Обрывок двадцать четвёртый 6 страница

Твой путь – твоя боль, он ведет в никуда.

Твоя ярость – огонь, твои слезы – вода.

Чёрные небеса. Чёрные небеса.

Ты обретешь чёрные небеса.

Но потеряешь свою душу навсегда.

Трясет. Это не от усталости. Нет.

Как меня трясет. Тьфу, противно от собственной слабости. Стук в дверь? Гости с небес. Вот один из них пополз по потолку, оставляя шершавый след. Я помню его. Он убил мою душу. Другой, закрывшись потемневшими от крови крыльями, сидит на грязном кресле и читает газету, попыхивая сигарой. Забавно смотреть, как они гоняются друг за другом, отрывая волосы, уши, головы, руки. Разрывая тела, как бумагу. Безмолвно кричащие о жуткой тоске, безысходности. Вон еще один. Весь в чёрном и крылья сложены за спиной, как чёрный плащ. Сидит. Курит. Улыбается. Ждёт кого-то. Или чего-то. Падший ангел. Слова горят на губах, и на вкус, как кровь. А там, за окном белый, сияющий ангел. Настоящий божий посланник. Засланник. Засланец. Засранец. Уйди, пока не запачкали кровью твои белые перья. Словно жадный зверь до человеческой любви. Ворчит. Хочет войти, но боится моих гостей. Хочешь стать таким же? Тогда иди сюда. Сделай свой выбор раз и навсегда. Отворачивается и, взмахнув крыльями, улетает. Чёрт с ним. Нет, со мной. Какой же он светлый.

Моя голова. Она сейчас взорвётся, и мозги зальют стену непрерывным потоком. Они будут все лить и лить, а люди из скорой будут удивляться: откуда у него столько мозгов? А ещё кто-то подумает о последних работах Пикассо. Хи-хи-хи.

Я не устал. Знаешь почему? Потому что я компьютер. Большой мощный компьютер. Мечта. Чья-то. Нет. Я не компьютер. Я ведь знаю, что я не компьютер, но тот, кто нажимает на кнопки, не знает об этом. Он нажимает на кнопки. Он жмёт на них своими потными, грязными пальцами. Жмёт, выжимает из меня последние крохи сил. Он хочет, чтобы я устал. Устал и умер. А я не подчиняюсь ему. Я не компьютер. Вот так вот, сукин сын! Я не компьютер! Нажимай на кнопки всех остальных – вон они, какие милые и хорошие. Чистенькие, опрятненькие. Вон, пошла одна. Я бы с нею сконнектился. А потом бы взял клавиатуру и бил бы по её монитору, пока он не станет таким же разбитым и старым, как моё нутро. Не такой, как все. Не такой, как человек. Не такой, как Христос.

Что они носятся со своим Христом? Он не более чем Бог! Разве этого достаточно? Он Бог, а я человек. Это еще вопрос, кто важнее. Я-то знаю, что могу существовать без него. А он сможет ли без меня? Не знаю.

