Обнаружение утечки информации Рё теория устрашения 4 страница

Давайте вернемся к примеру, приведенному мной на первых страницах этой книги, – первой встрече Чемберлена и Гитлера в Берхтесгадене 15 сентября 1938 года, за пятнадцать дней до Мюнхенской конференции ^[192].

Гитлер стремился убедить Чемберлена в том, что вовсе не намерен начать войну против всей Европы, а хочет только решить проблему судетских немцев в Чехословакии. И если Британия согласится на этот план (в тех областях Чехословакии где преобладали судетские немцы, предполагалось провести плебисцит и в случае положительного результата отдать эти области Германии), то Гитлер войну никоим образом не начнет. На самом деле Гитлер уже мобилизовал свою армию и 1 октября стянул ее к границам Чехословакии, вовсе не собираясь останавливаться на присоединении Судетской области. Вспомните уже цитированное мной письмо Чемберлена к сестре после его первой встречи с Гитлером: «Несмотря на замеченные мной жесткость и жестокость его лица, у меня сложилось впечатление, что это человек, на которого можно положиться, если он дал слово» ^[193]. В ответ на критику со стороны лидеров оппозиционной лейбористской партии Чемберлен писал, что Гитлер «экстраординарное создание» и «человек, который гораздо лучше своих слов» ^[194].

Неделю спустя Чемберлен встретился с Гитлером во второй раз в Годсберге. На этот раз фюрер выдвинул новые требования: германские войска немедленно оккупируют области проживания судетских немцев, плебисцит будет проведен после, а не до оккупации, а занимаемая территория превысит оговоренную ранее. Вынуждая свой кабинет принять и эти требования, Чемберлен сказал: «Для того чтобы понять действия человека, необходимо сначала оценить его мотивы и увидеть, о чем он при этом думает… Господин Гитлер ограничен и сильно предубежден относительно определенных вещей, но обманывать человека, которого уважает и с которым ведет переговоры, не станет. А меня он определенно уважает. Кроме того, если господин Гитлер заявляет, что намерен сделать то-то и то-то, значит, именно это он и сделает» ^[195]. Процитировав этот отрывок, Телфорд Тейлор спрашивает: «Неужели Гитлер действительно обманывал британского премьера столь совершенно? Или Чемберлен сам обманывал своих коллег, чтобы вырвать у них согласие на требования Германии?» ^[196]

Давайте предположим, как это и делает Тейлор, что Чемберлен действительно все-таки верил Гитлеру, по крайней мере, после той первой встречи в Берхтесгадене ^[197].

Очень высокие ставки в игре могли бы заставить Гитлера почувствовать некоторую боязнь разоблачения, но, вероятно, этого не произошло. Он имел дело с добровольной жертвой. Лидер нацистов прекрасно понимал: едва Чемберлен раскроет обман, как сразу же увидит, что все его попытки решить вопрос удовлетворением требований Гитлера несостоятельны. А ведь эта политика британского премьера была в то время отнюдь не постыдной, а наоборот, вызывала восхищение; все изменилось несколько недель спустя, когда неожиданное нападение Германии показало, что Чемберлен просто-напросто был одурачен. Теперь известно, что Гитлер имел намерение захватить всю Европу силой. Но если бы Гитлеру можно было верить, если бы он выполнил все условия соглашений, Чемберлен удостоился бы мировых похвал за спасение Европы. Поэтому английский премьер очень хотел верить Гитлеру, и тот прекрасно знал это. Еще одним фактором, из-за которого Чемберлен потерял бдительность, явилось то, что Гитлер отлично знал, когда и что надо сказать, а потому мог хорошо подготовиться и отрепетировать свое поведение. Причин же чувствовать себя виноватым за свой обман, стыдиться его, у Гитлера не было, поскольку обманывать британцев он считал делом благородным, делом, которого требовала его роль и его восприятие истории в целом. Обманывая своих противников, не чувствуют обычно ни вины, ни стыда и не столь презренные вожди, как Адольф Гитлер. Многие политологи считают, что ложь предусмотрена самой международной дипломатией и ставится под сомнение лишь тогда, когда не служит; национальным интересам. Единственная эмоция, которая могла выдать Гитлера, это, пожалуй, восторг надувательства. Есть сведения, что он получал удовольствие от своей способности обманывать англичан, а присутствие на переговорах других немцев, способных хорошо понимать происходящее, могло лишь усилить его возбуждение и радость от одурачивания Чемберлена. Однако Гитлер был очень опытным лжецом и явно принял все меры к тому, чтобы никак не выказать и этих своих чувств.

Кроме того, обнаружение обмана в этом случае крайне затруднялось еще и тем, что лжец и жертва относились к различным культурам и говорили на разных языках ^[198].

