ГЛАВА ШЕСТАЯ. ДОСТАВКА ТРИПИТАКИ НА ЦЗИ ЦЗУ ШАНЬ

МОЙ 66-й ГОД (1905-1906)

В ту весну настоятель Бао-линь из монастыря Ши-чжун (каменный колокол) пригласил меня дать наставления, и тех, кто пришел их получить, насчитывалось более восьмисот. После завершения этой процедуры, в то время как Цзя-чэн в полном уединении практиковал медитацию в храме Бо-ю, я посетил различные места у Южных Морей в целях сбора средств. Сначала я прибыл в Наньтянь (в провинции Юнь-нань), где дал толкование Амитабха Сутре в монастыре Тай-бин, и, таким образом, обрел несколько сотен последователей. Оттуда, преодолевая высокие скалы и проходя через места, населенные различными племенами, я достиг Бирмы. Пройдя через Шаньские государства, я прибыл в Синьцзэ и затем - в Мандалэй. Проходя через миазматические Шаньские государства, я подцепил болезнь, которая прогрессировала и стала серьезной. Несмотря на болезнь, мне удалось добраться до храма Авалокитешвары в Людуне, в котором я встретил китайского монаха по имени Дин-жу. Я отдал ему дань почтения, но он игнорировал меня. Тогда я пошел в зал и сел там, скрестив ноги. В тот вечер, когда он прозвонил цивом, я помог ему звонить и бить в барабан. После зачтения правил раскаяния и преображения, он монотонно пропел: "Убей, убей, убей!" и трижды простерся ниц. На следующее утро, после прочтения того же текста в зале, он снова монотонно пропел тот же агрессивный призыв, и снова трижды простерся ниц. Меня удивило его поведение, и я намеренно остался, чтобы понаблюдать за ним. Его утренняя, дневная и вечерняя пища состояла из продуктов приправленных луком и чесноком, а также из молока. Я не стал это есть, но ничего не сказал о странности такой диеты. Я пил только воду. Он знал, почему я не ем эту пищу, и приказал, чтобы мне принесли жидкую овсяную кашу и рис без лука и чеснока. Тогда я смог поесть.

На седьмой день он предложил выпить с ним чаю, и я спросил его, почему он призывал в зале "Убей, убей, убей!" Он ответил: "Убей чужестранцев! ... Я родился в Бао-цине в провинции Хунань. Мой отел был военнослужащим, и после его смерти я удалился от мирской жизни и начал изучать дхарму на острове Путо. Я стал последователем Учителя Чжу-чаня, который учил меня рисовать. Десятью годами раньше я добирался из Гонконга в Сингапур на пароходе, на котором подвергся дурному обращению со стороны иностранцев. Их надругательства были невыносимы, и я буду ненавидеть их всю оставшуюся жизнь. Теперь я продаю картины, которые ценятся здесь, и по этой причине у меня нет особых забот о хлебе насущном в эти последние десять лет. Монахи, проходившие через эти места, обычно очень важничали и были очень импульсивны. Редко можно встретить человека, подобного Вам, раскрепощенного и находящегося в гармонии со всем.² Вот почему я рассказал Вам правду о себе".

Я напомнил ему, что следует одинаково относиться и к друзьям и к врагам, но мне не удалось смягчить его жесткое отношение к иностранцам. После того как я оправился от болезни, я покинул его, хотя он настаивал на том, чтобы я остался. Когда я сказал, что собираю средства для восстановление храма, он снабдил меня продовольствием и дал денег на дорогу, купил мне билет на поезд и дал телеграмму упасаке Гао Вань-бану в Рангуне с просьбой принять меня. Вежливо простившись, он пожелал мне удачи. Когда я прибыл в Рангун, на железнодорожном вокзале меня встречали: упасака Гао со всей своей семьей, управляющий Син-юань и монахи из монастыря. Я остановился в доме упасаки Гао, где меня приняли со всеми почестями. Упасака сказал: "Достопочтенный Учитель Мяо-лянь на протяжении всех этих Десятилетий интересовался Вашей отшельнической жизнью, но никогда не получал никаких известий от Вас. Он был восхищен, узнав, что Вы собираетесь посетить здешние места и написал мне, что он возвращается в Китай, чтобы произвести ремонт монастыря Гуй-шань (Черепашья Гора) в Нин-дэ (в провинции Фуцзянь). Недавно он прибыл сюда. Я сопровождал его в течение нескольких дней при посещении им Великой Золотой Пагоды (Швэдагона) и других святых мест. После этого он возвратился в свой монастырь и надеется, что Вы вскоре тоже вернетесь в Китай".