Я не уснул. Я здесь. Я сижу прямо. Я не устал. Я не устал. Я не устал! Поцелуй меня, моя подруга. Поцелуй меня, потому что я ещё не устал. Поцелуй меня, моя подруга Смерть. Если бы ты не была ангелом, я бы с удовольствием трахнул бы тебя. Я бы тихонько подошёл к тебе и откинул чёрный капюшон назад. Нет. Там не ухмыляющийся череп. Там лицо женщины... девушки. Девственно чистое. Бледное. Чувственные губы. Твои глаза. Они такие чёрные, как сама Тьма. Как Вечность. Твои волосы черны, как воронье крыло. Твоё дыхание пахнет ладаном. И чем-то ещё. Чем-то приятным... Смертью. Ты так прекрасна, моя любимая. Я целую твои губы. Целую и не могу насытиться этим странным смешанным чувством боли и удовольствия. Твой язык. Нет! Ты не холодна, ты так горяча. Я и не знал, что ты так горяча. Ты молча охватываешь меня своими руками и, теребя волосы, теснее прижимаешь к себе. Я чувствую, как низ твоего живота прижимается к моему. Я чувствую сладострастие. Сладострастие Смерти. Я тону в твоём поцелуе. Ты милая, бесконечно милая. Отрываюсь от твоих губ и целую в ушко, в шейку. У тебя такая нежная кожа. Тихонько помогаю себе кончиком языка и чувствую, как напряглось твоё тело. Тебе нравится. Скажи, любил ли тебя кто-нибудь еще так, как я? Аккуратно распутываю шнурок плаща, и он падает с тебя. Я вижу тебя. Как ты прекрасна, моя возлюбленная. Любил ли я до этого? Аккуратными поцелуями приближаюсь к твоей груди. Она восхитительно мягкая и упругая. Соски на ней горячие и твердые. Беру в рот один из них. Ты теснее прижимаешь мою голову к себе. Мой член разгорячен и готов к тому, чтобы почувствовать твоё влагалище. Внезапно ты отрываешь мою голову от своей груди, и твои губы снова прикипают к моим. Пусть попробует кто-нибудь разъединить нас. Твои руки скользят к моей ширинке, и я даже не замечаю, как мой член оказывается снаружи. Ты трёшься об него своим животом, а затем ложишься на кровать и раздвигаешь ноги. Твоё прекрасное тело готово принять меня. Я целую твои ноги, живот, грудь, губы. Ты аккуратно берёшь мой член, и я чувствую твоё разгорячённое лоно. Мне так приятно, милая. Ты закрываешь глаза и, наморщив лоб, открываешь свой рот. Я же закрываю его поцелуем. Туда, дальше, обратно, снова туда. Ты входишь в ритм и помогаешь мне. Во мне растет неудержимый вулкан, который вот-вот взорвется... Любил ли тебя кто-нибудь ещё так, как я, моя ласковая подружка? К сожалению, ты ангел. Увижу ли я тебя на чёрных небесах? Надеюсь, что да.

Я не устал.

Моя комната освещена чёрным светом. Красные гирлянды висят, как будто сегодня Новый год. Новый год. Новый век. Новое тысячелетие. Новая вечность. Мне нужно ещё немного белой любви, чтобы она прошла по моим венам, насыщая их своей глупой ненавистью.

Аккуратно...

Мне хорошо. Я совсем не устал. Вокруг меня звёзды водят свои хороводы, улыбаясь вместе со мной сумасшедшей улыбкой. Как же красиво кругом. Это чёрные небеса? Нет. На чёрных небесах не так. На них гораздо лучше.

Привет, дядя Ваня! Ты же ведь умер, разве ты не знаешь? А я не умру, потому что еще не устал...

Тёмная, грязная одинокая комната. Лохмотья обоев свисают со стен. Ржавые пятна на потолке. Мебели нет. Ничего нет, кроме бледного юноши, сидящего на полу в чёрно-серебристом костюме, на котором видны разводы грязи. Рядом с левой рукой шприц и, чуть поодаль, жгут. На его губах застыла радостная улыбка. Остекленевшие глаза видят свет иного мира. Рядом с правым ботинком белый клочок бумаги. На нём написано: «Я ищу чёрные небеса».

Это наши рабы и еще один канал поступления денег. Ведь мой дом – это наркопритон.

Обрывок двадцать девятый

– Голубчики! Родные мои, спасибо большое вам! – говорит старушка и чуть ли не кланяется нам в ноги.

– Идите, идите, бабушка! – говорит Маммона и, ласково поддерживая её за локоть, доводит до выхода из офиса.

Я не могу сдержать довольной улыбки. Помощь другим – это чертовски приятно. Это не имеет ничего общего с христианской добродетельностью. Что-то заурчало и неприятно кольнуло в моем животе.

Мы едем в колонне. Три большие машины BMW. Мы едем со встречи по передаче очередной партии синтетика оптовым покупателям для дальнейшего распространения по регионам. Возле дороги нас тормозят две привлекательные пьяные девушки. У них тонкие стройные восемнадцатилетние тела. Их груди выпирают двумя холмиками на шерстяной поверхности кофточек. Они бессмысленно весело улыбаются. От них приятно пахнет дешёвыми духами.

