Часть четвертая Глухой мальчик 12 октября 1851 г. 9 страница

– А вот это вообще выбрось из головы. Я не думаю, что тебя примут в хороший университет. Сейчас повсюду открывают никуда не годные медицинские школы, и вот туда-то тебя примут с распростертыми объятиями. Потому что они принимают любого, у кого есть деньги. Но изучать медицину в одном из таких заведений было бы печальной ошибкой.

– А я туда и не собираюсь. – И Шаман попросил отца дать ему список лучших медицинских школ, расположенных на разумном расстоянии от долины Миссисипи.

Как только они вернулись домой, Роб Джей пошел в кабинет и составил список, который и вручил сыну перед ужином, словно желая удалить эту проблему из памяти. Шаман залил в лампу свежее масло и просидел за маленьким столом в своей комнате далеко за полночь, составляя письма. Желая избежать неприятных неожиданностей, он прямо сообщал членам приемной комиссии, что претендент – глухой.

 

Лошадь по имени Бесс, бывшая Моника Гренвилл, перевезла Роба Джея через половину континента, но теперь она набрала вес и хорошо выглядела в наступившей беззаботной старости. Однако к бедной слепой Вики, лошади, купленной на замену Бесс, судьба оказалась не столь милостива. Однажды поздней осенью Роб Джей приехал домой и увидел, что Вики стоит на лугу и дрожит. Голова у нее повисла, тощие ноги подкашивались, и она не обращала никакого внимания на окружающую действительность, как и любой человек, для которого, уставшего и ослабевшего, наступила больная старость.

На следующее утро он направился к Гайгерам и спросил Джея, нет ли у него морфия.

– А сколько тебе нужно?

– Столько, чтобы хватило убить лошадь, – ответил Роб Джей.

Он вывел Вики на середину пастбища и скормил ей две моркови и яблоко. Затем ввел ей препарат в правую яремную вену, нежно разговаривая и поглаживая лошадь по шее, пока она громко пережевывала последнее лакомство. Почти сразу она опустилась на колени и упала на землю. Роб Джей оставался рядом с ней, пока она не отошла, затем вздохнул, велел сыновьям позаботиться о ней и уехал по вызову на дом.

Шаман и Алекс начали рыть яму прямо возле ее спины. У них на это ушло много времени, потому что яму следовало сделать глубокой и широкой. Когда все было готово, они постояли и посмотрели на лошадь.

– У нее резцы под странным углом торчат, – заметил Шаман.

– Для ее лет это нормально, у лошадей так возраст определяют – по зубам, – пояснил Алекс.

– Я помню время, когда зубы у нее были такими же прямыми, как у меня или тебя… Она была хорошей старой девочкой.

– Она много пукала, – сказал Алекс, и они оба улыбнулись. Однако, столкнув тело в яму, они принялись быстро забрасывать его землей, не в силах посмотреть на лошадь. Они вспотели, несмотря на прохладный день. Алекс отвел Шамана в амбар и показал ему мешковину, под которой Олден прятал виски, и сделал большой глоток из кувшина; Шаман же отпил немного.

– Пора мне убираться отсюда, – неожиданно заявил Алекс.

– А я думал, тебе нравится работать на ферме.

– Не могу ужиться с папой.

Шаман помолчал.

– Он заботится о нас, Алекс.

– Я не сомневаюсь. Он добр ко мне. Но… У меня есть вопросы о том отце, чья кровь течет в моих жилах. Никто не отвечает на них, и я выхожу из дома и снова вляпываюсь в неприятности, потому что начинаю себя чувствовать самым настоящим ублюдком.

Его слова причинили Шаману боль.

– У тебя есть мама и папа. И брат, – резко заявил он. – Этого должно быть достаточно для любого, кроме полного идиота.

– Старина Шаман, ты всегда такой правильный! – Он раздвинул губы в улыбке. – А знаешь что? Давай-ка мы с тобой просто… уйдем. В Калифорнию. Осталось же там хоть немного золота. Мы сможем хорошенько повеселиться, разбогатеть, вернуться сюда и выкупить у Ника Холдена этот чертов городишко.

