Россия в гражданской войне:власть и общественные силы

В.Н. Бровкин^*

Три четверти века спустя после захвата в Петрограде власти большевиками, их революция и последовавшая за нею гражданская война все больше рассматриваются в России как национальная трагедия. Как ни странно, на протяжении 80-х годов западная историография развивалась в противоположном направлении. Потоком хлынули книги, трактующие пролетарскую сознательность рабочих и оказанную ими искреннюю поддержку большевикам¹. Их правление изображалось как пролетарское и выражающее интересы рабочих². Появлялись статьи о демократической политической культуре большевиков³. Победу их в гражданской войне объясняли общественной поддержкой, особенно со стороны рабочих, благодаря которой «не раз во время гражданской войны были остановлены и затем разгромлены опасные наступления белых армий, как только они, приблизившись, оказывались лицом к лицу с этими внутренними бастионами советской власти в промышленных городах и поселках Центрального промышленного района»⁴. Утверждалось, что рабочие и крестьяне, выбирая между красными и белыми, предпочитали поддерживать большевиков. Благодаря этой поддержке они победили в гражданской войне⁵. Какое-либо другое логичное объяснение казалось невозможным: если большевики выиграли гражданскую войну, причиной тому должна быть полученная ими поддержка народа. Мысль же о том, что возможно одержать победу в гражданской войне вопреки воле большинства населения, исследователями даже и не рассматривалась всерьез.

Ключевой идеей во всех этих трудах было отсутствие альтернативы большевистской власти. Об альтернативных силах в российском обществе появилось лишь небольшое число работ. По сей день нет исследований о движении зеленых в масштабе страны⁶. Нет ни одной полновесной книги об эсерах, ни одного западного исследования о красном терроре или борьбе большевиков против религии⁷. Ревизионистская историография делала главный упор на подтверждении законности большевистского правления. Гражданская война в России истолковывается ею как война между красными и белыми, т.е. между коммунистически управляемыми советскими республиками и монархистским, реакционным белым движением⁸. При таком подходе получается, что большевики воссоздали расшатанное и разладившееся российское общество в интересах рабочих⁹. Между тем коммунистический режим на деле не являлся республиканским, а его войска воевали не только с белыми. Упускается при этом и такой фактор, как движение зеленых, или та роль, которую играли социалистические партии на территории как красных, так и белых. Подобным же образом при традиционной дихотомии «белые — красные» выпадают из поля зрения также действия тех и других против нерусских народов.

Важно осмыслить ход гражданской войны как взаимодействие всех этих социальных групп. Перемещения линии фронта отражали изменения взаимоотношений общественных классов, политических партий и народных движений. Ход гражданской войны невозможно понять без анализа политических битв за линиями фронтов. Многие сдвиги и повороты в политическом поведении рабочих, крестьян, интеллигенции, казачества и национальностей становятся гораздо более ясными, если рассматриваются как отражение изменений в самосознании и устремлениях этих групп. Кем считали себя эти люди? Действительно ли рабочие думали о себе как о представителях правящего класса, осуществляющего диктатуру над остальным обществом? Или они считали себя угнетенными и эксплуатируемыми по воле новых хозяев? Ощущали ли себя крестьяне представителями трудового крестьянства в союзе с рабочим классом — или, прежде и более всего, жителями своей местности, с недоверием относившимися к любым пришельцам из города? Самосознание вело к политическому самоопределению, а самоопределением диктовалось участие в гражданской войне.

Хронология гражданской войны. Большинство историков принимают официальную советскую хронологию гражданской войны, согласно которой она началась в июне 1918 г. мятежом эсеров на Волге и закончилась разгромом генерала Врангеля в ноябре 1920 года. Тем самым борьба на линии фронта отождествляется с гражданской войной. Такая искаженная хронология была изобретена, чтобы затушевать значительно более важную и длительную гражданскую войну большевиков с крестьянами¹⁰. Официальная хронология не считается с тем фактом, что в ноябре 1920 г. как раз начиналась наиболее опустошительная стадия войны с крестьянскими повстанцами.

Реальную хронологию гражданской войны можно представить в виде трех крупных периодов.

1918 г. был годом распада: распадалась империя. То был период местных и областных суверенитетов и появления республик наподобие Калужской. Лишь с большой условностью можно говорить о большевистском правительстве России в 1918 г., на деле оно контролировало лишь часть территории. Однако оно заявило о своей претензии править всей страной после того, как распустило Учредительное собрание. Главными противниками большевиков
в 1918 г. были не белые или зеленые, а социалисты. Меньшевики и эсеры бросили вызов власти большевиков сначала на выборах, а затем восстанием на Волге под знаменем Учредительного собрания. Только после того, как большевики вдобавок к Учредительному собранию разогнали новоизбранные Советы, эсеры решили сопротивляться. Большевики потерпели поражение в борьбе за голоса на выборах в советы, но одержали победу в боях на Волге. Предпринятая эсерами попытка восстановить Учредительное собрание провалилась.

Фронтовая (полевая) гражданская война 1918 г. была войной эфемерных правительств, чьи претензии на власть оставались только на бумаге. В критические дни августа 1918 г., когда эсеры и чехи взяли Казань, большевики располагали Красной Армией, в которую не смогли набрать более 20 тыс. человек. Народная армия эсеров также насчитывала лишь 30 тысяч. В этот период крестьяне, разделив землю, игнорировали политическую борьбу, которую вели между собой партии и правительства. Однако учреждение большевиками комбедов вызвало первые вспышки крестьянского сопротивления. С этого момента существовала прямая зависимость между большевистскими попытками властвовать в деревне и крестьянским сопротивлением. Чем усерднее большевики старались насадить «коммунистические отношения» в деревне, тем жестче было сопротивление крестьян.

1919 г. — год белых. В 1918 г. они имели всего несколько полков, блуждавших в горах, и еще не были претендентом на общегосударственную власть. Для того, чтобы объяснить, как белая армия Деникина, насчитывавшая 10 тыс. человек, за шесть месяцев смогла занять территорию с 50 млн. жителей, следует заглянуть за линию фронта, изучить общественно-политические течения на большевистской территории. Белым удалось действовать столь успешно потому, что этому способствовало развитие крестьянских восстаний в районах, удерживаемых большевиками. Махно не хотел помогать белым, но его действия против большевиков способствовали прорыву белых. Донские казаки восстали против коммунистов) а расчистили путь наступающей армии Деникина¹¹. И в Волжско-Уральском бассейне крестьяне, восставая против большевиков, невольно содействовали продвижению войск Колчака.

