Революция в головах»: вятское общество и события 1905-1907 гг.

События первой русской революции не миновали и Вятскую губернию, которая до этого представлялась вроде бы спокойной. В Вятке была организована местная группа “Союза освобождения”, нелегального политического объединения либеральных земцев и буржуазной интеллигенции, выступавшего за установление конституционной монархии со всеобщим избирательным правом. В августе 1903 г. был создан Вятский комитет РСДРП. Социал-демократы и эсеры устанавливали контакты с оппозиционно настроенной местной интеллигенцией, многие представители которой имели связи с земством. В октябре-ноябре 1905 г. начали создаваться местные организации эсеровского Всероссийского крестьянского союза.

Общественное оживление нарастало… В феврале 1905 г. полиция изъяла у воспитанников сельскохозяйственного училища гектограф, на котором они печатали прокламации, в частности, “протест против ненормальных условий жизни, стиснутой в рамки бюрократически-полицейского деспотизма”. В один из летних вечеров в городском саду учащаяся молодежь распевала “Рабочую Марсельезу”, начинавшуюся словами: “Отречемся от старого мира…” А в другом месте сада ученический оркестр исполнял ее же. И певцов и исполнителей выдворили из сада. Но в тот же вечер учащиеся с несколькими мастеровыми собрались в двух верстах от города и с оркестром направились к городу, где их разогнали конные стражники. И такой эпатаж, возмущавший мирных обывателей, повторялся часто.

Власть аттестовала фрондирующую учащуюся молодежь: “Главный элемент, наполняющий все учебные заведения Вятской губернии, кроме классической гимназии, составляет крестьянское сословие. Грубое, заносчивое, склонное доходить до крайностей, крестьянское население Вятской губернии является спокойным элементом, пока живет силою традиций, но если только в нем возникает сомнение в достоверности преданий и непреложности форм государственной и общественной жизни, – оно быстро способно перескочить к самым крайним положениям анархизма”. Во всех “крамольных делах” лидировали ученики сельскохозяйственного училища. Они-то, по словам губернатора, и представляли “самую благодатную почву для восприятия и развития социалистических и анархических учений, которые и пустили идеи в них уже в настоящее время глубокие корни”.

Губернатор А.Г. Левченко доносил в Петербург о настроениях учащихся: “Под влиянием этих учеников, носящих при себе обыкновенно финские ножи и револьверы, попадает множество учащихся и других учебных заведений гор. Вятки. Я не рискую преувеличением, если скажу, что Вятская губерния в настоящее время представляет школу для образования социалистов. Вятская губерния уже дала Халтурина, теперь с соединением Вятки железною дорогой с С.-Петербургом, я слишком опасаюсь, судя по характеру населения, чтобы не родились здесь другие, подобные ему личности” ¹.

“Вятский вестник”, консервативное приложение к газете “Вятские губернские ведомости”, констатировал перемены в обществе, ведущие, увы, не к лучшему. Вятчанин Д.К. Зеленин, этнограф, диалектолог и фольклорист преподававший тогда в Юрьевском (Дерптском) университете в Прибалтике, присылал в “Вятский вестник” записанные на его “малой родине” частушки о “демократах”, бомбистах, прокламациях. Чего стоил такой разухабистый перл: “Не ходите вы, девчонки, с демократами гулять. Демократы вам насуют прокламации в карман”.

О нарушении народной нравственности вследствие того, что фабрика и город “изуродовали… физически и нравственно” рабочих, недавно пришедших из деревни, сетовал еще за четверть века до первой русской революции журналист В.О. Михневич: “К сожалению, в развитии образованной народной массы повторяется, в основных чертах, тот же процесс “отсебятины” и разрыва с родной “почвой”, который пережила в свое время верхушка русского общества при восприятии западной цивилизации” ². “Вятский вестник” (1905, апрель) поместил зарисовку “с натуры” в одном из вятских уездов, описав питейное заведение – “казенку”: “Хлопанье пробок от удара рукой под донышко бутылки, звон разбившегося стекла “упрямой” сороковки и затем переливание “в утробу грешную” прямо из горлышка”. Еще в одной заметке “Вятского вестника” (1905, декабрь) под заголовком “Деревенские мотивы” говорилось: “Хулиганство сильно развивается в деревне. В селе Ильинском шесть человек нападают во главе с так называемым “главнокомандующим Линевичем” на крестьянина, наносят ему побои, обращают в бегство, отбирают воз хлеба, который, впрочем, великодушно возвращают побежденному”. (Жители этого села за Слободским по направлению к Белой Холунице пребывали под впечатлением недавно закончившейся русско-японской войны, потому и предводитель “озорников” именовался одним из ее генералов).

