Владимир Зазубрин. Два мира 1 страница

В.Зазубрин. Щепка

--------------------------------------------------------------- OCR: Скипин Денис "Сибирские огни", No 2 1989--------------------------------------------------------------- Повесть 1923 г.

ПОВЕСТЬ О РЕВОЛЮЦИИ И О ЛИЧНОСТИ[x]

"Страшная книга, нужная книга", - сказал В. И. Ленин, прочитав роман В.Зазубрина "Два мира". Повесть "Щепка" не менее страшное произведение молодого художника, иможно заранее учесть те обывательские разговоры, которые могут поднятьвокруг этой повести. По что обыватели. "Что им Гекуба?" Что для них революция? Вопрос в том,нужна ли эта небольшая книжечка человеку-революционеру, которыйдействительно ищет новый мир? До сих пор о революции, о терроре, о чека писали или убежавшие заграницу представители сюсюкающих и вырождающихся поколений илибеллетристы-одиночки. Индивидуалисты, которые о революции в большинствеслучаев пишут так же, как о штопанье чулок их бабушкой. Здесь почти впервые, если не считать рассказа Радионова-Тарасова"Шоколад", где дана совершенно ложная постановка вопроса, художник-коммунистподошел к этой жгучей теме. И подошел оригинально, небывало мужественно ирезко. В. Зазубрин еще молодой художник и многое в нем еще не устоялось,многое в его повести может быть оспариваемо и с художественной точки зренияи особенно с фактической--им дано в сконцентрированном рисунке такоенагромождение ужасов, которое совершенно немыслимо на таком небольшомполотне--столь коротком житейском фоне. Но в художественной литературе, в искусстве это совершенно закономерныйприем; вспомним великие "карикатуры" художника Гойи и нашего великогосатирика Гоголя. Весь вопрос, удалось ли В. Зазубрину художнически осмыслитьэтот страшный материал, удалось ли ему влить в него органически живую идею ипередать то, что он ставил своей задачей. Есть ли в конечном счете оправдание этой небывалой дерзости? Зазубринне сюсюкает, он не ужасается, он как художник с беспощадно-холодной внешнейманерой и суровостью подходит к этой теме. С первых строк страшное нависаетнад героем Срубовым, с первой строки чувствуется надрыв героя, несущего свойтяжелый революционный долг. Страшный лик революции с невольным нагромождением ужасов пишут нам идругие беллетристы: в Никитинском "Рвотном фронте" мы найдем не менеестрашные вещи--и насилия и самые грязные человеческие извращения. У Никитинаи у Пильняка в "Голом годе" герои-коммунисты, комиссары (то же и в"Повольниках" Яковлева) насилуют Олечек, Манечек, Ниночек и вместе с нимибезнадежно надают в мещанско-похабную стихию, эти на миг захотевшие бытьгероями люди-мещане. У Никитина написано это в формах обмызганного, порой сюсюкающегомастерства упадочного искусства, у Яковлева более ясно и просто, у Пильнякаего ужасы оправдываются в общем ритме его "мятельной" стихни, от которойвеет революцией настолько, нисколько революция раздробила старые формыжизни, В. Зазубрин делает попытку найти новую форму для изображения революции.Самый стиль, его ритм -- суровый, резкий, скупой и ударный -- это ритмреволюции -- по его слову, "прекрасной и жестокой любовницы", котораяуничтожила не только старый миропорядок, наше былое, индивидуалистическоепрекраснодушие, но и заставляет нас жить, чувствовать по-иному, утверждаетновую поступь, ритмику наших душевных переживаний. Если Достоевский в"Бедных людях", если Л. Андреев-- последыш индивидуалистического символизма,в своем рассказе "Семь повешенных" ставили своей задачей вызвать ненужнуюжизни жалость в наших душах к ненужному Янсону: претворить никчемнуюкантовскую идею о самодовлеющей ценности существования каждого человека, тоЗазубрин, изображая совсем не идеал революционера, -- ставит своей задачейпоказать, что есть общее -- грядущий океан коммунизма, бесклассовоюобщества, во имя которого революция беспощадно идет по трупам вырождающихсяврагов революции. Среди них и сильные телом, иногда духом, которые свойаристократизм декларативно или искрение стараются сохранить в тот момент,когда смотрят в лик неизбежной для них смерти, но большинство из них --"тесто", булавочные головки, головки жаворонков, которых в детстве матьСрубова запекала в печи. В страшной сцене расстрела, в сцене допроса, в сцене суда надследователем Ивановым Зазубрин художнически побеждает мещанство,индивидуализм, выжигая из нас оставшийся хлам мистических и идеалистическихпонятий в наших душах о нужности ненужных, остывших уже идей. Но сам герой Зазубрина носит в себе эти атавистические понятия, онранен ими, и, несмотря на громадный подвиг, который он несет до конца во имяреволюции, он таит эту историческую занозу; "Есть душа или нет? Может быть,это душа с визгом выходит?" -- спрашивает он себя. Отсюда его трагедия инеизбежная гибель. Он мужественно встречает уход от себя мещанки-жены,падение своих сотрудников, но сам не выдерживает подвига революции -- игибнет. Гибнет во имя революции, как Моисей, которому "не дано войти в землюобетованную" коммунистического общества. Удар по индивидуализму, по последним наслоениям оставшихсянапластований буржуазной мистики и морали наносит художник, показывая этуисторию героя, не выдержавшего в конце концов подвига революции. И эта повесть, несмотря на срывы, психологические сбои, нужная ихудожественная вещь, несущая с собой сильную эмоциональную "встряску"дряблым, тепличным душам. Художник ведет нас в самую страшную лабораторию революции и как быговорит: "Смотрите революцию. Слушайте ее музыку, страшную и прекрасную,которая обнажает перед нами узкий и трудный переход русла к огромному ипрекрасному океану. Смотрите на ее беспощадный кровавый меч, который своимударом обнажает проклятие и наследие вековых блужданий человечества,социальных извращений, превративших человека или в мясо, в тесто, в слякоть,или оставивших смертельные занозы. Смотрите на революцию, которая зоветстать... мощными по-звериному, цельными и небывало сильными инженерамипереустройства мира". Революция -- не все позволено, революция -- организованность, расчет,"справедливый террор"... это не корчи героев Достоевского, которые стоят надбездной вопроса, все ли позволено. Здесь великое самоограничение личности иколлективная дисциплинированность. Здесь ясно, что позволено и что не можетбыть позволено. Здесь перед нами герой, какого еще не видала человеческая история.Здесь внутренняя трагедия этого героя, не выдержавшего своего героическогоподвига. Но смысл самого подвига--ясен, цели подвига--встают живо, а главное,художник обнажает конкретно в человеке то, что ему мешает перешагнуть,наконец, границу, разделяющую старый и новый миры. Конечно, мещане испугаются художнически-сгущенного рисунка, как онииспугались, с гораздо большим субъективным основанием, раньше революции, норазве для них революция открыла широкие пути к светлым далям, к океанубесклассового общества. И настоящему революционеру повесть Зазубрина поможет выжечьокончательно из своего существа оставшиеся "занозы" исторического прошлого,чтобы стать смелым инженером неизбежного и радостного переустройства его. Это ли не оправдание смелой попытки молодого талантливого художника. Валериан Правдухин

I