Осенью 1919 г. создалась противоположная обстановка. Крестьяне, восставшие на территории, подвластной белым, прокладывали путь красным. О. Рэдки высказал предположение, что крестьяне (во всяком случае в Тамбовской губ.) дожидались поражения белых, прежде чем начать свою борьбу против большевиков¹². В таком истолковании крестьяне являлись третьей силой, предпочитавшей красных белым. Они действительно являлись третьей силой, но они вовсе не дожидались поражения белых, а точнее — на протяжении всего этого периода действовали против тех и других, в собственных интересах.

На территориях, занятых и большевиками, и белыми, крестьяне вели войну с властями не считаясь с официальной линией фронта гражданской войны. Зеленые не хотели воевать за большевиков, или за белых, или за кого-либо еще. Они во множестве убегали в леса. В этот период зеленое движение было оборонительным. Красные лучше, чем белые, умели мобилизовывать население, превосходили их как организаторы и создали лучшую военную машину. Это никоим образом не означает, что население поддерживало их.

Третий период (1920—1921 гг.) был временем зеленых. Чем меньшая угроза исходила от белых, тем с большей решимостью большевики насаждали свою власть в деревне. К концу 1920 г. «география и масштабы крестьянских выступлений расширяются. Кроме Украины и Сибири, они вспыхивают на Юго-Востоке, на Тамбовщине и в других регионах... На рубеже 1920—1921 гг. прокатились в разных частях страны грозные крестьянские восстания»¹³.

Важно то, что нашествие на деревню всякого рода комитетов объяснялось не военными усилиями большевиков в борьбе с белыми, а скорее, было присуще коммунистическому управлению уже по миновании белой опасности. Крестьянская война 1920—1921 гг. являлась поэтому прямым следствием (вне связи с войной против белых) большевистского политического курса с его трудовой и гужевой повинностью, кампанией по введению посевных комитетов и вообще всем тем, что было позднее названо военным коммунизмом.

Внешний и внутренний фронты. Хотя все конфликты и боевые действия 1917—1921 гг. в целом привычно именуются гражданской войной, фактически в то время имела место не одна, а несколько переплетающихся разновидностей войны. Можно провести различие между гражданской войной на внешнем и на внутреннем фронтах. На первом она происходила между соперничающими правительствами, которые претендовали на власть над определенной территорией, обладали войсками, государственным аппаратом и администрацией. К этой категории относится в 1918 г.— гражданская война между большевистским правительством, властвовавшим над несколькими губерниями в центре России, и областным казачьим правительством на Дону, а также эсеровским Комучем на Волге, в 1919 г. — между коммунистическим правительством и белыми правительствами на Юге, и на Востоке, и на Севере. Это была гражданская война внутри российского общества. Каждая из сторон использовала государственные учреждения и принуждение, чтобы мобилизовать крестьянские массы на борьбу в интересах чуждого им дела. Эта полевая гражданская война одного правительства против другого была войной нежеланной, навязанной сверху, о чем свидетельствует массовое дезертирство как у красных, так и у белых¹⁴.

Одновременно коммунистическое и белые правительства держали и другую линию фронта — против новых государств, территория которых прежде принадлежала Российской империи. Эту войну нельзя считать гражданской, потому что она была не войной между силами одного общества, а скорее, войной с целью возвращения утраченных имперских владений: Украины в 1918 г., Украины, Латвии, Литвы и Эстонии
в 1919 г., Польши, Азербайджана и Армении в 1920 г., Грузии в 1921 г. и Средней Азии в 1920—1922 годах. Сюда же относится борьба Деникина с силами украинской независимости в 1919 году.

Внимание историков привлекает, как правило, полевая война на внешнем фронте. Но следует оценить также значение гражданской войны на внутреннем фронте. Это была война красных и белых против населения на тех территориях, где они претендовали на власть. Война коммунистического и белых правительств против зеленых была войной именно этого вида. Такая война вовлекала в себя больше людей и вызывала больше жертв, чем сравнительно недолгие военные кампании между красными и белыми в 1919 году¹⁵; она велась во всех уголках страны, в каждой губернии и каждом уезде.

Со стороны правительств целью ее было повсеместное утверждение своей власти, а со стороны крестьян — партизанская война против участия в полевой гражданской войне. Это была также война против отбирания у крестьян зерна на территории красных и против возврата помещичьего землевладения на территории белых. Здесь землевладельческое самосознание крестьян перевешивало любые другие симпатии и восстанавливало их против любого, кто вторгался в деревню, будь то красные или белые. По словам одного из историков, гражданская война в России шла за землю и власть¹⁶. С этой точки зрения крестьяне сражались против отношений собственности и устройства власти как у красных, так и у белых.

Война красных и белых на внутреннем фронте была направлена не только против крестьян. Обе стороны вели борьбу также против других социальных групп, считавшихся враждебными. Большевики вели «классовую» войну против тех, кого они называли буржуазией, — собственников, духовенства, чиновников, «кулаков», «мелкобуржуазных» элементов и всех политических партий: либералов, социал-демократов и эсеров. Это была идеологическая война, потому что противник определялся исключительно по ее критериям. Список врагов «пролетарской диктатуры» заканчивался некоторыми категориями рабочих. Иными словами, у коммунистов внутренний фронт был обращен против всех групп общества.

Для коммунистов здесь просто продолжалась полевая гражданская война против белых, и «классовые враги» на внутреннем фронте так же, как противник за линией внешнего фронта, оказывались вне закона. Представители «свергнутого класса буржуазии» рассматривались как военнопленные. Их заставляли копать окопы, содержали в концлагерях. Членов их семей брали в заложники. Им приходилось выплачивать контрибуцию, как это делала бы страна, потерпевшая поражение в войне. Наконец, они подвергались физическому уничтожению в ходе красного террора. До некоторой степени «классовому врагу» приходилось хуже, чем захваченному в плен солдату белой армии. У того была возможность заявить, что он лично не сторонник белых. У священника же, «кулака» или купца такой возможности не было. Эта часть общества не рассматривалась государством как граждане, находящиеся под защитой его законов. Как пишет Р. Пайпс, это была война узаконенного беззакония¹⁷.

