Схема 80. Проблема знания и веры в средневековой философии

Семинар 3

Средневековье – это почти тысячелетний отрезок истории Европы от распада Римской империи до эпохи Возрождения. Религиозный характер философии средневековья объясняется двумя причинами:

– идеологическим диктатом христианской церкви;

– глубоко религиозным мировоззрением интеллектуальной элиты того времени.

Церковь в средние века стремилась к единовластному управлению обществом и выполняла множество функций, которые лишь гораздо позже перешли к государствам. Она охватывала своими организациями всю Западную Европу и была создана иерархично, как сильная, административно-политическая машина власти. Во главе ее стоял римский первосвященник – Папа, имевший собственное государство, Ватикан, а самому Папе напрямую были подчинены архиепископы и епископы во всех странах Европы.

Эти церковные служащие высокого ранга имели реальную политическую власть во всех уголках Европы, отличались строгой дисциплиной, жесткой исполнительностью, фанатизмом и стремлением контролировать все сферы человеческой жизни, включая даже частную, семейную. Их влияние на общество было практически всесильным, что позволяло монополизировать культуру, науку, искусство, образование и жестоко, вплоть до лишения жизни, карать всё, что не соответствовало установлениям христианских догматов.

В этих условиях философия хоть и была разрешена Церковью, но разрешена с единственным условием – философия должна была служить задачам богословия, то есть должна была использовать всю мощь своего рационального аппарата только для подтверждения догматов христианства.

1. АПОЛОГЕТИКА

Задача - обоснование истинности и защиту христианства от критики античных философов. Апологетика: Западная (основа католической церковной традиции) -Тертуллиан

Восточная (основа православной церковной традиции) – Ориген, Юстин.

Крупнейшим представителем западной апологетики был Квинт Септимий Тертуллиан, который сформулировал смысл этого философского направления в формуле: "Верую, ибо абсурдно". Тертуллиан имел в виду, что видимая абсурдность и противоречия, которые присутствуют в христианском вероучении, являются не недостатками, а, наоборот, достоинствами христианства, ибо в этих парадоксальных положениях сосредоточено высшее знание, которое многократно превосходит возможности человеческого разума. Лишь в акте веры человек может приобщиться к этому знанию, и, тем самым, спастись.

Восточная апологетика, в отличие от западной, ориентируется на созерцание внутреннего человека, неисповедимых глубин человеческого духа. Особое внимание восточные апологеты уделяют аллегорическому прочтению и толкованию священных текстов. В рамках этой ветви апологетики закладываются основы апофатической теологии, главный принцип которой состоит в том, что, определяя Бога, мы можем сказать только то, чем он не есть. Крупнейшими представителями восточной апологетики были Ориген, Ириней Лионский и Юстин .

Патристика — первый этап, начало концептуализации текстов Библии. Чтобы послание Христа стало частью новой интеллектуальной традиции, необходимо было собрать многочисленные тексты, материалы, документы, которые появились с середины I в. н.э., отделить истинные, настоящие тексты от ненастоящих, выработать каноны, объяснить расхождения между различными книгами и т.д. Все эти и другие многочисленные проблемы композиционного, терминологического, содержательного характера решали отцы церкви.

Самым ярким представителем патристики был Аврелий Августин. Августин (354—430) — выдающийся мыслитель. вписавший заключительные страницы в историю духовной культуры Рима и всей античности своими многочисленными трудами и заложивший мощный фундамент религиозно-философской мысли средневековья. Он был вдохновителем многочисленных и разнообразных идей и течений в области не только богословия и общей философии, но и научной методологии, этических, эстетических и историософских воззрений.

