Часть третья Холден-Кроссинг 14 ноября 1841 г. 3 страница

 

Всю жизнь Роб Джей отдавал все силы спасению людей от заболеваний, которые приводят к физическим и умственным расстройствам. Когда же пациентом оказывался кто-то, кого он любил, его пронзала нестерпимая душевная боль. Он заботливо ухаживал за всеми, кого лечил, даже за теми, кого болезнь сделала сварливыми; за теми, кто, насколько он знал, всегда был сварлив, еще до болезни, – потому что, обращаясь к нему за помощью, так или иначе они становились теми, за кого он был в ответе. Будучи молодым врачом в Шотландии, он видел, как его мать слабеет и приближается к смерти. Это был особый, горький урок его полной беспомощности как врача! И теперь он чувствовал сильную боль оттого, что случилось с сильным, милым маленьким мальчиком, крупным для своего возраста, появившимся из его собственного семени и души.

Шаман сидел, словно окаменев, а его отец хлопал в ладоши, швырял на пол тяжелые книги, стоял перед ним и кричал:

– Ты… Слышишь… что-нибудь? Сын! – Роб указывал на свои собственные уши, но маленький мальчик только растерянно смотрел на него. Шаман совершенно оглох.

– Это пройдет? – спросила Сара у мужа.

– Возможно, – ответил Роб, но он был напуган сильнее, чем она, потому что знал больше; ему доводилось видеть трагедии, о существовании которых она только догадывалась.

– Ты заставишь болезнь уйти. – Ее вера в него была абсолютной. Когда-то он спас ее, а теперь спасет их ребенка.

Он не знал как, но пытался. Он лил Шаману в уши теплое масло, заставлял его сидеть в горячей ванне, применял компрессы. Сара молилась Иисусу. Гайгеры – Иегове. Маква-иква била в водяной барабан, обращаясь к маниту и духам. Но ни один из богов не обратил на них внимание!

 

Сначала Шаман был слишком растерян, чтобы испугаться. Но через несколько часов захныкал и расплакался. Он качал головой и хватался за уши. Сара думала, что возвратилась ужасная боль в ушах, но Роб чувствовал, что это не так, потому что ему уже доводилось видеть подобное.

– Он слышит шумы, которые мы услышать не можем. В голове.

Сара побледнела.

– У него что-то не так с головой?

– Нет-нет. – Он мог сказать ей, как называется это явление – звон в ушах или как-то еще, – но не мог объяснить, что вызывало звуки, которые слышит только Шаман.

Шаман плакал не переставая. Его отец, и мать, и Маква по очереди ложились с ним на кровать и обнимали его. Позже Роб узнает, что его сын слышал множество разных звуков – треск, звон, раскаты грома, шипение. Все эти звуки были очень громкими, и Шаману было очень страшно.

Через три дня шум в ушах исчез. Облегчение, которое испытал Шаман, было несказанным, и вернувшаяся тишина оказалась умиротворяющей, но любящие его взрослые мучились, видя отчаяние на маленьком бледном лице.

В ту ночь Роб написал Оливеру Уэнделлу Холмсу в Бостон, прося посоветовать ему, как лечить глухоту. Он также просил Холмса, в случае если с данным обстоятельством ничего поделать нельзя, отправить ему информацию о том, как воспитывать глухого сына.

 

Ни один из них не знал, как лечить Шамана. Пока Роб Джей метался в поисках медицинского решения проблемы, ответственность на себя взял Алекс. Хотя он был ошеломлен и напуган тем, что случилось с его братом, но сумел быстро приспособиться. Алекс взял Шамана за руку и не отпускал его от себя. Куда бы ни шел старший мальчик, за ним всюду следовал младший. Когда пальцы у них сводило судорогой, Алекс обходил брата с другой стороны и менял руки. Шаман быстро привык к ощущению безопасности, которую ему дарили влажные, часто грязные пальцы Старшего.

