Авария на Нью-Йоркской шахте 24 страница

-- Давай. За меня не беспокойся. Если хочешь вернуться -- лучше вернуться.

-- А ты что будешь делать? Здесь останешься? Или со мной поедешь?

Она чуть пожала плечами.

-- Поживу какое-то время у мамы. Я пока не хочу в Японию. Она ведь не откажется, если я попрошу?

Я кивнул и допил мартини.

-- Ну, хорошо. Завтра отвезем тебя в Макаху. Да и мне напоследок не помешало бы еще раз поговорить с твоей матерью.

Мы вышли из бара, забрели в рыбный ресторанчик неподалеку от «Алоха-Тауэр» и в последний раз поужинали. Пока Юки расправлялась с омаром, я выпил виски, потом принялся за жареных устриц. Мы почти не разговаривали. В голове у меня началась какая-то дикая каша. Казалось, я вот-вот навеки засну, так и не дожевав устриц, и сам превращусь в скелет...

Юки то и дело поглядывала на меня. Не успели мы все доесть, как она заявила:

-- По-моему, тебе пора спать. Ужасно выглядишь!

Вернувшись в номер, я включил телевизор и долго пил вино в одиночестве. Передавали бейсбол. «Нью-Йорк Янкиз» против «Балтимор Ориолз». Мне вовсе не хотелось смотреть бейсбол -- мне просто хотелось, чтобы телевизор оставался включенным. Хоть какая-то связь с реальностью.

Я пил вино, пока не начал совсем клевать носом. И лишь тогда, спохватившись, снова достал из кармана листок, дотянулся до телефона и набрал непонятный номер. Как я и ожидал, безрезультатно. После пятнадцатого гудка я положил телефонную трубку, снова плюхнулся на диван и уставился в катодную трубку Брауна (32). Я рассеянно наблюдал, как старина Уинфилд выбегает на подачу, когда вдруг осознал: в моей памяти что-то зудит, требуя внимания.

Что же?

Не сводя глаз с экрана, я попытался сосредоточиться.

Что-то одно похоже на что-то другое. Что-то одно переплетается с чем-то другим...

«Не может быть!» -- осенило меня. Это казалось невероятным -- и все же проверить стоило. Сжимая в пальцах листок с номером, я встал, вышел в прихожую и сверил номер на бумаге с номером, который Джун нацарапала карандашом на моей двери.

Полное совпадение.

Всё связано, подумал я. Всё замыкается друг на друга. И только я один не вижу ни малейшей логики в этой странной цепи.

 


*

 

Наутро я сходил в авиакассу и заказал билет на послеобеденный рейс. Затем выселился из гостиницы и отвез Юки к матери в Макаху. Еще до обеда я позвонил Амэ и сообщил, что на меня свалились срочные дела, и я вынужден сегодня же вернуться в Японию. Она особенно не удивилась. Сказала, что у нее для дочери место всегда найдется, и что я могу привезти Юки хоть завтра -- никаких проблем.

День с самого утра выдался на редкость пасмурным. Очередной шквал дождя мог обрушиться в любую минуту -- ничего странного. На все том же «мицубиси-лансере» я мчал по привычному хайвэю вдоль берега, выжимая сто двадцать в час под никогда не меняющийся рок-н-ролл.

-- Ты прямо как Пэкмэн, -- сказала вдруг Юки.

-- Как кто? -- переспросил я.

-- Будто в тебе сидит Пэкмэн, -- пояснила она. -- И пожирает тебя изнутри. Твою душу, черточку за черточкой -- пиип, пиип, пиип…

-- Я плохо понимаю метафоры.

-- Ну, что-то тебя грызет.

С минуту я молча вел машину, думая над ее словами.

-- Иногда рядом с собой я ощущаю тень смерти, -- сказал я. -- Очень явственную, плотную тень. Так и кажется: смерть подобралась совсем близко. Еще немного -- протянет костлявую руку и вцепится в горло. Но это не очень страшно. Потому что это всегда чья-то смерть, не моя. И рука ее вечно тянется к чужому горлу. Только с каждой чужой смертью душа внутри все больше стирается, во мне остается все меньше меня... Почему?