Большевистскую политику по отношению ко всем политическим партиям 1917—1920 гг. можно расценивать как развязывание военной кампании с целью их уничтожения. Кадеты были объявлены вне закона еще в 1917 г.; дольше терпели меньшевиков, эсеров и левых эсеров. Каждый раз, когда одерживали верх либеральные большевики с их политикой терпимости и проводились сравнительно свободные выборы в местные советы (которые не обладали никакой властью), меньшевики, эсеры и левые эсеры добивались крупных побед. На весенних выборах в 1918 г. меньшевики и эсеры, по сути, завоевали большинство в городских советах. На выборах весной 1919 г.¹⁸ и 1920 г. оппозиционные партии также имели большой успех, и весной 1921 г. свободные выборы дали бы социалистической оппозиции большинство в наиболее крупных промышленных центрах, а эсерам — в деревне.

С каждой кампанией большевики все туже завинчивали гайки. Когда в феврале 1919 г. оппозиционные партии легализовались, их газеты через два месяца были закрыты. Однако они все еще могли свободно выступать в рабочих клубах. В 1920 г. оппозиционным партиям было позволено идти на выборы, не имея собственной прессы. А в 1921 г. Чека расправилась с остатками оппозиционных партий либо путем казней, концлагерей, высылок, либо загнав их в подполье.

Чека не упускала возможности расколоть оппозиционные партии. Она не только способствовала первоначальному расколу социалистов-революционеров на партии эсеров и левых эсеров в декабре 1917 г., но и подстроила раскол группы «Народ» в 1919 г., а в дальнейшем наводнила ее своими агентами и полностью уничтожила. Та же тактика была применена к левым эсерам. После многочисленных арестов в связи с так называемым июльским мятежом 1918 г. большевики позволили лояльным левым эсерам существовать — при условии, что они отмежуются от враждебной части левых эсеров. Новые расколы в 1919 и 1920 гг. облегчили ликвидацию и этой партии. Аналогично и от меньшевиков ожидалось, что они купят себе легализацию в 1919 г. ценой изгнания из партии ее правого крыла. Обе меньшевистские группировки находились под постоянным наблюдением Чека и к 1921 г. были разрушены систематическими арестами, высылками и заключением в тюрьмы.

Важнейшим аспектом борьбы большевиков с оппозиционными партиями было то, что для достижения своих целей большевики использовали государственные органы: армию, НКВД, агентов-провокаторов и т.п. Структуры, предназначенные для обеспечения благополучия всех граждан, были употреблены в интересах одной партии.

Война, проводившаяся режимом белых против их внутренних оппонентов, была по характеру такой же, но отличалась по своей природе и являлась меньшей по масштабам, чем у красных. Так же военные власти белых предпринимали «умиротворительные» кампании на внутреннем фронте против крестьян. Так же белые офицеры считали социалистов стоящими вне закона и во многих случаях произвольно расстреливали их. Разница между белыми и красными в войне на внутреннем фронте состояла, вероятно, в том, что правительство Ленина использовало террор в качестве метода социального строительства. Белые же никогда не вынашивали планов преобразования российского общества, а лишь стремились уберечь его от разрушения, как они неоднократно утверждали, и покарать тех, кто, как они полагали, повинен в этом. Белые генералы, во всяком случае публично, восхваляли право, обещали порядок и гарантии всем гражданам независимо от классовой или национальной принадлежности. Война белых с крестьянами и левыми элементами являлась выражением мести: требовалось проучить крестьян, чтобы они не брали помещичью землю, а социалистов и коммунистов — чтобы они, как говорили белые, не развращали Святую Русь иностранными и чуждыми ей учениями. Однако конечной целью белых было все же утвердить власть государства над отдельными личностями, а не стереть различия между ними.

Красный террор являлся частью замысла по искоренению целых общественных групп населения, препятствующих тому, что коммунисты называли социализмом. Ленин неустанно из года в год повторял, что буржуазию следует уничтожить, равно как и помещиков, капиталистов, чиновников, священников, кулаков, кадетов, меньшевиков и эсеров. В практику вошло — как нечто вполне обычное — «осуждение» целых социальных слоев, нисколько не сообразуясь с наличием или отсутствием вины отдельных лиц. Любой мог быть заклеймен как кулак, или скрытый контрреволюционер, или наемник буржуазии и устранен, причем делалось это не в 1937, а в 1919 году.

Ключевыми составляющими в этой войне против общества были массовый террор и усугубление расколов внутри преследуемых общественных групп. Разрушались традиционные связи и сообщества, насаждались новые. Крестьяне являлись теперь кулаками, середняками и бедняками, а не просто крестьянами. Одних полагалось убивать, других взять на учет, одних заставить смириться, а другим дать возможность править соседями в качестве агентов центра. И рабочих подразделили на пролетариев потомственных, сознательных и т.д. — и наемников буржуазии, мелкобуржуазных примиренцев и т.д. Наиболее деятельные и независимые из рабочих в 1918—1920 гг. систематически подвергались арестам, ссылке, расстрелам. Ярлыки, придумываемые большевиками, не имели ничего общего с действительностью. Главным отличием так называемых кулаков и мелкобуржуазных рабочих являлась их независимость. Всякий, кто осмеливался выразить сомнение относительно большевистской политики либо действий, не говоря уже о сопротивлении им или защите старинных нравов, экономических интересов или самосознания, автоматически получал одно из ругательных марксистских определений, введенных большевиками.

В ходе гражданской войны на внутреннем фронте систематически уничтожались все силы российского общества, способные и склонные отстаивать свою независимость и обособленность от государства. Большевики ликвидировали не только все учреждения гражданского общества (независимые суды, парламентаризм, независимую прессу, политические партии, местное самоуправление, независимые профсоюзы и крестьянские кооперативы), но и любого, кто так или иначе был связан с этими атрибутами гражданского общества. К 1921 г. в России уже имелось очень однородное (бесструктурное) общество масс; ее прежние общественные группы были лишены всякой способности к организации, позволяющей выражать их своеобразие и самобытность. Эта война с обществом являлась, по существу, контрреволюцией сверху, которая на 70 лет разрушила в стране все напоминающее европейскую политическую культуру. Большевики пытались создать тигль, в котором переплавятся все местные, региональные и сепаратистские своеобразия, и выковать новую
породу — Нового Советского Человека.