Августин считал достойным познания такие объекты, как Бог и душа: бытие Бога возможна вывести из самосознания человека, т.е. путем умопостижения, а бытие вещей — из обобщения опыта. Он анализировал идею Бога в соотношении с человеком, а человека — в отношении к Богу. Он осуществил тончайший анализ жизненного пути человека — разработал философскую антропологию. Душа, согласно Августину, — нематериальная субстанция, отличная от тела, а не простое свойство тела. Она бессмертна. В учении о происхождении человеческих душ Августин колебался между идеей передачи душ родителями вместе с телом и идеей креационизма — творения душ новорожденных Богом. В IV столетии на Востоке выступают представители каппадокийской церкви \ Каппадокия (лат. Cappadocia) – юго-восточная область Малой Азии, с 17 г. и. э. римская провинция. \ – Григорий из Назиана (Назианин) (ок. 330-390), его друг Василий Великий (ок. 330-379). Наиболее видным был Григорий из Ниссы (Нисский) (ок. 335-394), автор богословских работ, которые явились попыткой образования системы правоверного богословия. Так же как и Ориген, Григорий Нисский был убежден в возможности согласия между откровением и философией и даже определил некоторые границы этих отношений. Философия должна быть инструментом объяснения «истин» догматики, принятых официальной церковью. Разум становится орудием христианской веры. Григорий, в частности, занимался обоснованием догмата Святой Троицы. При этом он опирался на принципы неоплатонизма, согласно которым в сфере идеальной жизни существуют три основные субстанции: единое, разум и мировая душа. Божественная сущность выражает единство бога и существует самостоятельно, но в то же время она содержится в каждой из своих субстанций. Божественные особы отделены друг от друга, но их соединяет божественная сущность, их божественность едина. Так же, в духе платонизма, он интерпретирует и сотворение мира: род по отношению к индивидуальному первичен, первичная идея существует до единичных вещей; бог создал человека как вид, человек как вид, стало быть, не существовал реальней но лишь идеально, в божественных умыслах. Защитой Григорием основополагающего догмата церкви – догмата Святой Троицы – была полемика с типичной для IV в. ересью – арианизмом, который, как уже упоминалось, достиг значительного распространения (примерно как в первый период христианства-гностицизм). Однако идеи Григория отвергались некоторыми представителями церкви. Ортодоксальные «отцы церкви» отстаивали в то время единство божественного и человеческого естества, опровергая гностиков, с одной стороны, и арианцев-с другой. В этом их значение для церкви и ее учения.

Среди латинских авторов этого периода выдается уроженец Карфагена Квинт Септимий Флорент Тертуллиан (ок. 160 — после 220). Для латинской патристики он имеет такое же значение, какое Ориген — для греческой. В лице Тертуллиана Запад получил своего теоретика даже раньше, чем Восток: „Как Оригена у греков, так и его [Тертуллиана] у латинян, конечно, нужно считать первым среди всех наших", — писал монашествующий богослов начала V в. Викентий Леринский («Наставление» 18).

Тертуллиан получил хорошее образование, в том числе, вероятно, и юридическое. По некоторым сведениям, он был священником, но затем примкнул к секте религиозных фанатиков — "монтанистов". По сочинениям Тертуллиана легко можно составить представление о его характере — страстном, непреклонном, избегающем компромиссов.

Среди трех десятков сохранившихся трактатов Тертуллиана особенно важны: «Апологетик», «О свидетельстве души», «О душе», «О прескрипции против еретиков», «О плоти Христа», «Против Гермогена», «Против Праксея», «Против Маркиона». В противоположность александрийцам, Тертуллиан представлял радикальное "антигностическое" направление патристики, предпочитавшее выделять в христианстве чисто религиозный "полюс". Хотя по духу Тертуллиан близок к апологетам и ему не присущ системосозидательный пафос Оригена, он немало сделал для становления догматики. С полным правом его можно считать "отцом" латинской теологической лексики. Кроме того, он первым заговорил о преимущественном авторитете Римской кафедры.

Теоретическое учение Тертуллиана не приведено в систему. Теология, космология, психология и этика подчас излагаются вперемешку. Кроме того, это учение отмечено сильным влиянием стоицизма: в данном отношении его можно считать уникальным явлением патристики. Декларативный "соматизм" приводит Тертуллиана к утверждению телесности всего сущего — включая душу и Самого Бога. Вместе с тем, "тело" и "плоть" — вещи разные: дух отличается от плоти качественно иной телесностью. Учение о Триипостасном единстве Бога, развитое в трактате «Против Праксея», во многом предвосхищает позднейшие ортодоксальные формулировки (Тертуллиан настаивает на субстанциональном единстве Троицы, которое отрицали Ориген и Арий), но все еще страдает субординационизмом. Теория познания Тертуллиана являет собою образец стоического сенсуализма. Для психологии Тертуллиана особенно важен трактат «О душе», где наряду с его собственными взглядами изложены мнения многочисленных античных авторов. Итак, теория Тертуллиана интересна, необычна, но столь же неканонична, как и теория Оригена. Однако не в отвлеченном теоретизировании заключено подлинное значение этого мыслителя.