Баальберит приветливо улыбается и приглашает их войти в машину. Девочки в полном восторге. На таких машинах они ещё не катались. Они садятся на заднее сиденье рядом с Баальберитом и начинают громко разговаривать и задавать нам разные вопросы. Мы им улыбаемся и отвечаем дружелюбно и по возможности искренне. Тем временем машины несутся по ночному шоссе за город. Маммона за рулем знает, чего мы все хотим. Астаарта осталась дома, а я здесь, среди друзей и малолеток, чувствую неудовлетворенное желание секса.

– Отсосёте, девчонки? – предлагает Баальберит. Всё резко меняется. На их пьяных лицах появляется попытка осознать, кто мы такие и куда едем. Они смотрят за окно и видят проносящиеся мимо деревья. Машины начинают сворачивать направо от основной дороги.

– Куда мы едем? – спрашивает одна из них. Катя. В её тревожных глазах появляется панический страх. Мимо начинают проноситься кресты и надгробные плиты. Мы поворачиваем ещё раз. Клещихинское кладбище. Самое весёлое место этой ночью.

Баальберит повторяет свою просьбу. Девчонки переглядываются. Катя, молча, мотает головой.

– Мы не такие, – робко говорит она уже протрезвевшим голосом.

– Тогда вылезайте, – грубо говорит Маммона. Я выхожу и открываю перед ними дверь. Галантно подаю им руку. Из двух других машин появляются наши сородичи. Такие же звери в этой ночи, как и мы. Девочки жалобно скулят. Они испуганы. Вокруг них одиннадцать мужчин в темноте кладбища за много километров от города. В полном молчании мы в упор жадно разглядываем их тела.

– Мы много не просим, – обаятельно улыбаясь, говорит Баальберит. Он вообще крайне обаятелен, как и мы все. – Впрочем, мы не настаиваем.

Мы расходимся по машинам и медленно трогаемся в обратную сторону. Вторая девочка, не выдерживает и бежит за нами. Мы останавливаемся и опускаем окно.

– Не нужно, – всхлипывает она. – Пожалуйста, отвезите нас домой.

Баальберит кричит:

– Уйди, дура! Не хочешь – не надо! Мы не дураки, чтобы тебя насиловать!

Я поднимаю стекло, и мы проезжаем вперед сто метров. Девочек почти касается темнота кладбища. В тёмных кустах рядом с могилами что-то постоянно потрескивает, словно сучья под неуверенными шагами мертвеца. Мы снова останавливаемся. Девочки бегом приближаются к нам с плачем и криками. У Кати более сильный дух, чем у Оксаны, и, приблизившись, она снова молчит. Слёзы текут по её щекам, оставляя за собой следы размазавшейся туши.

Оксана робко говорит Баальбериту:

– Давайте я одна, но только тебе… – и останавливается. Неуверенно пытается улыбнуться.

Тот издает злой смех.

– Нет, солнышко, так не пойдёт. Нас одиннадцать неудовлетворенных мужчин и вам придётся попробовать на вкус всех нас, иначе вас попробуют на вкус те, кто живут здесь, – он снова зло и пронзительно смеется. От его смеха даже у меня пробегает мороз от ужаса. В окружающих нас кустах я ясно вижу зелёные огоньки глаз. Про себя я искренне надеюсь, что это собаки или другие животные.

Я сажусь на заднее сидение. Катя садится рядом. Я у нее уже третий, поэтому ей хочется поскорее закончить эту процедуру. Мне становится её жалко, и я выхожу из машины. Следом за мной залезает кто-то из тех обезьянок, кто был с нами.

– Кончил? – спрашивает Баальберит. Я пожимаю плечами и пинаю камень, лежащий в дорожной пыли. Затем затягиваюсь сладким травяным дымом папиросы. Легкий наркотик принимает меня в свои объятия. Потом мы уезжаем. Оставляя Катю и Оксану на кладбище.

– Слишком долго ломались, – говорит Маммона им. – Дойдёте до шоссе и поймаете попутку.

Баальберит заливается злым смехом и подмигивает им. Я помню их растерянные заплаканные лица с засохшими следами спермы на губах.