Умонастроения определенной части населения отразились в “Новой сказке о Крамоле”, записанной в Уржумском уезде со слов некоего “знахаря и колдуна” крестьянским поэтом-самоучкой Андрем Грудцыным (“Вятский вестник”. 1908, № 35). В сказке злодействуют дочери царя Мирона (Нерона) – Крамола, Лихоманка и Кикимора. О Крамоле говорилось: “Мечется она по свету да кровавством занимается: убивает она министров, воевод да бунмистеров… По городам да заводам Крамола шляется; оборачивается она, окаянная, где сорокой, где совой, а где емназисткой-барыней, где купчиком, а где и барином с кокардой”. С Крамолой бороться трудно, в частности, от неумения нерасторопных “скурятников” (урядников).

В ответ на царский манифест, провозгласивший демократические свободы, в Вятке начались политические демонстрации. Сталкивались противоположные стороны. Солдаты запасного батальона избили учеников Вятской земской фельдшерской школы, участвовавших в сходке. 18 октября в зале губернской земской управы и с ее балкона выступали социал-демократы В.А. Горбачев и В.А. Всеволжский, эсер А.Г. Соболев. На другой день снова состоялся митинг. По жандармским сведениям в толпе собравшихся численностью до двух тысяч “преобладала учащаяся молодежь средних учебных заведений, фельдшерских школ, печной мастерской, часть железнодорожных рабочих, руководимая поднадзорным элементом и земскими статистиками” ³. Над манифестантами виднелись более десяти красных флагов и один черный с надписями “Земля и воля”, “Долой самодержавие!”, “Да здравствует демократическая республика!” Кое-кто из консервативно настроенных горожан, оказавшихся свидетелями происходившего “выражали презрение ораторам”.

Губернатор докладывал в Петербург: “18 и 19 октября происходили в г. Вятке демонстрации социалистов-революционеров с красными флагами и речами, произносимыми с балкона губернской земской управы; в речах говорилось, что не надо самодержавие... Социалисты, опираясь на манифест 17 октября, отказались исполнять всякое требование полиции о прекращении митингов на улице, говоря, что ныне манифестом предоставлена полная свобода сходок и свобода слова, причем они грозили, что при употреблении против них силы, они вызовут кровавое столкновение” ⁴. 20 октября собрался уже третий митинг и по главным улицам Вятки прошла демонстрация. В тот день прошел слух, будто бы “политики” совершили кощунство – раскололи икону и испортили царский портрет. Губернатор выступил с объявлением о том, что эти слухи ложны, призывал горожан к спокойствию и воздержанию от всякого насилия. Но взбаламученную толпу сдержать было уже невозможно. События нарастали с угрожающей силой. К губернатору явилась “громадная толпа народа с портретом Государя и иконой, требуя разогнать демонстрантов”. Предвидя возможный отказ, “представители народа” заявили о том, что разделаются с “крамольниками” самочинно. Левченко отдал распоряжение закрыть винные лавки и поручил командиру запасного батальона иметь наготове 200-300 солдат.

Но 22 октября в Вятке все же прошли бурные выступления городского “охлоса”, ставшие реакцией на митинги и демонстрации социал-демократов и эсеров. Вряд ли верны досужие объяснения историко-партийных авторов вроде того, что “напуганные размахом борьбы, вятские власти, как и контрреволюция всей страны, организовали расправу с наиболее активными участниками революционного движения”, что черносотенный погром был подготовлен “губернатором, церковниками и полицией” ⁵. После молебна на площади у Кафедрального собора разгоряченные манифестанты устремилась по улицам с пением молитвы “Спаси, Господи, люди твоя…” и гимна “Боже, царя храни”. Числом до тысячи человек с царскими портретами и трехцветными флагами они двинулись по Московской улице, затем разделились “на несколько частей, причем некоторые из толпы начали набрасываться на всех, кто не снимал шапки и не крестился, или кого она подозревала в сочувствии к социал-революционерам”. Поводом к выплеску страстей стало то, что кто-то, по словам одного из полицейских, будто бы выстрелил в толпу. Наиболее яростные элементы принялись громить магазины, повыбивали стекла в Бермановской аптеке на Николаевской улице. В этот черный для Вятки день в результате трагических событий, которые нельзя назвать иначе как погром, было убито шесть человек (из них три подростка) и ранено двадцать девять ⁶. Среди убитых оказался судья 2-го участка Вятки, домовладелец, сын торговца, двое учащихся – гимназист и реалист, аптекарский ученик. Еще один пострадавший, сын священника умер в больнице.

