ПИСАТЕЛЬ-ОККУЛЬТИСТ УБИТ НЕИЗВЕСТНЫМ ГОСТЕМ 11 страница
Между тем Лавкрафт начал собственное расследование — расследование, которое в итоге закончилось публикацией его рассказа. На этом в деле можно было поставить точку.
Но Фиске отнюдь не был удовлетворен.
Его лучший друг погиб при обстоятельствах весьма загадочных — последнее признавали даже самые закоренелые скептики. Местные власти списали все происшедшее со счетов, отделавшись коротким, вздорным, неадекватным объяснением.
Фиске твердо вознамерился выяснить правду.
Не забывайте об одной важной подробности: все трое — Лавкрафт, Блейк и Фиске — были профессиональными писателями и серьезно изучали сверхъестественное и паранормальное. Все трое имели доступ к редким опубликованным материалам, непосредственно касающимся древних легенд и суеверий. По иронии судьбы, использовали они свои познания исключительно в так называемой литературе фэнтези, но никто из них, в свете своего собственного опыта, не смог бы чистосердечно и искренне потешаться вместе со своей читательской аудиторией над мифами, о которых сами же и писали.
Ибо, как говорил Фиске в письме к Лавкрафту, «термин "миф", как мы знаем, это не более чем вежливый эвфемизм. Смерть Блейка — это не миф, но чудовищная реальность. Заклинаю вас досконально ее расследовать. Доведите дело до конца, ибо если дневник Блейка говорит правду, пусть и искаженную, как знать, что того и гляди обрушится на мир!»
Лавкрафт пообещал свою помощь и поддержку, выяснил, что сталось с металлическим ларцом и его содержимым, и попытался договориться о встрече с доктором Амброзом Декстером с Бенефит-стрит. Доктор Декстер, как выяснилось, покинул город сразу же после своей скандальной кражи и устранения «Сияющего Трапецоэдра», как называл его Лавкрафт.
Затем Лавкрафт, по всей видимости, подробно расспросил отца Мерлуццо и констебля Монахана, досконально изучил подшивку «Бюллетеня» и попытался восстановить историю секты «Звездная мудрость» и существа, которому секта поклонялась.
Разумеется, узнал Лавкрафт гораздо больше, нежели дерзнул опубликовать в журнале. Его письма к Эдмунду Фиске в конце осени и ранней весной 1936 года содержат сдержанные намеки и ссылки на «опасности Извне». Но он, казалось, изо всех сил старался успокоить Фиске: дескать, если угроза и была, даже в чисто практическом смысле, а не в сверхъестественном, ныне страшиться нечего, поскольку доктор Декстер избавился от Сияющего Трапецоэдра, который действовал как призывающий талисман. Такова вкратце суть его отчета; на этом до поры дело и закончилось.
В начале 1937 года Фиске попытался договориться с Лавкрафтом о встрече у него дома, про себя втайне надеясь предпринять дополнительное расследование причин смерти Блейка. Но снова вмешались обстоятельства. Ибо в марте того же года Лавкрафт умер. Его нежданная кончина надолго повергла Фиске в упадок духа, от которого он не скоро оправился. Соответственно, прошло не меньше года до того момента, как Эдмунд Фиске впервые побывал в Провиденсе и посетил сцену трагических событий, завершившихся безвременной кончиной Блейка.
Ибо, бог весть почему, темный привкус сомнения так и не развеялся. Судмедэксперт рассуждал бойко и гладко, Лавкрафт был тактичен, пресса и широкая публика приняли официальную версию, не споря, — и однако ж Блейк был мертв, а ночью в городе объявилось чуждое существо.
Фиске казалось, что если сам он побывает в проклятой церкви, поговорит с Декстером и поймет, что именно втянуло его в это дело, если он расспросит репортеров и не упустит из виду ни одной улики и ни одной нити, возможно, в конце концов он узнает правду и, по крайней мере, очистит имя покойного друга от отвратительного клейма психического расстройства.