Перспектива отправиться путешествовать вместе с Алексом была заманчивой, и предложение было сделано почти серьезно.

– У меня немного другие планы, Старший. И, кроме того, ты ведь бежишь, чтобы все поняли, что кроме тебя здесь некому сгребать овечий навоз, разве нет?

Алекс ударил его наотмашь и сбил с ног. Гикая и кряхтя, они стали бороться, стараясь одержать верх над противником. Позабытый кувшин Олдена отлетел в сторону, и содержимое, булькая, вылилось на землю, пока они катались туда-сюда по покрытому сеном полу амбара. Алекс был сильным и к тому же укрепил мышцы постоянной тяжелой работой, но Шаман был крупнее и сильнее, и скоро он зажал голову брата в замок. Через какое-то время ему показалось, что Алекс пытается что-то сказать, и он левой рукой сжал Алексу шею, а правой потянул на себя голову брата, чтобы заглянуть ему в лицо.

– Сдавайся, и я отпущу тебя, – прохрипел Алекс, и Шаман свалился в сено спиной вперед, не в силах сдержать смех.

Алекс подполз к упавшему кувшину и мрачно посмотрел на него.

– Олден с ума сойдет.

– Скажи ему, что это я выпил.

– He-а. Кто в это поверит? – хмыкнул Алекс, поднес кувшин к губам и спас последние капли виски.

 

В ту осень часто шли дожди, которые не прекратились, даже когда пришла пора падать снегу. Потоки воды висели плотным серебряным покрывалом, хотя время от времени между ливнями случались и несколько дней просветления. Реки превратились в великанов, в них ревел быстрый поток, но из берегов не выходили. На пастбище высокий холм над могилой Вики превратился в грязь, которая стала потихоньку сползать, и вскоре определить местонахождение могилы оказалось уже невозможно.

Роб Джей купил Саре костлявого серого мерина. Они назвали его Боссом, хотя, когда Сара садилась в седло, командовала именно она.

Роб Джей сказал, что будет присматривать подходящую лошадь для Алекса. Алекс был ему весьма благодарен, прежде всего потому, что экономия явно не относилась к его сильным качествам, и кроме того, все деньги, которые ему удавалось отложить, были предназначены для покупки охотничьего ружья, заряжающегося с казенной части.

«У меня такое впечатление, что я всю жизнь ищу лошадь», – заметил Роб Джей, но почему-то не заговаривал о лошади для Шамана.

Почта прибывала в Холден-Кроссинг из Рок-Айленда каждый вторник и пятницу. Ближе к Рождеству Шаман начал с нетерпением поджидать каждую доставку почты, но первые письма пришли только на третьей неделе февраля. В тот вторник он получил два коротких, почти отрывистых отказа: один от Медицинского колледжа в Висконсине, а второй – от медицинского факультета Университета Луизианы. В пятницу еще в одном письме ему сообщили, что его подготовка и происхождение, судя по всему, превосходны, но «Медицинский колледж имени Б. Раша, Чикаго, не предоставляет особых условий для людей, не обладающих слухом».

Условия? Они что, думали, что его нужно держать в клетке?

Его отец знал, что письма пришли, и по сдержанной манере поведения Шамана он понял, что ему везде отказали. Шаман непременно возмутился бы, если бы Роб Джей стал вести себя с ним предусмотрительно или сочувственно, но этого не произошло. Отказы причинили ему сильную боль; в течение следующих семи недель не пришло ни единого письма, и так ему и надо.

 

Роб Джей прочитал записи, сделанные Шаманом во время вскрытия собаки, и счел их многообещающими, хоть и бесхитростными. Он решил, что его собственные записи могли бы научить Шамана составлять подобные отчеты, и Шаман изучал их всякий раз, когда у него появлялось свободное время. И он совершенно случайно натолкнулся на отчет о вскрытии тела Маква-иквы. Когда он читал документ, у него возникло странное ощущение: он понял, что, когда происходили все ужасы, описанные в отчете, он, маленький мальчик, мирно спал в лесу неподалеку.