Важная особенность мировоззрения Тертуллиана — демонстративная антифилософичность и антилогичность, открытость противоречиям, парадоксальность, призванная открыть глубины веры. Если для Климента Александрийского весь мир был "Афинами", то Тертуллиан желал иметь перед глазами только "Иерусалим", отделенный от "Афин" непреодолимой пропастью: „Что общего у Афин и Иерусалима, у Академии и Церкви?" («О прескрипции» 7). Языческая философия — мать ересей, она несовместима с христианством. Познать Бога способна лишь сама душа, "христианка по природе". Бог выше всех законов, которые стремится навязать Ему философствующий разум; к Нему и Его действиям абсолютно неприложимы естественные человеческие вопросы "почему?" и "зачем?". Отличие Живого Бога религии от божества философов в том, что истинное Богоявление "оскорбительно" для разума, который не может проникнуть в тайны Откровения и должен остановиться там, где начинается вера. Чтобы явиться поистине, Бог должен явиться неразумным, парадоксальным образом: „Сын Божий распят — это не стыдно, ибо достойно стыда; и умер Сын Божий, — это совершенно достоверно, ибо нелепо; и, погребенный, воскрес — это несомненно, ибо невозможно" («О плоти Христа» 5). Credo quia absurdum ("Верю, ибо это нелепо") — знаменитая формула (хоть и не встречающаяся в таком виде у Тертуллиана), к которой впоследствии были сведены многие его парадоксы. Парадоксализм (восходящий к Посланиям ап. Павла) превращается у Тертуллиана в четкую методологическую установку.

Тертуллиан, как никто, глубоко проник в самую суть религиозности, обнажил последние основания личной веры. Несомненное влияние Тертуллиана испытали Августин, а также многие европейские мыслители последующих эпох (Паскаль, Кьеркегор, Лев Шестов). В этом смысле влияние Тертуллиана шире и глубже, чем влияние Оригена или любого другого отца церкви (за исключением Августина). Ориген, при всей личной и теоретической незаурядности, целиком пребывает в своей эпохе и своей синтетической культуре. Тертуллиан же, не имея ни малейшей склонности возводить здание культурного синтеза на основе философии, очертил пределы христианского мирочувствия, и по достоинству мог быть понят и оценен только с высоты другой эпохи.

Следом за Тертуллианом должен быть упомянут Киприан, епископ Карфагенский (ок. 200-258). Он происходил из знатного языческого рода, получил риторическое образование, принял христианство уже в зрелом возрасте и погиб мученической смертью при императоре Валериане. Киприан всю жизнь находился под сильнейшим обаянием личности и сочинений Тертуллиана и, как сообщает Иероним, ни дня не проводил без чтения его трактатов. Не будучи теоретиком в той же мере, как его учитель, Киприан разделял с ним апологетический пафос и склонность к морализаторству, написав целый ряд морально-наставительных трактатов. Основное сочинение Киприана «О единстве церкви» посвящено обоснованию "католичности" Всемирной церкви, которую он понимал не просто как социальную организацию, но как духовное единство христиан.

Другой заметной фигурой среди североафриканских писателей был христианский ритор Арнобий (нач. IV в.), автор частью апологетического, частью полемического сочинения «Против язычников». Арнобий представляет Бога вечным и (в отличие от Тертуллиана) бестелесным. В книге II трактата подробно разбирается природа души: она телесна и сама по себе смертна, но с помощью благодати может достичь бессмертия. Чувственное восприятие — исходный пункт познания; идея Бога врождена душе — в этих тезисах Арнобий напоминает Тертуллиана. По задачам и исполнению трактат Арнобия напоминает диалог «Октавий» современника Тертуллиана Минуция Феликса.

Современником, а возможно и учеником Арнобия, был Цецилий Фирмиан Лактанций (ум. ок. 317). Главный его труд «Божественные установления» состоит из нескольких самостоятельных трактатов. Лактанций предпринял едва ли не первую попытку систематически описать основной круг христианских ценностей и подкрепить их основными достижениями античной культуры. Языческая мудрость сама по себе пуста и бесплодна, но многое в ней можно обратить на пользу христианства. Синтетический труд Лактанция во многом суммировал характерные особенности ранней латинской патристики с ее отчетливым апологетическим пафосом, ориентацией на римскую культуру (воспринятую сквозь призму гуманистически-стоических идеалов) и лишь спорадическим интересом к отвлеченным теологическим построениям. Среди латинских авторов Лактанций, пожалуй, единственный, кто симпатизировал гностическому и герметическому учению.