Упасака Гао проводил меня до парохода и послал телеграмму в монастырь Цзи-ло с просьбой прислать несколько монахов, которые бы встретили меня. Когда это судно прибыло к месту назначения, оказалось, что на его борту один из пассажиров умер от какой-то заразной болезни. По этому случаю был поднят желтый флаг, и все путешественника были отправлены в карантин на удаленный холм. Там более тысячи человек находилось под открытым небом, под палящим солнцем днем и под дождем ночью. Каждому выдавался дневной пищевой паек, состоявший из небольшой чаши риса и двух сырых плодов моркови. Врач два раза в день приходил проверять их состояние. За семь дней выпустили половину пассажиров. Другая половина покинула карантин на десятый день, так что я остался один на этом холме, от чего был весьма взволнован.

Я был серьезно болен и чувствовал себя несчастным. В конце концов, я лишился сил принимать пищу. На восемнадцатый день пришел врач и приказал мне переселиться в пустой дом. Я был рад этому. Я задал домовому смотрителю несколько вопросов. Он поведал, что он родом из Чжуань чжоу. Потом, вздохнув, сказал: "Это комната смертников Они перевели Вас сюда потому, что им потребуется произвести вскрытие трупа". Когда я сказал ему, что я намеревался посетить монастырь Цзи-ло, старик был растроган и сказал:

"Я дам тебе одно лекарство". Затем он приготовил чашу шэнь-цюй (некое лекарство) и дал мне выпить, и после вторичного приема я почувствовал себя немного лучше на следующий день. Он сказал: "Когда снова придет врач, как только я кашляну, встань и постарайся, насколько можешь. выглядеть обнадеживающе. Если он даст тебе лекарство, не принимай его".

Как и предупреждал старик, врач действительно пришел, и, растворив в воде какой-то порошок, заставил меня проглотить его. Поскольку я не мог отказаться, я с неохотой выпил микстуру. Когда врач ушел, старик всполошился и сказал: "Теперь тебе не долго осталось жить. Завтра он придет производить вскрытие. Я дал тебе лекарство, надеясь что Будда защитит тебя". На следующее утро, когда пришел старик, я сидел на полу, но не мог ничего видеть, хотя глаза мои были широко открыты. Он помог мне подняться и увидел, что пол был в крови. Он снова принес свое лекарство. Я выпил его. Он переодел меня, вымыл пол и, вздохнув, сказал: "Другой бы на твоем месте после лекарства, которое тебе дал врач, подвергся бы анатомированию, даже не успев испустить дух. Тебе не суждено умереть, и это, вероятно, потому, что тебя защищает Будда. Когда врач снова придет в девять часов, я кашляну, подавая сигнал, и ты должен будешь продемонстрировать, что ты в порядке". Когда врач пришел и увидел, что я жив, он указал на меня пальцем, улыбнулся и ушел. Когда я спросил старика, почему доктор улыбнулся, он ответил: "Потому что тебе не суждено умереть" . Я сказал ему, что упасака Гао дал мне денег и попросил его передать часть их врачу, чтобы тот меня выпустил на свободу. Я тут же достал сорок долларов и передал ему [на мой выкуп] и еще двадцать, чтобы отблагодарить его за все, что он для меня сделал. Он сказал: "Я не должен брать у тебя деньги. Сегодня дежурит врач-европеец, и ничего не получится, а завтра будет дежурить кажэньский врач, и можно будет все устроить". В тот вечер он еще раз зашел ко мне и сказал:

"Я договорился обо всем с кажэньским врачом за двадцать четыре доллара. Завтра тебя выпустят". Получив подтверждение, я поблагодарил старика.

