Сами Хюрскилахти (р. 1971) — финский тусовщик, постоянно проживающий в Петербурге

 

Августовский дефолт 1998 года был катастрофой и одновременно — самой веселой вечеринкой десятилетия. Хаос превратился в полный хаос. Никто не представлял, в какую сторону развиваются события. Что всем нам грохнется на голову из завтрашнего дня, было непонятно, но думать об этом никто и не собирался. Мир рушился, а люди пили и веселились.

Жизнь, которую все мы вели предыдущие десять лет, напоминала клуб с очень строгим фейсконтролем. Правильные люди сидели внутри, а все остальные остались снаружи. Те, кому нечего было ловить днем, просто стали жить по ночам, а что происходит днем, нас не касалось.

Думаю, такой шанс выпадает не каждому поколению. Повсюду в мире люди должны были жить как положено, и только в Петербурге мы жили так, как хотелось. Мы спрятались, отгородились и десять лет не соблюдали вообще никаких правил. Это десятилетие было самым прекрасным в моей биографии.

Оно закончилось в 1998-м. Финал того лета стал чем-то невообразимым. Каждую ночь устраивалось множество вечеринок. Клубы были переполнены. Если ты не держал деньги в рублях, то в дефолт для тебя все вокруг стало фантастически дешево. Отовсюду звучала музыка. Я зарабатывал деньги в финских марках, а кое у кого еще оставались американские доллары. Люди праздновали наступление конца света и пили так, чтобы наутро уже точно не проснуться.

 

* * *

 

Свой первый приезд в Петербург я почти не помню: был очень пьян. Дело было в 1991 году. Шли последние недели советской власти.

Мы приехали большой компанией. Бросили вещи в гостинице и поехали любоваться достопримечательностями. Доехать удалось только до ресторана, который располагался в доме, где потом открыли клуб Hollywood Nights. Рубль тогда почти ничего не стоил. Мы заказали водки, шампанского и икры. Из ресторана мы отправились в пассажирский порт: там на пришвартованном кораблике тоже располагался какой-то ресторан. На кораблике играл джазовый оркестр. После водки я пил пиво. Уже под утро мы сидели в гостинце «Пулковская». Бар был битком набит бритыми типами в кожаных куртках. Я был невероятно пьян. Помню, как болтал с северными корейцами, которые пытались выдать себя за японцев, хотя у них на рожах было написано, что они именно корейцы, и именно северные.

Клубов в городе тогда, разумеется, не было. Но где-то в новостройках мы отыскали подпольную дискотеку и на следующий день пили там. Место располагалось прямо в подвале жилого дома. Иностранцы тогда были экзотикой. Девушки сами лезли к нам знакомиться. Одна, очень красивая, за руку тянула меня к выходу, звала ехать к ней домой и обещала, что мы станем смотреть MTV, потому что у нее, единственной в городе, есть выход на спутниковое телевидение.

Вместо того чтобы поехать к девушкам, я напился и заснул прямо за столом. Голову положил на руки, а один пьяный русский парень, глядя на это, решил, будто я наклонился к его куртке, чтобы залезть в карман и что-нибудь украсть. Он озверел и, сметая столы, бросился на меня. Выбраться из клуба нам тогда удалось с большим трудом.

От алкоголя я почти не приходил в себя. Но одно запомнил очень четко: запах, стоявший в ваших продовольственных магазинах. Это была жуткая вонь, больше всего напоминающая запах скисшего молока.

Запах, повсеместная агрессия, развлечься нечем… И все равно в Петербурге тогда мне очень понравилось.

 

* * *

 

На тот момент я числился студентом Хельсинкского университета. Первое время я учился на факультете компьютерных технологий. Уже в 1990-м у меня был собственный электронный адрес. Тогда это было очень прогрессивно.

Как студент я взял у банка кредит под очень небольшие проценты. Все эти деньги ушли на то, чтобы кататься по свету. Перед Петербургом вместе с ребятами из группы я ездил в Берлин. Коммунизм в том году рушился по всей Европе. В Восточной Германии мы тоже застали последние денечки прежнего режима. В ту сторону мы летели еще гэдээровской авиакомпанией InterFlug, а обратно — уже Lufthansa.