– Ее изнасиловали! Я знал, что ее убили, но…

– Изнасиловали и содомировали. Такое ребенку не расскажешь, – коротко бросил его отец.

 

Он снова и снова перечитывал отчет, словно загипнотизированный.

Одиннадцать ранений, нанесенных холодным оружием, спускающихся неровной линией от яремной выемки через грудину и заканчивающихся примерно в двух сантиметрах от мечевидного отростка.

Треугольные раны, шириной в 0,947 и 0,952 сантиметра. Три из них проникли в сердце: 0,887 сантиметра, 0,799 сантиметра и 0,803 сантиметра.

– Почему у ран разная ширина?

– Это означает, что оружие имело заостренный конец и расширялось ближе к рукояти. Чем с большей силой нанесен удар, тем шире рана.

– Как ты считаешь, того, кто это сделал, когда-нибудь найдут?

– Нет, не думаю, – признался отец. – Их было трое, скорее всего. Долгое время по моей просьбе этого Элвуда Р. Паттерсона разыскивали по всей стране. Но он исчез, и исчез бесследно. Возможно, это было вымышленное имя. С ним был человек по фамилии Кофф. Я никогда не встречал и даже не слышал о человеке с такой фамилией. И был еще молодой человек с капиллярной гемангиомой на лице; он хромал. Раньше я весь сжимался, замечая человека с пятном на лице или страдающего хромотой. Но всегда у них были либо пятно, либо хромота. И никогда – и то и другое. Власти даже не пытались найти их, а теперь… – Он пожал плечами. – Слишком много времени прошло, слишком много лет. – Шаман почувствовал печаль в голосе отца, но понял, что большая часть гнева и страсти давно сгорели.

Однажды в апреле Шаман с отцом ехали мимо женского католического монастыря. Роб Джей повернул Труди на подъездную дорогу, и Шаман последовал за ним на Боссе.

Когда они въехали на территорию монастыря, Шаман отметил, что несколько монахинь поздоровались с его отцом, назвав его по имени, и, похоже, совершенно не удивились, увидев его здесь. Роб Джей представил сына настоятельнице Мириам Фероции. Она предложила им садиться: Робу Джею – на кожаный трон, а Шаману – на деревянный стул с прямой спинкой, под висящим на стене распятием, изображавшим деревянного Иисуса с грустными глазами. Какая-то монашка принесла им хороший кофе и горячие булочки.

– Придется мне в следующий раз опять взять с собой мальчишку, – сказал его отец, обращаясь к настоятельнице. – Обычно мне никто не приносит булочек к кофе. – Шаман понял, что Роб Джей – человек удивительных способностей и, скорее всего, он никогда не сможет до конца понять отца.

Шаман видел, как монахини время от времени ухаживают за пациентами его отца, всегда в паре. Роб Джей и монахиня кратко обсудили несколько случаев, но вскоре перешли к политическим вопросам и стало очевидно, что визит был неофициальным. Роб Джей покосился на распятие.

– В «Чикаго трибьюн» процитировали слова Ральфа Уолдо Эмерсона о том, что Джон Браун сделал свою виселицу такой же прославленной, как и крест, – сказал он.

Мириам Фероция заметила, что Браун, аболиционист-фанатик, повешенный за то, что присвоил склад оружия Соединенных Штатов на западе Виргинии, быстро превращался в мученика в глазах тех, кто выступал против рабства.

– Все же рабство – не настоящая причина ссор между регионами. Главное – экономика. Юг продает свой хлопок и сахар в Англию и Европу и покупает у них товары промышленного назначения, вместо того чтобы торговать с индустриальным Севером. Юг решил, что он совершенно не нуждается в остальной части Соединенных Штатов Америки. И что бы там мистер Линкольн ни говорил насчет рабства в своих речах, болезнь вызвана именно этой гноящейся раной.