Юки молча пожала плечами.

-- Я сам не знаю, почему, -- продолжал я. -- Но смерть постоянно меня преследует. И при любой возможности показывается из какой-нибудь щели.

-- Может, это и есть твой ключ? Может, как раз через смерть ты и связан с миром?

С минуту я размышлял над ее словами.

-- М-да, -- вздохнул я наконец. -- Умеешь ты нагнать депрессию...

 


Дик Норт, похоже, всерьез огорчился, узнав, что я уезжаю. Пусть нас ничего и не связывало -- между нами установились достаточно добрые отношения, чтобы он испытывал такие чувства. Да и я вполне искренне уважал его «лирический прагматизм». Прощаясь, мы пожали друг другу руки -- и тут я снова вспомнил о комнате со скелетами. Неужели там действительно был Дик Норт?

-- Слушай, а ты никогда не думал, какой смертью умрешь? -- спросил я.

Он усмехнулся и задумался.

-- На войне часто думал. Там ведь много способов умереть. Но в последнее время -- почти не думаю. Некогда мне размышлять о таких премудростях. Все-таки на войне человек не так сильно занят, как в мирное время! -- засмеялся он. -- А почему ты спрашиваешь?

-- Нипочему, -- ответил я. -- Так, интересно стало.

-- Я подумаю, -- пообещал он. -- Снова увидимся -- расскажу.

После этого Амэ выманила меня на прогулку. Неторопливо, плечом к плечу мы побрели с ней маршрутом, каким обычно бегают по утрам.

-- Спасибо за все, -- сказала она. -- Я действительно вам благодарна. Просто я не умею это выразить как полагается. Но на самом деле... М-м… Я говорю серьезно. Мне кажется, с вашим появлением многое начало выправляться. От того, что вы с нами, почему-то все происходит как нужно. Мы с Юки отлично поговорили, стали лучше понимать друг друга. А теперь она даже приехала сюда пожить...

-- Замечательно, -- сказал я. Слово «замечательно» я употребляю лишь в особо тяжелых случаях, когда слов одобрения в голову не приходит, а промолчать неудобно. Но Амэ, конечно, этого не заметила.

-- С тех пор, как вы с ней, девочка действительно успокоилась. Большинство ее психозов будто рукой сняло. Определенно, вы с ней совпадаете характерами. Уж не знаю, в чем именно... По-моему, в вас есть что-то общее. Как вы думаете?

-- Не знаю, -- пожал я плечами.

-- А со школой как быть? -- спросила она.

-- Не хочет ходить -- зачем заставлять? Ребенок ранимый, с очень сложным характером, из-под палки все равно ничего делать не станет. Лучше нанять ей репетитора, чтобы усвоила хотя бы самые необходимые вещи. Как ни верти, а стрессы экзаменов, бестолковые состязания, идиотские клубы по интересам, подчинение себя коллективу, лицемерные правила поведения -- все это не для нее. Школа -- не то место, куда человек обязан ходить против собственной воли. Некоторые могут прекрасно учиться и в одиночку. Куда важнее было бы раскрыть ее индивидуальные способности. И как можно гармоничнее развивать то, что есть только у нее. А там, глядишь, она и сама захочет опять ходить в школу. В любом случае, нужно дать человеку самому за себя решить, вы согласны?

-- Да, пожалуй, -- кивнула Амэ, выдержав долгую паузу. -- Наверно, вы правы. Я и сама никогда не любила всю эту «коллективную жизнь», школу то и дело прогуливала... Так что я хорошо понимаю, о чем вы.

-- Ну, а если хорошо понимаете -- что вас тогда терзает? В чем проблема?

Она помотала головой -- так энергично, что хрустнули позвонки.

-- Да нет никакой проблемы! Просто... с Юки я никогда не была уверена в себе как мать. И никак не могла от этого отключиться. Думала: как же так, что она такое говорит -- «в школу можно не ходить»? Когда в себе не уверен, становишься таким слабым, правда? Ведь обычно считается, что бросать школу -- антиобщественно...

