Юрий Милославский (р. 1970) — клубный промоутер

 

Из Америки в Россию я вернулся в середине десятилетия. Для страны это были самые тяжелые годы. Непредсказуемые цены, гиперинфляция, в начале недели пакет молока стоит десять тысяч рублей, а в конце — уже сто пятьдесят тысяч. Выйди на улицу, и почувствуешь — воздух пахнет безумием. Коммерсанты наживали несметные миллиарды, а бандиты по всему городу гонялись за коммерсантами — хотя еще вчера и те и другие сидели во Дворце молодежи за одним столиком.

Со школьных времен у меня сохранилось три особенно близких приятеля. Пока я жил в Нью-Йорке, один из них открыл полиграфический бизнес, но собственные партнеры все у него отобрали, повесили на парня кучу долгов и довели до того, что он вообще сбежал из страны. Сегодня основанное им предприятие — одно из крупнейших в России. А парень на пособие по безработице живет в Швеции.

Второй друг стал реальным бандитом. Теперь он даже спал с заряженным пистолетом в руке. А третий в начале 1990-х был безработным и числился на бирже труда. От этой биржи его направили на какие-то экономические курсы и после курсов распределили поработать в милиции. Раньше он нелегально менял иностранцам валюту, дружил с DJ-ми, пачками жрал марки и первым рассказал мне о техно-музыке. А сегодня парень — майор отдела по борьбе с экономическими преступлениями.

Когда после долгого пребывания на Западе ты приезжаешь в Россию, тебе придется некоторое время переламываться, проходить период болезненной адаптации. Первые полгода я просто отлеживался. Чем заниматься дальше, я совершенно не представлял. За окном лежал совсем не тот город, к которому я привык.

О том, чтобы куда-то сходить, не было и речи. Во-первых, я полностью выпал из тусовки. А во-вторых, выходить из дому в те годы вообще было немного страшно. Как-то, в начале 1997 года, мне позвонила девочка, с которой в Нью-Йорке мы жили по соседству. Теперь она приехала в Петербург и планировала повеселиться.

— Сходим куда-нибудь? — предлагала она.

— Я и понятия не имею, куда теперь ходят, — бурчал я.

Тем не менее мы поехали клубить. Начали с заведения «Конюшенный Двор». Это была дискотека с баром на набережной канала Грибоедова. По выходным ведущим шоу-программ там выступал молоденький Дмитрий Нагиев. В клубе знакомая отыскала нескольких девочек, с которыми пересекалась еще в Нью-Йорке. Они объяснили, что задерживаться в «Конюшенном Дворе» нет смысла. Настоящее веселье начинается в «Тоннеле», ближе к полуночи. Скоро все поедут туда.

— Сейчас! Сейчас! Скоро поедем! — говорили девочки. — Надо только заскочить, взять все что надо — и мы сразу поедем в «Тоннель»!

Что взять — не мог понять я. Мой наркотический опыт годился для Нью-Йорка, но в психоделическом Петербурге он выглядел жалко. Тем не менее мы заехали, купили, отправились в «Тоннель» и славно провели время. Первый раз за полгода я провел ночь не дома. Только тут я почувствовал, как соскучился по ночной жизни.

Моя нью-йоркская знакомая планировала заскочить в Петербург на недельку, но обнаружила, что здесь куда веселее, чем в Штатах. Девочка была действительно очень красивой. Все у нее тут складывалось удачно. Она осталась в городе почти на год. Самые закрытые вечеринки для нее становились открытыми, а меня она постоянно таскала с собой. Постепенно я возвращался к той жизни, к которой привык. Спустя еще год я стал ходить на вечеринки уже еженедельно.

 

Олег Гитаркин (р. 1970) — лидер группы «Нож для фрау Мюллер»

 

В середине 1990-х музыкой заниматься я перестал. Рок-н-ролл был никому не нужен. Каждую неделю теперь проводились большие рейвы. Чтобы заработать на жизнь, я ходил на техно-parties и торговал психоделиками.

Тогда в городе уже появились люди из электронного поколения: DJ Грув, группа Not Found и еще приблизительно 3–4 электронных коллектива. Проблема была в том, что и электронным музыкантам тоже ничего не платили. Единственный источник заработка для них состоял в том, чтобы за копейки накупить в городе кислоты, поехать в Москву и продать ее там в пять раз дороже. Бизнес был прибыльный. Именно на эти деньги были укомплектованы техникой первые русские студии.

Я ни о какой студии не мог и мечтать. Зато как-то на вечеринке я познакомился с двумя ребятами из группы «Фантом» — Мишей Малиным и Олегом Костровым. В те годы в Петербурге жил известный продюсер и музыкант Брайан Ино. Миша Малин быстро сориентировался и стал любовником жены Брайана. Эти отношения у них складывались неплохо, и скоро Ино подарил Малину студию. С сегодняшней точки зрения, выглядела она достаточно уёбищно. Но в те годы техники такого уровня не было ни у кого в стране.

Малин трясся над своей студией и дико ревновал, если там происходило что-то не связанное с ним. Он не подпускал к студии даже своего напарника Кострова, а тот под влиянием наркотиков видел в их кретинских отношениях какой-то сложный психоделический символ. Тогда все читали Кастанеду и во всем искали символы. Карлос Кастанеда был Карлом Марксом русской психоделической революции. Думаю, нигде в мире он не был так популярен, как в России начала 1990-х. Костров читал эти плохо отпечатанные, разваливающиеся в руках брошюрки и говорил, что Малин — это символ, и студия — тоже символ, и вообще все на свете — один большой символ, но скоро грядет великое освобождение.

В 1997 году вместе с Костровым я попробовал опять играть музыку. Для нашего дуэта я взял старое название «Нож для фрау Мюллер». Нам приходилось прятаться от Малина и приходить в студию по ночам. Работа продвигалась очень медленно, а когда что-то начало наконец получаться, Костров окончательно разругался с Малиным и сбежал в Москву.

Вскоре Сергей Курёхин предложил мне выпустить пластинку в Японии. Он договорился с каким-то безумным японским лейблом, что те запишут молодых петербургских музыкантов. Я бросился звонить Кострову. Тот сидел в Москве, тусовался с музыкантами из группы Triplex и орал, что играть надо только хаус.

— Какой хаус, Олег?! — объяснял я ему. — Курёхин в Японии предлагает издаться! Смотри как круто!

Мы вернулись в студию и начали писать пластинку «НеЧеловек-Видимка». К тому времени Малин окончательно погрузился в психоделики. Было ясно, что от него лучше держаться подальше.

Кончилось тем, что парня арестовали и отправили в «Кресты». Оттуда Малин умудрился связаться с Брайаном Ино, и тот внес залог за освобождение. Малин вышел на свободу, но было уже поздно. Наркотики полностью разрушили ему печень. Почти сразу после освобождения Малин умер.

Конец 1990-х был временем чистки рядов. Те, кто на славу повеселился в начале десятилетия, теперь умирали один за другим. Когда вместе с Костровым мы закончили запись альбома, умер Сергей Курёхин. Наш материал оказался никому не нужен. Других лейблов в России тогда просто не было.

Только спустя довольно много времени, какую-то активность в этом смысле развил Илья Бортнюк.