1993, Шабров, 1993, Зотова, 1994), позднее это подразделение в основном переориентировалось на деятельность в сфере политического менеджмента.
Практически одновременно с данными процессами начинается трансформация академической среды, связанная с изменением внутренней структуры таких институтов, как ИСКРАН или ИМЭМО, и - параллельно с этим процессом - бурный рост "аналитических центров", рекрутировавшихся как из "старой", так и из "новой" науки (подробнее см. Мейер, 1994). Напротив, "новая" наука достаточно быстро утрачивает полуоппозиционность и независимость, за редким исключением вливаясь в систему аналитического обеспечения новой власти и/или ее различных сегментов. Вместе с тем прежнее исследовательское сообщество, сложившееся как в "старой", так и в "новой" науке, оказалось разрушено, новое же в условиях нарождающейся конкуренции в борьбе за ресурсы (заказы, гранты, лояльность властей) попросту не успело сложиться. Последнее обстоятельство оказывало весьма существенное влияние на характер научных и общественных дискуссий вообще и по вопросам партий и партийной системы - в частности.
Быстро меняющаяся партийная панорама в 1991-93 гг. не позволяла исследователям осуществлять достаточно серьезные теоретические разработки актуальных проблем партийного развития. Немалую роль здесь сыграло и само состояние российских партий в 1991-93 гг., когда мораторий на проведение выборов не только не способствовал дальнейшему формированию партийной системы, но и вел к подрыву организационных структур уже существующих новых партий - как на федеральном (Dallin, 1993, Fish, 1995b, Golosov, 1996, 1998), так и на региональном (Гельман и Сенатова, 1994, Гельман и Голосов, 1998) уровнях. В этих условиях развитие исследований осуществлялось главным образом по трем направлениям:
1. Анализ формирования и развития партий в период 1987-1991 годов. В качестве наиболее показательных работ здесь можно выделить статьи В.Пастухова (Пастухов, 1992) и И.Кудрявцева (Кудрявцев, 1993), которые представляли собой попытки концептуального описания эволюции демократической оппозиции позднесоветского периода от зарождения публичного протеста до распада после прихода к рычагам власти. При этом общий дизайн (модель "цикла истории" и периодизация развития движения) у обоих авторов совпадал, но выводы разнились концептуально - идее исторической смены эпох и "отмирания" движения у Пастухова Кудрявцев противопоставляет картину привнесения демократическим движением новых элементов в политическую культуру советского периода, не изменившую своей сути в процессе демократизации. В этот период к созданию истории политических течений 1987-1991 годов параллельно с исследователями подключаются и их бывшие участники (некоторые к тому времени уже отошли от участия в политике). Наряду с чисто мемуарными мотивами (см, например: Фадеев, 1992), многие из работ содержали любопытные наблюдения и гипотезы. В частности, в статье бывшего участника Ленинградского Народного Фронта Н.Корнева (Корнев, 1993) было высказано предположение (по сей день не подтвержденное и не опровергнутое) об управляемости демократическим движением периода перестройки со стороны партийных органов и о большой роли политической манипуляции со стороны властей. Но в целом анализ политических организаций периода перестройки в российских исследованиях партий в данный период развития не получил.
2. Формирование информационной базы исследований партий. Как уже было отмечено выше, данный процесс начался еще с формированием архивов общественных движений и первыми анализами поименных голосований. Разумеется, эти направления развивались и после 1991 года. Однако архивы в силу особенностей своего комплектования не могли играть роль информационной базы актуальных исследований; исследования же поименных голосований, сами по себе не могли объяснить именно деятельность партий (ибо вопрос о соотношений партийных установок и депутатского поведения не был решен ни практически, ни теоретически). Кроме того, немалую роль в оценках играли и политические ориентации исследователей; так, работы группы во главе с А.Собяниным все более приобретали характер сервиса идеологии "радикальных реформ" (Собянин и Юрьев, 1991, 1992, Собянин, 1992) (отчасти это можно было отнести и к исследованиям центра "ИНДЕМ" Г.Сатарова). Иначе говоря, новые времена требовали иных подходов к сбору и анализу информации. Одна из идей - ведения в той или иной форме мониторинга деятельности партий, что называется, носилась в воздухе в начале 1992 года - тем более в условиях высокого спроса на такого рода информацию со стороны СМИ. Однако ее осуществление на практике протекало в различных направлениях и имело различные последствия.