Я подумал, что ослышался. Антиобщественно?

-- Я, конечно, не утверждаю, что прав на все сто... Кто знает, как все сложится. Может быть, ничего хорошего и не выйдет. Но мне кажется, если вы -- как мать или как друг, все равно -- постараетесь в реальной жизни показать своей дочери то, что вы хоть как-то связаны с ней; если сможете на практике убедить ее, что хоть как-то ее уважаете, -- то она, ребенок с отличным чутьем, обопрется на вас -- и запросто сделает все, что нужно, сама.

С минуту она молча брела, не вынимая рук из карманов. Потом повернулась ко мне:

-- Я вижу, вы очень здорово понимаете, что она чувствует. Как это вам удается?

«Если стараешься что-то понять -- что-нибудь поймешь обязательно», -- хотел я ответить, но, понятное дело, смолчал.

Она сказала, что хочет отблагодарить меня за заботу и время, которое я уделил ее дочери.

-- За это меня уже с лихвой отблагодарил господин Макимура. До сих пор ломаю голову, куда мне столько...

-- Но я сама хочу! Он -- это он, а я -- это я. Я-то хочу отблагодарить вас со своей стороны! Если этого не сделать прямо сейчас -- я забуду.

-- Вот и забудьте, велика беда, -- рассмеялся я.

Она свернула к скамейке, присела, достала из кармана рубашки сигареты и закурила. Зеленая пачка «сэлема» размякла от пота и потеряла форму. Неизменные птицы все насвистывали неизменные гаммы.

Довольно долго Амэ сидела и курила, не говоря ни слова. Точнее, затянулась она всего пару раз -- а потом сигарета в застывших пальцах просто превратилась в пепел, который упал на траву к ее ногам. Вот так, наверное, выглядит умершее Время, вдруг подумал я. Время скончалось в ее руке, сгорело и белым пеплом опало на землю. Я слушал птиц и смотрел, как по дорожкам внизу разъезжают тележки садовников. С тех пор, как мы прибыли в Макаху, погода стремительно улучшалась. Только раз откуда-то с горизонта донеслись слабые раскаты грома, но тут же стихли. Словно какой-то неведомой силой растащило на клочья свинцовые тучи -- и привычное солнце вновь залило лучами землю. На Амэ была грубая хлопчатая рубашка с короткими рукавами (для работы она надевала именно эту рубашку, всегда одну и ту же, рассовывала по нагрудным карманам ручки, фломастеры, зажигалку и сигареты), темных очков она в этот раз не надела -- и при этом сидела на самом солнцепеке. Однако ни слепящее солнце, ни жара ее, похоже, совершенно не волновали. Хотя в том, что ей жарко, я не сомневался: на шее поблескивали капельки пота, а на синей рубашке кое-где проступили пятнышки влаги. Но она как будто ничего не чувствовала. То ли из-за духовной сосредоточенности, то ли от душевной разбросанности -- не мне судить. В общем, так прошло минут десять. Десять минут ухода из времени и пространства в абсолютную ирреальность. Но сколько бы времени ни прошло -- ей было все равно. Очевидно, категория времени не входила в список факторов, что обусловливают ее жизнь. А если и входила, то занимала там самое последнее место. Что выгодно отличало ее ситуацию от моей. Я опаздывал на самолет -- и хоть ты тресни.

-- Мне пора, -- сказал я, взглянув на часы. -- Перед вылетом еще за машину расплачиваться, поэтому лучше приехать пораньше.

Она поглядела куда-то сквозь меня, пытаясь сфокусировать взгляд хоть на чем-нибудь. Именно это выражение я не раз замечал на мордашке Юки. Из серии «Как бы ужиться с этой реальностью?» Что ни говори, а общих привычек и склонностей у мамы с дочкой хватало.

-- Ах, да. Вы же торопитесь. Я забыла, -- сказала она. И медленно покачала головой: раз влево, раз вправо. -- Простите, задумалась о своем...

