Интермедия На гребне волны 9 страница

Однако в автобиографии Василий пишет, что он служил командиром полка до декабря 1943 года — по-видимому, чувство справедливости все-таки победило, и Верховный простил сына. Летом 1944 года он уже командир дивизии. Это была генеральская должность, тем не менее генералом Василий Сталин стал лишь в 1946 году, при том что звание полковника было ему присвоено еще в 1942-м — дальнейшее производство тормозил отец. И лишь при третьем представлении Сталин недоверчиво спросил министра обороны: «Вы что, действительно считаете, что он достоин?» — и подписал представление.

...Зубаловские кутежи сыграли роковую роль не только в жизни Василия, но и в судьбе его сестры. Именно там шестнадцатилетняя Светлана познакомилась с сорокалетним кинорежиссером Алексеем Каплером, «главным сердцеедом столицы». Девочке было скучно, и Каплер развлекал ее и по-своему «воспитывал», как может воспитывать неискушенного подростка сорокалетний и, мягко говоря, поживший мужчина. Он водил ее смотреть иностранные ленты, давал читать «взрослые» книги о любви, встречал после школы — они гуляли по улицам, целовались в пустой квартире, а за ними ходил вездесущий охранник. Да, вряд ли СССР был «страной ужаса», если в нем богемный

ловелас мог так спокойно и бесстрашно совращать дочь главы государства.

Что произошло дальше? Считается, что Сталин дал указание прекратить этот роман, и Каплера арестовали и выслали на север. В общем-то, учитывая кавказский менталитет, отец девочки поступил с ним весьма мягко. Но есть основания сомневаться даже в этом, и основания эти дает простое сопоставление дат.

3 марта утром, как вспоминает Светлана, к ней в комнату вошел отец. Таким разгневанным она еще никогда его не видела — от ярости он почти не мог говорить. «Где, где это все? — спросил он, — где все эти письма твоего писателя? Мне все известно! Все твои телефонные разговоры — вот они, здесь! — он похлопал себя рукой по карману. — Ну! Давай сюда! Твой Каплер — английский шпион, он арестован!»

— А я люблю его! — выкрикнула Светлана.

— Любишь! — и отец, впервые в жизни, ударил дочь, дав ей пощечину. — Подумайте, няня, до чего она дошла! Идет такая война, а она занята ...! — он очень конкретно определил, чем занята дочь, и продолжал: — Ты бы посмотрела на себя — кому ты нужна! У него повсюду бабы, дура!»¹

В общем, Сталин вел себя как обычный отец, который внезапно узнает, что его юная дочь крутит роман с немолодым мужиком, да еще и записным бабником. Думаю, большинство отцов в та-

¹ Этот эпизод приведен в воспоминаниях Светланы. На его основании бытует мнение, что дочь Сталина была некрасива. Но в воспоминаниях других людей говорится, что она была хороша собой. Как писала Марфа Пешкова, ее подруга: «Рыжая, зеленоглазая — чудо!» Ну, правда, с веснушками... Так что, скорее всего, фраза отца была произнесена исключительно «в целях воспитания».

кой ситуации вели бы себя так же, а то и еще покруче. Но здесь интересно другое. Судя по ярости Сталина, он явно только что узнал об этом романе. А ведь Каплер был арестован накануне! Похоже, в этом деле вполне обошлись без Сталина, сообщив ему, когда все уже было сделано. Скорее всего, дело обстояло так: Светлану постоянно сопровождал охранник, который доложил о происходящем по начальству, и Власик, со дня смерти Надежды опекавший семью, распорядился сам и только потом уже доложил главе государства. А с чего, спрашивается, Светлана так не любила Власика, что даже спустя много лет, вспоминая о нем на страницах своей книги, теряла выдержку?

А с другой стороны — на что, спрашивается, рассчитывал человек, крутивший такой роман? Совратить дочь главы государства и ничем за это не поплатиться? Кстати, Каплер отделался достаточно легко: его всего-навсего выслали на пять лет на север, где он вполне успешно проработал весь срок в драматическом театре.

Но Светлана всего этого не понимала. С того дня их отношения с отцом разладились: этой сцены и подобного вмешательства в свою жизнь избалованная девочка так и не простила.