Так, в ИСКРАН в 1992 году попытка создания модели мониторинга политических процессов в России оказалось тесно увязана с выработкой системы показателей и их операционализацией, что, в свою очередь, диктовалось установкой на использование методов компьютерной обработки данных, осваиваемых в институте с 1988 года группой под руководством Т.Юдиной. Результатом многомесячных усилий коллектива, состоящего из более чем 30 авторов, стало создание информационно-справочной базы данных "Россия", в рамках которой была сформирована и база данных по современным российским партиям (включая базу данных по персоналиям партийных лидеров). Характерно, что руководитель проекта (и соответствующего сектора в рамках ИСКРАН) Ю.Абрамов использовал для наполнения базы данных лишь официальные открытые источники (например, уставы партий, протоколы съездов, но не газетные статьи), что, вероятно, несколько обеднило информационный массив, но сделало базу достоверной, хотя и несколько "неповоротливой".
В противоположность этому подходу "вторая" наука - более мобильная и не столь связанная академическими традициями - ориентировалась не столько на масштаб и всеохватность, сколько на оперативность и детализацию информации (скажем, если для "традиционной" науки программа партии была более важным источником, чем взаимоотношения между партийными лидерами, то для "второй науки" дело обстояло прямо противоположным образом). Первым жанр информационной модели освоила "Панорама", переориентировавшаяся на выпуск справочных изданий по партийно-политической проблематике (прежде всего биографических справочников) (Прибыловский, 1992а, 1992b, 1993). Результатом данной работы стало формирование "Панорамой" в 1993 году информационно-справочной базы данных "Лабиринт", активно используемой отечественными и зарубежными СМИ и адаптированной прежде всего к их нуждам. Аналогичные попытки в 1992 году предпринимаются и другими "командами" - агентством "Postfactum" (несколько аналитических вестников), центром "Интерлигал" (выпущен один вестник, посвященный Республиканской Партии Российской Федерации). Но более или менее успешными в этом направлении (и дожившими до 1998 года) оказались лишь три проекта, находившиеся на грани собственно политической науки и политической журналистики - "Партинформ", Левый информцентр (ЛИЦ) и "Политический мониторинг" ИГПИ.
"Партинформ", возникший летом 1992 года на базе Дома демократической прессы, изначально был сформирован как информационное агентство по проблемам партийной жизни. Содержание еженедельных бюллетеней "Партинформа" было выполнено в соответствующем ключе. Такой подход оправдывал себя очень недолгий период, и после того, как большинство столичных изданий обзавелись собственными обозревателями по проблемам партий, "Партинформ" оказался в сложном положении; следствием этого стал его переход под крышу центра ИНДЕМ, а с 1995 года - РОПЦ в качестве еженедельного информационного бюллетеня. Напротив, Левый информцентр, сформированный в начале 1992 года из числа участников маргинальных левых партий и организаций, был ориентирован прежде всего на обмен информацией в рамках участников движения, в определенной степени продолжая тем самым традиции М-БИО. Данное обстоятельство позволило ЛИЦ продержаться в качестве еженедельного бюллетеня в течение трех с половиной лет; будучи изначально ориентирован на узкий круг потребителей и обеспечивавший авторам потребность не в заработке, а в самореализации, ЛИЦ смог занять нишу политического летописца левого движения России в кризисный для него период. Что же до "Политического мониторинга" ИГПИ, то этот проект, начатый в феврале 1992 года и в целом имеющий отношение прежде всего к политической регионалистике, также включал в себя ежемесячные обзоры партийной жизни - как на федеральном уровне (где материалы "Партинформа" и ЛИЦ играли роль основных информационных источников), так и в рамках региональных анализов. Эти разработки служили основой для работ по анализу развития партий и электоральных процессов в регионах (Гельман и Сенатова, 1994. 1995).
3. Монографические исследования российских партий в описываемый период также продолжали развиваться, хотя, по описанным выше причинам, ситуативная актуальность анализа несколько снизилась. Отметим, что начавшийся в 1990-91 гг. процесс специализации исследователей заметно усилился, сопровождаясь изменением направленности исследовательских интересов. Работы в жанре "концептуализированной истории" становятся более редкими и посвящены, как правило, конкретным партиям либо политическим течениям (см., например: Разоренова. 1992). В то же время больший интерес исследователей вызывали, например, проблемы массового участия в политических организациях (например, в рамках совместного российско-французского исследования общественных движений, проведенного с использованием метода социологической интервенции, социологи составили “коллективный портрет” рядовых активистов движения “Демократическая Россия”) (Гордон и др., 1993, Монусова, 1993).