На следующее утро пришел этот врач, и после его визита прислали лодку, чтобы переправить меня через залив. Старик помог мне сесть в нее, и, после того как я был переправлен на противоположный берег, для меня был нанят экипаж, который доставил меня в монастырь Гуан-фу, где монах, ответственный за встречу гостей, оставил меня без внимания на целых два часа из-за моей неряшливой внешности. Я испытывал смешанное чувство: был опечален и рад одновременно. Рад потому, что только что избежал смерти, и опечален потому, что ответственный за прием гостей вел себя безответственно. В конце концов, появился старый монах, который позже представился старшим монахом по имени Цзюэ-кун. Я сказал ему, что я последователь того-то и зовут меня так-то. Он совершил поклон и пригнул мою голову к полу. Поскольку я был слишком слаб и не мог подняться, он помог мне и, усадив меня в кресло, сказал: "Упасака Гао прислал нам телеграмму, уведомляющую нас о Вашем прибытии, но Вы ничего не дали о себе знать. Почтенный настоятель и вся община были обеспокоены. Что с Вами случилось и почему Вы в таком состоянии?" Потом без лишнего шума молодые и пожилые монахи заполнили зал, и атмосфера мгновенно изменилась и стала напоминать радушный домашний очаг. Вскоре появился настоятель Мяо-лянь и сказал: "День за днем мы ждали вестей от Вас, и я стал опасаться, что Вам угрожает какая-то опасность. Я хотел вернуться в Фуцзянь и продолжить ремонт монастыря Гуй-шань, но узнав, что Вы должны приехать, остался здесь и ждал Вас". В завершение длительного разговора я сказал:

"Это моя вина" и поведал о том, что мне пришлось пережить. Мой рассказ произвел впечатление на старого настоятеля и монахов и они захотели услышать его в подробностях. Я удовлетворил их просьбу, после чего они соединили ладони в знак почтения, и мы все вернулись в монастырь Цзи-ло. Старый настоятель убеждал меня в необходимости принять лекарства, но я сказал: "Поскольку я вернулся домой, все мои ложные мысли исчезли. Я отдохну несколько дней и буду в порядке".³ Позже, когда он увидел, что я провожу несколько дней подряд в медитации, он предупредил меня: "Климат у Южных Морей жаркий и отличается от климата в Китае. Я опасаюсь того, что долгое сидение будет вредным для Вашего здоровья". Однако у меня не было ощущения, что что-то не так в моей медитации. Старый Учитель сказал:

"Вам следует теперь дать толкование "Лотосовой Сутре", дабы здесь воцарилась благоприятная атмосфера. Я возвращаюсь в Китай. Когда закончите толкование этой сутры, то не спешите вернуться в провинцию Юнь-нань, а посетите гору Гу, поскольку там я еще должен кое-что Вам сказать".

Проводив старого настоятеля до пристани, я вернулся в монастырь и приступил к толкованию этой сутры. Несколько сот человек стало моими последователями, и буддистские законники из Малакки пригласили меня дать толкование Сутре Врачующего Будды (Джнанабхайсаджье) в монастыре Цин-юнь. Затем я отправился в Куала-Лумпур, где упасаки Е Фу-ю и Хуан Юнь-фань попросили меня дать толкование Ланкаватара Сутре в храме Лин-шань. Во всех городах Малайзии, где я давал толкование сутрам, я обретал десятки тысяч последователей.

Той зимой я получил телеграмму от представителей Объединенной Буддистской Общины в провинции Юньнань. В ней говорилось, что правительство собирается ввести налог на монастырское имущество. В то же самое время Учитель Цзи-чуань из Нинбо и другие прислали мне телеграмму, в которой просили меня вернуться в Китай как можно быстрее для обсуждения этих вопросов. Год был на исходе, и я задержался в Куала-Лумпуре, где встретил Новый Год.

Примечания

1. Буддистским монахам запрещается есть "пять горячих" или пять острых корнеплодов. Это чеснок, лук-шалот, шнит-лук, лук обыкновенный и лук-порей потому, что они, как известно, будоражат кровь и вызывают гнев и похоть.

2. Это буддистская идиома, означающая совершенную гармонию в гуще всех противоречий таких, как заблуждение и просветление, самсара и нирвана, жизнь и смерть, и тому подобное, когда всякое феноменальное различение подобно волнам, поднимающимся в океане бодхи, который сам по себе невозмутим и ничем не озабочен.

3. Это означает "я обрел свое собственное высшее "я" после трудных испытаний, и поскольку моя истинная природа никогда не была больна, я буду в порядке и не нуждаюсь в лечении".