Наконец, среди латиноязычных авторов этого периода следует упомянуть римского пресвитера Новатиана (ум. ок. 258). Его обширный трактат «О Троице» — первая большая специальная работа по тринитарному вопросу на латинском языке. Испытав несомненное влияние Тертуллиана, Новатиан в свою очередь способствовал укреплению традиций высокой теологии на Западе и в этом смысле является предшественником Августина.

Александрийцы и Тертуллиан придали мощный импульс всему развитию христианской мысли, но заложили лишь фундамент будущего здания христианской догматики. Достроить его смогли следующие поколения христианских мыслителей.

Схоластика возникает и развивается как религиозная философия, стремящаяся осмыслить прежде всего реалии религиозного опыта и христианского вероучения. Главным предметом анализа в схоластике являются философско-теологические проблемы. Но способ их обсуждения в схоластике иной. Его своеобразие определяется применением особого — схоластического — метода в исследовании проблем и при обосновании выдвигаемых положений.

Решающую роль в формировании схоластического метода сыграло убеждение в возможности и достижимости рационального знания о сущем. Это убеждение средневековая философия унаследовала от античности. Важнейшим положением античной философии был тезис о тождестве бытия и мышления, впервые сформулированный Парменидом. Из него вытекало, что бытие познаваемо, более того, абсолютно прозрачно для мысли; поэтому именно мышление, а не какая-либо другая познавательная способность, позволяет человеку соприкоснуться с бытием, схватить суть бытия.

Абеляр склонен отличать диалектику от софистики, дегенеративной формы дискурса, ибо она претендует на объяснение всего сущего убогими доводами и в своем словоблудии дискредитирует диалектику, освященную авторитетом церкви. Диалектика, в его понимании, скорее, логика, выстроенная в классическом духе, незаменимый инструмент в ситуации диспута. Она помогает отделить истинное от ложного, ибо в формально-логическом смысле устанавливает базовые правила научного дискурса. Мы не сможем, говорит Абеляр, отразить атаки еретиков и неверующих, если не научимся ниспровергать их возражения, разоблачая софизмы и обеспечивая триумф истины над ложными доктринами непобедимыми доводами.
Диалектика подвергает анализу термины языка, находя их значения и функции соответствия обозначаемым вещам, способ их вхождения в структуру дискурса. Диалектика, таким образом, выступает как "scientia sermocinalis", философия языка, устанавливающая отношение vox et res, имен к вещам и наоборот. Это необходимо, чтобы воспрепятствовать болтовне о несуществующем или о том, что мало знакомо, не до, а после приличествующей делу проверки. Контроль за семантической связью терминов с реальностью, обозначаемыми объектами — первая из задач диалектики. Проблема универсалий, по Абеляру, пробный камень ее.
Вникнуть и грамотно решить проблему "res et vox" (вещь и имя) важно для сохранения равновесия между ошибочными позициями преувеличенного реализма и номинализма, фрагментаризма. Радикал, без меры верящий в объективность универсалий, летит вниз, ибо утрачивая реальность отдельного и единичного. Тот же, кто не видит леса за деревьями, доверяя лишь единичному, впадает в эмпиризм, грех которого в убогой описательное™. Абеляр преодолевает такой радикальный дуализм, утверждая реализм критический. Это значит, что универсалии суть понятия ментального дискурса, выраженного в устной форме, который восходит к абстрактной природе нашего ума и рождает своего рода "интеллектум" вещей, то есть сами вещи обретают функцию обозначать "общий статус" множественности субъектов. Именно поэтому универсалии не пустые вербальные формулы, но ценные логиколингвистические категории, образующие мост между миром мысли и миром бытия. В горизонте логических правил и умеренного реализма естественной видится задача диалектики как науки о бдительном надзоре над всяким пишущим или читающим, надзоре, который предупреждает об опасностях как слева, так и справа (своего рода регулировщик движения по узкому мостовому переезду). Диалектика должна показывать возможности продуктивного синтеза, сохраняющего доктринальную аутентичность, т.е. верность основной теории.
Абеляр поднимает роль диалектики, ибо доверие к ее логическим правилам конкретизирует возможности рацио (разума), его эффективную спекулятивную потенцию, если он умеет воздерживаться от крайностей и легкомысленных обвинений. Культивируя диалектику, Абеляр культивирует рацио. Рацио предстает как своего рода критическое осмысление тезисов, утверждений и их принятие не силой авторитета, выдвигающего их, а исключительно на базе внутреннего содержание сознания и его аргументов в их самоподдержке. Диалектический, или критический, разум — разум вопрошающий, находящийся в непрерывном поиске. Распространение и применение разума во всех сферах практики не означало для Абеляра умаления авторитета Писания, — хотя современники нередко воспринимали это как десакрализацию христианских истин. Он полагал, что между разумом человеческим и божественным Логосом есть место для критического рацио. Элоиза, разделявшая позицию своего возлюбленного, писала, что без этого рацио Библия — все равно что зеркало перед слепым. Не для профанации, но для лучшего понимания христианских истин оттачивал острие рацио Абеляр. Цель разума стать подобным божественному Логосу. Сознавая свои границы, разум способен понять некоторые христианские истины, кажущиеся абсурдными. Не разум поглощает веру, напротив, вера включает в себя разум, философский дискурс не подменяет собой теологического, но делает его приемлемым, способствует усвоению. Абеляр разделяет два понятия — понимать и принимать. Первое достигается при помощи рацио и веры, второе — божественный дар. Он нисходит на тех, чье сердце открыто Благодати и ее- тайнам. Разум необходим, поскольку механическое повторение сакральных формул — это не вера, а нетребовательность и некритичность, которые унижают верующего. Благодать, "donum Dei", необходима для срастания сознания с высшими истинами в качестве гарантии неотпадения его от Бога.
Ясно, что рацио доступен более широкий горизонт, нежели фидес (вере), но противопоставление их, по Абеляру, невозможно, напротив, необходима континуальность. Он сам, наш придворный учитель, был символом преемственности между античной мудростью (в которой платонизм был чем-то вроде пред-откровения) и христианством.