Весной 1943 года Светлана закончила школу и по настоянию отца поступила на исторический факультет университета. С ее поступлением связан забавный анекдот. Сыновьям Сталин никогда не позволял использовать свое имя, чтобы получить какие-либо привилегии, но для дочери сде-

лал послабление. Светлана опоздала подать документы в приемную комиссию. В тот же день отец спросил ее, думает ли она учиться дальше, и девушка рассказала ему о своей неудаче.

— А ты пойди к председателю приемной комиссии и хорошенько попроси его. Я думаю, тебе помогут, — ответил Сталин.

Она так и поступила. Председатель объяснил, что, к сожалению, ничем помочь не может: порядок есть порядок.

— А папа сказал, что вы мне поможете, — растерянно проговорила Светлана.

— У вас, видимо, очень грозный папа, — улыбнулся тот и поинтересовался наконец фамилией неудачливой абитуриентки. Надо ли говорить, что председатель, как и говорил «папа», помог девушке...

А весной 1944 года, совершенно излечившись от тоски по Каплеру, Светлана вышла замуж за старого приятеля Григория Морозова, бывшего одноклассника Василия. Сталин не возражал против брака, однако наотрез отказался знакомиться с мужем дочери. Светлана позднее утверждала, что причиной тому национальность мужа — он был еврей. Однако не все так просто, как хотелось бы нашим защитникам обиженных и угнетенных.

Сама же Светлана вспоминает, что Сталин, узнав о будущем браке дочери, сказал: «Слишком он расчетлив, твой молодой человек. Смотри-ка, на фронте ведь страшно, там стреляют — а он, видишь, в тылу окопался». Молодым дали квартиру в городе, и они стали жить сами по себе. Вскоре у них родился сын, которого назвали Иосифом.

Слова о «расчетливости» подтвердились даже скорее, чем хотелось бы Светлане. Их дом запол-

нила родня мужа с многочисленными просьбами: от бесплатно пошить костюм в кремлевском ателье до устроить очередного родственника на хорошее место. Но у Сталина принципы были жесткие: он и своих-то детей на теплые места не пристраивал. Когда выяснилось, что брак не столь выгоден, как казалось, отношения между молодыми стали разлаживаться, и через три года они развелись. Как к браку дочери, так и к ее разводу Сталин не имел ни малейшего отношения.

Чтобы не возвращаться больше к этой теме, надо бы рассказать, как сложилась последующая судьба детей Сталина. В 1948 году Василий стал командующим ВВС Московского военного округа. Дело свое он знал и выполнял его превосходно. В рекордные сроки были построены новые аэродромы взамен разоренных немцами, налет летчиков составлял три нормы — теперь умение Василия выкладывать свою фамилию на стол как козырного туза очень пригодилось. Кстати, он лично готовил прославившуюся в Корее дивизию Кожедуба, месяц не вылезая из лагеря. Однако летом 1952 года Сталин все-таки приказал снять его с округа за пьяную выходку. То есть выходка была не то чтобы очень ужасная — то ли он матерился в эфире, то ли явился на «отмечание» Дня авиации в соответствующем случаю виде. Обычного командующего Сталин вряд ли стал бы снимать — если, конечно, тот с округом справлялся. В Красной Армии в то время пили в точности по известному фильму: «Батя, что ж это вы так нарезались? Ну взяли литр, ну два, но зачем уж так-то...» Однако он сыну не простил. Впрочем, Василий вы-

держал удар и вскоре поступил в Академию Генерального штаба.

К тому времени он был женат уже в третий раз. Падок был на женскую красоту, что ты с таким сделаешь... В 1946 году Василий встретил красавицу дочь маршала Тимошенко и женился на ней, Галину же выгнал из дома, оставив детей у себя и запретив матери видеться с ними. Екатерина тоже родила двоих детей, но уже в 1949 году Василий встретил Капитолину Васильеву и женился в третий раз, удочерив ее дочь от первого брака. Трудно сказать, куда завела бы черноволосого красавца-генерала любовь к женскому полу, однако дни его на свободе были уже сочтены.

Как-то раз Василий сказал своей первой жене, упрекнувшей его, что он пьет: «Галка, ты меня тоже пойми, ведь я жив, пока жив отец!» И в самом деле, сразу же после смерти Сталина его уволили из армии и тут же арестовали, раздув до подсудных размеров обычную для любого генерала того времени финансовую небрежность и своеволие. Дали восемь лет за «преступную халатность», а также по «самой бытовой из бытовых» 58-й статье — язык-то он на привязи держать не умел. Василий отсидел почти весь срок, освободившись лишь в 1960 году. Ему очень настойчиво рекомендовали сменить фамилию, однако сын Сталина категорически отказался. Хрущев также попросил его написать «мемуары» — как отец безобразно вел себя в семье, как издевался над сыном, на что Василий ответил: «Все вы, вместе взятые, не стоите ногтя моего отца!»