Белое движение. Может быть важнейшим аспектом гражданской войны является то, что она изменила саму природу главных ее участников. Полевая гражданская война формировала белое движение. Оно начиналось как порыв убежденных и храбрых офицеров, которые сражались против коммунистов зачастую без какой-либо надежды на победу. Они именовали себя добровольцами, движимыми благородными идеями патриотизма. Однако в разгар полевой гражданской войны белое движение стало гораздо более нетерпимым, шовинистичным и антисемитским, чем вначале. Если коммунисты могли кого угодно заклеймить как «буржуя», то белые любому оппоненту навешивали ярлык «коммуниста», на которого не распространяются никакие законы и которого можно застрелить на месте.

Главнейшая слабость белого движения заключалась в том, что ему не удалось стать объединяющей национальной силой. Оно оставалось почти исключительно движением офицеров, лишенным какой-либо социальной базы. Белое движение не смогло наладить действенное сотрудничество с либеральной и социалистической интеллигенцией, а в политическом плане — с кадетами, эсерами и меньшевиками, которые были просто незаменимы в правительственной администрации. Белые подозрительно относились к рабочим и мстительно — к крестьянам. Они не смогли привлечь на свою сторону украинцев и казаков единством общих целей. Белому движению не удалось создать дисциплинированную армию, не говоря уже о государственной администрации. Белые строили государство кое-как. Во многих случаях они прямо блефовали. У них практически не было государственного аппарата, администрации, полиции, банков, денег, умения мобилизовывать. Изображая себя государством, они пытались восполнить свою практическую слабость жестоким насаждением своих порядков.

Лишь с большой натяжкой можно говорить о колчаковском правительстве. Оно не управляло, его законы и указы мало затрагивали жизнь той огромной территории, на какой адмирал объявил себя правителем. В Сибири строевые командиры делали все что им заблагорассудится. Они были совершенно самостоятельны в своей военной и гражданской политике и действиях. Сибирь при Колчаке по существу превратилась в конгломерат военных княжеств, лишь номинально подчиненных «правительству». Их военных вождей заботило меньше всего управление занимаемой ими территорией, а прежде всего извлечение оттуда всего, что требуется для поддержания своей военной самостоятельности¹⁹.

Деникинская армия была более централизованной и дисциплинированной, чем колчаковская. Деникин сам, однако, жаловался, что не контролирует действия офицеров и бессилен предотвратить еврейские погромы. Если генерал не справлялся со своей армией, то как мог он руководить обществом в целом? Оно оставалось вне пределов его власти, а просто оказалось под его оккупацией. Умы и сердца всех тех, кто приветствовал белых как избавителей, были быстро потеряны для белого движения из-за погромов, беззаконий, коррупции и произвола командующих.

Кадеты. Если белое движение не смогло сплотить антибольшевистские силы, то кадетской партии не удалось возглавить белое движение. Из всех российских политических партий кадеты в наибольшей мере располагали административными и организационными талантами. Это была партия профессоров, адвокатов и предпринимателей²⁰. В ее рядах имелось достаточно толковых и опытных людей, чтобы учредить работоспособную администрацию на территории, освобожденной от большевиков. Это была партия, завоевавшая в городах 25% голосов на выборах в Учредительное собрание. И все же роль ее в общегосударственной политике во время гражданской войны была незначительной.

Кадеты были далеки от большинства народа; от рабочих и крестьян их отделял культурный разрыв. Кадеты являлись просвещенной и европеизированной частью общества, их отличало то, что они были скорее европейцы, чем русские. Считая себя просвещенными, прогрессивными, образованными руководителями отсталой страны, они смотрели на русского мужика как на темное и азиатское, примитивное и нецивилизованное существо, и не нашли слов, чтобы обратиться к крестьянам. Большинству кадетов русская революция представлялась как хаос, бунт, пугачевщина или Смутное время. Они добивались воцарения нрава и порядка путем насилия.

То, как кадеты понимали себя и свою роль, определяло их единение с белым движением, которое, казалось, только и могло восстановить Россию, подразумевая под этим империю, поскольку для них Украина, например, являлась частью России. Конституционные демократы были империалистами, а не демократами. Их политическое поведение выдает их незащищенность. Вместо того, чтобы руководить, они сами искали защиты у любою, кто был готов ее предоставить. В 1918 г. кадеты искали ее у кайзера, а в 1919 г. у союзников и белых генералов. Либеральное крыло этой партии делало жалкие попытки влиять на политику Деникина и действовать так, будто оно являлось для белых интеллектуальным опекуном. Правое же крыло кадетов прониклось духом мести всем тем, кто, по их убеждению, предал Святую Русь. Поэтому в 1919 г. Партия народной свободы, как кадеты называли себя, отказалась осудить еврейские погромы на «освобожденной» территории. Так либералы в конце концов оказались в одной компании с черносотенцами.

Партия социалистов-революционеров. Эта партия лишь изредка упоминается в исследованиях о российском обществе во время гражданской войны. Крупнейшая политическая партия России забыта и игнорируется историками. «Эсеры не пользовались влиянием в гражданской войне, — пишет М. Левин, — а потому — и вообще никаким влиянием»²¹. На деле же эта партия играла в гражданской войне очень важную, хотя и трагическую роль. Этой партии единственной в России посчастливилось завоевать народное большинство на всеобщих выборах, но в то же время она неизменно терпела неудачи каждый раз, когда пыталась бороться за политическую власть. Трагедия этой партии состояла в том, что она на всех критических поворотах раскалывалась на соперничающие фракции, которые нейтрализовали друг друга, проводя противоположную политику. В октябре 1917 г. левые эсеры сильно помогли большевикам захватить власть, расколов партию социалистов-революционеров и крестьянское движение. Подобным же образом в октябре 1918 г., когда на Государственном совещании в Уфе принимались важнейшие решения о создании всероссийского антибольшевистского правительства, левый центр и правое крыло партии преследовали взаимоисключающие цели. Левоцентристская группировка В.М. Чернова не доверяла офицерам, правое же крыло, возглавляемое Н.Д. Авксентьевым, слишком жаждало вступить в сделку с консервативными силами. Это привело к тому, что ни одна из фракций не достигла своей цели.

