Автор публикации: Ирина Каминская, преподаватель

Блокада Ленинграда: Код милосердия смертного времени

Обращая мысленный взгляд в те страшные дни, мы вновь и вновь задаём себе вопрос: чем выживали эти люди, где черпали силы, что удерживало их от падения в бездну озверен

Блокада Ленинграда: Код милосердия

Я думаю, что подлинная жизнь — это голод, все остальное мираж. В голод люди показали себя, обнажились, освободились от всяческой мишуры: одни оказались замечательные, беспримерные герои, другие — злодеи, мерзавцы, убийцы, людоеды. Середины не было. Все было настоящее. Разверзлись небеса, и в небесах был виден Бог. Его ясно видели хорошие. Совершались чудеса.

Первыми отмирали те мускулы, которые не работали или работали меньше.
Если человек начинал лежать, то уже не мог встать.
Д.С. Лихачёв

Блокада Ленинграда… Без малого 900 дней во вражеском кольце, в немилосердной удавке голода, когда желание поесть – главный мотив поступков двух с половиной миллионов людей, на глазах превращающихся в тени. Живые мертвецы бродят в поисках пропитания. Мёртвых мертвецов, подогнув им предварительно ноги и кое-как привязав, свозят на детских санках к Народному дому, где оставляют лежать зашитыми в простыни или голыми. Хоронить по-человечески непозволительная роскошь: три буханки хлеба. Разделим на 125 блокадных грамм зимой 1941-го и попытаемся представить себе цену жизни. Не получится. Нет такого опыта у нас, сытых. Нет такой меры.

Обращая мысленный взгляд в те страшные дни, мы вновь и вновь задаём себе вопрос: чем выживали эти люди, где черпали силы, что удерживало их от падения в бездну озверения? Есть разные версии и разные истории, зафиксированные в нескольких дошедших до нас блокадных дневниках. Писали люди, давно и привычно пишущие – учёные, писатели, поэты. Писали и те, кто никогда прежде не имел опыта ведения дневника. Отчего-то хотелось им, обессиленным от голода и холода, поведать о своих переживаниях другим. Отчего-то они считали, что это очень важно – знать, как остаться человеком, когда ничего человеческого вокруг уже нет, а внутри только алчущий пищи зверь:

Хлеба! Дайте мне хлеба! Я погибаю…

Давали. Запихивали негнущимися пальцами в чужие бессильные рты драгоценные свои «довески», отнимали у своей пустоты, чтобы наполнить чужую зияющую нехватку жизни. Получение конечно. Отдача не имеет границ. Цепкий взгляд блокадника жадно фиксировал малейшее проявление этой немыслимой отдачи, невероятного, за границами понимания – Милосердия.

Старенький доктор, едва поднявшийся в квартиру больного по обледеневшей лестнице, отказывается от царского вознаграждения – Хлеба. На кухне для больного варят еду –студень из столярного клея. Ужасающий запах никого не ужасает. Шкала различий приятных и дурных запахов изменилась. Всё, что можно съесть, пахнет хорошо. Доктор советует опускать ладони больного в тёплую воду. Других лекарств нет. Этому событию посвящена страница мелким почерком в дневнике сына больного. Он переживёт отца и напишет книгу воспоминаний о «смертном времени». Это будет книга о благородстве. Люди должны знать. Иначе озверение и смерть.

Мальчик 9 лет идёт в булочную. Он один из семьи ещё ходит. От того, отоварит ли мальчик хлебные карточки, зависит жизнь его мамы и сестрёнки. Мальчику везёт. Продавец выдаёт ему порцию с довеском – наградой тому, кто тащит неподъёмную ношу многочасовых очередей на морозе. Мальчик не сможет съесть довесок, не разделив его с теми, кто слабее. Его найдут только весной, в сугробе недалеко от дома. Он будет бороться до последнего.

Милосердие для сильных

Сохранить тепло, воду, кусок хряпы (верхние, не идущие в пищу капустные листы) на завтра значило ещё немного продолжить жизнь тела. Сохранить милосердие значило остаться человеком. Это и было законом выживания в блокадном Ленинграде. Милосердие – прерогатива сильных, тех, кто способен оторвать от себя и отдать более слабому не из снисхождения или пресыщения, а по истинному желанию своему обеспечить будущее вида человек.

Милосердие в структуре психического дано не многим. Но в коллективном бессознательном нашего народа это качество доминирует, формируя менталитет всех думающих по-русски. Преступить черту милосердия, значит, нарушить неписаный закон жизни ментально уретральной стаи, стать изгоем, обнулиться для будущего.

Ленинград – особый город, где культура всегда была представлена интеллигенцией особой пробы. Недаром и сейчас, в пору глобализации, слова «он(а) из Питера» имеют для русского уха особый смысл, вроде знака принадлежности к особой касте людей с развитым верхом. Этот знак и этот смысл ленинградцы-петербуржцы вынесли из блокадного ада, где остаться людьми имели шанс только самые развитые в психическом. Смерть от голода не была так страшна, как одичание, полная аннигиляция зрительной культуры, превращение в убогое трясущееся существо, готовое на всё за кусок дуранды (жмыхи: остатки семян масличных растений после выжимания из них масла).

В повседневной жизни степень развитости человека в психическом не всегда определяется чётко. Все кажутся в меру милыми и неглупыми, в меру «окультуренными». Только настоящие испытания показывают, кто есть кто, только в условиях прямой угрозы жизни обнажается скрытый в психическом бессознательном «код выживания». У каждого он свой.