Я встал со скамейки и тем же маршрутом пошел обратно к коттеджу.

 


Они вышли проводить меня -- все трое. Я наказал Юки поменьше объедаться мусором из всяких «макдональдсов». Та в ответ только губы поджала. Ладно, подумал я. Если рядом Дик Норт -- надеюсь, хоть за это можно не беспокоиться.

Я развернул машину, глянул в зеркало заднего вида. Странная троица. Дик Норт, задрав руку повыше, энергично размахивал ею из стороны в сторону. Амэ вяло покачивала ладошкой, уставившись в пространство перед собой. Юки, отвернувшись вбок, ковыряла носком сандалии какой-то булыжник. И в самом деле -- команда случайно встретившихся бродяг, затерянная на задворках нелепого Космоса. Просто не верилось, что я сам до последней минуты числился в составе их экипажа. Но дорога вскоре вильнула влево, и их отражения исчезли. Впервые за долгое время я был совершенно один.

 


*

 

Я наслаждался одиночеством. Это вовсе не значит, что меня, к примеру, напрягало общество Юки. Просто -- очень неплохо бывает иногда остаться одному. Ни с кем не советуешься, прежде чем что-нибудь сделать. Ни перед кем не оправдываешься, если что-то не получилось. Глупость сморозил -- сам пошутишь над собой, сам же и посмеешься. Никто не упрекнет -- мол, ну и дурацкие у тебя шуточки. А скучно станет -- упрешься взглядом в пепельницу, и дело с концом. И никто не скажет: «Эй, ты чего на пепельницу уставился?» В общем, не знаю, хорошо это или плохо -- к одинокой жизни я уже слишком привык.

Как только я остался один, цвета и запахи вокруг совсем немного, но изменились. Я вздохнул поглубже -- и почувствовал, что в груди стало просторнее. Наконец, нашарив по радио джазовую волну, я ощутил себя совсем свободно -- и под Ли Моргана с Коулменом Хоукинсом погнал машину к аэропорту. Тучи, еще недавно застившие все небо, теперь расползались, как крысы по углам, прижимаясь рваными клочьями к горизонту. Неутомимый пассат, поигрывая листьями пальм у дороги, уносил эти тучи все дальше и дальше на запад. «747-й» набирал высоту под крутым углом -- точно огромный серебряный гвоздь, зачем-то заброшенный в небо.

Я остался один -- и все мысли повылетали из головы. Я чувствовал, что в голове вдруг резко полегчало. И мое бедное сознание не в состоянии справиться с такой разительной переменой. Но все-таки -- не думать ни о чем было очень приятно. Вот и не думай, сказал я себе. Ты на Гавайях, черт тебя побери -- зачем здесь вообще о чем-то думать? Я выкинул из головы все, что в ней еще оставалось, и сосредоточенно погнал машину вперед, насвистывая «Stuffy» -- а потом и «Side-Winder» -- свистом, напоминающим средней силы сквозняк. Ветер на спуске при ста шестидесяти в час завывал, как безумный. После съезда с холма дорогу вывернуло под резким углом -- и передо мною во весь горизонт разлилась свежая синева Тихого океана.

Итак, подумал я. Вот и закончился отпуск. Плохое ли, хорошее -- все когда-нибудь да заканчивается.

Добравшись до аэропорта, я вернул машину, зарегистрировался у стойки «Всеяпонских Авиалиний» и напоследок, отыскав телефон-автомат, еще раз набрал загадочный номер. Как я и предполагал -- никакого ответа. Лишь тоскливые гудки, готовые впиваться мне в ухо до бесконечности. Я повесил трубку и какое-то время простоял, уставившись на автомат. Насмотрелся, плюнул и, перейдя в зал первого класса, принялся за джин-тоник.

Токио, подумал я. Но ничего привычно-токийского в памяти не всплывало.