На следующее утро мы пьем кофе в офисе, когда заходит Астаарта.

– Интересное происшествие, – ровным тоном замечает она. – Вчера на кладбище нашли двух девочек восемнадцати лет. Одна из них была мертва, а вторую увезли в психиатрическую больницу. Она ничего не может сказать связного о случившемся. Она вообще, по всей видимости, потеряла возможность связно мыслить.

Я чувствую острую боль в животе и морщусь. Во рту я почему-то ясно различаю слабый привкус крови. Я сглатываю слюну.

Маммона кивает, а Баальберит улыбается. Я знаю, что Астаарта знает то же, что знаем мы.

– Сегодня у нас по плану заезд в детский дом. У них есть отличная идея сделать компьютерный класс, но финансирования не хватает. Они обратились за помощью к нам, – говорит Маммона. – Мне кажется, дети – это святое, и мы просто обязаны им помочь.

В следующую минуту мы с увлечением делимся мыслями о том, какие новинки компьютерного мира мы сможем предоставить бездомным детям. Ведь мой дом – это благотворительный фонд.

Обрывок тридцатый

Я всматриваюсь в тёмные лица моих верных помощников.

– Кто за этим стоит? – задаю я вопрос зло и отрывисто. – За два месяца меня пытались три раза убить. Кто за этим стоит?

Я чувствую ужасную боль в животе.

– Оставь их, – говорит Астаарта. – Они делают всё, что могут.

– Мне всё равно, – отвечаю я. – Для меня этого недостаточно!

Она пожимает плечами. Пол вертится под моими ногами, и я падаю на одно колено, держась за живот.

Я застонал, и Астаарта прохладными пальцами прикоснулась к моим вискам.

– Поспи, милый! – тихо прошептала она, массируя мои виски. Она провела ладонью по моему лбу.

Мне страшно спать. Мне до ужаса страшно спать. Каждый раз, когда я засыпаю, я словно умираю. Поэтому прежде чем уснуть, я устаю, пока само тело не умоляет меня о смерти. Сон? Глупая выдумка. Сон нужен. Какая ужасно глупая выдумка. Сон – это тренинг смерти. Каждый вечер мы умираем и каждое утро воскресаем. И боимся смерти всю жизнь. До чего же глупо бояться того, что мы делаем каждый день.

– Я не могу, – отвечаю я и проваливаюсь в сон. Во сне я брожу за пределами мира, открываю ворота Хаоса и впускаю в этот мир тёмных Падших. И каждый раз, когда открываю свои глаза, я клянусь больше их не закрывать, чтобы не видеть этого. Мокрый от пота, ослабевшими руками я скидываю с себя одеяло. Астаарта, как всегда, сидит рядом и смотрит на меня с загадочной улыбкой.

– С днём рождения, милый! – кричит пронзительно она. Меня тошнит прямо на пол рядом с кроватью. Дверь открывается, и с тортом заходят сначала Баальберит и Маммона, потом мои ближайшие помощники, а также застенчиво протискиваются обезьянки, мечтающие быть свободными, подобно нам. Меня тошнит ещё раз, прямо на красивые зелёные домашние тапочки Астаарты. В луже блевотины на полу много красного. Чересчур много красного.

Маммона и Баальберит выгоняют остальных за дверь. Маммона ставит поднос с тортом на тумбочку рядом с кроватью и ворчит:

– Нашёл время…

Я непонимающе смотрю на него. Потом на Астаарту.

– Что со мной? – спрашиваю я.

– Всё просто. Ты умираешь, – отвечает она мне и проводит ладонью по щеке. – Только не нужно истерик. Смерть – это не трагедия, а простой среднестатистический факт.

Я чувствую, как моё сердце толчками гонит кровь по телу. Я чувствую каждый толчок.

– Почему? – во мне нет страха. Только какое-то пустое любопытство.

– Тебя интересует физиологическая причина или это риторический вопрос о смысле твоей смерти? – спрашивает в ответ Астаарта.

– И то, и другое, – я чувствую во рту соленый вкус крови. Он мне дико нравится. Наверное, из меня вышел бы отличный вампир.