– Я не разбираюсь в экономике, – задумчиво произнес Шаман. – Я должен был изучить ее в этом году, если бы вернулся в колледж.

Монахиня спросила его, почему же он туда не вернется, его отец ответил, что Шамана временно отстранили за то, что он провел вскрытие собаки.

– О Боже! Но она в тот момент была мертва? – уточнила настоятельница.

Когда ее заверили, что так все и было, она кивнула.

– Ja, тогда все в порядке. Я тоже никогда не изучала экономику. Но это у меня в крови. Мой отец начинал с того, что чинил телеги для сена. Теперь ему принадлежат вагоностроительный завод во Франкфурте и фабрика по производству карет в Мюнхене. – Она улыбнулась. – Фамилия моего отца – Броткнехт. Она означает «булочник», потому что в Средние века мои предки были пекарями. А вот в Бадене, где я была послушницей, был пекарь по фамилии Вагенкнехт!

– А как вас звали, прежде чем вы ушли в монастырь? – спросил Шаман. Он заметил, что она задумалась, а отец бросил на него хмурый взгляд, и понял, что сказал бестактность, но Мириам Фероция ответила на вопрос.

– Когда я жила в миру, меня звали Андреа. – Она встала со стула, подошла к полке и сняла с нее книгу. – Возможно, вы захотите взять ее, – сказала она. – Ее написал Дэвид Рикардо, английский экономист.

Шаман в ту ночь не ложился спать допоздна: он зачитался. Кое-что в книге было тяжело понять, но он увидел, что Рикардо приводит доводы в пользу свободной международной торговли, на чем настаивал и Юг.

Когда он наконец заснул, то увидел Христа на кресте. Ему приснилось, что длинный орлиный нос мученика постепенно становится короче и шире. Кожа потемнела и покраснела, волосы стали черными. У него выросла женская грудь с большими темными сосками, украшенная руническими символами. Появились стигматы. Во сне, даже не считая, Шаман понял, что ран ровно одиннадцать, и, пока он смотрел, кровь хлынула из ран, стекла по телу и закапала с ног Маквы.

 

Письма и записки

 

Весной 1860 года на овечьей ферме Коулов родилось сорок девять ягнят, и все члены семьи принимали роды и кастрировали новорожденных. «Отара растет с каждой весной, – с волнением и гордостью сказал Олден Робу Джею. – Вам придется объяснить мне, что вы собираетесь делать с такой оравой».

Выбор у Роба Джея был невелик. Забить они могли лишь нескольких. Предлагать соседям купить мясо – бессмысленно, потому что те и сами выращивали животных на убой. Везти мясо в город, на продажу – оно, конечно же, успеет протухнуть. Живых животных можно и перевозить, и продавать, но это было сложно и требовало времени, сил и денег.

– Овечья шерсть очень ценится, если сравнивать ее с мясом, – наконец заявил Роб Джей. – Думаю, лучше всего будет и дальше увеличивать поголовье и зарабатывать на продаже шерсти, как всегда поступала моя семья, еще там, в Шотландии.

– Ага. Ну, тогда возни с ними будет больше, чем раньше. Придется нанимать еще одного работника, – настороженно ответил Олден, и Шаман подумал: а говорил ли Алекс о своем желании убежать Олдену? – Дуг Пенфилд не прочь поработать на вас, но не весь день. Он мне сам сказал.

– Думаешь, он хороший человек?

– Конечно, хороший; он родом из Нью-Хэмпшира. Не совсем то же самое, что из Вермонта, но почти.

Роб Джей согласился с ним и нанял Дуга Пенфилда.