В результате первое, что сделал Фиске, прибыв в Провиденс и зарегистрировавшись в гостинице, — это отправился на Федерал-хилл к разрушенной церкви.
Поиски тотчас же обернулись непоправимым разочарованием. Церкви больше не было. Ее срыли до основания осенью прошлого года, земля перешла в собственность городских властей. Черный зловещий шпиль уже не ронял на холм свою тлетворную тень.
Фиске незамедлительно отправился повидаться с отцом Мерлуццо в церковь Святого Духа, в нескольких кварталах оттуда. Обходительный домовладелец сообщил ему, что отец Мерлуццо умер в 1936 году, не прошло и двенадцати месяцев со дня гибели юного Блейка.
Обескураженный, но упрямый Фиске попытался связаться с доктором Декстером, но старый дом на Бенефит-стрит стоял заколоченным. Позвонив в медицинское управление, он получил невразумительный ответ, что доктор медицины Амброз Декстер уехал из города на неопределенный период времени.
Визит к редактору раздела городских новостей «Бюллетеня» тоже ничего не дал. Фиске разрешили заглянуть в архив редакции и прочесть вопиюще короткий и сухой отчет о смерти Блейка, но двое журналистов, которые готовили этот репортаж и впоследствии побывали в церкви на Федерал-хилл, ушли из газеты на должности полегче в других городах.
Были, конечно, и другие зацепки, и в течение последующей недели Фиске выжал из них все, что мог. Справочник «Кто есть кто» ничего существенного к его мысленному представлению о докторе Амброзе Декстере не добавил. Родился в Провиденсе, прожил там всю жизнь; сорок лет, не женат; врач общего профиля, член нескольких медицинских обществ — вот и все, что о нем говорилось. И — никаких указаний на необычные «хобби» или «иные интересы», способные хоть как-то объяснить его участие в событиях.
Фиске разыскал сержанта Уильяма Дж. Монахана из главного управления: наконец-то молодому человеку удалось побеседовать с кем-то, кто подтвердил свою личную причастность к событиям, приведшим к смерти Блейка. Монахан отвечал на расспросы вежливо, но настороженно-уклончиво.
Фиске тут же выложил ему все как на духу, но полицейский так и не разоткровенничался.
— Да нечего мне вам сообщить, — уверял он. — Это верно, что я был у церкви той ночью, — вот и мистер Лавкрафт так говорит; там, понимаете ли, толпа собралась, люди буйные, иди знай, чего эти местные учинят, если раскипятятся. Старая церковь пользовалась дурной репутацией, что правда то правда; вот Шили вам много чего мог бы порассказать.
— Шили? — перебил его Фиске.
— Берт Шили — это был его район патрулирования, не мой. Но у него в ту пору воспаление легких приключилось, вот я его на две недели и подменил… А потом, когда он умер…
Фиске покачал головой. Вот и еще один источник информации можно списывать со счетов. Блейк мертв, Лавкрафт мертв, отец Мерлуццо мертв, а теперь еще этот Шили. Журналисты разъехались кто куда, доктор Декстер таинственным образом пропал. Фиске вздохнул — и продолжил гнуть свою линию.
— А той последней ночью, когда вы увидели пятно в небе, вы каких-нибудь подробностей не приметили? — спросил он. — Может, шумы какие-то слышались? Или в толпе кто-нибудь что-нибудь сказал? Попытайтесь вспомнить — все, что вы сможете добавить, будет мне в помощь.
Монахан покачал головой.
— Шум стоял тот еще, — подтвердил он. — Но гром грохотал — не приведи Господь, так что не могу судить, в самом ли деле звуки доносились из церкви, как говорится в рассказе. Что до толпы, там и женщины вопили, и мужчины бормотали себе под нос, а прибавьте к этому еще и раскаты грома и ветер — да я сам себя едва слышал, когда орал: «Соблюдайте спокойствие!» — куда уж там разобрать, кто чего говорит!
— А что пятно? — не отступался Фиске.