В Петербурге я стал бывать по нескольку раз в год. Сперва ездил на автобусе и на машине, а потом отыскал очень выгодный паром «Константин Симонов». Русские бизнесмены отмывали деньги и для прикрытия гоняли на этом пароме из Швеции гуманитарную помощь, а заодно брали на борт всех желающих. Тур Хельсинки — Петербург на три дня стоил у них $19, включая трехразовое питание. Это была какая-то темная афера, но мне было наплевать, и я стал приезжать в Петербург на этом «Симонове».

Помню, как-то приехал на хоккейный матч и трибуны скандировали:

— Рас-си-я! Рас-си-я!

По-фински слово «расия» означает «коробка». Так на сленге называют доступных девушек. Я, пьяный, сидел на трибунах и громко смеялся. Компании, с которыми я приезжал в Петербург, были разные, а бесконечный алкоголь был всегда одним и тем же. Иногда мне хотелось побывать в Петербурге НЕ пьяным — но это было почти невозможно.

Первый петербургский клуб, куда я сходил, назывался Joy. Это был дансинг на канале Грибоедова — сейчас в этом помещении находится гей-клаб «Грешники». Меня удивило, что диджеил там черный парень, игравший на вполне европейском уровне. Мне хотелось сходить и в легендарный TaMtAm, однако решиться на это я не мог очень долго. У меня был финский путеводитель с адресами всех петербургских клубов, и там было написано, что основные посетители TaMtAm’а — скинхеды. Россия и вообще крайне опасная для иностранцев страна, а тут еще скинхеды… Перед тем как все-таки пойти в TaMtAm, я выпил четыре бутылки «Балтики № 3» и бояться совсем перестал. Кто играл в тот вечер, я, разумеется, не помню, но сам клуб мне очень понравился.

 

* * *

 

Проучившись на компьютерщика два года, я перевелся на другой факультет. Потом какое-то время я вообще нигде не учился и просто пытался разобраться с тем, что со мной творится. Потом поступил на отделение журналистики и PR. Но дальше все это становилось просто невыносимо. Стало понятно, что из Финляндии мне надо уезжать.

Пятнадцать лет назад в Европе существовало три круглосуточных города: Петербург, Берлин и Прага. Я оформил пособие по безработице. Тогда это составляло долларов триста — четыреста. С этими деньгами я уехал жить в Прагу. Там я снял квартиру. Это стоило $10 в месяц. В квартире не было ничего — даже мебели. Это было просто место, куда иногда можно прийти переночевать. Днем я болтался по замкам и старинным пражским кварталам, а по ночам сидел в барах. Эта жизнь нравилась мне куда больше той, что я вел в Финляндии.

Мне говорили, что время уходит и надо обзаводиться профессией, а я не хотел ничем обзаводиться. Первый раз в жизни я наконец-то делал все, что хотел. В Финляндии правда всегда одна. Моя родина — очень маленькая, и у людей там всегда одна и та же точка зрения на любую проблему. Я уехал из дому, стал ездить по свету, и оказалось, что правд много. Можно выбирать ту, что подходит лично тебе. Это меня устраивало.

Пожив в Праге, в 1994-м я вернулся в Хельсинки. Мне хотелось посмотреть: можно ли и дома вести ту же жизнь, к которой я привык? Я организовал что-то вроде сквота. Мы жили огромной коммуной: человек двести. Район, в котором мы поселились, очень напоминал Петербург. В здании играли первые финские диджеи, и у нас была первая в стране выделенная линия Интернета. Финляндия — крошечная страна. Прежде ничего подобного там не было. Об этом сквоте писали все газеты, а из Лондона специально приезжала съемочная группа BBC, чтобы снять о нас фильм.

И все равно мне постоянно хотелось уехать. Как можно быстрее и как можно дальше. Никакой внятной профессии я так и не приобрел. Я все еще числился студентом, но на занятия давно не ходил. Чем я стану заниматься дальше, было совершенно непонятно.

Предыдущий Новый год я встречал в Вильнюсе. Я возвращался откуда-то из Европы, заскочил в Литву, прожил там несколько дней и вдруг почувствовал, что могу обо всем этом рассказать. О новогоднем Вильнюсе, о нашей компании, о том, как прошел этот праздник, о смеющихся литовских девушках — обо всем, что меня окружает. Я написал первую в своей жизни статью и сдал ее в студенческую газету Хельсинкского университета.

Последние два месяца перед этим я работал уборщиком. Работа была довольно тяжелой. За неделю там мне платили столько же, сколько в газете я получил всего за одну статью. При том что на написание статьи у меня ушел от силы час, а писать ее было по-любому легче, чем скоблить пол. Так я стал журналистом.