В апреле 1960 года его вернули в тюрьму досиживать срок. Освободился Василий в 1961 году.

Ему, не спрашивая согласия, выдали паспорт на фамилию Джугашвили и отправили на жительство в Казань, где он вскоре умер при достаточно странных обстоятельствах. Его семья до сих пор уверена, что его убили. Да, кстати, осенью 1999 года Военная коллегия Верховного суда по протесту Главной военной прокуратуры полностью реабилитировала Василия Сталина по статье 58-10, а статью касательно «преступной халатности» (даже злоупотреблений не накопали!) переквалифицировала на более мягкий ее пункт, «без отягчающих обстоятельств». Реабилитации добились друзья-летчики, которые помнили о своем боевом товарище почти пятьдесят лет.

Светлана, разойдясь с Морозовым, вышла замуж еще один раз — за Юрия, сына Жданова. И тоже неудачно. В отличие от ее первого мужа, Юрия Сталин любил, однако на решение дочери жить в семье мужа отреагировал прямолинейно: «Тебя там бабы съедят!» И действительно «съели». Семья нового мужа оказалась приземленно-мещанской, и дочь Сталина в ней не прижилась. Но она и сама была в смысле совместного проживания, как вспоминают ее дети и внуки, далеко не подарок.

От второго брака у Светланы родилась дочь. Уйдя от Ждановых, возвращаться в кремлевскую квартиру она не захотела. Сталин еще раз изменил своим правилам — все-таки речь шла о женщине. Светлана получила квартиру в городе, однако отец ей при этом сказал, что ни казенной дачей, ни казенной машиной она пользоваться больше не бу-

дет. Но, правда, дал ей деньги на машину, чем Светлана была вполне довольна. Она стала жить одна с двумя детьми, сыном Иосифом и дочкой Катей.

Как сложилась ее жизнь в первые десять лет после смерти отца, известно мало. Однако когда Василий после своего «промежуточного» освобождения в 1960 году встречался с Ворошиловым, тот все время, к месту и не к месту говорил: сестра твоя живет правильно, ведет себя хорошо. Что это означало, можно догадаться по дальнейшему диалогу. На вопрос, встречается ли он со Светланой, Василий взрывается: «Дочь, которая отказалась от отца, мне не сестра. Я никогда не отказывался и не откажусь от отца! Ничего общего у меня с ней не будет».

По крайней мере, она послушно изменила фамилию, став Аллилуевой. Хрущев относился к ней чрезвычайно тепло — едва ли это может послужить к чести Светланы. За «хорошее поведение» с ней хорошо расплатились: Хрущев лично дал согласие на ее брак с индийским журналистом, а уже при Брежневе она, после смерти мужа, достаточно легко сумела покинуть Советский Союз и опубликовала за границей свои мемуары. Вскоре она перебралась в США, где вышла замуж за архитектора Питерса, от брака с которым в 1971 году родилась дочь Ольга, а уже в 1972 году они развелись. В 1984 году она вернулась в СССР — правда, ненадолго. Характер у Светланы оказался властный и склочный, выросшие дети ее не радовали, на родине тоже не понравилось. Надежда, дочь Василия, охарактеризовала ее так: «Вот уж в ком уживается удивительная способность красиво писать

и делать в жизни все по-другому». Прожив на родине всего два года, Светлана Аллилуева вернулась на Запад. Последнее, что о ней известно, — то, что она несколько лет назад жила в Англии, не то в приюте для престарелых, не то на пособие по бедности.

После войны

 

Это может показаться странным, но о последних годах жизни Сталина очень мало известно. Даже о его молодости мы знаем гораздо больше, хотя никто особо не заботился о том, чтобы зафиксировать события его жизни, жизни активиста малоизвестной партии. О последних же годах жизни «вождя народов» информации вроде бы море, но она опять не в логике характера. Что мы знаем? Был болен, врачам не доверял, прогрессирующая подозрительность, мания преследования, собрался поубивать все Политбюро по очереди и т. п. ... Но на самом-то деле, если проследить, откуда идет информация, то почти вся она из трех источников: воспоминания Хрущева, Микояна и Светланы Аллилуевой, самые большие и подробные рассказы, да еще и такие эмоциональные! В том-то и дело, что очень эмоциональные и запоминающиеся — ну а как с достоверностью?