— Ну, пятно себе и пятно, чего тут добавишь-то? Дым, а не то так облако, а может, тень — за миг до того, как снова ударила молния. Но, заметьте, я вовсе не утверждаю, что видел дьяволов, или чудовищ, или как-бишь-их-там, как этот ваш Лавкрафт пишет в своих сумасбродных байках.
Сержант Монахан с достоинством пожал плечами и снял телефонную трубку, ясно давая понять, что беседа окончена.
Вот так до поры до времени расследование Фиске завершилось ничем. Однако ж надежды он не терял. Целый день он просидел в гостиничном номере на телефоне, обзванивая всех до одного Декстеров из телефонной книги и пытаясь разыскать какого-нибудь родственника пропавшего доктора, но все без толку. Следующий день Фиске провел, плавая в лодке по Наррагансетту: он дотошно и ревностно разыскивал «самый глубокий пролив», упомянутый в рассказе Лавкрафта.
По истечении безрезультатной недели Фиске вынужден был признать свое поражение. Он вернулся в Чикаго, к своей работе и привычным занятиям. Постепенно происшествие в Провиденсе вытеснилось на задворки сознания, но позабыть о нем Фиске не позабыл, равно как и не отказался от мысли со временем разгадать эту тайну — если там и впрямь было чего разгадывать.
В 1941 году рядовой первого класса Эдмунд Фиске отбыл из учебного полка в трехдневный отпуск — и, проезжая через Провиденс по пути в Нью-Йорк, вновь попытался отыскать доктора Амброза Декстера. И опять — безуспешно.
В 1942 и 1943 годах сержант Эдмунд Фиске писал с позиций из-за моря доктору Амброзу Декстеру до востребования, Провиденс, штат Род-Айленд. Если письма и нашли адресата, никаких подтверждений тому Фиске так и не получил.
В 1945 году в библиотеке U.S.О.[57]в Гонолулу Фиске прочел — где бы вы думали? — в журнале, посвященном астрофизике, отчет о недавней конференции в Принстонском университете, на которой приглашенный оратор, доктор Амброз Декстер, выступил с речью на тему «Практическое применение в военной технике».
Только в конце 1946 года Фиске вернулся в Штаты. Естественно, в течение всего следующего года внимание его поглощали в первую очередь дела домашние. Лишь в 1948 году он по чистой случайности вновь натолкнулся на имя доктора Декстера — на сей раз в списке «исследователей в области ядерной физики» в национальном еженедельнике. Фиске тотчас же написал запрос в редакцию, но ответа не получил. Очередное письмо в Провиденс тоже осталось без ответа.
В конце осени 1949 года имя Декстера снова попалось на глаза Фиске в колонке новостей, на сей раз — в связи с секретными разработками водородной бомбы.
Все догадки, и страхи, и самые буйные фантазии Фиске разом пробудились — и подтолкнули его к немедленным действиям. Именно тогда он написал некоему Огдену Первису, частному сыщику из Провиденса, и поручил ему отыскать доктора Амброза Декстера. Требовал Фиске всего-то-навсего помочь ему установить связь с Декстером и на предварительный гонорар не поскупился. Первис взялся за дело.
Частный детектив отослал Фиске в Чикаго несколько отчетов, поначалу довольно-таки обескураживающих. Особняк Декстера так и стоял заколоченным. Сам Декстер, согласно информации, полученной из правительственных источников, находился на особом задании. Из всего этого частный сыщик, по всей видимости, делал вывод, что Декстер — человек безупречной репутации и занимается секретными разработками в оборонной промышленности.
Фиске впал в панику.
Он увеличил гонорар и потребовал, чтобы Огден Первис продолжил поиски неуловимого доктора.
Настала зима 1950 года, пришел очередной отчет. Частный детектив проработал все подсказанные Фиске «зацепки» — и одна из них в итоге вывела сыщика на Тома Джонаса.