Эсеры — крупнейшая в России, единственная массовая и действительно российская партия, опиравшаяся не на иностранную, а на российскую по своим корням народническую идеологию. Для крестьян это была партия интеллигентская. Ее сила заключалась B численности, что могло иметь большое значение в избирательной кампании. Слабость ее состояла в распыленности социальной базы. Враждующие фракции опирались на различные слои крестьянства. Консервативные элементы в партии были связаны преимущественно с кооперацией, земством и другими благополучными и прежде преуспевавшими элементами деревни. Более радикальным крылом эсеров были интеллигенты и те, кто выражал мнение менее состоятельных слоев крестьянства.

По темпераменту эсеры заметно отличались от меньшевиков. Их фракционные распри всегда приводили к расколу партии. В то же время все эсеры, от самых радикальных до наиболее консервативных, как бы они ни враждовали, гордились принадлежностью к социалистам-революционерам и разделяли глубокую, неколебимую и природную любовь к русской деревне и русскому крестьянству. Пока шла гражданская война, партия эсеров была близка к успеху, но долговременные победы ускользали от нее. В 1918 г. ей почти удалось создать социалистическую альтернативу коммунистической власти, но она не выдержала одновременного натиска Красной Армии и белых путчистов, крестьянской апатии и внутрипартийных раздоров.

Партии эсеров едва не удалось возглавить крестьянское повстанческое движение в 1919 г., но она сочла несвоевременным свержение большевиков²². Из-за красного террора она так и не стала организующим центром крестьянского сопротивления. В 1920—1921 гг. эсеры вновь были близки к достижению заветной цели — крестьянской войне против большевиков во многих, если не во всех, губерниях России. Эта война под преимущественно эсеровскими лозунгами представляла серьезную опасность для ленинского режима, но все же не смогла опрокинуть его. Партия эсеров была ближе всех к крестьянству, но ей недоставало ясности целей и направленности действий, и она не смогла одолеть коммунистов.

Меньшевики. Для меньшевиков гражданская война оказалась наиболее гибельной. Эта политическая партия выступала в защиту интересов рабочих, но почти полное исчезновение рабочих как определенной общественной группы подорвало социальную базу социал-демократов. Серьезное значение имело отчуждение интеллигентского руководства от массы рабочих. Железнодорожники, печатники и рабочие военных заводов были настроены против большевиков гораздо решительнее, чем социал-демократическое руководство. Под влиянием гражданской войны меньшевизм как интеллигентское течение социалистической мысли и меньшевики как политическая партия, по сути дела, раскололись на две части. Первые признаки этого разобщения обнаружились в 1918 г. в связи с эсеровским восстанием на Волге. Примкнуть к эсерам или нет, так стоял вопрос. Правые меньшевики решили примкнуть и воевать против большевиков, а левые — остаться нейтральными.

В 1919 г. раскол меньшевиков углубился. Обе их фракции глубоко разошлись в оценках коммунистического режима и общественного развития. Левые меньшевики считали большевиков недемократичными, но способными измениться, властью, которая пытается строить социализм, но неверным способом, став на ложный путь. Правые же меньшевики считали коммунистов изменниками демократическому движению, узурпаторами и диктаторами, а их режим — нереформируемым и не предусмотренным марксизмом. Раньше всех правые меньшевики почувствовали и предсказали то, что ныне именуется тоталитарным видоизменением ленинизма.

Оживленные фракционные споры меньшевиков, происходившие в разгар гражданской войны, не давали партии умереть интеллектуально. Многие меньшевистские идеи повлияли на Ленина и других в их поисках приемлемой и действенной экономической политики. Интеллектуальное расхождение между правыми и левыми меньшевиками предвосхитило размежевание по тем же линиям западной социал-демократической интеллигенции, состоявшееся десятки лет спустя. Подобно левым меньшевикам, многие тогда продолжали верить, что большевизм являлся в существе своем прогрессивным движением, другие же, подобно правым меньшевикам, пришли к убеждению, что он означал для социализма катастрофу, дискредитировав его идею не на одно поколение вперед.

В условиях 1921 г. меньшевики выглядели партией, потерпевшей поражение, но если б они имели возможность наблюдать эволюцию большевизма за последующие 70 лет, они были бы вознаграждены. С великим удовлетворением и правые и левые меньшевики могли бы заявить, что выиграли свой исторический спор с коммунистами. Такие коммунистические идеи, как диктатура пролетариата, устранение частной собственности, разрушение капитализма, доказали свою утопичность и бесполезность. В то же время социал-демократические представления о том, что социализм немыслим без демократии, что при социализме должны сохраниться смешанная экономика и частные предприятия, что права рабочих лучше всего защищаются не «пролетарским государством», а независимыми общественными силами, союзами, законами для всех и демократическими гарантиями, — ныне усваиваются, хотя бы в теории, наследниками Ленина и Сталина.

Большевики. Большевики полагали, что они являются партией пролетариата. Это не означает, однако, что надо принять данную претензию как должное²³.Большевистская партия в 1917 г. сначала выступала как свободно организованная радикальная революционная партия интеллигентов, ориентированная на рабочих. Власть она захватила, широко опираясь на солдат и матросов. В начале 1918 г. эта партия утратила львиную долю голосов рабочих, полученных ею осенью 1917 года. К середине 1918 г. она превратилась в правительственную партию меньшинства, готовую обеспечивать свое выживание путем массового террора. К середине 1919 г. коммунистическая партия стала органом военно-промышленной мобилизации, контролирующим государственный аппарат, все подчинивший ее сохранению любой ценой.

Нас не обманут слова коммунистов о том, что они представляли рабочий класс. Это было идеологическое прикрытие в подкрепление их претензии править Россией, ложное отождествление себя с рабочими с целью скрыть отсутствие законных основ своей власти. Большевистская партия провозглашала себя рабочей, но на деле обращалась с рабочими как с крайне непритязательной рабочей силой для трудовых армий²⁴. К середине 1918 г. большевистская партия уже не являлась политической партией в старом смысле этого понятия, так как больше не выражала интересов какой бы то ни было социальной группы; она набирала своих членов из многих социальных групп. Бывшие рабочие, солдаты, крестьяне или чиновники, став коммунистами, превратились в новую социальную группу со своими собственными правами. Их статус в обществе, их материальное положение, хлебный паек, привычки, доступ к привилегиям и власти и законы, которыми регулировалось их поведение, отделяли их от остального общества. Они обрели новое качество авангарда, как они думали, а фактически — привилегированного слоя. Им была свойственна приверженность не идее или законам, ими самими принятым, или учреждениям, которые ими же укомплектовывались. Их преданность в первую очередь и больше всего адресовывалась Партии, поскольку в ней был источник всего. Коммунистическая партия превратилась в самопополняющийся и самоподдерживающийся военно-промышленный и административный аппарат.