Так что даже если бы Гитлер допускал промахи, а Чемберлен не был добровольной жертвой, последнему все равно трудно было бы заметить совершаемые его собеседником ошибки. Во-первых, переговоры шли через переводчиков, что дает лжецу сразу два преимущества. При совершении вербальных ошибок (оговорок, затянувшихся пауз или сбоев речи) переводчик прикрывает их, а процесс синхронного перевода позволяет говорящему, пока переводится очередная фраза, лучше продумать, как преподнести очередную порцию лжи. И даже если слушатель знает язык, на котором говорит его оппонент, этот язык все равно не является для него родным, и всегда существует возможность пропустить тонкие различия и намеки, которые могли бы послужить признаками обмана.

Затруднить интерпретацию голосовых, мимических Рё телесных признаков обмана РјРѕРіСѓС‚ Рё различия РІ национальной Рё культурной традициях; правда, РїСЂРѕРёСЃС…РѕРґРёС‚ это РІ более тонкой Рё сложной форме. Каждая культура обладает собственными предпочтениями, которые РґРѕ некоторой степени определяют темп, тон Рё громкость речи, Р° также движения СЂСѓРє Рё РјРёРјРёРєСѓ, иллюстрирующие эту речь. Мимические Рё голосовые признаки эмоций, РІ СЃРІРѕСЋ очередь, управляются описанными РјРЅРѕР№ РІ главе 4 (Глава 4 МИМИЧЕСКИЕ РџРИЗНАКИ ОБМАНА) правилами лица, прочно связанными СЃ национальной культурной традицией. Если верификатору неизвестны эти различия или РѕРЅ РЅРµ принимает РёС… РІРѕ внимание, РѕРЅ становится более СѓСЏР·РІРёРј для ошибок неверия правде Рё веры лжи.

Чиновники из разведывательного управления могут спросить меня в связи с этим, смог ли бы я проанализировать в то время встречи Гитлера и Чемберлена точно так же, как я это делаю сейчас. Ибо если это можно сделать только по прошествии стольких лет, то практической пользы такая техника обнаружения лжи дать не может. Внимательно изучив все имеющиеся материалы, рискну предположить, что большинство моих выводов были очевидны и тогда, по крайней мере, в 1938 году. Желая верить Гитлеру, Чемберлен поставил на карту слишком много, и остальные (если уж не он сам!) должны были осознать, что, веря его словам о правдивости Гитлера, про осторожность все-таки забывать не следует. Но, говорят, Чемберлен считал себя самым способным из всех своих коллег и лишь снисходил к ним ^[199], а потому мог и не принять во внимание ничьих предупреждений.

Желание же Гитлера обмануть Англию на момент встречи в Берхтесгадене тоже было всем хорошо известно. Чемберлену даже не обязательно было читать Mein Kampf или что-нибудь о ней слышать, чтобы знать, о чем там говорится. Кроме того, на тот момент уже существовало много примеров лжи немецкого канцлера, таких как тайное расторжение англо-германского военно-морского пакта или его фальшивые обещания касательно Австрии. До личной встречи с Гитлером Чемберлен публично высказывал опасения о том, что тот лжет и насчет Чехословакии, скрывая за присоединением Судетской области план завоевания всей Европы ^[200]. Известно было и то, что Гитлер способен на ложь не только в дипломатических отношениях и на военных маневрах, но и при личном общении. Он мог мгновенно переходить от гнева к обаянию и с большим мастерством скрывал и искажал свои чувства и мысли.

Политологи и историки, специализирующиеся на англо-германских отношениях 1938 года, смогут оценить, насколько я прав, предполагая, что и на то время подобной информации было уже достаточно. Конечно, я не убежден, что тогда кто-либо мог с полной уверенностью утверждать о лжи Гитлера, но предсказать то, что, если Гитлер пустится в обман, Чемберлен вряд ли станет его на этом ловить, можно было вполне. Из встречи канцлера и премьера можно вынести и еще некоторые уроки, но их будет лучше рассмотреть после анализа другого примера того, как ложь государственного лидера не была обнаружена, даже несмотря на явные поведенческие признаки обмана.