Тому Джонасу принадлежала та самая лодка, которую однажды вечером, в конце 1935 года, нанял доктор Декстер: на ней-то он и доплыл на веслах до «самого глубокого пролива Наррагансетта».
Пока Том Джонас сушил весла, Декстер выбросил за борт тускло поблескивающую асимметричную металлическую коробочку с откидной крышкой. Крышка была открыта, и внутри покоился Сияющий Трапецоэдр.
Старый рыбак говорил с детективом вполне откровенно; его слова были подробно записаны для Фиске в конфиденциальном докладе.
«Как есть бредятина», — так отреагировал на происшедшее сам Джонас. Декстер предложил ему «двадцатку за то, чтобы ночью вывести лодку в залив да зашвырнуть эту чудную вещицу за борт. Ничего в ней, дескать, страшного нет, просто старый подарок на память, от которого позарез захотелось избавиться. Да только всю дорогу он так и пялился на этот блескучий камешек, который в ларце на железных подпорках лежал, и еще бормотал что-то непонятное, на иностранном языке небось. Нет, не на французском, и не на немецком, и не на итальянском. Может, польский. Слов не помню. Сам-то он, похоже, был в подпитии. Про доктора Декстера я слова дурного не скажу, сами понимаете, доктор Декстер родом из хорошей старинной семьи, даже если и не жил в наших краях с тех самых пор, как я понимаю. Но мне подумалось, он вроде как под мухой. Иначе зачем бы ему платить мне двадцатку за дурацкий фортель?»
На этом дословная запись монолога старого рыбака не исчерпывалась, но ничего толком так и не разъясняла.
«Как я припоминаю, он был здорово рад от этой штуки избавиться. По дороге обратно велел мне держать язык за зубами, но не вижу, чего б и не рассказать, спустя столько-то лет. У меня от закона секретов нет».
По всей видимости, чтобы разговорить Джонаса, частный сыщик прибег к не вполне этичной уловке — представился сотрудником уголовной полиции.
Фиске это ничуть не смутило. Довольно было того, что наконец-то в руках у него оказалось нечто осязаемое. Он немедленно выплатил Первису очередную сумму и велел продолжать поиски Амброза Декстера. Несколько месяцев прошли в томительном ожидании.
И вот в конце весны пришли желанные известия. Доктор Декстер вернулся — и вновь въехал в свой старый дом на Бенефит-стрит. Деревянные щиты сняли; прикатили мебельные фургоны и выгрузили свое содержимое; на телефонные звонки теперь отвечал вышколенный слуга, он же открывал дверь.
Но ни для частного детектива, ни для кого другого доктора Декстера дома не было. Он, по всей видимости, поправлялся после тяжелой болезни, подхваченной на правительственной службе. Слуга взял у Первиса визитку и обещал передать то, что поручили, но сколько бы раз Первис ни возвращался, ответа так и не последовало.
Первис добросовестно вел наблюдение за особняком и окрестностями, — однако ему так и не удалось своими глазами увидеть Декстера или отыскать хоть кого-нибудь, кому довелось бы повстречать выздоравливающего доктора на улице.
Продукты регулярно доставлялись на дом; почтальон приносил почту; всю ночь в окнах дома на Бенефит-стрит горел свет.
Собственно, только эту странность в образе жизни доктора Декстера и смог отметить Первис: свет в доме не выключался все двадцать четыре часа в сутки.
Фиске тут же отправил доктору Декстеру очередное письмо, затем — еще одно. По-прежнему — ни ответа, ни какого-либо подтверждения. И, получив еще несколько бессодержательных отчетов от Первиса, Фиске наконец решился. Он поедет в Провиденс и повидается с Декстером лично — как-нибудь да расстарается, и будь что будет!
Возможно, подозрения его вовсе беспочвенны, возможно, он целиком и полностью заблуждается, предполагая, что доктор Декстер сумеет обелить имя покойного Блейка, возможно, этих двоих вообще ничего не связывает. Но пятнадцать лет подряд он, Фиске, размышлял, недоумевал и гадал — пришло время положить конец внутреннему конфликту!