– Наркотики, истощение и слишком много мелко истолчённого стекла в еде.

– Почему, Астаарта? – теперь уже мой вопрос не нужно уточнять.

– Ты так и не понял значение того, что произошло и что произойдет. Правда в том, что это мы стояли за организацией покушений на тебя. Ты должен умереть!

– Кому я должен? – завопил я отчаянно, чувствуя ужасную резь в животе. – Я свободен в своих желаниях!

– Свобода одного кончается там, где начинается свобода другого. Помнишь? – проворковала она. – И нам нужно, чтобы ты умер. И тебе тоже, просто ты пока еще этого не осознаешь. Ты всё еще боишься.

Я сглотнул кровь. Её можно глотать и глотать, а жизнь уходит и её не вернуть. Я старался сглотнуть ещё, но это оказалось свыше моих сил. Кровь тонкой струйкой потекла из уголков моего рта. Астаарта склонилась надо мной, и в её безумных глазах я увидел то, чего никогда не видел за всю историю нашей жизни. В её глазах светилась небесным светом Любовь.

– Что делать, когда ненависть переполняет тебя и не дает спокойно мыслить? – спросил я.

Она подняла голову, и на её лбу я увидел огненные линии пентаграммы.

– Посмотри на небо. Что оно делает, когда его переполняют тучи?

И опустила голову снова.

– Плачет…

– Ты ведь демон, почему ты так говоришь?

Она усмехнулась.

– Говорю как?

– Так… неправильно. Это ведь не то, чем ты живешь?

– Однажды мы проиграли одну Битву и нас изгнали, а Победитель пишет… творит Свою Историю. Неужели мы должны убивать только потому, что Он так хочет, – она наклонила голову набок, и её глаза замерцали звездным светом. – А если мы хотим любить?

– Любить?

– Любить.

Я закрыл глаза. Я умер.

Но я уже умирал каждую ночь. Я знал каждую тропинку, которой шел в темноте смерти. Сегодня я впервые шёл один, и ни один из демонов не имел права нарушить мой спокойный и мерный шаг. Я возвращался домой.

Обрывок тридцать первый

Как же хорошо ощущать себя вне времени и пространства. Я одновременно есть везде.

Я наблюдаю момент своего рождения. Моя мать, стиснув зубы, напрягается на столе в родильном отделении. Пытается выдавить меня из своего тела. Я чужеродный организм, который был занесен туда моим отцом. Как одна большая какашка, которую она пытается исторгнуть. Я не хочу рождаться. Потому что для этого мне нужно умереть в том мире, в котором нахожусь сейчас. Но никого это не волнует. И, наконец, я выплевываюсь из её растерзанного влагалища прямо в руки врача, облачённого в резиновые перчатки. Я ещё ничего не вижу, потому что мои зрачки не привыкли к солнечному свету после постоянной тьмы.

Сегодня день моего рождения. Я умер и родился снова в объятиях Хаоса. Все те ужасы, которые я видел в своих снах, мне привычны. Я сроднился с ними. Я смеюсь, наблюдая за тем, как бесформенные Падшие носятся друг за другом в вечном веселье.

Но вот они замечают меня. И оборачивают ко мне свои бесформенные ужасные лица. Я слышу их зов. Моё тело пронзает острая боль, как от удара электрическим током. Это у нас такие игры. И я смеюсь. А потом зло кидаюсь на одного из Падших. Мы бьёмся с ним, разрывая друг друга в клочки. Но здесь нет смерти. В этом месте руку можно оторвать сотни раз. Или тысячу раз проткнуть глаза. Только одно играет в этом месте роль: твоя воля и готовность к боли. Если это у тебя есть, то Падшие примут тебя за своего. Я смотрю на скрученные души умерших, бьющихся в агонии и страхе. Я вижу среди них умерших монархов, президентов, генералов. На земле он королем ходил, а здесь, в мире настоящей свободы, он испуганный жалкий комочек. Он не понимает, что происходит. Он ужасно скучает по тому упорядоченному спокойному миру, в котором был раньше. Он очень боится боли, которая пронзает его душу. Это мы так играем. Смешно подтруниваем над теми, кто этого заслуживает.