 


 

Вернувшись в квартирку на Сибуя, я наскоро просмотрел почту последнего месяца и прослушал сообщения на автоответчике. Что в почте, что по телефону -- абсолютно ничего нового. Мелкая рабочая рутина, как всегда. Приглашение на собеседование для выпуска очередного буклета, жалобы на то, что я исчез в самый нужный момент, новые заказы и прочее в том же духе. Отвечать на это было выше моих сил, и я решил послать всех подальше. С одной стороны -- чем тянуть резину, оправдываясь перед каждым в отдельности, лучше уж одним махом выполнить все, что от тебя требуют, и дело с концом. И время сберегаешь, и кошки на душе не скребут. С другой стороны -- я слишком хорошо уяснил для себя: однажды начав разгребать этот снег, завязнешь так, что руки уже больше ни до чего не дотянутся. Поэтому в один прекрасный день просто придется послать всех к чертям. Конечно, это невежливо, и репутация может пострадать. Но в моем-то случае, слава богу, хотя бы о деньгах в ближайшее время можно не беспокоиться. А дальше -- будь что будет. До сих пор я выполнял все, что мне говорили, и не пожаловался ни разу. И теперь могу хоть немного пожить как хочу. В конце концов, тоже право имею.

Затем я позвонил Хираку Макимуре. Трубку снял Пятница и сразу же соединил меня с хозяином. Я вкратце отчитался. Дескать, Юки на Гавайях расслабилась и отдохнула как следует, никаких проблем не возникло.

-- Отлично, -- сказал Хираку Макимура. -- Я тебе крайне благодарен. Завтра позвоню Амэ. Денег, кстати, хватило?

-- Более чем. Даже осталось.

-- Остаток потрать как хочешь. Не забивай себе голову.

-- У меня к вам один вопрос, -- сказал я. -- Насчет женщины.

-- А! -- среагировал он как ни в чем не бывало. -- Ты об этом...

-- Откуда она?

-- Из клуба интимных услуг. Сам подумай, откуда ж еще. Ты ведь с ней, я надеюсь, не в карты всю ночь играл?

-- Да нет, я не об этом. Как получается, что из Токио можно заказать женщину в Гонолулу? Мне просто интересно. Чистое любопытство, если угодно.

Хираку Макимура задумался. Видимо, над природой моего любопытства.

-- Ну, что-то вроде международной почты с доставкой на дом. Звонишь в токийский клуб и говоришь: в Гонолулу там-то и там-то, такого-то числа, во столько-то требуется женщина. Они связываются с клубом в Гонолулу, с которым у них контракт, и требуемая женщина доставляется когда нужно. Я плачу клубу в Токио. Они берут комиссионные и пересылают остаток в Гонолулу. Там тоже берут свои комиссионные -- и остальное отходит женщине. Удобно, согласись. На свете, как видишь, существует много разных систем...

-- Похоже на то, -- согласился я. Стало быть, международная почта...

-- Конечно, денег стоит -- но ведь и правда удобно! Получаешь отличную женщину прямо в постель хоть на Северном полюсе. Заказал из Токио -- и езжай куда нужно, там уже искать не придется. И безопасность гарантирована. Никаких «хвостов» за ней не появится. Плюс -- все можно списать на представительские расходы.

-- Ну, а телефона этого клуба вы мне, случаем, не подскажете?

-- А вот этого не могу. Строгая конфиденциальность. Такие вещи открывают только членам клуба. А чтобы стать членом, нужно соответствовать очень жестким требованиям. Тут и деньги приличные нужны, и общественное положение... В общем, тебе не светит. И не пытайся. Достаточно и того, что, рассказывая тебе об этом, я уже нарушил кое-какие членские обязательства. Учти -- я пошел на это исключительно из личной симпатии к тебе...

Я поблагодарил его за исключительную симпатию.

-- И как -- хорошая попалась женщина? -- полюбопытствовал он.

-- О да. Пожаловаться не на что.

-- Ну, слава богу. Я ведь так и заказывал: мол, уж подберите что получше, -- сказал Хираку Макимура. -- Как ее звали-то?

-- Джун, -- сказал я. -- Как «июнь» по-английски.

-- Июньская Джун... -- повторил он. -- Белая?

-- В смысле?