Так что в конце лета Фиске телеграфировал Первису о своих намерениях и договорился встретиться с ним в гостинице по прибытии.
Вот так вышло, что Эдмунд Фиске в последний раз в своей жизни приехал в город Провиденс в тот самый день, когда проиграли «Джайентс», а братья Лэнджер недосчитались двух пантер, в тот самый день, когда таксист Уильям Херли отличался особой словоохотливостью.
Первиса в гостинице не оказалось, однако Фиске, охваченный лихорадочным нетерпением, решил действовать на свой страх и риск и в сгущающихся сумерках покатил прямиком на Бенефит-стрит.
Такси уехало. Фиске неотрывно глядел на филенчатую дверь; из верхних окон георгианского особняка струился слепящий свет. На двери поблескивала медная табличка, в ярких лучах искрилась и переливалась надпись: «АМБРОЗ ДЕКСТЕР, ДОКТОР МЕДИЦИНЫ».
Казалось бы, мелочь, но Эдмунд Фиске слегка приободрился. Доктор не скрывал от мира своего присутствия в доме — при том, что сам упорно не показывался. Наверняка яркий свет и выставленная на всеобщее обозрение табличка с именем — это добрый знак.
Фиске пожал плечами и позвонил в колокольчик.
Дверь тут же открылась. На пороге стоял тщедушный, чуть сутулый темнокожий слуга. Одно-единственное слово в его устах прозвучало вопросом:
— Да?
— Добрый вечер, мне нужен доктор Декстер.
— Доктор никого не принимает. Он болен.
— А вы не могли бы обо мне сообщить?
— Разумеется, — улыбнулся темнокожий слуга.
— Будьте добры, передайте доктору, что Эдмунд Фиске из Чикаго хотел бы ненадолго с ним увидеться в любое удобное для него время. Я ведь только ради этого приехал со Среднего Запада — путь-то неблизкий! — а дело мое не займет и нескольких минут.
— Подождите, пожалуйста.
Дверь захлопнулась. Фиске стоял в сгущающихся сумерках, перекладывая портфель из одной руки в другую.
Неожиданно дверь снова открылась. Слуга выглянул в проем.
— Мистер Фиске, вы — тот самый джентльмен, который писал письма?
— Письма? Ах да, это я. А я и не надеялся, что доктор их все-таки получил.
Слуга кивнул.
— Я не знал, кто вы. Но доктор Декстер сказал, если вы — тот самый человек, который ему писал, следует немедленно пригласить вас в дом.
Переступая порог, Фиске позволил себе с облегчением выдохнуть. Пятнадцать лет ждал он этой минуты, и вот наконец…
— Будьте добры, ступайте наверх. Доктор Декстер ждет в кабинете, в самом начале коридора.
Эдмунд Фиске поднялся по ступеням, наверху свернул в дверной проем и вошел в комнату, залитую слепящим, резким светом — яркость его казалась почти осязаемой.
С кресла у очага навстречу гостю поднялся доктор Амброз Декстер собственной персоной.
Перед Фиске стоял высокий, сухощавый, безупречно одетый джентльмен лет, вероятно, пятидесяти, хотя на вид ему можно было дать от силы тридцать пять. Его непринужденная грация и изящество движений скрадывали одну-единственную несообразность в облике — глубокий, темный загар.
— Итак, вы — Эдмунд Фиске.
Выверенные интонации мягкого голоса безошибочно выдавали уроженца Новой Англии; тут же воспоследовало сердечное, крепкое рукопожатие. Улыбался доктор Декстер искренне и приветливо. На бронзовом лице блеснули белые зубы.
— Присаживайтесь, — пригласил хозяин.