 

* * *

 

Заплатили мне очень прилично. Дело в том, что Хельсинкский студенческий союз — самый богатый в мире. Когда университет только-только был основан, ему выделили здоровенный участок земли на окраине города. А сейчас эта окраина — наиболее оживленный торговый район. Доходы от аренды там просто невероятные. Так что писать в университетскую газеты было очень выгодным занятием.

В 1995 году я первый раз поехал в Россию как журналист: от хельсинкской радиостанции Radio-City я аккредитовался на торжествах по поводу 50-летия Победы в Великой Отечественной войне.

Аккредитоваться было несложно. Я просто отослал в оргкомитет факс со своими данными, и меня без вопросов внесли в список гостей. В Москве я вышел с вокзала и доехал на метро до центра города. Улицы были перекрыты. Через весь город полз военный парад. Вокруг стояли сотни тысяч москвичей. И в этой толпе я столкнулся с компанией пьяных ребят, которые шли по улице, увешанные бутылками, и громко матюгались по-фински. Я их окрикнул, оказалось, что парни тоже из Хельсинки и по контракту работают здесь на стройке. Мы вместе выпили, и они позвали меня к себе ночевать. Знакомых в Москве у меня не было. Ночь я планировал провести на Красной площади, там как раз проходил концерт группы «На-На». Но немного поспать было, конечно, лучше. Пить мы продолжали почти до рассвета, а утром я пошел в Кремль, поприсутствовал на пресс-конференции с участием Бориса Ельцина и Билла Клинтона и, заскочив в офис русского Министерства иностранных дел, отправил в Хельсинки свой репортаж.

На обратном пути из Москвы я решил на несколько дней остановиться в Петербурге. Мой редактор попросил написать о городской андеграундной культуре. В Петербурге творился полный хаос. Это было прекрасно. В этом городе даже сегодня дико интересно, а уж десять лет назад каждую ночь здесь происходило что-то самое важное на планете. Помимо TaMtAm’а, в городе к тому времени открылась целая куча веселых мест. Уже работали Fish-Fabrique и «Арт-клиника», а я с приятелями постоянно торчал в TaMtAm’е и не трезвел, по-моему, вообще ни на мгновение.

Увиденное поразило меня. После статьи про андеграунд я быстро доделал в Хельсинки все дела и вернулся в город сразу на три надели. Считалось, что я стану проходить интенсивный курс русского языка. Но вместо учебы я сразу же отправился в клуб TEN, расположенный на Обводном канале. В тот вечер там проходил Первый петербургский фестиваль клубной музыки. Выступали «2ва Самолета» и Tequilla Jazzz. В зале я познакомился с Игорем Вдовиным, который позже создаст группу «Ленинград». Я почувствовал, что здесь и есть мой дом.

Как студенту, мне выделили комнату в общежитии. Здание стояло на самом краю Васильевского острова: набережная, а за ней начинается Балтийское море. Мне было не до учебы. Я ложился спать в семь утра, просыпался с закатом и каждую ночь проводил в новом месте. В Хельсинки жизнь была очень понятной. Там я отправлялся в клуб и заранее знал, во сколько вернусь, с кем успею поговорить и даже какой дорогой пойду домой. А в Петербурге ты на минутку заскакиваешь в Fish Fabrique выпить кружку пива — и приходишь в себя спустя две недели в каком-нибудь невообразимом месте.

Границы устанавливала не милиция и никакие другие люди, а только ты сам. СССР развалился, а нынешняя Российская Федерация еще не успела появиться. Люди впервые попробовали жить сами по себе. Ничего интереснее этого в мире тогда не существовало.

Визу на въезд в Петербург в тот раз я получил через Общество русско-финской дружбы. По учебному плану я должен был прожить в городе только три недели. Но, прожив здесь месяц, я решил вообще не возвращаться в Финляндию. Вместо этого поселился у знакомых художников и каждый вечер отправлялся тусоваться. Через три месяца я ненадолго заскочил в Хельсинки за вещами и быстро вернулся назад. И с тех пор живу в Петербурге уже одиннадцать лет.

 

* * *

 

Вернувшись, для начала я поселился в жутковатом районе неподалеку от станции метро «Проспект Большевиков». Эту квартиру снимала финка по имени Илона. Она училась в Петербургском университете на биолога. У нас возникли отношения, и я переехал к ней. Правда, кроме нас двоих в этой квартире жил еще один финский парень — типичный лесоруб из глубинки. У него явно имелись планы насчет Илоны, и он был совсем не рад меня видеть.