Следует отдать должное жандармскому подполковнику Массалитинову и полицейским чинам, старавшимся воспрепятствовать разгулу толпы. Рота Котельничского батальона не смогла защитить горожан от погромщиков. Губернатор приказал установить в городе ночное дежурство военных, взять под охрану водопровод, электрическую и телефонную станции, гостиницу Чучалова, фельдшерскую школу, общежитие реального училища, а позднее и вокзал. Под охрану взяли также квартиры городского головы Поскребышева и члена губернской земской управы Ключарева.

Епископ Вятский и Слободской Павел осудил деяния погромщиков: “Горе тем, которые вызвали к этому преступлению, так и тем, которые совершили его”. Еще он сказал, что Россия переживает “тяжелое и скорбное время”, что после войны с Японией власти приходиться бороться с еще более опасным врагом, который, желая ниспровержения “векового строя”, “производит… среди мирных граждан и тружеников-мирян смуты, волнения, насилия и даже кровопролития…” ⁷ Губернатор советовал горожанам “не останавливаться на улицах и площадях, избегать сборищ и участия в толпе и быть на улице осторожными”. Город тревожили слухи о предстоящих избиениях и новых погромах.

Донося в столицу о происшедшем, Левченко сообщал о либеральной настроенности земской и городской управ, о том, что “оставаясь глубоко приверженным самодержавию, население грозит истреблением всех социалистов”. Прокурор Вятского окружного суда предложил провести следствие “о беспорядках, имевших место 22-го октября 1905 года в городе Вятке, при которых совершен ряд убийств, истязаний, грабежей и других насильственных действий…” ⁸ (Позднее газета “Вятский край” поместила информацию, посвященную рассмотрению дела о погроме Вятским окружным судом. В 1907 году по делу прошло 30 человек).

Драматические события прокатились и по уездным городам. Обстановка же в самой Вятке принимала все более угрожающий характер. В конце ноября – начале декабря прошел губернский съезд Крестьянского союза с четырьмя сотнями представителей от шести уездов. Съезд, собравшийся без разрешения губернских властей, постановил присоединиться к Всероссийскому Крестьянскому союзу, избрал постоянный комитет. Среди инициаторов созыва съезда были эсеры А. Соболев, учитель П. Куличенко, крестьянин И. Майоров... Полиция, да и сам губернатор возможно излишне тенденциозно аттестовали эту организацию: “Так называемый Крестьянский союз состоит почти исключительно из социалистов, в нем больше лиц других сословий, чем крестьян” ⁹. Вятский комитет партии социалистов-революционеров отпечатал листовку, датированную 29 ноября, в которой говорилось, что губернатор не имеет права разгонять съезд, поскольку это противоречит царскому манифесту ¹⁰. Съезд принял несколько резолюций. В одной из них, посвященной манчжурской армии, говорилось: “Правительство боится, что приехав из Манчжурии, солдаты будут стоять заодно с народом против правительства и полиции”. Другая резолюция “По поводу ильинских событий” касалась местных дел. Она передавала слова вице-губернатора Мирковича, возмущенного тем, что крестьяне, подогретые эсеровской пропагандой, оказывали неповиновение властям: “Нужно выбить всю эту дрянь. Всех политиков выбьем, всех перехватаем. Теперь вот стражников прислали. Но у царя-батюшки есть солдаты и казаки” ¹¹. Крестьян жестоко избивали, более тридцати из них бросили в тюрьму и продержали там около четырех месяцев. Такие акции, происходившие не только в Ильинской волости, лишь умножали ненависть крестьян, а особенно деревенской молодежи, настроения которой усиленно и довольно успешно подогревались революционной пропагандой.