Он указал на кресло и коротко поклонился. Между тем Фиске глядел на Декстера во все глаза: ни в его внешности, ни в манере держаться ничто не свидетельствовало о настоящей либо недавно перенесенной болезни. Доктор занял свое место у огня, Фиске пододвинул кресло поближе к нему — краем глаза подмечая книжные полки по обе стороны комнаты. Объем и форма нескольких фолиантов немедленно приковали к себе его жадный взгляд: настолько, что сразу садиться он не стал, а подошел ближе — изучить названия томов.
Впервые на своем веку Эдмунд Фиске видел перед собою легендарный «De Vermis Mysteriis», или «Тайные обряды Червя», а также «Liber Ivonis», она же — «Книга Эйбона», и почти мифический латинский текст «Некрономикона». Не спросив разрешения у хозяина, он снял с полки последний из увесистых фолиантов и пролистал пожелтевшие страницы испанского перевода 1622 года.
А потом обернулся к доктору Декстеру. От его деланого спокойствия не осталось и следа.
— Значит, это вы нашли книги в церкви, — воскликнул он. — В дальней ризнице, рядом с апсидой. Лавкрафт упоминал про них в своем рассказе; я все недоумевал, куда же они подевались.
Доктор Декстер серьезно кивнул.
— Да, я их забрал. Я подумал, эти книги не должны попасть в руки властей. Вы же знаете, что в них содержится и что может случиться, если эти сведения будут использованы во зло.
Фиске неохотно поставил тяжелый том на место и уселся в кресло напротив доктора, у самого очага. Положил портфель на колени, смущенно потеребил замок.
— Чувствуйте себя как дома, — добродушно улыбнулся доктор Декстер. — Давайте не будем ходить вокруг да около. Вы пришли выяснить, какую роль я сыграл в событиях, повлекших смерть вашего друга.
— Да, я хотел задать вам вопрос-другой.
— Пожалуйста, не стесняйтесь. — Доктор взмахнул тонкой загорелой рукой. — Я неважно себя чувствую и потому могу уделить вам лишь несколько минут, не более. Позвольте мне предвосхитить ваши расспросы и рассказать вам то немногое, что мне известно.
— Как вам будет угодно. — Фиске не сводил глаз с бронзоволицего собеседника, гадая, что же скрывается за его безупречным самообладанием.
— Я виделся с вашим другом Робертом Харрисоном Блейком только единожды, — рассказывал доктор Декстер. — Это произошло однажды вечером в конце июля тысяча девятьсот тридцать пятого года. Он пришел ко мне на прием, как пациент.
Фиске нетерпеливо подался вперед.
— Я этого не знал! — воскликнул он.
— Да тут и знать было нечего, — отвечал доктор. — Он обратился за врачебной помощью, вот и все. Жаловался на бессонницу. Я его осмотрел, прописал успокоительное и, действуя исключительно по наитию, полюбопытствовал, а не подвергался ли он за последнее время сильному перенапряжению или какой-либо травме. Тут-то он и рассказал мне о своем посещении церкви на Федерал-хилл и о том, что обнаружил внутри. Должен сознаться, у меня хватило проницательности не отмахнуться от его повести как от порождения истерической фантазии. Как представитель одного из самых старинных семейств города, я прекрасно знал легенды, связанные с сектой «Звездная мудрость» и с так называемым «Гостем-из-Тьмы».
Молодой Блейк поделился со мной своими страхами по поводу Сияющего Трапецоэдра — дав понять, что именно в нем фокусируется исконное зло. А затем поведал, что опасается, будто теперь и сам каким-то образом связан с чудовищем, угнездившимся в церкви.
Естественно, последнее его предположение я не мог не воспринять как иррациональное. Я попытался успокоить юношу, посоветовал ему уехать из Провиденса и выбросить случившееся из головы. В тот момент я действовал из лучших побуждений. А затем в августе обнародовали известие о смерти Блейка.
— И тогда вы отправились в церковь, — докончил Блейк.