 

МОЙ 67-й ГОД (1906-1907)

Я вернулся в Китай весной. Когда пароход зашел по пути на Тайвань, я посетил монастырь Лун-цюань, а когда он прибыл в Японию, я посетил несколько монастырей в различных местах. Поскольку Китай и Япония в то время не были в дружеских отношениях, за китайскими монахами внимательно следили, а японским монахам не разрешалось посещать Китай. По этой причине мое желание основать Конфедерацию китайских и японских буддистов не смогло осуществиться.

На третий месяц я достиг Шанхая, где вместе с Учителем Цзи-чанем и представителями Буддистской Ассоциации я направился в Бэйцзин (Пекин), чтобы представить нашу петицию центральному правительству. Прибыв туда, мы остановились в монастыре Сянь-лян, где нас приветствовали лично Учителя Фа-ань, который был куратором по делам буддизма, Дао-син из монастыря Лун-цюаню и Цзюэ-гуан из монастыря Куань-инь. Там, принц Шу Шань-ци пригласил меня к себе с просьбой дать буддистские наставления его жене. Принцы, герцоги и высокопоставленные чиновники, мои старые знакомые (со времен Боксерского Мятежа, когда они в императорской свите убегали на запад), все пришли меня навестить и дать совет относительного того, как должна быть представлена наша петиция. Поскольку буддистские законники были готовы оказать мне помощь, я не столкнулся с какими-либо затруднениями. В ответ на нашу петицию был оглашен следующий имперский указ:

 

Тридцать Второй Год Правления Гуан-сюй:

Имперский Указ

В вопросах собирания пожертвований, уже многократно доводилось до сведения местных властей, что никакие оправдательные ссылки оных на закон недопустимы в случае угнетения бедных. Нам стало известно, что школьные учреждения и фабрики строятся произвольно, без учета актуальных нужд провинций и элементарного уважения к буддистской сангхе. Такое положение вещей нетерпимо, и потом;

вводится правило, согласно которому все наместники должны незамедлительно приказать местным властям взять под

свою защиту все монастыри, большие и малые, и всю принадлежащую этим монастырям собственность. В связи с этим никакое знатное лицо или чиновник ни под каким предлогом не имеет права вмешиваться в их жизнь, и никаким местным властям не разрешается облагать монастырскую собственность налогом. Исполнение этого указа одобряется как действие, согласующееся с нашей формой правления.

После провозглашения этого имперского указа все местные налоги на монастырскую собственность были отменены. Я остался в столице, чтобы привлечь внимание буддистских законников к тому факту, что еще ни один император династии Цин не посылал копию трипитаки в провинцию Юнь-нань и убедил их в целесообразности представить петицию, дабы этот удаленный пограничный район извлек пользу из этой дхармы. Принц Су охотно согласился поддержать эту петицию, и министр внутренних дел представил ее императору. Она гласила:

Куратор по делам буддизма и хранитель печати Фа-ань обратились с прошением в наше министерство. Они подчеркнули тот факт, что по сведениям, полученным от настоятеля Сюй-юня из монастыря Ин-сян, расположенного на вершине горы "Петушиная Ступня", в Бинь-чуане префектуры Дали провинции Юньнань, монастырь сей является древним местом святым, но до сих пор не имеет копии трипитаки. Он просит передать в дар монастырю имперскую копию оной, дабы чтили ее в монастыре до скончания веков. Место, о котором идет речь, считается священным пристанищем Махакашьяпы, и храм сегодня являет собой лишь останки древнего монастырского комплекса. Цель прошения сего снискание щедрого благодушия в вопросе о передаче в дар имперского издания Трипитаки с целью восторженного почитания дхармы Будды. Прошение представлено принцем Су, министром Гражданского управления, настоятелем Чэн-хай из монастыря Бай-линь и настоятелем Дао-сином из монастыря Лун-син. В случае одобрения Вашим Величеством, моя скромная просьба сводится к тому, чтобы Буддистский департамент получил указание совершить передачу Трипитаки в Дар монастырю.