 

Той весной Шаман подружился с Люсиль Вильямс, дочерью Пола Вильямса, кузнеца. В течение нескольких лет Люсиль посещала Академию, где Шаман учил ее математике. Теперь Люсиль превратилась в молодую женщину. И хотя ее светлые волосы, которые она носила, связав в узел на затылке, были скорее пепельными, в отличие от пшеничного цвета грив шведок из его снов, у нее было милое лицо, часто расплывавшееся в улыбке. Всякий раз, встречая ее в деревне, он останавливался, чтобы поболтать о пустяках на правах старого друга и спросить о работе, делившейся на две части: в конюшнях отца и в «Магазине женского платья Роберты» ее матери, находившемся на Мэйн-стрит. Такой подход к работе гарантировал более или менее гибкий график и относительную свободу: родители всегда воспринимали ее отсутствие как должное, ведь каждый из них считал, что она в данный момент работает у другого. Поэтому, когда Люсиль спросила Шамана, может ли он принести сливочного масла к ней домой, в два часа следующего дня, его охватило приятное волнение.

Она подробно объяснила ему, что он должен привязать лошадь на Мэйн-стрит, перед магазинами, затем обойти квартал и выйти на Иллинойс-авеню, пройти напрямик по собственности Реймера за рядом высоких кустов сирени и, когда его не будет видно в окна дома, перелезть через штакетник на задний двор Вильямсов и постучать в дверь черного хода.

– Это чтобы соседи не подумали… ну, чего-то эдакого, – сказала она, опуская глаза. Он не удивился, потому что в прошлом году Алекс регулярно поставлял ей масло и так же регулярно хвастался брату, но Шаман побаивался: он ведь не был Алексом.

На следующий день сирень Реймеров порадовала его своим цветением. Перелезть через забор оказалось легко, а черный ход открылся после первого же стука в дверь. Люсиль выразила бурный восторг по поводу того, как мило смотрится кусок масла, завернутый в полотенце – его она аккуратно сложила на кухонном столе рядом с блюдом, а масло отнесла на ледник. Вернувшись, она взяла юношу за руку и отвела его в комнату рядом с кухней – судя по всему, комната служила Роберте Вильямс примерочной. В углу, привалившись к стене, стоял рулон полосатой ткани, а на длинной полке, аккуратно свернутые, лежали остатки шелка, и атласа, и тика, и хлопковой ткани. Рядом с большим диваном, набитым конским волосом, стоял портновский манекен из проволоки и ткани, и Шаман восхищенно заметил, что ягодицы у манекена сделаны из слоновой кости.

Она подставила лицо для долгого поцелуя, а затем каждый из них стал раздеваться с приличествующей случаю скоростью и аккуратностью, сбрасывая одежду в две небольшие, но очень похожие кучки, оставляя чулки в обуви. Окинув ее взглядом врача, Шаман заметил, что тело у нее непропорциональное: плечи узкие и покатые, грудь похожа на пышные блинчики, украшенные по центру лужицей сиропа и коричневатой ягодкой, а нижняя половина тяжелая – широкие бедра, толстые ноги. Когда она обернулась, чтобы набросить на диван сероватую простыню (чтобы конский волос не царапал кожу), он понял, что на этом манекене юбку для нее не сошьешь: для нее понадобится куда больший кусок материи.

Она не стала распускать волосы. «Потом столько времени уходит на то, чтобы снова уложить их», – сказала она извиняющимся тоном, и он почти официально заверил ее, что это не важно.

Когда дошло до дела, все оказалось легко. Во-первых, она очень старалась, а во-вторых, он так долго слушал хвастливые рассказы Алекса и других, что, хоть сам никогда по этой дороге не ходил, прекрасно ориентировался на местности. Еще накануне он и мечтать не смел о том, чтобы прикоснуться к ягодицам из слоновой кости у манекена, а сейчас у него в руках была теплая, живая плоть, и он слизывал сироп и пробовал на вкус ягоды. Очень быстро и с большим облегчением он сбросил бремя целомудрия и задрожал, достигнув пика наслаждения. Будучи не в состоянии слышать, что она шепчет ему на ухо, он максимально использовал все остальные чувства, и она сделала ему одолжение, принимая любое требуемое положение, давая ему возможность все хорошенько рассмотреть, пока он не смог повторить предыдущий опыт, на этот раз продержавшись несколько дольше. Он был готов продолжать и продолжать, но вскоре Люсиль посмотрела на часы и спрыгнула с дивана, заявив, что к приходу родителей ей еще нужно приготовить ужин. Одеваясь, они строили планы на будущее. Она (и этот пустой дом!) были доступны для него весь день. Увы, но днем Шаман работал. Они договорились, что она попытается приходить домой каждый вторник в два пополудни, на тот случай, если ему удастся выбраться в город. Тогда он сможет заодно забрать почту, объяснил он.