-- Ну, белокожая?

-- Да нет... Южная Азия какая-то.

-- Хм. Занесет еще раз в Гонолулу -- надо будет попробовать...

Больше говорить было не о чем. Я распрощался и повесил трубку.

Затем я позвонил Готанде. Как обычно, наткнулся на автоответчик. Оставил сообщение -- дескать, я вернулся, звони мне домой. И, поскольку уже вечерело, завел старушку «субару» и поехал на Аояма за продуктами. Добрался до «Кинокуния», опять закупил дрессированных овощей. Наверное, где-нибудь в горных долинах Нагано разбиты фирменные поля «Кинокуния» для тренировки овощей на выживаемость. Просторные поля за колючей проволокой -- густой и высокой, как в концлагере из фильма «Большой побег» (33). Со сторожевыми вышками и вооруженной охраной. Там муштруют сельдерей и петрушку. Очень антисельдерейскими и петрушконенавистническими методами. Думая обо всем этом, я купил овощей, мяса, рыбы, соевого творога, набрал каких-то солений. И вернулся домой.

Готанда не позвонил.

На следующее утро я зашел в «Данкин Донатс», позавтракал, а потом отправился в библиотеку и просмотрел газеты за минувшие полмесяца. Я искал любую информацию о расследовании по делу Мэй. От корки до корки прочесал «Асахи», «Майнити» и «Ёмиури», -- но не нашел об этом ни строчки. Широко обсуждались результаты выборов, официальное заявление Левченко, неповиновение учеников в средних школах. В одной статье даже говорилось, что песни «Бич Бойз» признаны «музыкально некорректными», из-за чего отменен их концерт в Белом Доме. Тоже мне умники. Если уж «Бич Бойз» преследовать за «музыкальную некорректность», то Мика Джеггера следовало бы трижды сжечь на костре. Так или иначе, о женщине, задушенной чулками в отеле Акасака, газеты не сообщали ни слова.

Тогда я принялся за «Бэк-Намбер» -- еженедельный журнальчик скандальной хроники. И только перелопатив целую стопку, нашел единственную статью на целую страницу. «Красотка из отеля, задушенная голой». Заголовочек, черт бы их всех побрал... Вместо фотографии трупа -- черно-белый набросок, сделанный художником-криминалистом. Видимо, из-за того, что в журналах нехорошо публиковать фотографии трупов. Женщина на рисунке, если вглядеться, и правда была похожа на Мэй. Хотя, возможно, мне так только казалось, поскольку я понимал: это -- Мэй. Не знай я, что случилось -- может, и не догадался бы. Все детали лица переданы очень точно -- но для настоящего сходства не хватало самого главного: выражения. Это была мертвая Мэй. В живой, настоящей Мэй было тепло и движение. Живая Мэй в любую секунду чего-то хотела, о чем-то мечтала, над чем-то думала. Нежная, опытная Королева-Гордячка -- Разгребательница Физиологических Сугробов. Потому я и смог принять ее как иллюзию. А она -- так невинно прокуковать поутру... Теперь, на рисунке, ее лицо казалось каким-то убогим и грязным. Я покачал головой. Потом закрыл глаза и медленно, глубоко вздохнул. Эта картинка заставила меня до конца осознать: Мэй действительно мертва. Именно теперь я воспринял факт ее смерти -- а точнее, отсутствия жизни -- куда явственнее, чем когда разглядывал фотографию трупа. Абсолютно мертва. На все сто процентов. И уже никогда не вернется обратно. Черное Ничто поглотило ее. Безысходность затопила мне душу, как битум, высыхая и каменея внутри.

Язык статьи оказался таким же убогим и грязным. В первоклассном отеле Х. на Акасака обнаружен труп молодой женщины, предположительно лет двадцати, задушенной чулками в номере. Женщина голая, при ней -- никаких документов. В номер заселилась под вымышленной фамилией и т.п.; в целом -- все, что мне уже рассказали в полиции. Нового для меня было совсем немного. А именно: полиция вышла на подпольную организацию -- ту, что предоставляет женщин по вызову в первоклассные отели -- и продолжает расследование. Я вернул стопку «Бэк-Намбера» на журнальную полку, вышел в фойе, сел на стул и задумался.