Алекс был предельно внимателен к брату. «Брат хочет добавки», – заметил он за столом во время обеда, протягивая матери пустую миску Шамана.

Сара наблюдала за своими сыновьями, видя, как они оба страдают. Шаман перестал разговаривать, а Алекс, видимо, решил разделить с братом его немоту: он почти всегда молчал, общаясь с Шаманом с помощью подчеркнуто четкой жестикуляции, а две пары детских глаз, не отрываясь, всматривались друг в друга.

Мама мучила себя воображаемыми ситуациями. Она представляла себе, как Шаман вдруг оказывается в разных, но одинаково ужасных смертельных ловушках из-за того, что не мог услышать ее отчаянные крики. Сара заставляла мальчиков играть рядом с домом. Им становилось скучно, они садились на землю и играли в глупые игры с орехами и галькой, рисовали палками картинки в пыли. Невероятно, но время от времени она слышала их смех. Шаман, будучи не в состоянии услышать собственный голос, чаще всего говорил слишком тихо, так что им приходилось просить его повторить то, что он бормотал, но он не понимал их. Со временем он стал хрюкать вместо того, чтобы говорить. Когда Алекс сердился, он забывал о реальном положении вещей. «Что? – кричал он. – Что, Шаман?» Но затем вспоминал о глухоте брата и снова прибегал к помощи жестов. У него появилась дурная привычка: стараясь подчеркнуть то, что он показывал жестами, он тоже, как и младший брат, начал похрюкивать. Сару просто выводил из себя этот звук, похожий одновременно на рычание и сопение: он делал ее сыновей похожими на животных.

У нее тоже появилась плохая привычка: она стала слишком часто проверять слух сыновей, подходя к ним со спины и хлопая в ладоши, или щелкая пальцами, или называя их по имени. Когда они находились в доме и она топала ногой, дрожь в полу заставляла Шамана повернуть голову. Но в остальных случаях реакцией на ее вмешательство служил только угрюмый взгляд Алекса.

Главное место в жизни Роба занимала медицина. С ней не могла сравниться даже его любовь к жене. Так сложилось – Сара понимала и принимала это. Для нее же именно обожаемый муж являлся самым важным на свете, точно так же, как врачебное дело для Роба. Она никогда не чувствовала к Александру Бледшо или к любому другому мужчине то, что чувствовала к Робу Джею Коулу. Даже ее материнские чувства проигрывали этой большой любви. Сара старалась выезжать с Робом Джеем при каждой возможности вместо того, чтобы заботиться о детях. Теперь, когда один из ее сыновей заболел, она снова обратила всю силу своей любви к мальчикам, но было уже слишком поздно. Алекс ни за что не отдал бы ни единой части брата, а Шаман крепко привязался к Маква-икве.

Маква была счастлива отдать ему всю нерастраченную любовь; она надолго уводила Шамана в гедоносо-те и наблюдала за каждым его движением. Однажды Сара увидела, как женщина торопливо подбежала к дереву, на которое мальчик помочился, выкопала немного влажной земли у ствола и унесла ее в небольшой чашке, словно священную реликвию. Сара подумала, что индианка – суккуб, что она присвоила себе ту часть ее мужа, которую он сам в себе ценил больше всего, а теперь пытается забрать ее ребенка. Она знала, что Маква плетет чары, когда поет, и выполняет дикарские ритуалы, от одной мысли о которых у нее мурашки ползли по коже. Возражать она не осмеливалась – ей отчаянно хотелось, чтобы кто-то или что-то помогло ее ребенку. Но проходил день за днем, а языческие глупости не приносили облегчения ее сыну. Она не могла противиться радости от доказательств своей правоты, подтверждения истинности одной-единственной веры.