Она проявила такую же практичность: целуясь на прощание, она сообщила, что любит леденцовую карамель, точнее, ее розовую и сладкую разновидность, а не зеленоватую, со вкусом мяты. Он заверил ее, что понял разницу. Перебравшись через забор, испытывая незнакомое чувство легкости, он пошел вдоль длинного ряда цветущих кустов сирени, окунувшись в тяжелый, густой аромат, который Шаман всю свою оставшуюся жизнь будет считать очень эротичным запахом.

 

Люсиль понравилась его гладкая кожа на руках: она не знала, что причина такой мягкости состояла в том, что большую часть времени они соприкасались с роскошной овечьей шерстью. Шерсть на ферме стали срезать ближе к концу мая, и в основном этим занимались Шаман, Алекс и Олден, а Дуг Пенфилд, хоть и отчаянно старался научиться, только неловко щелкал ножницами. Тогда они поручили Дугу собирать и чистить овечью шерсть. Возвращаясь из города, он приносил им новости о внешнем мире, включая секретную информацию о том, что в качестве кандидата на президентских выборах республиканцы выдвинули Авраама Линкольна. К тому времени, когда вся овечья шерсть была скатана, перевязана и упакована в тюки, они также услышали, что демократы собрались в Балтиморе и после жарких дебатов выбрали Дугласа. Через несколько недель демократы Юга созвали Второй съезд демократической партии в том же самом городе и выдвинули вице-президента Джона К. Брекинриджа кандидатом на пост президента, призывая к защите своего права иметь рабов.

В местном масштабе демократы оказались более сплоченными и еще раз выбрали Джона Карленда, прокурора Рок-Айленда, чтобы бросить вызов Нику Холдену в борьбе за место в Конгрессе. Ник участвовал в выборах как кандидат и от Американской партии, и от республиканцев, и он наступал Линкольну на пятки, надеясь прокатиться в президентском лимузине. Линкольн охотно принял поддержку от «ничего не знающих», и только по этой причине Роб Джей объявил, что не станет за него голосовать.

Шаману сейчас было не до политики. В июле он получил ответ от Медицинского колледжа Кливленда – ему снова отказали, а к концу лета – еще один отказ, от Медицинского колледжа Огайо и университета Луисвилла. Он повторял себе, что ему нужен один-единственный положительный ответ. В первый вторник сентября Люсиль напрасно прождала его, Роб Джей привез домой почту и вручил сыну длинный коричневый конверт, обратный адрес на котором сообщал, что письмо прислали из Медицинской школы Кентукки. Прежде чем открывать конверт, Шаман отнес его к амбару. Он обрадовался, что рядом никого нет, потому что ему снова отказали, и он растянулся на сене и попытался не поддаваться панике.

У него все еще оставалось время, чтобы отправиться в Гейлсберг и зарегистрироваться в Нокс-колледже как студент третьего курса. Он почувствовал бы себя в безопасности, вернувшись в привычный круговорот событий, в котором однажды не просто выжил, но и добился успехов. Как только он получит степень бакалавра, жизнь, возможно, даже станет увлекательной, потому что он сможет отправиться на восток, чтобы постигать науки. Или даже поехать в Европу.

Если бы он не вернулся в Нокс и не сумел бы поступить на медицинский факультет, какой была бы его жизнь?

Но он даже не пошевелился, чтобы подойти к отцу и попросить разрешения вернуться в колледж. Он еще долго лежал на сене, а когда встал, то взял лопату и тачку и принялся чистить сарай – и это действие можно было рассматривать как своего рода ответ.