Кроме крестьян на съезде присутствовали рабочие, солдаты, служащие. Охраняли съезд солдаты 231-го Котельничского батальона, самовольно оставившие казарму. Командир батальона полковник П.В. Нестеренко заявил губернатору, что не ручается за своих солдат. Губернатор не решился разогнать делегатов съезда, но сообщил в департамент полиции, что “батальон вообще недисциплинированный… третья, четвертая и пятая роты по имеющимся агентурным сведениям на стороне социал-революционеров… в настоящее время роты не позволяют арестовать начальству известных уже агитаторов” ¹². Вольноопределяющегося Шубина и солдат Фабричного, Захаровича, как наиболее революционно настроенных, решено было перевести в другие части. Фабричного признали больным, но он сбежал из больницы, а 18 декабря смертельно ранил командира батальона. Нестеренко, ветеран русско-турецкой войны 1877-1878 гг., отец семерых детей, скончался на другой день в губернской земской больнице, куда его перенесли для операции. Город был встревожен известиями о происходящем. Некая мещанка, прибиравшаяся в магазине компании “Зингер”, сказала служащей магазина: “Что у нас делается в Вятке, убили полковника”, но в ответ услышала крамольные слова: “Надо еще убить губернатора”.

В тот же день, когда был убит Нестеренко, произошло вооруженное столкновение боевой группы эсеровской молодежи и участников крестьянского съезда с полицией и войсками. Еще 15 декабря на Московской улице в квартире Куличенко был произведен обыск. Оказалось, что предыдущей ночью эсеры привезли сюда винтовки, похищенные, как выяснилось позднее, двумя днями ранее со склада уездного воинского начальника в Слободском. Всего тогда похитили 313 винтовок. (Правда, называлось и гораздо большее их количество). К Куличенко, явились полицмейстер, два полицейских чиновника, исправник, двадцать шесть городовых и десять стражников. Там обнаружилась целая толпа, вооруженная винтовками с примкнутыми штыками. На помощь полиции прибыла рота солдат. Они, отбиваясь от штыков оборонявшихся, заняли помещение. С обеих сторон оказались легко раненые. Двадцать пять арестованных отправили в тюрьму. В доме были взяты тридцать две винтовки, револьвер, пачки патронов, масса прокламаций и брошюр ¹³.

18 декабря в пять часов утра на городской водокачке под крутым обрывом к реке собрались вооруженные винтовками боевики. Местные социал-демократы не оказали содействия эсерам, отговаривая от этого и рабочих. Более того, боевая дружина РСДРП отказалась пойти на выручку эсерам.

В помощь полиции подошли солдаты. На предложение сдаться боевики ответили отказом. В 10-11 часов выручать засевших на водокачке выступила вооруженная группа дружинников человек в тридцать. Завидев солдат, они укрылись в одном из домов на Кикиморской улице. Перестрелка продолжалась около часа, после чего дружинники сдались. Двадцать два боевика были схвачены полицией. Остальные сбежали по льду за реку. В перестрелке боевики убили двух солдат и нескольких ранили. Ранения получили и девять дружинников. Боевикам, окруженным на водокачке, было предложено сдать оружие. Они ответили отказом. По просьбе дружинников на переговоры с губернатором отправился эсер А.А. Гурьев, служивший в губернской земской управе и аттестованный по полицейским документам, “как лицо в городе, пользующееся наибольшим доверием среди революционной массы”. Левченко пообещал выпустить дружинников на честное слово с условием сдачи оружия. После окончательных переговоров Гурьева и городского головы Якова Поскребышева с дружинниками, те сдались. Скромные похороны пятнадцатилетнего крестьянского паренька Петра Пахомова из Сарапульского уезда, попавшего то ли под пули боевиков, то ли солдат совпали с торжественными похоронами полковника Нестеренко и двух солдат, погибших в перестрелке.

В числе задержанных боевиков оказались крестьяне, мещане, учащиеся реального и технического училищ, два студента, бывший почтово-телеграфный чиновник, который незадолго до этого стрелял в своего начальника по службе.