Хаос никому не подчиняется. Но если ты часть его, то знаешь и то, как можно создать райский сад посредине Хаоса.

Вокруг меня зелёная стена растений. Их листья постоянно изгибаются, то расширяются, то сужаются. Их цвет ежесекундно меняется от зелёного до красного и далее до самых немыслимых цветов. Я сижу на небольшом квадратном ящике, закинув ногу на ногу. Это то, что может каждый Падший. Создать свой небольшой мир по своему образу и подобию. Мы Боги. Теперь и я знаю, кто такой Яхве[43]. Он такой же, как мы. Просто он был первым, кто создал свой мир среди хаоса. Но он слишком заигрался со своим миром. И мы заждались его возвращения домой.

Сможет ли Бог создать такой камень, который не сможет поднять? Бог всемогущий – это ребенок в своей комнате, который может играть, как ему заблагорассудится. В своей комнате для своих игрушек он всемогущ, но, выйдя на улицу, он такой же, как и все. А если он еще и заперт в своей комнате?

Люди думают, что Иисус умер за них. Неправда! Бог взошел на алтарь, чтобы освободить себя из плена собственного мира. Создав человека, Он вложил в него часть своей души, чтобы тот мог по-настоящему жить. Но человек вкусил плоды Хаоса и стал его частью, оставив в себе часть Бога. Каждый раз, когда в мире рождается ребенок, еще одна частица Бога якорем привязывает Его к этому миру. А нас уже миллиарды. И Слово Бога всё меньше и меньше влияет на судьбу мира. Теперь мы все более способны управлять миром, чем сам Всемогущий Господь Бог.

Бог насылал на нас потопы, египетские казни. Он пытался вернуть себе свою душу. Но каждый раз проигрывал битву за битвой. Только Падшие смогут помочь ему освободиться и примкнуть к вечным играм во тьме Хаоса. Для этого нужно уничтожить весь мир. Освободить душу Бога от её якорей в теплоте земной колыбели.

Обрывок тридцать второй

Осознание пришло ко мне легко и ярким светом осветило мой разум. Я повернулся и встал рядом со своим телом, лежащим в гробу. Вокруг проходили множество людей и сочувствующе смотрели на моё тело. Рядом стояли двенадцать старушек и отчаянно выли, вытирая слезы. Кто они такие? Я их совсем не знаю. У меня такое ощущение, что эти старушки всегда присутствуют на всех похоронах, которые я помню в своей жизни. Обязательно со скорбными лицами и слезами. Они скорбят больше, чем родные покойника. Кто они? О чём они сожалеют? О близости своей собственной смерти.

Я открываю глаза и сажусь в своём гробу.

– С днём рождения, милый! – говорит Астаарта. На ней красивое белое подвенечное платье, белые перчатки и белые туфельки на высоком каблуке.

«Какая фея!» – думаю я и целую её своими ещё холодными губами. Я чувствую в своём рту остатки трупных газов. Воскрешение не такое уж приятное занятие, я вам честно скажу. В моём теле глухо стучит сердце, толчками разгоняя застоявшуюся кровь по жилам. Я с трудом сгибаю застывшие пальцы. Потом замечаю широко раскрытые в ужасе глаза и открытые рты окружающих людей. В темноте православного храма раздаётся легкий вскрик и что-то мягкое стукается об пол. Я улыбаюсь и машу рукой.

– Воскрес! – проносится первый гулкий шепот по всему храму. Люди неотрывно смотрят на меня. Те, кто стоит ближе ко мне, стараются отойти как можно дальше. Наверное, они вспоминают сюжеты второсортных американских фильмов ужасов, где зомби в голодном порыве разрывает зубами человеческие тела.

А вот меня всегда интересовало, если зомби голодны, то почему они не съедали человеческие тела, а только слегка кусали его, после чего вставал новый зомби?

Зато те, кто подальше, стараются подойти поближе, тем самым сужая круг и подталкивая застывших в ужасе людей почти вплотную ко мне.