 

Скрыться от политики было невозможно. В ноябре отец Шамана честно признался, что на выборах проголосовал за Дугласа, но в тот год повезло Линкольну: демократы Севера и Юга раскололи партию, выдвинув по одному кандидату с каждой стороны, и Линкольн с легкостью победил их. Роб Джей не особо утешился тем, что Ника Холдена наконец сместили с должности. «По крайней мере, из Карленда получится хороший конгрессмен», – сказал он. В магазине люди обсуждали, вернется ли теперь Ник в Холден-Кроссинг, и если да, то возобновит ли свою юридическую практику.

Но этот вопрос исчерпал свою актуальность уже через несколько недель, когда Авраам Линкольн начал объявлять о предстоящих назначениях в новом правительстве. Достопочтенного конгрессмена Николаса Холдена, героя войны с индейцами и горячего сторонника мистера Линкольна, назначили Специальным уполномоченным Соединенных Штатов по делам индейцев. Ему поручили добиться подписания окончательных соглашений с западными племенами и обеспечить их подходящими резервациями в обмен на мирное поведение и отказ от всех оставшихся индейских земель и территорий. Роб Джей несколько недель был раздражительным и подавленным.

 

Лично для Шамана наступило напряженное и невеселое время. Точно таким же тяжелым и безрадостным оно оказалось и для всей нации. Но через много лет Шаман будет оглядываться на ту зиму с ностальгией, вспоминая прекрасный деревенский вид, словно вырезанный опытными и терпеливыми руками, а затем вставленный в шар из хрусталя: дом и сарай. Замерзшая река и заснеженные поля. Овцы, лошади, дойные коровы. Каждый отдельный человек. Все в безопасности, и все на своих местах.

Но хрустальный шар столкнули со стола, и он падал.

Всего лишь через несколько дней после выборов президента, который всю кампанию строил на отказе от рабства, Южные штаты начали двигаться к расколу. Сначала взбунтовалась Южная Каролина, а затем вооруженные силы Соединенных Штатов, занимавшие два форта в Чарльстонской гавани, перешли в больший из двух – форт Самтер. Их сразу же взяли в осаду. Один за другим отряды милиции в Джорджии, Алабаме, Флориде, Луизиане и Миссисипи стали забирать форты у малочисленных по причине мирного времени федеральных сил, иногда – путем кровопролития.

 

Дорогие мама и папа!

Мы с Мэлом Говардом уходим сражаться за Юг. Мы не знаем точно, в каком штате завербуемся. Мэл вроде бы хочет поехать в Теннесси, чтобы служить вместе с родственниками. Мне, в общем-то, все равно, если только я не доберусь до Виргинии, чтобы передать привет нашим родственникам.

Мистер Говард говорит, что для Юга важно собрать огромную армию, чтобы показать Линкольну, что с ними шутки плохи. Он говорит, что не будет никакой войны, что это просто семейная ссора. Так что, думаю, я вернусь задолго до начала весеннего окота.

Кстати, папа: возможно, мне дадут коня и личное оружие!

Ваш любящий сын, Александр Бледшо Коул

 

У себя в комнате Шаман нашел еще одну записку, небрежно накарябанную на обрывке упаковочной бумаги и придавленную к его подушке братом-близнецом ножа, который ему подарил отец:

 

Братишка!

Позаботься о нем для меня. Я не хотел бы потерять его. До скорой встречи.

Старший

 

Роб Джей немедленно отправился к Джулиану Говарду, который, отчаянно хорохорясь, признался, что накануне вечером, покончив с делами, отвез мальчиков на своем бакборде в Рок-Айленд. «Богом клянусь, у вас нет абсолютно никаких поводов для возмущений! Они взрослые парни, а это просто небольшое приключение».

Роб Джей спросил его, у какой пристани он их высадил. Говард заметил, что крупная фигура Роба Джея Коула возвышается прямо перед ним, почувствовал холодок и презрение в голосе нахального докторишки и буркнул в ответ, что оставил их возле грузового пирса «Три звезды».