Ночью Сара лежала с открытыми глазами, мучимая мыслями о глухонемых, встречавшихся ей в жизни, вспоминая, в частности, слабоумную и неопрятную женщину, за которой она вместе с подружками шла по улицам их деревни в Виргинии, насмехаясь над бедолагой из-за ее тучности и глухоты. Бесси, вот как ее звали, Бесси Тернер. Они бросали в нее палки и мелкие камешки и радовались, видя, что Бесси реагирует на физические оскорбления, хотя до того не обращала ни малейшего внимания на оскорбления, которые они ей кричали. И Сара спрашивала себя, не будут ли жестокие дети преследовать Шамана.

 

Постепенно она осознала, что Роб – даже Роб! – не знает, как помочь Шаману. Он уезжал каждое утро и посещал больных, полностью отдавался лечению болезней других людей. Конечно же, он вовсе не бросал свою собственную семью. Вот только ей так иногда казалось, потому что она оставалась со своими сыновьями день за днем, становилась свидетелем их борьбы.

Гайгеры, пытаясь как-то поддержать, несколько раз приглашали их принять участие в музыкальных вечерах. Еще недавно две семьи так часто их устраивали, а теперь Роб Джей постоянно отказывался. Ему больше не хотелось играть на виоле да гамба. Сара догадывалась, что он не мог заставить себя наслаждаться музыкой, которую Шаман не услышит.

И Сара посвятила себя работе на ферме. Олден Кимбел дважды перекопал для нее новый участок, и она принялась за осуществление одного из своих честолюбивых планов – вырастить собственный огород. Она часами бродила вдоль берега реки в поисках желтого красоднева, чтобы перенести его на клумбу перед домом. Помогала Олдену и Луне загонять сбившихся в кучу блеющих овец на плот, который затем выводили на середину реки и сталкивали с него овец в воду. Овцы вынуждены были плыть к берегу, вымывая шерсть перед стрижкой. После кастрации родившихся весной ягнят она вытребовала у Олдена ведра с «устрицами прерий» – его любимым деликатесом. Работник подозрительно покосился на нее. Сара содрала с них волосатую шкурку, задумавшись на секунду, неужели гонады человека под морщинистой кожей точно такие же. Затем она разрезала пополам нежные шарики и обжарила их в свином жире, вместе с диким луком и нарезанными ломтиками дождевиками. Олден, получив свою порцию, значительно повеселел; съел с большим аппетитом и объявил Сару первоклассной хозяйкой.

Женщина могла бы быть совершенно довольной, если бы не одна мелочь…

Однажды Роб Джей пришел домой и сообщил ей, что рассказал Тобиасу Барру о Шамане.

– В Джексонвилле недавно открыли школу для глухих, но Барр мало что о ней знает. Я мог бы съездить туда и посмотреть, как там и что. Но… Шаман еще такой маленький.

– До Джексонвилля сто пятьдесят миль. Мы почти не будем его видеть.

Он сказал ей, что врач из Рок-Айленда признался, что понятия не имеет, как лечить детскую глухоту. Несколько лет назад он ничем не смог помочь восьмилетней девочке и ее шестилетнему брату. В конечном итоге детей, как лиц, находящихся под опекой государства, отправили в приют в Спрингфилде.

– Роб Джей, – начала она. В открытое окно доносилось гортанное хрюканье ее сыновей – звук, который сводил ее с ума. Перед ее мысленным взором неожиданно встал образ пустых глаз Бесси Тернер. – Отправить глухого ребенка в закрытое заведение, где держат умалишенных… это безнравственно.

Мысль о безнравственности охладила ее пыл.

– Как ты считаешь, – прошептала Сара, – возможно, Шаман понес наказание за мои грехи?

Он обнял жену, и она, ощутив его силу, сразу же успокоилась.

– Нет, – решительно ответил он и долго не выпускал ее из объятий. – Ох, Сара… Даже не думай об этом. Никогда. – Но он так и не сказал ей, что они могут предпринять.