На шестой день шестого месяца петиция получила имперскую санкцию, и следующее императорское распоряжение было издано двадцатого числа седьмого месяца тридцать второго года правления Гуан-цзу (1907 г.):

Его Императорское Величество с чувством удовлетворения присваивает монастырю Ин-сян, что на вершине горы "Петушиная Ступня" в провинции Юньнань, дополнительный титул: "Чаньский Монастырь Чжу-шэн" ("Обращение к Святому") во благо нации. Кроме этого Его Величество дарит монастырю тележку с экземпляром Трипитаки императорского издательства "Дракон", а настоятелю монастыря - пурпурную рясу, чашу, нефритовую печать, жезл и скипетр. Настоятелю Сюй-юню отныне присваивается титул "Великого Учителя Фо-цы Хун-фа (Великий буддийский закон сострадания)». Ему предлагается вернуться в горный монастырь и распространять там свет буддистского учения во имя процветания нации и народа ее. Министр внутренних дел получил в связи с этим указание оповестить Учителя Сюй-юня об этом Императорском указе, дабы Учитель принял дары и вернулся в монастырь в качестве его хранителя и проповедовал бы там учение Будды.

Всем чиновникам и местным жителям предписывается неуклонно выполнять сей Императорский Указ и покровительствовать монастырю. Все противоречащие Указу действия с их стороны строго запрещаются.

Моя просьба подарить монастырю Трипитаку была, таким образом, удовлетворена, и теперь все было в порядке. Двадцатого дня я получил письмо от Мяо-ляня из Гу-шаня. Он писал: "Перевозя Трипитаку, Вам, прежде всего, следует добраться до Амойя {Ся-мэня). Пожалуйста, оставьте сутры там на некоторое время и немедленно отправляйтесь ко мне на гору Гу".

В столице буддистские законники помогли мне получить Трипитаку. Настоятели Чуань-дао из монастыря Ян-чжэнь и Вэнь-чжи с горы Фу-дин, в особенности, оказали мне огромную помощь по доставке массивной коллекции текстов из столицы в Амой. Год заканчивался, и я встретил новый, задержавшись в Бэйцзине (Пекине).

 

МОЙ 68-й ГОД (1907-1908)

В первый месяц той весны я отправился в Шанхай и в Амой, благодаря содействию Учителей Вэнь-цзи и Чуань-дао. Прибыв туда, я получил телеграмму с горы Гу с уведомлением о том, что старый настоятель Мяо-лянь скончался на горе Гу. В это время монахи всех монастырей Амойя отправились на гору Гу на церемонию ритуальной кремации тела настоятеля, чья ступа была перенесена в малый зал монастыря до принятия решения относительно места ее упокоения. Я немедленно отправился на гору Гу, где руководил возведением пагоды и помогал в церемонии прочтения буддистских наставлений усопшему. Я был весь в работе, и на десятый день четвертого месяца, как только закончилось сооружение пагоды, начался проливной дождь, длившийся пятнадцать дней подряд и доставивший всей общине много неприятностей.

На восьмой день следующего месяца, после окончания церемонии передачи заповедей Бодхисаттвы, дождь прекратился. На девятый день погода исправилась, и начали в большом количестве приходить люди, образованные и простые. На десятый день, когда ступу (с пеплом) поместили в пагоду, было расставлено сто столов с вегетарианской пищей на открытой площадке, где все собрались на чтение сутр. После чтения молитв и преображающей пищу мантры, неожиданно налетел смерч и поднял всю пищу в воздух, и яркий красный свет начал струиться из ступы, поднимаясь к крыше пагоды. Все присутствующие были удивлены редкому явлению. После того, как закончились церемонии и мы возвратились в монастырь, начался проливной дождь. Половина останков была помещена в ступу, а другая половина была отправлена в монастырь Цзи-ло в Пэньане в качестве священной реликвии.