— А разве вы не поступили бы так же на моем месте? — парировал доктор Декстер. — Если бы Блейк пришел к вам с таким рассказом и поведал вам о своих страхах — разве смерть его не подтолкнула бы вас к немедленным действиям? Уверяю вас, я сделал так, как посчитал лучшим. Чем спровоцировать скандал, чем подвергнуть широкую общественность ненужным страхам, чем допустить возможность существования реальной опасности, я отправился в церковь. Я забрал книги. Я забрал Сияющий Трапецоэдр прямо из-под носа властей. Я нанял лодку и выбросил треклятый талисман в залив Наррагансетт, где, надо думать, человечеству он уже повредить не в силах. Крышку я не закрыл — вы ведь знаете, что Гостя-из-Тьмы способна призвать только темнота, а теперь камень навеки выставлен на свет.
Вот и все, что я могу вам рассказать. Мне страшно жаль, что за последние годы я был поглощен работой и не нашел времени увидеться или связаться с вами раньше. Я понимаю, как вы заинтересованы в этом деле, и надеюсь, что мои комментарии помогли внести хоть какую-то ясность. Что до молодого Блейка, то, как лечащий врач, я охотно выдам вам письменное свидетельство в том, что, по моему убеждению, на момент смерти ваш друг находился в здравом уме. Я оформлю документ к завтрашнему дню и пришлю его вам в гостиницу, если вы оставите мне адрес. Договорились?
Доктор встал, давая понять, что разговор окончен. Фиске остался сидеть, теребя портфель.
— А теперь прошу меня извинить, — промолвил доктор.
— Минуточку. Мне бы еще хотелось задать вам один-два небольших вопроса.
— Разумеется. — Если доктор Декстер и был раздосадован, он ничем этого не выказал.
— Вы, случайно, не виделись с покойным Лавкрафтом до его болезни или в течение таковой?
— Нет. Он же не был моим пациентом. Я вообще с ним не встречался, хотя, конечно же, слышал и о нем, и о его произведениях.
— Что заставило вас внезапно покинуть Провиденс сразу после истории с Блейком?
— Мой интерес к физике возобладал над интересом к медицине. Не знаю, в курсе вы или нет, но в течение последнего десятилетия и далее я работал над проблемами ядерной энергии и расщепления ядра. Собственно, завтра я снова уезжаю из Провиденса — мне предстоит прочесть курс лекций перед преподавателями восточных университетов и рядом правительственных организаций.
— Мне это все невероятно интересно, доктор, — подхватил Фиске. — Кстати, а с Эйнштейном вы не встречались?
— Собственно говоря, встречался — несколько лет назад. Я работал вместе с ним над… впрочем, неважно. А теперь попрошу вас меня извинить. Возможно, в следующий раз мы сможем обсудить и это.
Теперь хозяин уже не скрывал своего раздражения. Фиске поднялся, взял портфель в одну руку, а второй выключил настольную лампу.
Декстер едва ли не бегом кинулся к ней и снова включил свет.
— Доктор, отчего вы боитесь темноты? — тихо осведомился Фиске.
— Я вовсе не бо…
Впервые за весь вечер хозяин едва не потерял самообладания.
— С чего вы взяли? — прошептал он.
— Это все Сияющий Трапецоэдр, да? — продолжал Фиске. — Утопив его в заливе, вы поступили опрометчиво. В тот момент вы не вспомнили, что, даже если вы и оставите крышку открытой, камень окажется в непроглядной темноте на дне пролива. Возможно, это Гость помешал вам вспомнить. Вы посмотрели в камень, точно так же как и Блейк, и установили ту же самую парапсихическую связь. Выбросив талисман, вы ввергли его в вечную тьму, а во тьме сила Гостя умножается и растет. Вот поэтому вы и уехали из Провиденса — вы боялись, что Гость придет и к вам, точно так же как явился к Блейку. Тем более что вы знали — тварь навсегда останется в этом мире.
Доктор Декстер шагнул к двери.
— Теперь я вынужден настоятельно попросить вас уйти, — проговорил он. — Если, по-вашему, я не выключаю света из страха, что Гость-из-Тьмы доберется и до меня, так же как некогда до Блейка, то вы глубоко ошибаетесь.