Что касается хрущевских мемуаров, то при сопоставлении этого труда с другими источниками видно, что в них нельзя верить ни одному слову, и это не преувеличение — в них на самом деле нельзя верить ни одному слову! Микоян, добросовестно колебавшийся вместе с генеральной линией партии и усидевший «от Ильича до Ильича», тоже

явно идет в русле хрущевских выдумок, перекликаясь с Никитой Сергеевичем. С большими оговорками можно доверять и Светлане. Странно сложилась ее судьба после смерти отца: в отличие от брата, никакие репрессии дочери Сталина не коснулись, более того, ей беспрепятственно позволили выйти замуж за иностранца и покинуть страну — чем-то же все это было оплачено! Какие услуги она могла оказать правительству?

Других же свидетельств крайне мало, и они четко делятся на две категории: мемуары людей команды Хрущева и разрозненные, случайные воспоминания прочих.

Тут тоже все непросто. Перед тем как иметь дело с источником, надо очень внимательно смотреть: а кто автор и какое положение он занимал при незабвенном Никите Сергеевиче, потому что это положение тоже должно было быть оплачено.

Чем оплачивались назначения при Хрущеве? В том числе и так: маршал Рокоссовский к моменту начала антисталинской кампании занимал пост заместителя министра обороны. И когда все это началось, его попросили написать что-нибудь о Сталине, естественно, в определенном, нужном Хрущеву ключе. Маршал отказался наотрез. На следующий день, приехав на службу, он застал в своем кресле маршала Москаленко. Рокоссовского даже не соизволили предупредить...

Так это делалось. И поэтому, сталкиваясь со свидетельствами очевидцев, надо очень внимательно смотреть, чьи это свидетельства.

Впрочем, интересно не это. В конце концов вранье Никиты Сергеевича и его присных всегда можно вычленить: во-первых, все они говорят од-

но и то же, а во-вторых, интонация заказной лжи, если это делает непрофессионал, всегда отличается от интонации подлинных воспоминаний. А вот что на самом деле интересно: даже твердокаменный Молотов, когда речь заходит о послевоенных годах, начинает крутить, вилять и явно чего-то недоговаривает. Даже прямой, как железнодорожная колея, Каганович, едва доходит до этого времени, умолкает.

Есть, правда, еще архивы. Запутанные, засекреченные, наполовину недоступные. Архив самого Сталина ищут до сих пор. Ищут, ищут —не найдут... Есть свидетельства, что при Хрущеве было уничтожено несколько составов архивных документов. Составов — в смысле, железнодорожных. Так что в качестве свидетельства времени остались одни мемуары Никиты Сергеевича и его сподвижников о том, что «вождь народов»-де из ума выжил. А вдруг не выжил? А вдруг он был так же нормален, как и перед войной и раньше, и очень хорошо знал, что делал? А кстати — что он делал-то?

Великая война, стоившая колоссального напряжения всех сил, окончилась. Не зря маршалы так упорно уговаривали Сталина принять звание генералиссимуса, в этом не было ни грамма подхалимажа. Можно сказать, что Сталин вынес победу в этой войне на своих плечах — и кому, как не военным, было это знать.

Между тем жизнь не позволяла расслабляться. Страна была разорена жесточайшей войной. Погибло, по разным данным, от 20 до 30 миллионов

человек. Но и оставшихся было нечем кормить. Европейская часть страны лежала в развалинах, а на оккупированной территории до войны проживали 88 миллионов человек, находилось 47% посевных площадей и производилось 33% промышленной продукции. Не успела закончиться война, как на страну свалилась новая беда — неурожай и голод 1946 года.

Однако пережили и голод, и разруху. Страна потихоньку поднималась. В 1947 году отменили карточки и провели денежную реформу. Постепенно началось снижение цен. Начиная с 1949 года Левитан тем же торжественным голосом, каким читал сводки Совинформбюро о победах, стал зачитывать приказы о снижении цен — это тоже была победа, и еще какая! Но если кто-то думает, что это все давалось легко... По напряжению сил послевоенное восстановление было не меньше, чем предвоенная индустриализация.