Метафизика Аквината

Два понятия – "эссенция" (essentia) и "актус эссенди" (actus essendi) – сущность и бытийственный акт – есть то, благодаря чему вещи отличаются друг от друга. В отличие от Бога, в ком бытие совпадает с сущностью, все прочее лишь тяготеет к тому, чтобы быть, то есть наделено бытийной потенцией ("id quod potest esse" – "то, что может быть"). Все это следует понимать так, что бытование некоторых вещей не необходимо, что они могут быть, а могут и не быть, исчезнув, превратиться в прах. А поскольку нет полного совпадения бытия с сущностью у отдельных компонентов мира, то и весь мир может быть, а может и не быть в своей совокупности, ибо он не необходим, а лишь возможен и случаен. Наконец, очевидно, что и существуя, мир существует не сам по себе, а благодаря чему-то иному, чье бытие тождественно сущности, и это иное – Бог. Это и есть метафизическое ядро всех доказательств бытия Бога Аквината.

Еще более существенным выглядит его рассуждение об акте бытия, которым Бог владеет изначально, а сотворенный мир вторичным образом, участвуя в бытии. Не случайно, метафизику Аквината часто называют метафизикой "актус эссенди". Бытие, таким образом, это акт, реализующий сущность, которая сама по себе только обещание бытия. Речь идет о такой философии бытия, где оно открывается навстречу сущностям, давая последним возможность реализоваться, воплотившись в сущее. Мы в просвете во всем новой онтологической перспективы, сравнительно с греческой. Вопросы, наиболее типичные для нее, касаются не сущности, но бытия: каково оно, почему бытие больше, чем ничто? Этот вопрос через Лейбница и Шеллинга станет позже центральным в метафизике Хайдеггера и Витгенштейна. "Непостижимое не в способе, каким артикулирует себя мир, но в факте, что он есть", – скажет последний.

Коль скоро это метафизика бытия, она предлагает фундамент знания более глубокий, чем метафизика сущностей, ибо ее интересуют реальность и возможность самих сущностей. Это одна из причин того, что, когда позднее галилеевский дискурс вступит в критическую фазу, мысль Аквината продемонстрирует свой высокий теоретический тонус, благодаря реализму. Говоря о теме бытия, мы обнаруживаем себя в круге таинственного и чудотворного. Бытие предшествует самой возможности любого дискурса. Это исток, начало которого не просматривается, ибо факт наличия существ вопрошающих уже присутствует, как существует дэ факто то, чего могло бы и не быть. Изумление перед тайной бытия, изначальный восторг, пробуждающийся в нас в момент ощущения этого бесценного и неописуемого дара, благодаря которому мы вызваны к бытию из ничто, – характеристика томизма, возможно, наиболее точная. Это основное переживание отодвигает в тень последующую проблему способа бытия. Ее Фома решает с помощью десяти категорий – субстанций и девяти акциденций – возможных моделей бытия.