Что заставило их копать среди шлюх? Неужели нашлись какие-то улики или доказательства? Но -- не буду же я, в самом деле, звонить в полицию и спрашивать у Рыбака или у Гимназиста: как там, кстати, двигается наше дело?.. Я вышел из библиотеки, наскоро перекусил в забегаловке по соседству и побрел по городу куда глаза глядят. Может, на ходу придумаю что-то разумное, надеялся я. Бесполезно. Весенний воздух -- невнятный, тяжелый -- вызывал мурашки по всему телу. В голове все разваливалось, я никак не мог сообразить, как и о чем лучше думать. Добрел до парка при храме Мэйдзи, лег на траву и уставился в небо. И начал думать о шлюхах. Значит, международная почта. Заказываешь в Токио -- трахаешь в Гонолулу. Все по системе. Профессионально, стильно. Никакой грязи. Очень по-деловому. Доведи любую непристойность до ее крайней степени -- и к ней уже не применимы критерии добра и зла. Ибо дальше речь идет уже о чьих-то персональных иллюзиях. А с рождением Персональной Иллюзии все моментально начинает циркулировать как самый обычный товар. Развитой Капитализм выискивает эти товары, расковыривая любые щели. Иллюзия. Вот оно, ключевое слово. Если даже проституцию -- с ее половой и классовой дискриминацией, сексуальными извращениями и черт знает чем еще -- завернуть в красивую обертку и прицепить к ней имя поблагозвучнее, получится превосходный товар. Эдак скоро можно будет выбирать себе шлюху из каталога на прилавках «Сэйбу» (34). Все очень пристойно. You can rely on me.

Рассеянно глядя в весеннее небо, я думал том, что мне хочется женщину. Причем, по возможности, не какую угодно -- а ту, из Саппоро. «Юмиёси-сан». А что? С ней-то как раз нет ничего невозможного. Я представил, как просовываю ногу между ее дверью и косяком -- прямо как тот полицейский инспектор -- и говорю: «Ты должна переспать со мной. Так надо». И потом мы занимаемся с ней любовью. Бережно, словно развязывая ленточку на подарке ко дню рождения, я раздеваю ее. Снимаю пальто, потом очки, свитер. И она превращается в Мэй. «Ку-ку! -- улыбается Мэй. -- Как тебе мое тело?»

Я собрался было ответить, но наступила ночь. Рядом со мною -- Кики. На спине ее -- пальцы Готанды. Открывается дверь, входит Юки. Видит, как я занимаюсь любовью с Кики. Я, не Готанда. Только пальцы -- Готанды. Но трахаюсь я. «Невероятно, -- говорит Юки. -- Просто невероятно!»

-- Да нет же, все не так, -- говорю я.

-- Что происходит? -- спрашивает Кики.

Сон наяву.

Дикий, заполошный, бессмысленный сон среди бела дня.

Всё не так, -- говорю я себе. -- На самом деле, я хочу переспать с Юмиёси-сан! Бесполезно. Всё слишком перемешалось. Все контакты перепутались. Первым делом я должен распутать контакты. Иначе не получится ни черта.

 


Я вышел из парка Мэйдзи, заглянул на Харадзюку в одну отличную кофейню и выпил горячего крепкого кофе. А затем не спеша вернулся домой.

Ближе к вечеру позвонил Готанда.

-- Слушай, старик, сейчас совершенно нет времени, -- сказал он. -- Может, попозже встретимся? Скажем, часиков в девять?

-- Давай в девять, -- согласился я. -- Мне-то все равно делать нечего.

-- Ну и славно. Съедим чего-нибудь, выпьем. В общем, я за тобой заеду!