Р’ С…РѕРґРµ РєСѓР±РёРЅСЃРєРѕРіРѕ РєСЂРёР·РёСЃР° Р·Р° РґРІР° РґРЅСЏ РґРѕ встречи президента Кеннеди Рё советского министра иностранных дел Андрея Громыко ^[201] РІРѕ вторник 14 октября 1962 РіРѕРґР° Мак-Джордж Банди поставил президента РІ известность Рѕ том, что после разведывательного полета U-2 Сѓ него имеются неоспоримые доказательства того, что Советский РЎРѕСЋР· размещает РЅР° РљСѓР±Рµ СЃРІРѕРё ядерные боеголовки. Поползли многочисленные слухи (РІ РЅРѕСЏР±СЂРµ начиналась предвыборная кампания), Рё Хрущев (как утверждает политолог Грэхэм Алисон) «передал Кеннеди РїРѕ РїСЂСЏРјРѕРјСѓ каналу СЃРІСЏР·Рё, что понимает его внутренние проблемы Рё усложнять РёС… РЅРµ намерен. И РѕСЃРѕР±Рѕ заверил президента, что размещать ядерные боеголовки РЅР° РљСѓР±Рµ РЅРёРєРѕРёРј образом РЅРµ намерен» ^[202]. Кеннеди был «разъярен» ^[203] (РїРѕ словам Артура Шлезингера), РЅРѕ, «несмотря РЅР° то, что был разгневан РЅР° Хрущева, пытавшегося так неуклюже его обманывать, РІРѕСЃРїСЂРёРЅСЏР» последние новости СЃРїРѕРєРѕР№РЅРѕ Рё скорее СЃ удивлением» (Теодор Соренсон) ^[204]. РџРѕ словам Роберта Кеннеди: «…в то утро, просмотрев материалы Р¦РРЈ, то есть фотографии, сделанные СЃ U-2… РјС‹ поняли, что РІСЃРµ утверждения Хрущева РѕС‚ начала РґРѕ конца ложь, РѕРґРЅР° гигантская фабрика лжи» ^[205]. Советники президента начали срочно обсуждать возможные ответные действия. Президент решил, что «недолжно быть никакого публичного разглашения того факта, что нам известно Рѕ размещении РЎРѕСЋР·РѕРј боеголовок РЅР° РљСѓР±Рµ, РґРѕ тех РїРѕСЂ РїРѕРєР° РЅРµ будет готов точный план ответных действий… Главное – безопасность, Рё потому президент дал понять, что твердо намерен хотя Р±С‹ раз РІ истории Вашингтона РЅРµ допустить никакой утечки информации» (Роджер Хилсман, впоследствии чиновник госдепартамента) ^[206].

Два дня спустя, 16 октября, в четверг, в то время как его советники все еще обсуждали ответные действия США, Кеннеди встретился с Громыко. «Громыко находился в Штатах уже больше недели, но никто из американских должностных лиц не знал, с какой именно целью… Он попросил аудиенции в Белом доме. Запрос этот почти совпал со временем появления полученных разведкой материалов. Засекли ли русские наш самолет? Хотели ли они переговорить с Кеннеди, чтобы почувствовать его реакцию? Или просто намеревались использовать эту аудиенцию, чтобы проинформировать Вашингтон о том, что Хрущев уже открыто собирается пустить в ход боеголовки и нанести удар еще до того, как США подготовятся к ответным мерам?» ^[207]

Кеннеди «по мере приближения встречи волновался РІСЃРµ больше, РЅРѕ, увидев Громыко Рё Анатолия Добрынина (советского посла), заставил себя улыбнуться» (Соренсон) ^[208]. Р’СЃРµ еще РЅРµ готовый Рє конкретным действиям, президент решил, что сейчас главное – скрыть РѕС‚ Громыко факт существования материалов Р¦РРЈ Рё РЅРµ дать Советам никакого преимущества ^[209].

Встреча началась РІ 17.00 Рё продолжалась РґРѕ 19.15. РЎ РѕРґРЅРѕР№ стороны, слушали Рё наблюдали госсекретарь Дин Раск, Ливеллин РўРѕРјРїСЃРѕРЅ (бывший РїРѕСЃРѕР» РЎРЁРђ РІ Советском РЎРѕСЋР·Рµ) Рё Мартин Гилдебранд (директор департамента РїРѕ делам СЃ Германией), СЃ РґСЂСѓРіРѕР№ – Добрынин, Владимир Семенов (заместитель министра иностранных дел РЎРЎРЎР) Рё третий советский чиновник. Присутствовали также Рё переводчики СЃ обеих сторон. «Кеннеди сел РІ СЃРІРѕРµ кресло-качалку, глядя РЅР° камин, Громыко РїРѕ правую РѕС‚ него СЂСѓРєСѓ, РЅР° бежевом диване. Вошли операторы, сделали СЃРЅРёРјРєРё (СЃРј. РРёСЃСѓРЅРѕРє 18) Рё удалились. РСѓСЃСЃРєРёР№ политик откинулся РЅР° полосатую подушку Рё начал говорить…» ^[210].

 

РРёСЃСѓРЅРѕРє 18