Однако, если "демократы" оставались наиболее открытой и наблюдаемой частью политического спектра, то левое движение, находившееся после запрета КПСС в крайне раздробленном и относительно маргинальном состоянии, практически не удостоились внимания исследователей в тот период. По сути, единственной научной работой о самом массовом политическом течении страны оказалась статья участников ЛИЦ "Коммунистическое движение в период запрета: от КПСС к КП РФ" (Ермаков и др., 1993). Иной характер носили исследования национально-патриотических организаций, проходившие на фоне активной пропаганды против "красно-коричневых" и развернутой в СМИ кампании "борьбы с фашизмом" и обилия публицистических работ, (см. например: Дейч, 1991) имевших некоторый публичный резонанс. Но в этот же период появляются богатые фактами работы В.Прибыловского (Прибыловский, 1991b) и В.Соловья (Соловей, 1991, 1992), а также междисциплинарное историко-социологическое исследование группы петербургских авторов "Национальная правая прежде и теперь: историко-социологические очерки" (Вите и др., 1992), содержавшее детальный анализ идеологии и практики политических течений этого лагеря в прошлом и в современную эпоху.
По мере реструктуризации российского политического спектра обзорные газетные и/или журнальные статьи по проблемам партий (см., например: Никонов, 1992) к 1993 году уступают место различным справочным изданиям, спрос на которые к тому же возрос в преддверии ожидаемых внеочередных выборов. Весной-летом 1993 года выходит несколько таких изданий (Фадеев и др., 1993, Гельбрас, 1993, Остапчук и др., 1993, Коваль и др., 1993, Коваль и Павленко, 1993). К этому массиву примыкают и справочники, посвященные парламентским фракциям (Прибыловский, 1993, Лысякова, 1993) и партийным лидерам (Кротов и Березовский, 1993). Партийная проблематика в этот период занимает видное место в многочисленных записках и аналитических обзорах, выпускавшихся в этот период столичными аналитическими центрами (см., например: Политическая, 1993); активно разворачивается консалтинговая деятельность, связанная с созданием и экспертным обеспечением новых партий.
Практически все исследователи отмечают в этот период сохранение сложившейся в 1990-91 гг. "классической" идейно-политической триады по самоидентификации "демократы - коммунисты - национал-патриоты", хотя и уступающей в актуальном анализе место ситуативной триаде "сторонники президента и правительства - центр - непримиримая оппозиция" (см., например: Дилигенский, 1992). Варианты причисления тех или иных сил к соответствующим лагерям, разумеется (как и в 1990-91 гг.), различались главным образом оценками реального поведения партий и их лидеров, а не слабо соотносившимися с ними программными установками партий.
Основное содержание научных и околонаучных дискуссий в 1992- 93 гг. во многом сводилось к прикладным проблемам: во-первых, партийно-политическому представительству нового российского бизнеса и созданию предпринимательских политических объединений, а, во-вторых, к проблеме политического центризма в России. Обе дискуссии, как представляется, носили несколько конъюнктурный характер, будучи обусловлены не столько текущей политической ситуацией, сколько частными интересами конкретных исследователей и их заказчиков. Так в разработках периода 1992-93 гг. на тему "Бизнес и политика" политологи воспринимали новые предпринимательские круги, скорее, как самоценную политическую силу, чем как сообщество различных групп интересов. Так, либерально ориентированные автоpы М.Уpнов и P.Капелюшников pассматpивали новый бизнес как социальную базу либеральных партий и организаций (противопоставляя его пpи этом "старому" директорскому корпусу), что вполне соответствовало вкусам создателей Паpтии Экономической Свободы, оpгкомитет которой выступал заказчиком исследования (На пути, 1992). Более скептически высказывались на этот счет исследователи из "Русского института" во главе с В.Лепехиным, которые pассматpивали предпринимательские круги не как единую социальную группу, а как конгломерат групп частных интересов, к тому же различающихся не столь по генезису, сколько по отраслевой и региональной структуре (Лепехин, 1993, 1994). Что же до дискуссий о политическом центризме, то обилие в 1992-1993 годах статей и материалов рекламного и полурекламного характера (Федосов, 1993, Краснов, 1992, Миронов, 1993, Алексеева и др., 1994) скорее, было фактом общественной, чем научной жизни. По крайней мере, в них трудно найти содержательный анализ феномена российского центризма - "Гражданского союза" и его составляющих; некоторым исключением, пожалуй, здесь является работа С.Заславского, посвященная Народной партии "Свободная Россия"(Заславский, 1993).