 

Однажды утром мальчики Коулов, Маленькая Собачка и Женщина-Птица сидели перед гедоносо-те, снимая с ивовых прутьев кору, которую Маква кипятила для настоя. На берег реки из леса выехал странный индеец на костлявой лошади. Он походил на призрак сиу: уже немолодой, такой же тощий, жалкий и оборванный, как его лошадь. Одет он был в брюки в обтяжку, из которых торчали босые грязные ноги, и набедренную повязку из оленьей кожи. Тело индейца прикрывал изодранный кусок бизоньей кожи, закрепленный с помощью бечевки, завязанной узлом на поясе. За длинными седеющими волосами он тоже особо не ухаживал: сзади они были завязаны в короткую косичку, а по бокам – в две более длинные, и обернуты полосами кожи выдры.

Еще несколько лет назад любой саук поздоровался бы с сиу оружием, но теперь каждый из них знал, что они окружены общими врагами, и когда всадник приветствовал ее на языке знаков, которым пользовались племена, населявшие Великие равнины, чьи языки сильно отличаются, она ответила на приветствие аналогичным образом.

Она догадалась, что он ехал через Висконсин, по краю леса вдоль Масесибови. Все так же знаками он сообщил ей, что пришел с миром и что следует за садящимся солнцем к Семи Народам. И попросил дать ему еды.

Четыре ребенка пришли в восторг. Хихикая, они принялись своими маленькими ручками копировать те знаки, которыми путник обозначил еду.

Он был сиу, и потому она не могла ничего дать ему «за так». Он заплатил плетеной веревкой за тарелку тушеного беличьего мяса, большой кусок кукурузной лепешки и мешочек сушеных бобов в дорогу. Тушеное мясо было холодным, но он слез с лошади и съел его с жадностью.

Он заметил водяной барабан и спросил, не подчиняются ли ей духи. Получив утвердительный ответ, незнакомец почувствовал себя не в своей тарелке. Они не стали дарить друг другу власть над собой, открыв свои имена. Когда он поел, она попросила его не охотиться на овец, чтобы белые не убили его, и он вскочил на свою тощую лошадь и поехал дальше.

Дети продолжали играть в новую игру, показывая друг другу знаки, которые совершенно ничего не означали; вот только Алекс очень точно копировал знак еда. Она оторвала кусок от лепешки и дала ему, а затем показала остальным, как правильно показывать знак, и награждала их кусочками лепешки, когда у них получалось это сделать. Детей сауков следовало учить межплеменному языку, и Маква показала им знак ивы; белых братьев она тоже учила, просто из вежливости. Она заметила, что Шаман, похоже, учит знаки очень легко. В голову ей пришла неожиданная, но интересная мысль, и она стала уделять ему больше внимания, чем остальным.

Помимо знаков еда и ива она научила их показывать девочку, мальчика, мыться и одеваться. Для первого дня, подумала Маква-иква, этого вполне достаточно, но она стала поощрять их снова и снова повторять эти знаки, играть в новую игру, пока дети не стали пользоваться знаками идеально.

Днем, когда Роб Джей вернулся домой, она привела к нему детей и продемонстрировала, чему они научились.

Роб Джей задумчиво наблюдал за своим глухим сыном. Он видел, что Маква вся светится радостью от успехов детей, и похвалил их всех и поблагодарил Макву, которая пообещала и дальше учить их знакам.

– Какая от этого конкретная польза? – горько спросила его Сара, когда они остались одни. – Зачем нужно, чтобы наш сын мог разговаривать с помощью пальцев, если понимать его будет только жалкая горстка индейцев?

– Для глухих придумали такой же язык, – задумчиво ответил Роб Джей. – По-моему, изобрели его французы. Когда я учился на врача, я сам видел, как двое глухих свободно разговаривали друг с другом, используя руки вместо голосов. Если я выпишу книгу, где описаны эти знаки, и мы их выучим, то сможем разговаривать с Шаманом, а он сможет говорить с нами.