Когда я прибыл в Пэньань с Трипитакой и останками покойного настоятеля Мяо-ляня, монахи из монастыря Авалокитешвара и другие пришли встретить меня. Их было несколько тысяч. После чтения сутр, во время монотонного Повторения преображающей пищу мантры, неожиданно налетел смерч и разбросал повсюду тысячи жертвенных цветов. Коробка с останками источала яркий луч света, уходивший вдаль, к крыше пагоды, на два ли оттуда. Эти два удивительных явления имели место во время совершения мною ритуальных обрядов и четко засвидетельствованы мною лично. По этому поводу Будда говорил: "Эффект эзотерических обрядов таинственен". Я ничего не знал о жизни и самосовершенствовании настоятеля. Он не настаивал ни на чаньских, ни на методах "Чистой Земли", но главной целью его жизни он считал восстановление разрушившихся монастырей и создание покровительственной кармы, принимая и преображая всех, кто к нему приходил. Явления, связанные с его кончиной, были поистине удивительными. После того, как он мне, новичку, обрил голову многие годы назад, я ничего о нем не слышал. Я действительно был виновен, не проявляя должной благодарности своему Учителю, и мой последний контакт с ним выражался в заботе о его ступе и в упокоении его светозарных останков. Я вспомнил его последние слова, по которым можно было судить о том, что он знал о своей грядущей смерти. Поскольку невозможно очень точно что-то предугадать в этом отношении, я просто излагаю факты для тех, кто придет мне на смену и сделает свои собственные выводы.

Затем я пароходом отправился в Дань-на, и монастырь Авалокитешвара пригласил меня дать трактовку Хридайя Сутре (Сутре Сердца). Оттуда, на другом пароходе, я отбыл в Сиам (Таиланд), но поскольку на нем не было вегетарианской пищи, большую часть пути я провел сидя, скрестив ноги. Один англичанин пришел на нашу палубу и, взглянув на меня несколько раз, спросил:

"Куда Достопочтенный Учитель направляется?" Услышав, что он говорит по-китайски, я ответил: "Я держу путь в Юньнань". После этого он пригласил меня в свою каюту и предложил мне пирожных и молока, от чего я вежливо отказался.

"Где Вы обычно останавливаетесь в Юньнане?" -спросил он.

"В монастыре Ин-сян на горе Петушиная Ступня", ответил я.

Он сказал: "Монашеский кодекс там превосходно соблюдается".

Я спросил его: "А что Вы там делали, сэр?"

Он ответил: "Я был британским консулом в Тэнюэ и в Куньмине и посещал монастыри в этом районе". Затем британский консул спросил о цели моего пребывания за границей. Я сказал, что я везу Трипитаку в Юньнань и что стеснен в дорожных расходах, что я в первую очередь посетил Куала-Лумпур в поисках пожертвований. Он спросил: "Есть ли у Вас какие-нибудь официальные документы?" Тогда я представил ему официальные доказательства и предъявил книгу, регистрирующую пожертвования. Консул занес в нее запись и приложил чек на 300 долларов.' Это было необычайным кармическим событием. Потом он пригласил меня к трапезе, состоящей из жаренного риса и овощей. Когда пароход прибыл в Сиам, я сошел на берег, расставшись с ним.

Затем я остановился в монастыре Лун-цюань, где дал толкование Сутре Кситигарбхе ("Земное изваяние Бодхисаттвы"). Однажды меня навестил тот самый британский консул и вручил мне 3000 долларов. Чтобы построить зал для хранения Трипитаки по возвращению в Юньнань, мне была необходима большая сумма, выражающаяся в нескольких десятках тысяч долларов, но до консульского пожертвования я смог собрать лишь незначительную сумму. Через несколько дней после того, как я закончил толкование Сутры Кситигарбхи, я приступил к толкованию Вселенской Двери²' перед аудиторией в несколько сот человек.

Однажды, сидя со скрещенными ногами, я непроизвольно погрузился в самадхи и таким образом забыл все о толковании сутр. После того, как я просидел так в течение девяти дней подряд, эта новость распространилась по столице (Бангкоку). Король, приближенные министры, а также мужчины и женщины из среды учеников пришли засвидетельствовать свое почтение. Я вышел из самадхи и, когда закончил трактовку сутр, король Таиланда пригласил меня в свой дворец, чтоб я дал трактовку сутрам там. Он преподнес мне много подарков и уважительно попросил меня принять его в ученики. Образованные люди и простой народ сделались моими последователями. Их было несколько тысяч человек.