Фиске криво усмехнулся.
— Ничего подобного, — отозвался он. — Я отлично знаю, что этого вы не боитесь. Потому что уже слишком поздно. Гость-из-Тьмы, надо думать, добрался до вас давным-давно — вероятно, спустя день-другой после того, как вы ввергли Трапецоэдр во тьму пучины. Гость добрался до вас, но, в отличие от Блейка, вас не убил. Он вас использовал. Вот поэтому вы и боитесь темноты. Вы боитесь, ибо сам Гость страшится быть обнаруженным. Думается мне, в темноте вы выглядите иначе. Больше похожим на прежнее свое обличье. Ведь когда Гость-из-Тьмы явился к вам, он не убил вас, нет — он вас поглотил. Гость-из-Тьмы — это вы!
— Мистер Фиске, право слово…
— Никакого доктора Декстера нет. Его вот уже много лет как не существует. Осталась только внешняя оболочка, в которую вселилось существо древнее, чем мир; и существо это быстро и умело делает все, чтобы погубить род человеческий. Вы стали «ученым», втерлись в нужные круги, вы намекали, и подсказывали, и подталкивали глупцов к неожиданному «открытию» расщепления ядра. То-то вы, должно быть, хохотали, когда взорвалась первая атомная бомба! А теперь вы выдали им секрет водородной бомбы — и научите их большему, покажете новые способы уничтожить самих себя. Много лет понадобилось мне на то, чтобы все обдумать, отыскать подсказки, путеводные нити, ключи к так называемым «безумным мифам», о которых писал Лавкрафт. Ибо он прибегал к иносказаниям и аллегориям — однако ж писал чистую правду. Он начертал черным по белому — не раз и не два — пророчество о вашем приходе на землю. В последний миг Блейк все понял — когда назвал Гостя его истинным именем.
— А именно? — рявкнул доктор.
— Ньярлатхотеп!
Смуглое лицо исказилось гримасой смеха.
— Боюсь, вы — жертва тех же самых литературных фантазий, что и бедняга Блейк, и ваш приятель Лавкрафт. Да всем и каждому известно, что Ньярлатхотеп — это чистой воды вымысел, персонаж лавкрафтовских мифов.
— Я и сам так думал, пока не нашел разгадку в его стихотворении. Тут-то все и сошлось: Гость-из-Тьмы, ваше бегство, ваш внезапный интерес к научным исследованиям. Слова Лавкрафта внезапно приобрели новый смысл:
Из тьмы Египта Он пришел когда-то —
Пред кем феллахи повергались ниц:
Нем, сухощав, надменно-смуглолиц… —
продекламировал нараспев Фиске, не сводя глаз со смуглого лица доктора.
— Вздор! Если хотите знать, это нарушение пигментации вызвано воздействием радиации в Лос-Аламосе.[58]
Но Фиске его не слушал: он продолжал читать наизусть стихотворение Лавкрафта:
…«Зверье за ним покорно ходит следом.
И лижет руки», — рек в смятенье мир.
Исторгла гибель стылая вода,
Взнеслись забытых стран златые шпицы,
Разъялась твердь; тлетворные зарницы
Низверглись на людские города.
И вот, смяв им же созданный курьез,
Бездумный Хаос Землю в пыль разнес.
Доктор Декстер покачал головой.
— Что за несусветная чушь! Даже в вашем… э-э… расстроенном состоянии вы должны это понимать! Стихотворение нельзя воспринимать буквально! Разве дикие звери лижут мне руки? Или, может быть, что-то всплыло из морских пучин? Где землетрясения, где сполохи? Чепуха! Да у вас синдром «атомного страха» — невооруженным глазом видно! Вы, подобно столь многим обывателям, одержимы навязчивой идеей, что наши работы по расщеплению атомного ядра, чего доброго, уничтожат планету. Все ваши логические обоснования — не более чем игра воображения!
Фиске крепко прижал к себе портфель.