Роб Джей сразу же отправился туда, несмотря на то что шансы вернуть беглецов были очень незначительными. Если бы температура опустилась до такого же уровня, как иногда бывало в особо студеные зимы, возможно, шанс появился бы, но река не была скована льдом и пароходы ходили регулярно. Менеджер грузовой компании изумленно уставился на Роба, когда тот спросил, не видел ли он двух молодых людей, ищущих работу на плоскодонной лодке или плоту, идущим вниз по течению.

«Мистер, вчера мы погрузили и разгрузили семьдесят два судна, только на одном пирсе, притом что сейчас не сезон, а на Миссисипи фрахтовых компаний тьма-тьмущая. И большинство кораблей нанимает молодых людей, которые сбежали из дома, так что я и внимания на них не обращаю», – любезно пояснил он.

 

Шаман подумал, что Южные штаты откалываются от остальных с таким же треском, как кукурузные зерна, подпрыгивающие на горячей сковородке. Его мать с покрасневшими от слез глазами все время молилась, а отец навещал больных без обычной ободряющей улыбки. В Рок-Айленде один из торгующих кормами магазинов перенес почти все свои запасы в заднюю комнату и сдал половину помещения в аренду армейскому вербовщику. Шаман как-то раз и сам заглянул туда: ему вдруг пришло в голову, что, раз уж все равно у него жизнь не задалась, возможно, ему стоит завербоваться в санитары, ведь силы ему не занимать. Но капрал, записывавший добровольцев, иронично поднял брови, как только узнал, что Шаман глухой, и велел ему возвращаться домой.

Он чувствовал, что сейчас, когда почти весь мир летит к чертям, у него нет никакого права переживать о неразберихе в собственной жизни. В начале января, во вторник, его отец принес домой письмо, а в ту же пятницу – еще одно.

– Это – последние, верно? – сказал он Шаману после ужина в тот же вечер. Это удивило его: оказалось, Роб Джей помнит, что рекомендовал девять колледжей, и более того – отследил все девять ответных писем.

– Да. Из Медицинского колледжа в Миссури. Отказ, – сообщил ему Шаман, и отец кивнул. Отказ его не удивил. – Но вот письмо, которое пришло во вторник, – заявил Шаман, достал письмо из кармана и развернул его. Ему писал декан Лестер Нэш Бервин, доктор медицины, из Многопрофильной медицинской школы Цинциннати. Он сообщал, что Шамана зачислят в данное учебное заведение при условии, что он успешно закончит начальный период обучения, который будет рассматриваться как испытательный срок. Школа, работающая в тесном сотрудничестве с Центральной больницей Цинциннати и Юго-Западной части Огайо, предлагала двухлетнюю программу обучения, заканчивающуюся присуждением степени доктора медицины и включавшую четыре семестра в году. Следующий семестр начинался 24 января.

Шаман должен был бы испытать радость победы, но он понимал, что отец непременно обратит внимание на слова «при условии» и «испытательный срок», и он подготовился отстаивать свою позицию. Теперь, когда Алекс уехал, он был необходим на ферме, но его переполняла решимость ухватиться за предоставленную возможность. По многим причинам, в том числе и весьма эгоистичным, он сердился на отца за то, что тот позволил Алексу улизнуть. Размышляя об этом, он рассердился на отца еще и за то, что он был так чертовски уверен в том, что Бога нет, и за то, что отец не понимал: большинство людей просто слишком слабы, чтобы быть пацифистами.

Но, когда Роб Джей оторвал взгляд от письма, Шамана поразили его глаза и губы. Понимание того, что доктор Роб Джей Коул вовсе не так уж неуязвим, пронзило его подобно стреле.

– С Алексом ничего не случится. С ним все будет хорошо! – выкрикнул Шаман, но тут же понял: это не была объективная оценка ответственного человека, мужчины. Он знал: несмотря на события, происшедшие в комнате, где стоит манекен с задом из слоновой кости, и на получение письма из Цинциннати, это было ничего не стоящее обещание доведенного до отчаяния мальчика.