Хоть и с неохотой, но она согласилась, что попробовать стоит. А пока, решил Роб Джей, пусть мальчик учит систему индейских знаков – вреда от этого точно не будет.

 

* * *

 

От Оливера Уэнделла Холмса пришло длинное письмо. Как всегда, он с большой тщательностью исследовал литературу в библиотеке Гарвардской Медицинской школы и расспросил многих коллег-врачей, предоставляя им подробности по делу Шамана, которые ему передал Роб Джей.

В результате он выяснил, что надежда на выздоровление ребенка очень мала. «Иногда, – писал он, – слух возвращается к пациенту, который полностью оглох в результате болезни, такой как корь, скарлатина или менингит. Но часто общее заражение организма повреждает ткани и оставляет на них рубцы, прерывая очень тонкие процессы, которые не поддаются восстановлению никаким лечением.

Вы пишете, что визуально исследовали оба внешних слуховых канала, используя отражатель, и меня впечатлила изобретательность, с которой Вы направили луч света свечи в уши пациента с помощью ручного зеркала. Почти наверняка повреждение произошло на более глубоком уровне, чем тот, который Вы были в состоянии исследовать. Поскольку и мне, и Вам доводилось проводить вскрытия, нет необходимости напоминать Вам о тонкости и сложности устройства среднего и внутреннего уха. Мы никогда не узнаем определенно, в чем состоит проблема молодого Роберта: в барабанных перепонках, слуховых косточках, молоточках, наковальнях, стремени или же улитке. Единственное, в чем действительно можно быть уверенным, мой дорогой друг, это в том, что, если к тому времени, как Вы будете читать мое письмо, к Вашему сыну не вернется слух, то, вероятно, он останется глухим на всю жизнь.

Таким образом, вам стоит задуматься в первую очередь над тем, как его воспитывать».

Холмс проконсультировался с доктором Сэмюелем Г. Хаувом из Бостона, который в свое время работал с двумя глухими, немыми и слепыми учениками, обучая их общению с другими людьми путем использования ручной азбуки. За три года до того доктор Хаув совершил поездку по Европе и видел глухих детей, которых научили говорить четко и понятно.

«Но в Америке нет такой школы, где глухих детей учили бы говорить, – продолжал Холмс, – вместо того, чтобы тренировать учеников пользоваться языком жестов. Если Вашего сына научат языку жестов, то он сможет общаться исключительно с другими глухими. Если же он научится говорить и, глядя на губы собеседника, читать по ним, то у него не будет никакой необходимости отказываться от жизни среди обычных людей.

Таким образом, доктор Хаув рекомендует Вам оставить сына дома и самому его учить, и я полностью разделяю его точку зрения».

Консультанты также сообщили следующее: если у Шамана не будет возможности разговаривать, то постепенно органы речи у него атрофируются и он онемеет. Но Холмс предупредил: если они хотят, чтобы Шаман разговаривал, все члены семьи должны прекратить использовать язык жестов в присутствии юного Роберта, а также отказаться принимать такие жесты от него.

 

Связывание

 

Сначала Маква-иква не поняла, почему Коусо вабескиу хочет, чтобы она прекратила учить детей языку жестов. Но Роб Джей объяснил ей, что язык жестов сослужит Шаману плохую службу. Мальчик уже выучил девятнадцать знаков. Он умел жестами показать, что голоден, мог попросить воды, пожаловаться на холод, высокую температуру, болезнь, здоровье, высказать благодарность или неудовольствие, мог поздороваться и попрощаться, описать размер, высказаться по поводу мудрости или глупости. Для других детей индейский язык жестов был новой игрой. Для Шамана, выключенного из общения и совершенно сбитого с толку, язык жестов стал возможностью возобновить контакт с миром. Его пальцы продолжали говорить.

Роб Джей запретил другим участвовать в этой игре, но они были просто детьми, и, если Шаман показывал им знак, иногда желание ответить оказывалось непреодолимым.