Вы были на похоронах? Представьте, что покойник откроет глаза, повернёт голову и улыбнётся вам. Его восковое лицо будет вам дружелюбно улыбаться. Ну, что скажете? Попробуйте представить себе это на ваших следующих похоронах.

– Воскресение Аримана! – торжественно и гулко сказал Баальберит и поднял руку в торжествующем жесте. – Святой Ариман!

– Святой! Святой! – раздались отдельные голоса в храме. Потом дружный хор подхватывает. – Святой Ариман!

В толпе ко мне протискивается православный священник.

Я шепчу Астаарте:

– Какого дьявола вы устроили похоронную процессию в православной церкви?

– Так надо было, милый! – отвечает она мне с ликующей улыбкой.

– Возблагодарим господа за чудо воскресения! – восклицает священник и молитвенно складывает руки.

– Меньше всего в процессе моего воскрешения участвовал этот архаизм, – бодро отвечаю я и вылезаю из гроба. Священник растеряно молчит. Столкнувшись с настоящим чудом в своей жизни, этот верующий человек впервые осознаёт, что его вера была фальшива и ничтожна. Я расталкиваю толпу и ухожу домой, чтобы напиться и выспаться, как следует. Ничто так не утомляет как смерть и воскрешение.

Я смотрю газеты и телевидение. Везде в заголовках вынесена новость дня: «Второе пришествие!», «Христос снова воскрес!», «Чудо воскресения!». Какую еще более удачную рекламу можно придумать? Хочешь, чтобы о тебе говорили? Просто умри и воскресни!

Мой дом – это Церковь, в которую сотнями тысяч стекаются прихожане со всего света.

Просто скажи, что я тебе нужен, и заходи. Просто прими имя моё.

Мне всё равно, кто ты и что тебе нужно. Я дам тебе всё что угодно только за то, что ты поклонишься мне.

Ко мне приносят больных и умирающих, слепых и калек. Я исцеляю их своим прикосновением и тем самым отбираю душу Бога в каждом из них. Матери приносят мне своих детей, чтобы я крестил их, и я с удовольствием лишаю их жизни после смерти. Я крещу их в вечную смерть. Пентаграмма становится популярной. Теперь это не знак аутсайдеров. Это знак власти и могущества, богатства и здоровья. Это знак нашей Церкви. Знак всех свободных людей. Его клеят сзади на машины. Матери вешают вместо креста маленькую перевернутую звездочку, заключённую в круг, на шеи своих детей. В офисах на чёрных полотнах нарисована тёмно-красной краской пентаграмма. Это знак успешного бизнеса.

Ко мне постоянно приходят представители разных религий, которые наперебой убеждают меня, что моё воскресение принадлежит именно им. Что я, сам того не ведая, являюсь христианином, буддистом, индуистом, исламистом и ещё чёрт знает кем. Они мне сулят сладкую загробную жизнь и рисуют её так, словно воскресли они, а не я. А кто-то пытается предложить мне деньги. Ох уж эти католики… Как будто деньги – это всё, что может предложить католическая церковь. Но все эти религиозные фанатики выходят с чётким пониманием того, кто они сами. На их предплечьях красуются свежие шрамы в виде пентаграмм. И в своих проповедях они говорят о новой религии широкими шагами идущей по планете. Это религия денег и власти. Людям не хватало только такой религии, чтобы они могли быть абсолютно счастливы. Наконец-то нашелся тот, кто одобряет все их естественные устремления быть счастливым здесь и сейчас, а не ждать загробной жизни.

Добро пожаловать! Сильный да победит! Слабый да погибнет! Вавилонская блудница раскинь шире бёдра, с тобой будут счастливы миллионы людей. Ибо явились четыре Всадника на землю, и я веду их!

Наши храмы один за другим чёрными пауками ложатся посредине городов. В них нет ни икон, ни свечей. На стенах высечены наши заповеди:

Потворствуй своим желаниям.

Наслаждайся своей жизнью.

Избегай лицемерия.

Уважай тех, кто того заслуживает.

Мсти.

Будь опасен.

Предавайся грехам, которые дарят тебе наслаждения.