Влияние гражданской войны на большевиков было, очевидно, двояким. Во-первых, происходила милитаризация большевизма²⁵. Это относилось не только к партийным структурам и учреждениям, Чека, армии и бюрократии. Важнее всего то, что совершалась милитаризация образа мышления. Коммунисты приучились мыслить понятиями военных кампаний, наступлений и отступлений, армейского командования и солдат. Исполнительность, дисциплина и подчинение начальнику выглядели положительными чертами по сравнению со стихийностью, инициативой и противостоянием власти. Военный стиль мышления с необходимостью расценивал неудачи и бедствия как последствия измены, дезертирства или вредительства. Изменение политики неизбежно воспринималось как отступление.

Представление о «строительстве социализма», которое первоначально понималось как создание полнейшей, насколько возможно, демократии и развязывание инициативы масс, обернулось борьбой на фронте промышленности, фронте коллективизации или идеологическом фронте. Те, кто критиковал, или не подчинялся, сомневался, или отвергал приказы, автоматически расценивались как дезертиры, провокаторы, изменники и враги народа. Не Сталин изобрел эти наименования. Бухарин, Троцкий и все другие большевистские руководители использовали и применяли их в 1920 году. Самоназвание рядовых большевиков как бойцов такого-то и такого-то фронта к 1921 г. было в ходу. Вот почему политическая культура дискуссии, еще теплившаяся в среде старых членов партии, воспитанных в социал-демократических традициях, не нашла для себя сколько-нибудь значительной почвы в большевистской аудитории 20-х годов. Коммунистическая партия превратилась в «орден меченосцев» еще задолго до установления власти Сталина.

Милитаризация большевистской политической культуры являлась также результатом интеллектуального запустения, в котором оказался большевизм, поскольку он изолировал себя от остальной общественности страны. Большевики уверили себя в том, что они строят социализм, а всякий, кто с ними не согласен, контрреволюционер по определению. Созданная самим же большевизмом интеллектуальная самоизоляция способствовала его милитаризации, бесплодию, а в дальнейшем, через десятилетия, и бессодержательности.

Вторым важным последствием гражданской войны был страх коммунистической партии перед крестьянством. Поколение большевиков, сформировавшееся в те годы, прошло через самую ожесточенную, кровавую и опасную борьбу с крестьянством. Много их товарищей было растерзано «зелеными бандитами», часто и во многих местах власть большевиков была сброшена или поставлена крестьянами под угрозу. Коммунисты всегда сознавали, что они являются партией меньшинства во враждебном крестьянском окружении. Ввиду опасности того, что крестьянское море обступит коммунистическую партию со всех сторон, Ленин провозгласил то, что он назвал «отступлением», нэпом. Однако некоторое время спустя коммунистическая партия была готова к окончательному сражению с «бандами зеленых», с «кулаками» и другими «врагами» советской власти.

Интеллектуальная догматизация, изоляция и милитаризация в сочетании с глубоко засевшей враждебностью и подозрительностью по отношению к крестьянам, критикующим, социалистам и «скрытым врагам» создали в ленинской партии все необходимые составные части сталинистской тоталитарной политической культуры.

Зеленые. Их движение являлось самым многочисленным из всех партий и движений в гражданской войне. Это было действительно народное движение, охватившее сотни тысяч крестьян. Его влияние на ход гражданской войны и на будущее России было огромно. С точки зрения количества участвовавших в ней людей и ее влияния на страну, крестьянская война затмила войну большевиков с белыми и превзошла ее своей длительностью. Благодаря крестьянским восстаниям в тылу у большевиков в 1919 г. белые смогли продвинуться столь далеко, и крестьянские же восстания в тылу у белых помогли красным прорвать фронт противника. Именно из-за крестьянских восстаний Ленин
в 1921 г. решил, наконец, обуздать «военный коммунизм». Движение зеленых являлось решающей Третьей Силой гражданской войны, но она не стала самостоятельным центром, претендующим на власть более, чем в региональном масштабе.

Почему же не возобладало движение, в котором участвовало людей больше, чем во всех российских политических партиях, а также в красной и белой армиях вместе взятых? Думается, ответ на этот вопрос следует искать в образе мышления и самосознании русских крестьян. Зеленые защищали от посторонних свои селения. В большинстве случаев их политические устремления дальше этого не шли. Крестьяне не могли победить, потому что они никогда не стремились овладеть государством. Они старались нанести ему удар и вынудить его оставить их в покое. Идеи, подобные Свободе и Демократии, понимались крестьянами как «воля», то есть свобода от государства, от каких-либо обязательств перед кем-либо.

Европейские понятия демократической республики, правопорядка, равенства и парламентаризма, которые эсеры привносили в крестьянскую среду, были в большинстве случаев недоступны пониманию крестьян, так же, конечно, как и понятия, привнесенные в их среду большевиками: интернационализм, социализм или марксизм. Основная проблема состояла в том, что крестьяне и российская интеллигенция говорили на разных языках, неуспех демократических конкурирующих партий меньшевиков и эсеров коренился в том факте, что, как и кадеты, они представляли европейскую и более культурную часть российского общества, массы же, которые они пытались вести за собой, оставались все еще архаичными, с узким деревенским кругозором, чуждыми представлениям о гражданственности и правах человека. Это не значит, что рабочим и крестьянам была ближе большевистская идеология. Наоборот, они долго воевали против новых господ. Однако боролись они по-старому, поднимая бунты, восстания, методами, неприемлемыми для вождей интеллигенции.

Размах крестьянской войны. И. Модзли в своем исследовании употребляет метафору «казачья Вандея» — выражение, заимствованное им у коммунистических пропагандистов²⁶. Оно должно вызывать в памяти образ отсталой контрреволюционной окраины, верной старому режиму, вредящей революции и, что важнее всего, резко отличающейся от всей остальной страны. Этот образ, по замыслу его создателей, оправдывает сокрушение контрреволюционной провинции. Имеются, конечно, черты поразительного сходства между мятежной Вандеей
1793 г. и казачьими областями 1919—1920 гг., но не в этом они состоят. Так же, как Вандея воевала не против «революции» или отечества, а против террористической диктатуры парижских якобинцев, казаки воевали не с «рабоче-крестьянской республикой», а с государством кремлевских террористов, принявшихся за расказачивание с целью уничтожения казачества как «класса». Его война против большевиков была оборонительной, а их союз с белыми — браком по расчету. Именно нежелание казаков и в решающие моменты двинуться за пределы своей родной земли лишило силы наступление белых и обусловило в конечном счете поражение тех и других.