После того как Роб Джей стал свидетелем нескольких случаев обмена жестами, он развернул полоску мягкой ткани, которую Сара скатала для повязок, связал запястья Шамана, а затем привязал его руки к ремню.

Шаман кричал и плакал.

– Ты обращаешься с нашим сыном… как с животным, – прошептала Сара.

– Возможно, уже слишком поздно. Возможно, это его единственный шанс. – Роб сжал ладони жены и попытался успокоить ее. Но, сколько бы она его ни умоляла, он твердо стоял на своем, и руки его сына оставались связанными, словно у маленького заключенного.

 

Алекс помнил, что он чувствовал, когда все тело у него ужасно чесалось из-за кори и Роб Джей связал ему руки, чтобы он не мог расчесывать болячки. Он забыл, как истекал кровью, и помнил только кошмарный зуд и ужас оттого, что его связали. При первой же возможности он стащил из сарая серп и разрезал путы брата.

Роб Джей велел ему сидеть дома. Алекс не послушался. Он взял на кухне нож, вышел и снова освободил Шамана, а затем взял брата за руку и повел прочь.

Их отсутствие заметили только к полудню, и все, кто тогда был на ферме, бросили работу и приняли участие в поисках – в лесу, в поле, на пастбище в прерии, на берегу реки; люди звали мальчиков по имени, прекрасно понимая, что услышать их сможет только один из пропавших. Никто не заговаривал о реке, ведь той весной, когда вода поднялась, на каноэ перевернулись и утонули два француза из Нову. Вспомнили этот случай, и теперь угроза, которую представляла собой река, не шла у всех из головы.

Наступил вечер, а попытки отыскать мальчиков так и не дали результатов. Уже смеркалось, когда к ферме Коулов подъехал Джей Гайгер – в седле перед ним сидел Шаман, а сзади – Алекс. Гайгер сказал Робу Джею, что нашел беглецов посреди своего поля: они сидели на земле между рядами кукурузы, держась за руки, и были настолько утомлены, что даже не могли плакать.

– Если бы я не пошел на поле посмотреть, нет ли сорняков, они бы до сих пор там сидели, – сказал Джей.

Роб Джей подождал, пока заплаканных мальчишек умыли и накормили. Затем он предложил Алексу прогуляться вдоль реки. Поток плескался и пел на камнях у берега – вода была темнее воздуха и отражала приближающуюся ночь. Ласточки взмывали ввысь и прижимались к земле, иногда буквально касаясь поверхности. Высоко в небе воздух рассекал журавль – целеустремленный, как пакетбот.

– Знаешь, почему я привел тебя сюда?

– Чтобы выпороть.

– Я ведь тебя ни разу еще не порол, верно? И начинать не собираюсь. Нет, я хочу посоветоваться с тобой.

В глазах мальчика читалась тревога: он не знал, что лучше – «посоветовать» отцу или быть выпоротым.

– А это как?

– Ты знаешь, что такое «обменяться»?

Алекс кивнул.

– Конечно. Я много раз обменивался.

– Ну, так вот: я хочу обменяться с тобой мыслями. О твоем брате. Шаману повезло, что у него есть такой старший брат, как ты, что у него есть тот, кто о нем заботится. Мы с твоей мамой… мы гордимся тобой. Мы хотим сказать тебе спасибо.

– Вы плохо с ним обращаетесь, папа. Связываете ему руки, и все такое.

– Алекс, если ты и дальше будешь обмениваться с ним знаками, у него не будет необходимости разговаривать. Довольно скоро он просто забудет, как это делается, и ты никогда не услышишь его голос. Больше никогда. Ты мне веришь?

Глаза мальчика округлились от тяжкого бремени. Он кивнул.