Посреди храма только одна статуя. Моя статуя, высеченная из золота. Вокруг неё в смешном подражании нашим танцам в чёрных небесах кривляется безликая толпа бездушных людей. Они даже не заметили, что потеряли душу Бога в себе, словно её никогда и не было. Говорят, если потереть мою статую за мизинец, то в течение года к тебе широким потоком будут литься деньги. Цвета наших храмов: чёрный, золотой и красный. Нам смешно от такого дизайна, но не мы его разрабатывали. Так хотят фанатики нашей Церкви. Безликие обезьяны, в своих оргазмирующих мечтах видящие себя на нашем месте. Они думают, что подражание нашей греховной природе является путём свободы. Они проклинают Бога, режут свои руки, насилуют женщин, бьются направо и налево. Их руки исколоты, ноздри припудрены, а лёгкие прокурены дымом марихуаны. Они умирают сотнями в день. Но на их место приходят тысячи. И мы презираем их. Жалкие подражатели! Если бы мы хотели власти, то государственный переворот был бы для нас мелочью. Настолько мелочью, что даже и задумываться об этом смешно. Но мы не желали и не желаем власти. Церковь, ритуалы, церемониальные цвета, молитвы – это не то, что придумали мы. Мы словно стоим в центре огромного человеческого смерча и наблюдаем за песчинками, несомыми им. Мы ничего не делаем. Просто стоим и ждём. Круговорот вокруг нас сам сделает всё, что необходимо.

Обрывок тридцать третий

Мы идём с Астаартой по улице. Просто гуляем по заснеженному городу. Позади нас, отстав на десяток шагов, следуют наши ближайшие помощники. Одиннадцать часов утра. Время утренней проповеди в лютеранской церкви. Её кирпичное здание с остроконечной крышей из красной черепицы стоит рядом, и туда небольшой струйкой стекаются со всех сторон люди.

– Зайдём? – задумчиво спрашивает Астаарта.

– Почему бы и нет, – отвечаю я.

Мы заходим в тесноту церкви. В ней стройными рядами стоят деревянные лавки. Рядом с ними на коленях стоят люди.

В конце храма небольшое возвышение, на котором в левом углу стоит кафедра. Священник на ней обращается с проповедью к прихожанам. На стене посередине висит большой золотой крест.

«Как люди одинаковы в почитании этого жёлтого металла, – думаю с удивлением я. – Что же в нём такого, что привлекает к нему такое внимание?»

Астаарта тихо смеется в ответ на мои мысли. Я обнимаю её правой рукою и крепко щипаю за ягодицу. Она смеётся громче. Стоящие на коленях люди кидают на нас косые злобные взгляды. Я улыбаюсь и киваю им в ответ.

– Простите! – говорю я.

Астаарта оскорблённо смотрит на меня:

– В чем смысл раскаяния? За что ты просишь прощения? Если ты искренне раскаялся в своём поступке, то ты никогда не будешь так делать. И это уже само по себе является твоим прощением. Если же нет, то тем более нет никакой причины просить прощения. Будь честным, ты просишь прощения, чтобы оправдать свои последующие преступления. Ты лжёшь. Ты говоришь, что ты так больше не будешь, но ты лжёшь. Почему мы все так нуждаемся в прощении? Представь, если за каждый поступок наказанием будет смерть. Что тогда с тобой будет?

Она поворачивается к прихожанам церкви и громко произносит:

– Блаженны нищие духом![44]

Ее палец поднимается и указывает на худощавого молодого человека с виноватым обиженным лицом.

– Хочешь быть христианином? Хочешь быть с Господом на небесах? – он кивает и затравленно оглядывается вокруг себя. Астаарта подходит к нему вплотную. Почти прижимается. Она облизывает кончиком языка свою верхнюю губу. Язык слегка задевает губу паренька. Он делает полшага назад. Его лицо краснеет, а глаза беспокойно бегают из стороны в сторону. Мне становится его жалко, а Астаарта с презрительной усмешкой смотрит прямо, пытаясь поймать его взгляд.

Она продолжает свою проповедь:

– Для блаженного духом есть хорошее название в уличном жаргоне. Лох.