После этого самадхи обе мои ноги онемели и я с трудом мог ходить. Вскоре все мое тело потеряло чувствительность и, поскольку я не мог даже держать в руке палочки для еды, то меня кормили другие. Буддистские законники вызвали китайских и западных врачей, но лекарства, иглоукалывание и прижигания не помогли. Когда я потерял зрение и слух, все врачи не знали что делать. Я, однако, был безразличен ко всему этому и не огорчался, находясь в отрешенном состоянии. Но оставалось нечто, от чего я не мог себе позволить отрешиться. Это был банковский чек, зашитый в воротник. Об этом никто не знал, и поскольку я не мог сообщить об этом ни устно, ни письменно, то в случае моей смерти и кремации вместе с этим чеком, Трипитаку не удалось бы доставить на гору "Петушиная Ступня" и зал для ее хранения не на что было бы строить. Какое тяжелое кармическое бремя я взвалил бы на себя в этом случае? Думая об этом, я плакал и молча молился, обращаясь за помощью к Махакашьяпе.

В то время Учитель Мяо-юань, который в прошлом останавливался со мной на горе Чжун-нань, случайно оказался рядом. Он увидел, что я плачу и шевелю губами, и наклонился надо мной, внимательно прислушиваясь. Я попросил его дать мне немного чая, чтобы немного взбодриться и продолжить молитву, обращенную к Махакашьяпе. После чая мой ум прояснился и я уснул. Во сне я видел старика, похожего на Махакашьяпу, который сидел возле меня. Он сказал: "Бхикшу, ты должен всегда придерживаться заповеди относительно чаши и рясы. Не волнуйся о состоянии твоего тела. Пользуйся сложенной рясой и чашей в качестве подушки, и все будет хорошо". Услышав это, я немедленно соорудил себе подушку из сложенной рясы и чаши и, кладя ее по голову, я посмотрел в сторону, но Почтенный Старец исчез. У меня выступил по всему телу обильный пот, и я почувствовал себя неописуемо счастливым. Теперь я уже был в силах пробормотать несколько слов и попросил Мяо-юаня обратиться за лекарством в священный мемориал Вэйто. Лекарство, которое ему дали, состояло исключительно из му-цзэ и экскрементов летучих мышей. Приняв его, я снова обрел способность видеть и говорить. Мяо-юань попросил второе лекарство, которое состояло из простых мелких чечевичных зерен, которые следовало смешать с рисовым конжи (жидким супом), при воздержании от всякой другой пищи. Через два дня я уже мог немного двигать головой. Еще одно лекарство, на этот раз состоящее только из мелких красных чечевичных зерен, было предписано. С тех пор я ел только конжи из красной чечевицы, что позволило мне, таким образом, очистить организм. Мои экскременты были черными как лаковое дерево. Постепенно пришли в норму мои органы чувств, и я смог вставать и ходить. Болезнь длилась более двадцати дней. Я был благодарен всем присутствующим за искреннюю заботу обо мне. Я был чрезвычайно тронут добрым отношением ко мне Учителя Мяо-юаня, который ухаживал за мной день и ночь. После этого всего я отправился отблагодарить Вэйто, и дал обет строить священный мемориал в его честь всякий раз, когда буду строить или восстанавливать монастыри. В священном мемориале Вэйто жребий, брошенный мною, несколько раз предсказал мне удачу.

После выздоровления я продолжал толкование Шастры Пробуждения Веры, и, почти перед самым окончанием установленного для этой процедуры срока, монастырь Цзи-ло в Пэньане прислал Учителей Шань-цина и Бао-юэ с просьбой снова вернуться туда. Король Таиланда в сопровождении своих придворных и высокопоставленных чиновников, а также соблюдавшие дхарму миряне, как мужчины, так и женщины, пришли меня проводить и принесли пожертвования. Сумма оказалась весьма значительной.

В благодарность за чтение мною сутр в королевском дворце, король подарил мне 300 циней (около 4450 акров) земли в Тон-ли. Я отдал ее в свою очередь монастырю Цзи-ло, с условием, что настоятель Шань-цзинь построит на ней фабрику по производству резины в качестве источника дохода для всей монашеской общины. Вместе с Учителями Шань-цзинем и Бао-юэ я провел новогодний период на месте будущей фабрики.

Примечания

1. По тем временам это была значительная сумма и могла составлять половину годового оклада консула.