Вообще, в глаза бросается некий парадокс, который еще, вероятно, предстоит оценить историкам российской политики и политической науки: электоральная реформа 1993 года, повлекшая за собой масштабные преобразования партийной системы в целом (т.е. практическое решение одной из фундаментальных проблем сравнительной политологии), при обилии политической публицистики по данной проблематике практически не сопровождалась содержательной научной дискуссией о влиянии этого процесса на развитие российских партий и партийной системы (о полемике вокруг электоральной реформы см. Гельман, 1997с). Трудно представить какие-либо научные объяснения данного феномена, за исключением чисто житейского предположения о том, что "многопартийность" на уровне субъективных ожиданий воспринималась политологами примерно так же, как экономистами в 1990-91 гг. "рынок" - т.е. как символ "хорошей", "цивилизованной" (i.e. - "западной") жизни. Другим (также вненаучным) объяснением может служить то простое обстоятельство, что многие столичные специалисты в области прикладной политологии участвовали в выборах в Государственную Думу либо как кандидаты по спискам партий и движений, либо в качестве аналитиков составе соответствующих "команд", и попросту были лично заинтересованы в выборе такой избирательной системы, которая максимально упрощала бы избрание их в парламент.
Тем не менее факт остается фактом: появление в российском парламенте в начале 1993 года и о выборах нижней палаты нового парламента (группа авторов под руководством Виктора Шейниса) (Избирательный, 1993), вызвала оживленную реакцию, скорее, среди политиков, чем среди политологов.
Концепция перехода к смешанной несвязанной избирательной системе с общефедеральными партийными списками при голосовании в один тур, подробно обоснованная разработчиками (Страшун и Шейнис, 1993а, 1993b, Холодковский, 1993), вызывала возражения, относящиеся прежде всего к схеме формирования парламента как таковой. Основные доводы критиков Шейниса сводились к опасениям получения большого количества мест в парламенте по партийным спискам экстремистами (Постников, 1993) или об активности партий как о чисто столичном феномене (Гельман и Сенатова, 1994). Более развернутое обоснование в пользу сохранения в России использованной на выборах 1990 года мажоритарной системы относительного большинства было представлено А.Салминым, по мнению которого, механическое соединение двух не самых удачных электоральных формул - пропорциональной с общефедеральным избирательным округом и однотуровой в одномандатных округах ведет к соединению крайней поляризации с местным лоббизмом и в конечном итоге закрепит в стране неэффективность парламента (Салмин, 1995).
В свою очередь, Шейнис и его коллеги, поддержанные пропрезидентской прессой, трактовали эти возражения в категориях политической борьбы. Помимо ставшего общем местом тезиса об ускоренном политическом структурировании новой Думы в противовес манипулируемому Хасбулатовым Верховному Совету, реформаторами предлагались и иные доводы. Например, К.Холодковский, входивший в группу Шейниса, делал вывод о том, что сохранение мажоритарной формулы приведет к тому, что "парламент окажется представительством... частных, корпоративных интересов, и государству угрожает своего рода феодальная раздробленность", в то время как введение пропорциональности способно представить в парламенте общенациональные интересы (Холодковский, 1993, 68). Что же до вопроса о соотнесении конституционных полномочий парламента и принципов его формирования (проще говоря, зачем нужны парламентские выборы по партийным спискам в ситуации, когда парламент не влияет на формирование правительства), то этот вопрос ни в теоретическом, ни в прикладном плане в российской политологии не поставлен и по сей день, хотя, например, А.Лейпхарт оценивал сочетание президентской формы правления и пропорционального представительства как неблагоприятный выбор для новых демократий (Лейпхарт, 1997).
Так или иначе, но мы вынуждены констатировать, что российская политическая наука к осени 1993 года была не готова к осмыслению реформы избирательной системы и изменения роли партий в обществе. Последующие события показали, что к ним не было готово и общество в целом.
Итак, период 1991-93 годов в изучении российских партий характеризуется реорганизацией исследовательской среды, развертыванием сети аналитических центров, специализирующихся на партийной проблематике, формированием структур сбора и обработки партийно-политической информации, закреплением специализации исследователей современных российских партий, приоритетом дескриптивных подходов к анализу партий на фоне недостаточного внимания к фундаментальным проблемам политического реформирования.
Октябрь 1993 и последовавшие за ним конституционная реформа и выборы нового парламента хотя и не переломили данные тенденции, но несколько сместили вектор развития исследований российских партий и повысили интерес к ним со стороны науки и общества.
4. Партии ! Партии ? Партии... (1993-1996)