Международная обстановка тоже не располагала к блаженной лени, уикендам в охотничьих домиках, автоспорту, теннису и прочим прелестям бытия. Из послевоенной она плавно, но ощутимо перетекала в предвоенную. Просто теперь у нас был другой «наиболее вероятный противник» — вчерашние союзники. Собственно говоря, ничего удивительного в этом не было, с самого начала их политика была именно такой — стравить Германию и СССР, а потом расправиться с победителем. Но дело в том, что в их руках теперь имелось оружие невероятной разрушительной силы, продемонстрированное в Хиросиме и Нагасаки. И Советский Союз параллельно с восстановлением разрушенного хозяйства был вовлечен в новый

виток гонки вооружений. Медлить было нельзя: США один за другим разрабатывали планы ядерного нападения на СССР, о чем разведка, естественно, докладывала в Москву.

Сталин, опять же, не питал насчет бывших союзников никаких иллюзий. Сразу же после Хиросимы атомная программа СССР была поручена самому дееспособному члену правительства, лучшему из лучших — Берии, чем ясно показано, что игры в атомные разработки кончились и дело пошло всерьез. Берия радостно сбыл с рук нелюбимую чекистскую работу и занялся промышленными вопросами. Благодаря совместным усилиям науки и разведки советская атомная бомба была испытана в 1949 году. Но каких усилий это стоило...

В целом испытания, которым подвергся Советский Союз за тридцать лет своего существования, показывали, что система была жизнеспособна. По крайней мере, Российская империя развалилась от куда меньшей нагрузки. Однако Сталин не питал иллюзий и насчет системы: это был режим личной власти, и пока у власти стоит человек, соответствующий этому посту и держит все под контролем, все идет прилично. Но ведь Сталин не вечен.

Работы, сделанной им, хватило бы на добрый десяток обычных жизней. Ему было уже семьдесят лет, и состояние здоровья не позволяло надеяться, что кавказское долгожительство распространится и на него. И на этот счет Сталин тоже не питал иллюзий. Еще в 1946 году во время встречи с юго-

славскими руководителями он вдруг сказал: «Я долго не проживу. Физиологические законы не отменишь».

Всю войну он находился в предельном напряжении — а ведь ему шел уже седьмой десяток, и здоровье было, прямо скажем, не сибирское. Первые два года войны его мучила бессонница, от постоянного нервного напряжения он почти не спал. К концу войны усилилось кислородное голодание. Но тогда расслабляться было нельзя. А теперь — можно. И сразу навалились болезни.

После Ялтинской конференции Сталин перенес, по одним данным, инфаркт, а по другим — инсульт. Второй, по слухам, в 1949 году, в год своего семидесятилетия. Это не считая такой «мелочи», как какая-то болезнь суставов — не то ревматизм, не то полиартрит. Откуда взялась привычка Сталина все время расхаживать по кабинету? Он не мог долго сидеть или стоять — сильно болели ноги. Вот и приходилось постоянно прохаживаться.

Однако в точности о состоянии здоровья Сталина ничего не известно. Медицинская карта вождя последних лет не сохранилась, после его смерти она загадочным образом исчезла из кремлевской поликлиники. Также неизвестно имя его лечащего врача. После смерти Жданова, последовавшей из-за преступной халатности врачей, проворонивших инфаркт у пациента, Сталин перестал доверять академикам. Охранник Туков вспоминает, что он говорил о замене кремлевских врачей более молодыми специалистами. И то правда, Жданова лечили четыре высокопоставленных врача, а правильный диагноз поставила присланная из Моск-

вы снимать кардиограмму доктор Тимашук. А академики - проворонили...

Светлана в своих мемуарах утверждает, что отец лечился сам. Сама она, однако, видела его не более чем по нескольку раз в год, и точно знать этого не могла (как не могла знать, например, подробности того, как отец вел себя на похоронах матери, хотя пишет об этом с большой уверенностью). Значит, или это догадки, или же ей подсказали, что это неплохо бы вставить в мемуары. И опять же, смотря от чего лечиться. При ангинах, которыми он болел всю жизнь, врачи не нужны, достаточно послать охранника в ближайшую аптеку. Но кто сказал, что по другим поводам к нему не приезжал врач? Более того, Хрущев в набросках своей речь на XX съезде обмолвился, что лечащий врач у Сталина был, и фамилия его Смирнов — в напечатанном позднее тексте доклада Смирнов был исправлен на Виноградова. А затем уже возникла и «тема недоверия». Никто этого самого Смирнова, естественно, не искал, поверив на слово, что болезненно подозрительный «вождь народов» не доверял медицине.