Сходство между Доном и Вандеей наиболее разительно в методах, употребленных якобинцами и большевиками при покорении несчастной провинции: систематический грабеж и опустошение, насилия, убийства и массовые казни гражданского населения. Большевики к этому добавили взятие заложников, концентрационные лагеря, массовые высылки.

Но различия между Вандеей и Доном даже важнее. Если Вандея являлась исключением, то Дон и Кубань были правилом. Сколько Вандей было в России? Если считать критерием участие масс в крестьянской войне против государственно-террористической власти, ими являлись вся Украина, весь Черноземный район, казачьи области Дона и Кубани, бассейн Волги и Урала и крупные области Сибири. Это значит, что все хлебопроизводящие районы России и Украины являлись одной огромной Вандеей.

Характер крестьянской войны. Каждая партия пыталась охарактеризовать крестьян-повстанцев, пользуясь своими теоретическими построениями. «Бандиты», «кулаки», «спрятавшиеся офицеры», «эсеровские заговорщики», «дезертиры» — таковы излюбленные большевистские ярлыки для зеленых. В эсеровской литературе нередко встречается образ работящих и безгрешных крестьян, угнетаемых местными коммунистическими тиранами. Действительность крестьянской войны более сложна. Существовали, конечно, и невинные и трудолюбивые крестьяне, и коммунистические тираны. Но суть дела в том, что из числа этих работящих крестьян поднялись и повстанцы, увлеченные идеей «грабь награбленное», и возвысились другие, которые жаждали стать новыми «царями и господами». Так ли уж сильно те и эти отличались по своим взглядам на жизнь, смерть, власть и авторитет?

При ближайшем рассмотрении, те, кто действовал от имени большевиков, и те, кто сражался под номинальным командованием
А.С. Антонова или Н.И. Махно, придерживались сходных норм в культуре и поведении. Для обеих сторон в этой резне дело пролетарской диктатуры или крестьянской справедливости являлось не чем иным, как дымовой завесой для необузданной русской вольницы. Те, кто грабил и насиловал в составе большевистских караульных экспедиций, не так уж отличались от повстанцев Антонова или Махно, которые тоже грабили и убивали.

Суть крестьянского восстания состояла в освобождении от всякой власти. Дозволялось все. Для большевистских карательных отрядов это означало разрешение делать все что угодно во вражеской стране: жечь, крушить, убивать в «бандитских гнездах». Для зеленых это означало такую же свободу изничтожить чужаков, посторонних на их родной земле. Для отрядов Махно это была свобода разграблять города, а для петлюровских казаков — устраивать массовые избиения евреев.

Центральной постоянной чертой гражданской войны было то, что все участвовавшие в ней армии, красные и белые, казаки в 1919 г. и зеленые в 1920 г., прошли, по существу, один и тот же путь деградации, от служения делу, основанному на идеалах, к мародерству и бесчинствам. Руководство красных вело разговоры о социализме и искореняло казаков. Деникин издавал приказы, запрещающие еврейские погромы, но не в состоянии был помешать им. Махно клялся, что он не притесняет евреев, но его отряды учиняли погромы. Казаки поднялись на героическое восстание против большевиков, а кончили резней евреев²⁷. Комбатанты всех армий, по-видимому, никогда не подчинялись никакому контролю.

Если бы наблюдателю не было известно, чья армия проходит через город, скажем, в Тамбовской губернии в середине 1919 г. — армия ли генерала Мамонтова, или дивизия красных, отряд зеленых, антоновцев, или какая-нибудь пешая казачья часть, он был бы не в состоянии различить их. Для всех них война являлась неким карнавалом (праздником плоти) — хватай, грабь, скачи, пей, наслаждайся
жизнью, — все дозволено. Нередко в Центральной России и особенно на Украине бывало так, что одни и те же лица служили в нескольких или во всех армиях, у красных, белых и зеленых. Это не означает, что между ними не было разницы. Речь идет об одинаковости морального состояния и общем одичании общества.

Действительность гражданской войны показывает, что померкли различия между добром и злом. Повстанцы, дерущиеся с реквизиционным отрядом, предстают как борцы за свободу, защищающие свою собственность. Однако те же самые повстанцы, производящие казнь над семьей коммунистического функционера, выступают как совершающие преступление. Подобным же образом воинская часть красных, обстреливающая из пушек деревню, может рассматриваться как орудие государственного терроризма, но та же часть, атакующая устроивших засаду повстанцев, выглядит как ведущая самооборону. Отряд украинских повстанцев, разоривший занимаемую коммунистами железнодорожную станцию, считает, что он исполняет свой патриотический долг в борьбе за национальное освобождение. Но тот же отряд, грабящий и убивающий евреев в местечке, якобы за сотрудничество с большевиками, можно считать совершающим преступление против человечности.

Резня между крестьянами-повстанцами и бывшими крестьянами, а теперь солдатами большевистских отрядов, рассматриваемая под таким углом зрения, отражает столкновение между двумя видами крестьянской общественности в России: между теми, кто исповедовал крестьянскую справедливость без какого-либо контроля со стороны государства, каковы и были повстанцы, и теми, кто под лозунгом «грабь награбленное» жаждали стать новыми господами. Человеческая жизнь обесценилась. Огульные приговоры вошли в обычай. Отказ видеть в заклейменном противнике человека побуждал к насилию в небывалых масштабах. Сведение счетов с действительными и воображаемыми врагами стало сущностью политики. Гражданская война приучила управлять посредством массовых убийств, сделала способом мышления стремление разоблачать врагов. Политику она подменила боевыми действиями. Гражданская война означала крайнее озверение общества, и особенно его нового правящего класса.

Военная победа. Во время гражданской войны в России все политические партии, большевики, генералы, повстанческие штабы, эсеры пытались — и безуспешно — подчинить себе крестьянское движение. Оно выдвигало своих собственных вождей, людей из народа, достаточно назвать Махно, Антонова, Колесникова, Сапожкова и Вахулина. Эти вожаки руководствовались понятиями крестьянской справедливости и неясными отголосками платформ политических партий, преимущественно анархистских, лево- или право-эсерских. Однако любая партия ассоциировалась с государственностью, программами и правительствами, тогда как эти понятия были чужды местным крестьянским вождям. Партии проводили общегосударственную политику, а крестьяне не поднимались до осознания общегосударственных интересов, замыкаясь в местных.