– Я хочу, чтобы ты не развязывал ему руки. Я прошу тебя больше никогда не общаться с ним на языке жестов. Когда будешь говорить с ним, сначала показывай на свой рот, чтобы он смотрел на твои губы. Потом начинай говорить, медленно и отчетливо. Повтори то, что говоришь ему: тогда он начнет читать у тебя по губам. – Роб Джей посмотрел на Старшего. – Ты меня понял, сын? Ты поможешь нам научить его говорить?

Алекс кивнул. Роб Джей прижал его к себе и обнял. От него плохо пахло, как от десятилетнего мальчика, который весь день просидел на унавоженном поле, потея и плача. Как только они вернутся домой, Роб Джей приготовит ему ванну.

– Я люблю тебя, Алекс.

– И я тебя, папа, – прошептал тот.

 

Все получили такое же задание.

Привлекать внимание Шамана. Указывать на свои губы. Говорить с ним медленно и отчетливо. Говорить, обращаясь к его глазам, а не к ушам.

Утром, как только они вставали, Роб Джей связывал сыну руки. За едой Алекс развязывал Шамана, чтобы тот мог поесть. Затем он снова связывал брату руки. Алекс следил за тем, чтобы никто из остальных детей не общался на языке жестов.

Но в глазах Шамана все чаще отражалась опустошенность, а лицо становилось напряженным, будто каменным, закрывая его чувства от окружающих. Он ничего не понимал. И вообще ничего не говорил.

 

Если бы Роб Джей услышал о другом человеке, который постоянно связывает руки собственному сыну, он сделал бы все от него зависящее, чтобы спасти ребенка. У него самого не было никакой предрасположенности к жестокости, и кроме того, он видел, как страдания Шамана влияют на других членов его семьи и домочадцев. Потому он хватался за любую возможность взять чемоданчик и отправиться по вызову к больному.

Мир за пределами его фермы продолжал существовать и развиваться, никак не откликаясь на семейные неурядицы Коулов. В то лето в Холден-Кроссинге три других семьи стали строить новые деревянные каркасные дома вместо глиняных хижин. С энтузиазмом заговорили о том, чтобы построить школу и нанять учителя, и Роб Джей с Джейсоном Гайгером всячески поддерживали эту идею. Все учили своих детей дома, а в случае нечастых чрезвычайных ситуаций сменяли друг друга; но все согласились, что детям будет лучше ходить в настоящую школу.

Когда Роб Джей заглянул в аптеку, Джей чуть не лопался от желания сообщить ему какую-то новость. Наконец, он не смог дольше сдерживаться и сообщил, что они с Лилиан заказали доставку сюда фортепиано Бэбкока. Его упаковали в ящик в Колумбусе и транспортировали больше чем тысячу миль на плоту и судах.

– Вниз по реке Сайото до Огайо, потом вниз по Огайо до Миссисипи и вверх по чертовой Миссисипи до причала Великой Южной Транспортной Компании в Рок-Айленде, где оно теперь ждет появления моей повозки с волами! – на одном дыхании выпалил Гайгер.

 

Олден Кимбел просил Роба вылечить его знакомого, который жил в заброшенном мормонском городе Нову.

Олден поехал вместе с ним, чтобы показать дорогу. Они заплатили за то, чтобы их вместе с лошадьми доставили туда на плоскодонной лодке, вниз по реке – так было проще всего. Нову оказался зловещим, практически пустынным городом, с решеткой широких улиц, вытянутых вдоль красивой излучины реки; дома здесь стояли большие, солидные, а в центре находились каменные развалины большого храма, который выглядел так, словно его возводил царь Соломон. Олден рассказал Робу, что в городе оставалась лишь жалкая горстка мормонов – старики и мятежники, отказавшиеся подчиниться руководству, когда Святые Последних Дней переехали в Юту. Это место притягивало независимых мыслителей; один угол города сдали в аренду маленькой колонии французов, которые жили коммуной и называли себя «икарийцами». Когда путники пересекали французский квартал, в неестественно прямой посадке Олдена в седле читалось презрение. Наконец они оказались перед обшарпанным зданием из красного кирпича, расположенным в уютном переулке.