Я распаковал дорожную сумку, собрал все чеки, накопившиеся за путешествие, и рассортировал их на те, которые отправлю Хираку Макимуре, и те, что готов оплатить сам. Половину расходов на питание, как и оплату джипа, пускай берет на себя он. А также все, что Юки покупала себе сама (доска для сёрфинга, магнитола, купальник, et cetera (35)). Я составил список расходов, вложил в конверт вместе с деньгами (обналиченные в банке остатки дорожных чеков) и подписал конверт, чтобы отправить как можно скорее. Подобные канцелярские формальности я всегда выполняю быстро и скрупулезно. Не потому, что очень нравится, -- на свете не бывает людей, которым бы нравилось канцелярское дело. Просто не люблю проволучек с деньгами.

Покончив с бухгалтерией, я отварил шпинат, перемешал его с мелкой сушеной рыбешкой, добавил немного сакэ -- и начал пить темный «Кирин» (36), закусывая всем этим. Впервые за долгое время решил не спеша перечитать рассказы Харуо Сато (37). Стоял ранний вечер, и на душе было легко без особой на то причины. Синий закат невидимой кистью закрашивал небо -- слой за слоем, пока не стало совсем темно. Устав от чтения, я поставил Сотый опус Шуберта в исполнении трио Стерна-Роуза-Истомина. Вот уже много лет, когда приходит весна, я слушаю эту пластинку. И всегда поражаюсь, как точно подходит мелодия к тонкой, едва уловимой тоске весенних ночей. Синей бархатной мглою заливающая меня изнутри, Весенняя Ночь... Я закрыл глаза -- и в этой синей мгле увидел тусклые силуэты скелетов. Жизнь растворилась в бездне, и только воспоминания оставались тверды, как кость.

 

 

 

В восемь сорок приехал Готанда на своем «мазерати». При одном виде этой махины у моего подъезда возникало ощущение, будто кто-то ошибся адресом. Но винить в этом некого. Просто бывает, что какие-то вещи фатальным образом не подходят друг другу. Когда-то моему подъезду не подходил его «мерседес» -- а теперь и «мазерати» не лез ни в какие ворота. Ничего не попишешь. Разные люди -- разные жизни...

На Готанде были обычный серый пуловер, обычная мужская сорочка и очень простые брюки. Но даже в такой одежде он бросался в глаза. Будто какой-нибудь Элтон Джон в лиловом пиджаке и оранжевой сорочке, выкидывающий на сцене свои коленца. Готанда постучал, я открыл дверь, он увидел меня и радостно хохотнул.

-- Если хочешь, можно и у меня посидеть, -- предложил я, уловив в его взгляде странный интерес к моему жилищу.

-- Буду только рад, -- ответил он, застенчиво улыбнувшись. От такой улыбки хозяева тут же предлагают гостям -- да оставайтесь хоть на неделю.

Несмотря на тесноту, моя квартирка, похоже, произвела на него впечатление.

-- Ностальгия! -- произнес он мечтательно. -- Было время, сам такую снимал. Пока меня не раскрутили, то есть...

В устах любого другого человека эти слова прозвучали бы чистым снобизмом. Но не в устах Готанды. У него это звучало как искренний комплимент -- и не более.

Квартирка моя состояла из четырех помещений: кухня, ванная, гостиная, спальня. Все очень тесные. Причем кухня скорее напоминала расширенный коридор. Я втиснул туда узенький буфет с кухонным столиком -- и больше уже ничего не влезало. Точно так же в спальне: кровать, платяной шкаф и письменный стол сожрали все свободное место. Лишь гостиная худо-бедно сохраняла немного пространства для жизни -- просто туда я почти ничего не ставил. Всей мебели -- этажерка с книгами, полка с пластинками да стереосистема. Ни стола, ни стульев. Только две огромные подушки «маримекко» (38): одну на пол, другую к стене, и получается довольно комфортно. А понадобился письменный столик -- достаешь раскладной из шкафа, и все дела.

Я показал Готанде, как обращаться с подушками, разложил столик, принес из кухни темного пива с соленым шпинатом. И поставил еще раз Шуберта.

-- Высший класс! -- одобрил Готанда. И не то чтобы комплимента ради -- похоже, действительно оценил.