Софизмы и развитие знания

Софизм «Покрытый» можно переформулировать так, что обнаружится еще одна сторона скрывающейся за ним проблемы.

Допустим, что рядом со мной стоит, накрывшись, не Сидоров, а какой-то другой человек, но я не знаю об этом. Знаю ли я Сидорова? Конечно, знаю. Но рядом со мной кто-то неизвестный. А вдруг это как раз Сидоров?

Отвечая «знаю», я в какой-то мере рискую, ибо опять могу оказаться в положении, когда, зная Сидорова, я не узнал его, пока он не раскрылся.

Можно даже упростить ситуацию. РСЏРґРѕРј СЃРѕ РјРЅРѕР№, РЅРµ прячась, стоит РЎРёРґРѕСЂРѕРІ. Знаю ли СЏ его? Да, знаю Рё узнаю. Рђ знаю ли СЏ, что Сѓ РЎРёРґРѕСЂРѕРІР° пятеро детей? Нет, этого СЏ как раз Рё РЅРµ знаю. РќРѕ без знания такого важного факта, определяющего скорее всего РІСЃРµ остальное РІ жизни РЎРёРґРѕСЂРѕРІР°, чего стоят имеющиеся Сѓ меня разрозненные сведения Рѕ нем?

Эти упрощенные до предела и звучащие наивно примеры намекают, однако, на важные моменты, касающиеся знания. Оно всегда является в определенном смысле неполным и никогда не приобретает окончательных, окостеневших очертаний. Элементы знания многообразно связаны между собой. Сомнение в каких-то из них непременно иррадиирует на другие области и элементы, и неясность даже на окраинах системы знания легкой дымкой растекается по всей системе. Введение новых элементов, особенно если они выглядят существенными с точки зрения данной системы, нередко заставляет перестроить ее всю.

Научная теория как система утверждений напоминает в этом плане здание, которое приходится перестраивать снизу доверху, надстраивая каждый новый этаж.

Все эти намеки на неполноту, системность и постоянную перестройку знаний тоже можно – при большом, правда, желании – усмотреть в софизмах типа «Покрытый».

Многое из сказанного здесь о научном знании приложимо и ко всем другим формам знания.

Имеется знание о Гамлете, принце датском, описанном в трагедии В.Шекспира. Но сколько талантливых актеров, столько и разных Гамлетов. Известный русский актер В.Качалов изображал в своем Гамлете почти и исключительно одну сыновнюю любовь к матери. Во всей трагедии он подчеркивал прежде всего слова, выражающие эту любовь. Другие актеры выдвигают на первый план одиночество, покинутость, беспомощность, крайнее отчаяние и полное бессилие Гамлета. Иногда, наоборот, в нем видятся воля, сила и мощь, и всем его поступкам придается характер запланированности и заранее замысленного зла. Существовали Гамлеты-философы, абстрактные мыслители, не столько действующие и чувствующие, сколько над всем рефлектирующие и все анализирующие. Были Гамлеты, потерявшиеся в дворцовом окружении.

Гамлет в описании В.Шекспира – это только литературный персонаж, так сказать, теоретический, «не-опредмеченный» Гамлет. Гамлет в спектакле по Шекспиру – это «опредмечивание» литературного Гамлета. Полное знание Гамлета требует единства теоретического и предметного, литературного и сценического. При совсем уж плохом исполнении пьесы можно сказать: «Знаю Гамлета, но не узнаю его».

Рассматриваемые софизмы затрагивают, РїРѕРјРёРјРѕ общих РІРѕРїСЂРѕСЃРѕРІ, Рё собственно логические проблемы. РћРЅРё обращают, РІ частности, внимание РЅР° различие между экстенсиональными Рё интенсиональными контекстами, имеющее важное значение РІ современной логике. Особенность вторых РІ том, что РѕРЅРё РЅРµ допускают замены РґСЂСѓРі РЅР° РґСЂСѓРіР° разных имен, обозначающих РѕРґРёРЅ Рё тот же предмет. Форма «Электра знает, что X – ее брат» является как раз частным случаем интенсиональных выражений. Подстановка РІ эту форму вместо примененной X имени «Орест» дает истинное высказывание. РќРѕ, подставив РёРјСЏ «этот покрытый человек», обозначающее того же человека, что Рё РёРјСЏ «Орест», получим уже ложное высказывание.

Конечно, теперь это различие является хорошо известным в логике. Но в седой античности, когда еще и логики как науки не существовало, удалось все-таки если и не выразить его явно и отчетливо, то хотя бы почувствовать. Это и сделали «Электра» и «Покрытый». Они указали, сверх того, на опасности, связанные с пренебрежением данным различием.