Неулыбчивая женщина средних лет открыла им дверь и кивком поздоровалась. Робу Джею она тоже кивнула, когда Олден представил ее как миссис Бидамон. В гостиной сидело и стояло с десяток человек, но миссис Бидамон провела Роба вверх по лестнице, где в постели лежал больной – юноша лет шестнадцати от роду.

Роб диагностировал корь в легкой форме. Он дал матери больного молотые семена горчицы, пояснив, как растворять их в воде для купания, и мешочек высушенных цветков бузины, которые нужно заваривать как чай.

– Я не думаю, что снова понадоблюсь вам, – сказал он. – Но я хочу, чтобы вы сразу же послали за мной, если болезнь вызовет у него инфекцию уха.

Миссис Бидамон провела его вниз. Она успокоила взволнованных людей в гостиной, сообщив, что серьезной опасности нет. Когда Роб Джей пошел к двери, они стали протягивать ему подарки: кувшин меда, три банки консервов, бутылку вина. Каждый пролепетал слова благодарности. Выйдя на улицу, он встал как вкопанный, обеими руками прижимая к себе дары и в замешательстве таращась на Олдена.

– Они благодарны вам за то, что вы осмотрели мальчика, – объяснил Олден. – Миссис Бидамон была вдовой Джозефа Смита – Пророка Святых Последних Дней – человека, который основал их религию. Мальчик – его сын, и его тоже зовут Джозеф Смит. Они считают, что юноша пророк.

Когда они отъехали, Олден оглянулся на город Нову и вздохнул.

– Они выбрали прекрасное место для города. Жить здесь было хорошо. Но все пошло коту под хвост, потому что Джозеф Смит не смог удержать своего дятла в штанах. Он завел себе много женщин… Звал их «духовными женами». Ничего духовного в них не было, ему просто нравилось их долбить.

Роб Джей знал, что Святых выгнали из Огайо, Миссури и, наконец, из Иллинойса, потому что слухи об их многоженстве возмутили местное население. Он никогда не лез к Олдену с вопросами о его прежней жизни, но теперь не смог удержаться.

– А у тебя тоже было несколько жен одновременно?

– Да, три. Когда я порвал с Церковью, их отдали другим Святым, вместе с малышней.

Роб не осмелился спрашивать, сколько детей было у Олдена. Но черт дернул его за язык и заставил задать еще один вопрос:

– Три жены… Тебе это нравилось?

Олден подумал и сплюнул на землю.

– Разнообразие – штука хорошая, врать не стану. Но без них совсем не плохо! Главное – тихо, – ответил он.

 

В ту неделю Робу после юного пророка довелось лечить старого конгрессмена. Доктора Коула вызвали в Рок-Айленд, чтобы осмотреть члена Палаты представителей, Сэмюэля Т. Синглтона, у которого случился припадок, когда он возвращался в Иллинойс из Вашингтона.

Когда Роб подошел к дому Синглтона, оттуда как раз выходил Томас Беккерман. Беккерман сказал ему, что Тобиас Барр тоже осматривал конгрессмена Синглтона. «Похоже, он хочет услышать как можно больше разных мнений на свой счет, не так ли?» – кисло заметил Беккерман.

Такое поведение указывало на степень страха «Самуила» Синглтона, и когда Роб Джей осмотрел конгрессмена, то понял, что страх этот был обоснован. Синглтону уже исполнилось семьдесят девять лет; он был человеком невысоким, почти полностью лысым, с дряблой плотью и огромным, могучим животом. Роб Джей слушал, как сердце старика хрипит, и булькает, и фыркает, изо всех сил стараясь биться.

Он сжал руки старика и заглянул в глаза Черного Рыцаря.

Помощник Синглтона, человек по имени Стивен Хьюм, и его секретарь, Билли Роджерс, сидели в ногах кровати.