Одной из причин того, что крестьянское движение не одержало победы, несмотря на свой размах, была свойственная каждой губернии или более обширной области политическая жизнь, текущая не в унисон со всей остальной страной. В то время, когда в одной губернии зеленые уже терпели поражение, в другой восстание только начиналось. Ни один из вождей зеленых не предпринимал действий за пределами ближайших местностей, самое большее — выходя в прилегающие губернии. В этой стихийности, масштабах и широте заключалась и сила движения, поскольку крестьянские восстания могли вспыхнуть где и когда угодно.

В марте 1921 г. крупные части страны вышли из-под контроля советского правительства, и оно могло рухнуть. Крестьянские восстания не поддавались контролю, как лесной пожар. В этом заключалась их сила, но также и беспомощность перед лицом систематического натиска. Большевики, владевшие мощью государства, располагавшие огромной армией, имели в военном отношении подавляющее превосходство над крестьянским движением. Они одолевали его, последовательно занимая деревни, производя массовые расправы и депортируя крестьян десятками тысяч.

Ключ к победе большевиков был не просто в открытом применении силы, но и в успешном разобщении крестьянских обществ и понуждении их, оказавшихся в положении заложников, участвовать в их саморазрушении²⁸. Большевики создавали себе опору в деревне, заставляя сотрудничать одних, вознаграждая их за счет других. Они опутывали крестьянское общество такой сетью комитетов и контор, какой никогда прежде в подобном масштабе в русской деревне не было. Большевики, оставаясь незначительным меньшинством, подавили крестьянство, потому что охотно применяли все имевшиеся в распоряжении государства XX века орудия принуждения против крестьянства XIX века.

Русским крестьянам недоставало политической сознательности — в том смысле, что им было все равно, какова форма правления в России. Они не дорожили парламентом, свободой печати и собраний. В целом они удовлетворялись экономическими уступками. То, что большевистская диктатура выдержала испытание гражданской войной, можно рассматривать не как выражение народной поддержки, а как проявление несформировавшегося еще общенационального сознания и политической отсталости русского крестьянства, большинства народа. А жестокость новой власти отчасти отражала неразвитость и жестокость выходцев из крестьян, самоутверждавшихся в качестве новых господ.

В свою очередь то упорство, с каким рабочие России требовали свободных советов и независимых профсоюзов, из года в год объявляя ради этого стачки, говорит о глубоких корнях демократической политической культуры, по крайней мере у рабочих, и чтобы ее разрушить, потребовалась вся сила большевистского террора.

Трагедия российского общества заключалась в отсутствии взаимосвязанности, взаимопонимания между его различными частями. Каждая из них тянула в свою сторону, тем самым облегчая торжество коммунистов. Меньшевики были правы, считая Россию не готовой для социализма. Можно добавить, что она не созрела и для демократической парламентской государственности. Культурный уровень большинства населения был низок. И неудивительно, что когда за время гражданской войны образованное общество подверглось уничтожению, то новые хозяева, возвысившиеся в ходе ее, удержали власть и истолковали социализм как централизованную диктаторскую командную систему, не знающую никаких законов для врагов. Ввиду такого исторического наследства безразлично, если б Ленин или, допустим, Троцкий, а не Сталин стал у власти, или использовались не сталинские, а бухаринские методы коллективизации. Иной могла быть численность погибших, но не сущность политической культуры. Возникшая система являлась плодом ленинского доктринерства, упрощенного, грубого марксизма, далекого от гуманистической европейской традиции и ожесточенного гражданской войной.

Кто победил? Кто побежден? В западной историографии окончание гражданской воины и введение нэпа обычно противопоставляют по смыслу. С одной стороны, гражданская война окончилась победой красных, с другой — большевикам пришлось отступить к нэпу. Перед нами образ отступающих победителей и неполной победы. Кто победил и кто побежден был в гражданской войне большевиков с крестьянами? Огромные части страны, прежде хлебопроизводящие, подверглись опустошению. Полмиллиона крестьян погибло в крестьянской войне 1919—1920 годов. Еще больше умерло от голода в 1921—1922 годах.

Коммунистическое отступление к нэпу определенно являлось победой крестьян. С точки зрения обстановки, складывавшейся в 1922 г., они победили. Большевикам пришлось от них отвязаться. Крестьяне могли вести хозяйство, торговать и устанавливать свои порядки в пределах деревни при минимальном вмешательстве коммунистов. Именно за это крестьяне и воевали. Своих, ограниченных целей войны они достигли. Нэп был их победой и поражением коммунистов.

Наследие. Оставленное гражданской войной наследие гораздо важнее, однако, чем вопрос, кто победил. Наивно полагать, что в марте 1921 г., как по волшебству, когда один способ выкачивания зерна заменили другим, менее насильственным, исчезли опыт и привычки гражданской войны. Все те крестьяне, которые предпочли стать председателями сельсоветов, красными командирами или членами волостного исполкома, знали, с кем имеют дело. Они испытывали глубокий страх перед ненавистью крестьян к большевистской партии, зная, что каждый новый взрыв протеста может стоить им жизни. Так удивительно ли, что после шести лет передышки большевики возобновили наступление? Удивительно ли, что на этот раз большевики не захотели примириться с крестьянским контролем над продовольственным снабжением? Возобновив штурм деревни, большевики решили взять под контроль не только поставки зерна в размере планового задания, но и сам процесс его производства.

Второй большевистский натиск на деревню был еще более опустошительным: сожженные деревни, расстрелы и депортации сотен тысяч людей. На этот раз проиграли крестьяне, а большевики победили, по крайней мере так тогда казалось. В последующие десятилетия происходила постепенная декрестьянизация России, неуклонное обнищание деревни и ее запустение. И все же триумф советской власти в деревне обернулся для нее пирровой победой. Страна оказалась не в состоянии прокормить себя. Реформаторы 80-х годов пришли к выводу, что возможный выход из этого положения — в частном хозяйстве и собственности крестьян на землю. Следовательно, с точки зрения долговременной перспективы большевики потерпели поражение. Наконец-то крестьянская Россия, может быть, все-таки победит.