Перед нами философия оптимизма, ибо она вскрывает в бытии глубокий смысл. Это философия конкретного, ибо бытие – это акт, действие, благодаря которому сущности есть дэ факто. Это философия веры, ибо лишь верующий может уловить и удержать позитивность благословенного действия, из ничего создающего нечто. Теперь можно понять, почему трансценденталиями (основными понятиями) бытия становятся единое, истинное, благое.

Схема 80. Проблема знания и веры в средневековой философии

12.6. Проблема универсалий в средневековой философии

Универсалии — это то общее, что присуще всем конкретным объектам определенного вида или рода. Например, как уже было сказано, все конкретные лошади, несмотря на множество индивидуальных различий, обладают некой общей «лошадностью», благодаря чему они, собственно говоря, и являются лошадьми.

Средневековое понятие универсалий возникло на базе учения Платона об идеях, которые, будучи «присущи» конкретным вещам некоторого вида, определяют их природу, являясь их идеальной моделью, а кроме того — причиной и целью этих вещей; близко к этому и учение Аристотеля о формах.

В том виде, в котором она обсуждалась в Средневековье, проблема универсалий впервые была поставлена в работах неоплатоника Порфирия, хотя в средневековую схоластику она вошла через Боэция и его комментарии к работам Порфирия.

Порфирием были поставлены три вопроса.

1. Существуют ли универсалии (т.е. роды и виды: животное, человек, лошадь и т.д.) самостоятельно (т.е. вне конкретных вещей)?

2. Если да, то являются ли они в таком случае телесными или бестелесными?

3. Если они бестелесны, то имеют ли они единую природу с чувственными вещами?

Сам Порфирий не дал на них никаких ответов, но эти три вопроса и особенно первый из них стали предметом ожесточенных споров в эпоху Средневековья. В решении вопроса «существуют ли универсалии самостоятельно?» все философы поделились на два больших лагеря: реалисты и номиналисты.

Реалисты— это философы, считавшие универсалии существующими реально вне конкретных вещей.

Номиналисты(от лат. «nomen» — «имя») — это философы, считавшие, что вне конкретных вещей общее (универсалии) существует только в словах (именах), которыми называются вещи определенного вида.

Так, с точки зрения реалистов, кроме конкретных лошадей и вне их Реально существует «лошадность», присущая всем лошадям как таковым, вне конкретных быков — «быковость», вне любых четвероногих животных — «четвероногость» и т.д. А с точки зрения номиналистов, вне конкретных объектов нет никакой «лошадности», «быковости» и

«четвероногости», а есть только слова (имена) «лошадь», «бык», «четвероногое», применимые, соответственно, к любой лошади, быку, четвероногому.

Борьба шла не только между реалистами и номиналистами, но и внутри каждого этого лагеря, среди и тех и других можно выделить «крайних» и «умеренных».

К крайнему реализмуможно отнести многих представителей ранней схоластики IX—XII вв.: Эриугену, членов Шартрской и Сен-Викторской школ, а также Ансельма Кентерберийского. Для сторонников крайнего реализма, опирающихся прежде всего на Платона и неоплатоников, характерно не просто признание реального существования универсалий вне и до конкретных вещей, универсалии понимаются еще как опосредствующие звенья между Богом-Творцом и конкретными сотворенными вещами.

Универсалии понимались как содержащиеся в уме Бога образцы, соответствии с которыми создаются конкретные вещи; при этом более общие — родовые — универсалии содержатся в менее общих — видовых (например, универсалия «четвероногое» содержится в универсалиях «лошадь», «бык», «собака»), а видовые универсалии содержатся в конкретных предметах (универсалия «лошадь» во всех конкретных лошадях). При этом универсалии считаются сущностями более высокого порядка и в некотором смысле более реальными, нежели отдельные объекты.

Умеренный реализмближе к учению Аристотеля и перипатетиков, у которых общее (форма) понимается как содержащееся в конкретных вещах (так как любая конкретная вещь есть соединение материи и формы). Соответственно, сторонники умеренного реализма считали, что универсалии существуют только в конкретных вещах.

Своеобразный вариант умеренного реализма представляет собой позиция Фомы Аквинского, который, как и Ибн-Сина, признавал троякое существование универсалий¹:

1) до конкретных вещей (ante rem) — в уме Бога;

2) в конкретных вещах (in re);

3) после конкретных вещей (post rem) — в уме человека (как впечатления от них).

¹ Такой же точки зрения на универсалии придерживался и Аверроис.