Министерство внутренних дел объявило Вятскую губернию в состоянии усиленной охраны. 28 декабря 1905 г. губернатор отдал распоряжение: “Во избежание могущих быть беспорядков никаких собраний в городе Вятке не будет разрешаться до особого распоряжения. Всякого рода сборища на улицах, площадях и проч. воспрещаются и будут рассеиваться, а в случае сопротивления будут приниматься решительные меры”.

Но “сборища” продолжались. 24 марта 1906 г. на берегу Вятки около тюрьмы собралось до двадцати учащихся из реалистов и воспитанников технического училища. Из открытых окон тюрьмы раздавалось пение “Марсельезы”… С наступлением теплой погоды “сборища” становились все многолюднее… 13 апреля от реки к тюрьме подошли группы рабочих, крича арестантам, что завтра явятся полторы тысячи человек для освобождения всех заключенных. Стражников окружила возбужденная толпа, и они оказались бессильны навести порядок. С 14 по 18 апреля беспорядки усилились. Около пяти часов дня на реке против тюрьмы подплывали лодки, сидевшие в них люди размахивали красными флагами, пели революционные песни. Собравшихся насчитывалось от ста до двухсот человек, преимущественно учащихся, но частично и рабочих.

Арестанты выставляли из окон, стекла в которых были выбиты ими же, красные лоскуты на древках, тоже пели, как и находившаяся у тюрьмы публика, революционные песни. В конных стражников и тюремную стражу летели камни. Многие из них получили серьезные ушибы, а одному острый камень пробил щеку. Раны и повреждения наносились и проходившим мимо тюрьмы людям. Около восьми часов вечера разгоряченная публика удалялась в расположенный неподалеку Александровский сад, где продолжались антиправительственные речи и соответствующие песнопения.

Обыватели с улиц, находившихся близ тюрьмы, с возмущением жаловались на полное бессилие администрации и даже правительства, а “малоразвитая публика” среди этой части населения, по сообщению прокурору начальника Вятского губернского жандармского управления, была “близка к проявлению актов самосуда, подобных происходившим в Вятке 22 октября” ¹⁴.

С 29 июля 1906 г. в управление Вятской губернией вступил С.Д. Горчаков, находившийся в родстве с П.А. Столыпиным. Либеральная оппозиция, используя связи в Петербурге, старалась всяческими способами бороться с “князюшкой”, с “крутым Сережей”. Решительные действия губернатора оказывались реакцией на выступления революционеров, на “аграрные беспорядки”, на усиление революционного террора. Только за 1906-1907 гг. в губернии по официальным данным произошло 27 убийств полицейских чинов и должностных лиц, пять вооруженных нападений на полицию. Ситуация вырывалась из-под контроля администрации. Вряд ли Горчаков лично причастен к выходкам “блюстителей порядка” на местах, вроде тех, кто наводили “спокойствие” в селе Сезенево Слободского уезда.

“Во всех концах Слободского уезда свищут нагайки и всюду несутся вопли и стоны избиваемых... – сообщала “Вятская жизнь” (1906. 26 февр.) в корреспонденции “Зверства полиции”. – В с. Сезеневе был избит крестьянин д. Росляковской, у которого были страшно исполосованы лицо и голова. У одного новобранца была ранена грудь... В с. Трехключинском в субботу на масленой был зверски избит четырьмя командированными туда стражниками десятник Федот, крестьянин д. Строгали. Его лицо иссечено вдоль и поперек и представляет одну страшную кровавую рану... Один пьяный стражник вскочил на лошади даже на лестницу, гоняясь за народом... Свидетельница этого, девятилетняя девочка, была так напугана, что не могла, говорят, успокоиться целый день. Возвращаясь, стражники встретились с крестьянином Евдокимом Павловым Поскребышевым, который ехал со своей женой. Он не успел во время своротить – и один из стражников хлестнул женщину нагайкой по лицу, которое сразу залилось все кровью... Такие же избиения были в с. Совье, где конные стражники хлестали кого попало... Я вот всажу в тебя все пули и мне ничего не будет, такая мне власть дана! – грозит урядник крестьянину Е.В. с. Шестаково револьвером. Дикий произвол развернулся во всю. Но приходит ли в голову нашим укротителям... мысль о том, что не всегда же будет длиться такое время, что, несмотря на все плети, скоро наступит иной порядок? Думают ли они о том ответе, какой им придется держать перед народными представителями? Вспоминают ли они, разнуздавшиеся насильники, русскую пословицу: “Отольются волку овечьи слезы”?”