В том районе я прожил несколько месяцев, но потом все равно уехал в центр. Петербургский центр — совершенно особый мир. Ты вроде бы в России, но это не Россия — это просто очень большая компания приятелей, полностью выключенная из остального мироздания. Лишних людей нет. Посторонних людей нет. Есть только те, кого тебе приятно видеть. Десять лет назад этот город давал тебе немыслимые возможности. Я и такие, как я, вдруг получили возможность построить свой собственный мир. Такого шанса не выпадало еще никому.

В Хельсинки или в Москве ты всегда включен в какой-то жизненный цикл. Ты не в состоянии не смотреть на часы. Люди, с которыми я общался в Петербурге, жили ночью, и от этого время исчезало… растворялось… казалось, будто будет только эта беспокойная, пьяная, пульсирующая, прекрасная ночь… Все становилось возможно, и ничего никогда не могло закончиться плохо.

Первое время я еще получал от своего финского университета какую-то стипендию. Но денег явно не хватало. Я сошелся с тусовкой трансовых музыкантов и решил попробовать себя в качестве промоутера. Клубу AeroDance я сосватал одного финского музыканта и одного японского. Заплатили мне очень прилично. На эти деньги вместе с Илоной мы уехали в Индию, в Гоа, а когда вернулись, то почти сразу разошлись. Илона переехала в Таллин и попыталась как-то устроить свою жизнь. А я начал устраивать свою.

Именно Петербург сделал меня таким, какой я есть. Впрочем, и все мои проблемы — тоже отсюда.

 

* * *

 

Петербург — маленький город. Самый большой «маленький город» на свете. Говорят, здесь живет пять миллионов человек, но я никогда в это не верил. Куда бы ты ни отправился, там были одни и те же люди. Кого-то ты знаешь, кого-то — еще нет, но посторонних в этой тусовке не было вообще. Под утро ты идешь домой по совершенно пустой и темной улице, а навстречу тебе движется такая же одинокая шатающаяся фигура, и можешь быть уверен — это знакомый. В Петербурге тысячи улиц и огромные расстояния, но все ходят одними и теми же маршрутами, и ты постоянно встречаешь приятелей.

В середине 1990-х в городе возникла большая колония иностранцев. Жить в России тогда было дешево и привольно. Чем хуже ты знал русский, тем лучше шли твои дела, а уж без девушки ты бы точно не остался. Знакомый американец рассказывал, что как-то в «Тоннеле» две обалденные красотки реально разодрались из-за того, кто уведет его с собой, а он не знал языка и не понимал, из-за чего они рвут друг дружке волосы, и в результате ушел домой один.

Я продолжал писать для финских газет. Материалы в Хельсинки я отсылал по электронной почте, а гонорары они переводили мне на карточку. На весь город тогда имелось всего четыре банкомата, и снять наличные было непросто. Но еще хуже обстояли дела с Интернетом: Интернет-кафе в Петербурге было всего одно. Как-то я написал об этом кафе статью, и после этого хозяева стали пускать меня к себе бесплатно. В общем, все как-то устраивалось.

В середине десятилетия, для того чтобы обеспечить себе прожиточный минимум, достаточно было работать один день в месяц. Первые пару лет я ночевал по знакомым. Мы просто пили и веселились. Потом я стал снимать квартиру, но и это было не очень дорого. У меня была кровать, на которой я время от времени спал, я всегда мог купить себе немного вегетарианской еды, а алкоголь каким-то образом находился сам. Постоянной работы никто из нас не имел и иметь не желал. Я писал одну статью и мог месяц жить на эти деньги, а если написать удавалось две статьи, то я становился просто богачом!

Точкой в этой истории стал дефолт 1998 года. В конце того лета эпоха закончилась. Сперва рубль обесценился в шесть раз, а потом почти сразу в стране сменился президент и началась совсем другая жизнь.

 

* * *

 

Я действительно много пил. Все самое главное в жизни начиналось для меня с первым глотком алкоголя. Только эта жизнь и была настоящей. А поскольку я вегетарианец, то, напиваясь, почти ничего не ел и к концу десятилетия находился в очень хреновом состоянии.