Сказку о том, что Сталин в последние годы жизни был болезненно подозрителен, никому не доверял, равно как и сказку о его психическом расстройстве, и многие другие тоже запустил в обращение Хрущев. Другое дело, что Сталин был одинок, но это, что называется, не повезло. Василий пропадал в округе, Светлана жила своей жизнью, совершенно отдалившись от отца, впрочем, еще пятнадцать лет назад он считал и ее, и брата холодными и ни к кому не привязанными, а он в людях понимал!

Приезжали к нему на дачу невестки с внуками, но не часто — у них тоже была своя жизнь. И по-прежнему его семьей, его самым близким и любимым существом была страна.

А в общем-то, после войны жизнь Первого лица Страны Советов мало изменилась. Жил он, как и раньше, на «ближней» даче. И работал, как и раньше, — по двадцать пять часов в сутки. Только в последние годы он меньше покидал дом — сказывался возраст, однако какая разница, где кабинет главы государства — на даче или в Кремле? Где Сталин, там и власть. Все телефоны есть, и кого надо, всегда можно вызвать в Кунцево. Что же касается заседаний, то старая традиция решать все дела за столом сохранилась, оттого-то и были на даче столь частыми гостями члены Политбюро, а вовсе не потому, что вождь звал их к себе, страдая от одиночества, как утверждает Хрущев. Да и не был Сталин одинок в этом деревенском доме.

Самыми близкими людьми для него были теперь те, кто жил и работал рядом, — обслуга и охрана. К этим людям Сталин всегда относился по-товаришески, молчаливо признавая, что разница между ними только в должностных обязанностях, но не в человеческой сущности. Уж чем-чем, а высокомерием он не грешил никогда, и в старости, когда обостряются все черты характера—и хорошие, и дурные, — был не менее, а скорее более прост и скромен, чем всегда. Сталин был всегда не прочь вместе с охранниками и шашлык сделать, и по рюмочке выпить, и поиграть во что-нибудь, если время позволяло — без всякой

снисходительности барина к холопу, в отличие от большинства других высокопоставленных, которые давно уже своих домработниц и за людей-то не считали.

«Никогда не кричал, не шумел на нас, — вспоминал охранник Рыбин. — Был скромным, вежливым, обходительным. Любил пошутить. Всегда питался с нами, по существу, из одного котла. Обязательно интересовался нашими домашними делами. Узнав, что Туков живет с женой и больной дочкой в одной комнате и потому не высыпается, — помог ему получить квартиру. Словом, все мы постоянно видели перед собой честного, душевного человека, который резко отличался от многих членов Политбюро и правительства».

Это тот самый Туков, герой исторического анекдота, который приводит Феликс Чуев. «В поездках Сталина часто сопровождал охранник Туков. Он сидел на переднем сиденье рядом с шофером и имел обыкновение в пути засыпать. Кто-то из членов Политбюро, ехавший со Сталиным на заднем сиденье, заметил:

— Товарищ Сталин, я не пойму, кто из вас кого охраняет?

— Это что, — ответил Иосиф Виссарионович. — Он еще мне свой пистолет в плащ сунул — возьмите, мол, на всякий случай».

Надо сказать, что Сталин не терпел халатного отношения к служебным обязанностям. Его охрана — наверно, единственные в стране люди, которым было позволено делать свое дело спустя рукава. Власик вспоминает, что как-то раз один из сотрудников охраны заснул на посту. Сталину

доложили, он вызвал Власика и спросил: сознался ли охранник, что заснул. Оказалось, что сознался. «Ну, раз сознался, не наказывай его, пусть работает».

Ну и где же тут болезненная подозрительность?

Еще один рассказ Рыбина:

«Зимой Сталин вышел из дома в тулупе и подшитых валенках, погулял, закурил и спросил у Мельникова:

— По скольку часов стоите на посту?

— По три через шесть, товарищ Сталин.

— На какой срок получаете обмундирование?

— На год, товарищ Сталин.

— Сколько получаете зарплату?

— Шестьсот рублей, товарищ Сталин.

— Не богато, не богато...

После этого разговора нам всем увеличили зарплату и дали второй комплект обмундирования. Сталин был счастлив безмерно. Ведь по сравнению с нами он считал себя богачом — имел пару шинелей, три пальто и целых четыре кителя!»