Крестьяне не оставались в долгу. “Вятская жизнь (1906. 7 марта) извещала о событиях в селе Шешурга Яранского уезда: “Между полицией и крестьянами в числе около 400 чел. произошло настоящее сражение, на котором был побит становой пристав, прогнан помощник исправника, убит один стражник и десятеро ранено”. В губернию прибывали охранники и стражники – казаки, а также выходцы с Северного Кавказа, которые часто вместо наведения порядка проявляли бесчинства, вызывая еще большее негодование жителей Вятки и губернии.

“Вятская речь” (1908. 26 февр.) рассказала о преступлении конного стражника чеченца Узаева, находившегося в распоряжении вятского полицмейстера. На Морозовской улице в пьяном виде он принялся избивать нагайкой проходившего человека. Чиновник Двинин, увидев это из окна своей квартиры, выбежал на улицу и стал заступаться за избиваемого. Стражник застрелил его, потом пошел по улице, ведя лошадь под уздцы, паля напропалую в прохожих. Он застрелил крестьянина Торбеева и ранил извозчика Киселева. Соплеменники убийцы предлагали вятскому адвокату В.В. Белову взять на себя его защиту. Естественно, тот отказался. Дело завершилось тем, что местные власти отправили стражника “на попечение родителей” в Терскую область Грозненского округа ¹⁵. Подобная трагедия не единична. В слободе Дымково стражники-чеченцы убили отца и сына Печищевых. Очередная издательница “Вятской речи” А.М. Праздникова телеграфировала в министерство внутренних дел, о том, что чеченцы врывались в редакцию, грозя учинить кровавую расправу за публикации об их беззаконных деяниях.

Антигорчаковские настроения в губернии усиливались. В 1907 г. эсеры-боевики приняли решение об убийстве “сиятельного погромщика”. Как выяснилось позднее, выбор исполнителя террористического акта в боевой группе пал сначала по жребию на техника В. Крюгера, однако сын статского советника Иосиф Левитский, исключенный из гимназии за хранение дома оружия и отсидевший за это три месяца в тюрьме, настоял на том, чтобы ему поручили главную роль в совершении покушения, поскольку он дал клятву расправиться с Горчаковым за репрессии “против левых при умиротворении губернии”.

“17 сего октября, – сообщал Горчаков Столыпину, – при возвращении моем с женою из Кафедрального собора… на меня было произведено покушение. …молодой человек в форме гимназиста, сделав несколько шагов от панели по направлению к экипажу, вынул из-под шинели бомбу и бросил ее в экипаж. По счастью она ударилась о мягкую шину колеса экипажа… при этом капсюль при падении оторвался от бомбы, произведя легкий взрыв. Я, предполагая, что гимназист бросил ком грязи, остановил экипаж и, выйдя из коляски, направился к молодому человеку. По-видимому, он был крайне изумлен, что бомба не взорвалась. Оправившись от неожиданности, злодей вытащил из кармана пальто револьвер “Смит и Вессон” и выстрелил, но дал промах. Я стал доставать свой револьвер. В это время успевший соскочить с козел экипажа черкес Хаджи выстрелил… Убитый оказался сыном бывшего земского начальника Левитского” ¹⁶.

“Вятский вестник” попробовал разобраться в причине происшествия: “Покушение совершено, и исполнитель предначертаний негодяев, скрывающихся за кулисами революционного брожения, явился 17-18-летний юноша, безусый гимназист, исключенный из приютившего его учебного заведения за его противоправительственную деятельность еще задолго до совершенного им преступления… Где же истинные виновники гибели этого юного злодея? Они живы, здравствуют и, может быть, в пьяном угаре изливают бессильную злобу на то, что их адский план расстроен рукою Провидения…”

Сам губернатор телеграфировал о покушении министру внутренних дел Столыпину. В отчете за 1908 год Горчаков сообщал:: “Взволнованная освободительным движением жизнь губернии входит в колею… заметно некоторое успокоение”. Надолго ли? До 1917 года оставалось менее десяти лет.