Похмелья превратились в кошмар. Трое суток подряд я просто лежал и смотрел в потолок. Я отключал телефон, ложился на диван и не мог встать. Я мучался много часов подряд, а если все-таки засыпал, то становилось еще хуже: меня душили русские кошмары — ваша политика… тысячи лиц… военная хроника из новостей… черные петербургские улицы…

Я не хотел ничего в своей жизни менять. Но дальше так было просто невозможно. После тридцати тебе в любом случае придется переходить на новый уровень. Раньше ты просто жил как хотел. Теперь ты станешь жить ВЗРОСЛОЙ жизнью.

Я пробовал лечиться в наркологическом диспансере. Мое состояние было настолько мутным, что несколько месяцев этой своей жизни я почти не помню. Летом 1999 года я отправился в круиз по Волге. Всю дорогу я держался и не пил. А в Казани приятели уговорили меня выпить бутылочку пива «Красный Восток». Всего одну. В следующий раз я протрезвел два месяца спустя и почему-то в Вологде. Весь последний год, пока я еще пил алкоголь, был для меня непрекращающимся кошмаром. Типичные запои продолжались теперь дней по семь — десять. Начиная пить, я пил с утра до вечера, а потом лежал и умирал. Физически я чувствовал себя чудовищно. Я не мог заснуть, сидел дома и сходил с ума, а потом снова пил, и каждый следующий раз оказывался намного хуже предыдущего.

До тридцати лет можно пить сколько влезет. Молодая психика выносит все. Дальше алкоголь начинает становиться проблемой, но отказываться от него было все равно страшно. Мне предлагали подшиться. Это был не выход. Решать проблему нужно было самому. Я выстроил свою жизнь, и кто виноват, если в результате жизнь обернулась кошмаром? Нужно было либо все-таки умереть, либо попробовать развернуться и двинуть в противоположном направлении. Подшивание не решило бы проблемы, потому что алкоголь-то ведь был не причиной моих неприятностей, а попыткой от этих неприятностей скрыться. Причина была в самой жизни. В том, ради чего я жил. Вернее, в том, что я не знал, ради чего мне жить дальше.

У каждого в жизни рано или поздно возникает вопрос: к чему все это? Дожив до определенного возраста, ты лбом упираешься в необходимость выбора. Мне нужно было просто ответить самому себе на несколько очень важных вопросов. Всего несколько — но очень важных. И когда я смог это сделать, то просто перестал пить. И не пью уже шесть лет.

 

* * *

 

Как-то я опять возвращался домой под утро. И вдруг увидел, что по городу ходят маршрутки: маленькие коммерческие автобусы. Остановился и присмотрелся повнимательнее. Когда я перешел на ночной образ жизни, такого вида транспорта еще не существовало. Город изменился, а я этого и не заметил. Даже президент у страны, в которой я живу, — и тот другой. Было ясно, что пришла пора измениться и мне.

То, что сегодня мне больше тридцати, значит только то, что мне больше тридцати. Я не стану рыдать по этому поводу и делать вид, будто мне все еще двадцать. Тот возраст кончился навсегда. Расстраиваться из-за этого бессмысленно. Пытаться все вернуть тоже бессмысленно. Я прожил тот кусочек жизни, теперь стану жить этот.

Раньше меня вставляли только экстремальные удовольствия. Теперь я наконец научился получать удовольствие и от очень простых вещей тоже. В 34 года мне вдруг стало интересно, как выглядит дневная часть суток. Полтора десятилетия подряд я ездил по свету и тусовался. А потом понял, что жизнь для себя одного не имеет смысла. Сегодня у меня наконец-то есть постоянная девушка. Мы еще не говорили об этом, но, думаю, ничто не мешает ей родить мне детей.

Пятнадцать лет назад я впервые приехал в этот город. Он назывался Ленинградом и выглядел уёбищно. На дневную сторону жизни смотреть было невыносимо. Любая мелочь, типа похода в магазин, оборачивалась проблемой. Сегодня угрюмое коммунистическое гетто превратилось в пестрый европейский мегаполис. Теперь европейцы ездят в Петербург как раз за тем, за чем когда-то петербуржцы ездили в Европу.

Люди, с которыми я общался в Fish Fabrique или «Тоннеле», десять лет назад были просто веселыми молодыми бездельниками. Они сидели по сквотам и слушали странную музыку. Но прошли годы, и сегодня именно эти парни определяют лицо города. У кого-то из них свой музыкальный фестиваль. У кого-то — лучший на континенте клуб. Кто-то записывает альбомы в Штатах, кто-то обедает с губернатором. Я очень доволен, что все так вышло. Все получилось просто отлично.

 

Глава 16