Кстати, это внимание распространялось не только на близких людей. Артем Сергеев вспоминает, например: «Я был у Василия Сталина на даче в Горках-4. По-моему, это 1949 год. Только началось освоение бомбардировщика «Ил-28», и произошла катастрофа. Экипаж погиб. Василий позвонил отцу. Сталин ответил: «То, что произошла катастрофа, вы не забудете. Но не забудьте, что там был экипаж, а у экипажа остались семьи. Вот это не забудьте!»

Но, конечно, одного Сталина на всех забытых и униженных хватить не могло.

Что же касается болезненной подозрительности, всяких там электрических замков и железных дверей... Вот, например, воспоминания Дмитрия Шепилова, которого вызывали по делу к Сталину на дачу. Это уже где-то конец 40-х годов.

«Деревянный дом, сруб — все простое. Налево — кабинет, большой стол весь в бумагах, книгах. Прямо — вешалка, столовая, гостиная. Там висели репродукции, медвежата эти шишкинские. Картинки сам налепил. Справа — вроде небольшой гостиной, меньше моей комнаты раза в два, но вся уставлена полками простыми, неполированными.

Два кресла, торшер. Обычно он папиросами «Босния-Герцеговина» набивал трубку. А тут у него была большая толстая сигара. В ходе разговора возникла подходящая пауза, и я говорю:

— Товарищ Сталин, говорят, врачи вам запретили курить, вы не должны так много...

— Я вижу, вы невнимательны: я же не затягиваюсь, я так — пых-пых...

...Когда я уходил, он опять вышел в прихожую, что меня всегда очень удивляло. Покуривал. Потом:

— Ой, совсем забыл! Надо ж вызвать машину... Никого нет, никакой охраны. Куда-то в угол

зашел, за какую-то занавесочку, позвонил:

— Сейчас будет машина...»

Хрущев же пишет: «Сталин даже в туалет боялся зайти без охраны». Так у него всегда — вот почему нельзя доверять ни одному слову этих, с позволения сказать, мемуаров.

Точно так же безосновательна та сказка, что он в конце жизни отошел от дел. Почитать Хрущева, так он только старые фильмы смотрел да пьянст-

вовал в кругу старых товарищей, а кто страной управлял — как-то и непонятно.

«Сталин работал круглосуточно, — вспоминал заместитель коменданта «ближней» дачи Орлов. — Только глухая полночь его настигала, и он ложился, где придется. Кровати у него не было, спал на диванах. Еще стояли два плетеных топчана. Один на террасе, второй под лестницей на второй этаж.

Как-то в шесть часов я пошел по комнатам искать хозяина дачи. Прошел туда, сюда, его нет. Зашел на террасу, а он отдыхает на плетеном топчане в шинели, ботинках, фуражке. Поскольку заходило солнце и лучи падали на его лицо, он прикрыл его маршальской фуражкой. Бывали случаи, когда мы его заставали отдыхающим на топчане под лестницей. Обедал в разное время — в 5, 8, 10,11 часов и т. д. Щи русские, гречневая каша с кусочком мяса, компот из сухофруктов. Иногда заказывал яичницу-глазунью... Пил Сталин вина мало, только перед обедом. Одну бутылку цинандали пил целую неделю. Для гостей были на столе всякие вина и закуски...»

Жил он, как и привык всю жизнь, в одной комнате, где и спал, и ел, и работал. Что же касается личных вещей, то даже для похорон не нашлось приличного костюма. Но цены на продукты в стране снижали...

Последний бой Кобы

 

Итак, если смотреть на воспоминания людей, находившихся вне хрущевской команды, то видно, что Сталин нисколько не изменился. Постарел, устал, был болен — да, но не сошел с ума, не

заболел манией преследования. Человек, который болен, не доверяет никому. А так что же получается—в быту, с охраной он прежний, а с соратниками — другой? Получается, так. И тут есть два объяснения: либо соратники врут, все без исключения, либо он действительно стал с ними другим. Но ведь и для первого, и для второго должна быть какая-то причина...

И тут мы натыкаемся на одну странность. Создается такое ощущение, что, говоря о последних годах жизни Сталина, те, кто был тогда на самом верху, что-то тщательно скрывают. Или за завесой самой беспардонной лжи, как Хрущев, или оговорками и умолчаниями, как Молотов и Каганович. В чем же дело? Что они могут скрывать? И что замышлял Сталин?