2. "Вселенская Дверь" относится к одной из глав Лотосовой Сутры, в которой говорится о вселенском сострадании Бодхисаттвы Авалокитешвары. Авалокитешвара дал обет проявиться в любой необходимой форме для избавления живых существ от страдания, при этом должно соблюдаться единственное условие: что преданные ему последователи будут непоколебимо верить в его силу. В широком смысле ^Вселенская Дверь" представляет суть учения Махаяны о всеобщем спасении.

МОЙ 69-й ГОД (1908-1909)

Той весной, вместе с Учителем Шань-цзинем, я отправился в храм Авалокитешвары, который он построил у Сэлангора. Оттуда - в Ипох и Пэрак, где посетил несколько святых мест, а затем продолжил путь к монастырю Цзи-ло, где дал толкование Шастре Пробуждения Веры и Кодексу Поведения и Обетов Самантабхадры, которые являются эпилогом Аватамсака Сутры. Когда я проходил по мелким и крупным городам, число людей, желающих стать моими учениками было очень большим, и все свое время я проводил в беседах с ними. После того, как я закончил трактовку сутр в монастыре Цзи-ло, я уединился, на некоторое время прекратив толкование сутр и прием посетителей. В этом монастыре я провел новогодний период.

МОЙ 70-й ГОД (1909-1910)

Доставку Трипитаки я начал в Пэньане. Когда я прибыл в Рангун, меня встретил упасака Гао Вань-бан. Он уговорил меня остаться в его доме на месяц. Потом он лично сопровождал меня до Мандалайя. В Рангуне упасака Гао купил статую полулежащего Будды, изготовленную из нефрита, которую он хотел подарить монастырю Чжу-шэн в качестве культового объекта. Когда пароход прибыл в Синь-цзе, я остановился в храме Авалокитешвары, а потом нанял вьючных лошадей для перевозки Трипитаки и нефритового Будды на гору "Петушиная Ступня". Более трехсот лошадей понадобилось для перевозки сутр, а статуя оказалась слишком тяжелой для перевозки на лошади. Поскольку де было никаких рабочих, способных оказать помощь, статую пока оставили в монастыре Авалакитешвары с тем, чтобы через несколько лет перевезти ее на вышеупомянутую гору. Упасака Гао провел там более сорока дней, следя за подготовкой конвоя. Он не щадил ни здоровья, ни денег для этой цели. Действительно, люди, ему подобные, редко встречаются. Конвой, насчитывающий около тысячи человек с тремя сотнями лошадей, прошел через Тэнюэ и Сягуань, приветствуемый народом в городах и торговых центрах. Хотя на дорогу ушло более трех дней, люди и лошади были в хорошей форме. От Сягуаня до префектуры Дали дождя не было, но неожиданно раскатисто ударил гром и молнии избороздили облака. На озере Эр Хай поднялись волны и появился туман, что представляло собой замечательное зрелище. После прохода через внешние ворота монастыря караван был встречен церемонией приветствия Трипитаки. Когда ящики с сутрами были внесены в помещение в конце этого этапа путешествия, разразился проливной дождь. Потом небо прояснилось. [Тогда] народ говорил, что старый дракон из озера Эр Хай прилетал приветствовать Имперское Издание Трипитаки.

Наместник провинций Юньнань и Гуйчжоу Ли Цзин-си - которому император поручил послать своих людей в префектуру Дали для приветствия Трипитаки — прибыл с местными чиновниками и знатью и лично засвидетельствовал это чудо. Все они вознесли хвалу безграничности Дхармы Будды. Мы отдыхали в Дали в течение десяти дней. Продолжая двигаться через Сягуан и Чжао-чжоу, конвой прибыл в префектуру Биньчуан, а оттуда двинулся прямо к монастырю Чжу-шэн. За все путешествие не случилось ничего плохого, и ни капли дождя не упало на ящики с сутрами. Тексты были помещены в монастырь. В последний день месяца были совершены воскурения. Вся общественность испытывала радость в связи с исключительно благополучным прибытием священных писаний, хотя путь был долгим. Это являлось Добрым предзнаменованием. Прошение о Трипитаке, таким образом, завершилось благоприятным исходом.

Было еще одно событие, о котором стоит упомянуть. После того, как я прибыл в монастырь Вань-шоу (Долгая Жизнь) в Тэнюэ, во время разговора с Чжан Сунь-линем в зале, корова мышастой масти, убежавшая от своего хозяина, вошла и встала на колени, проливая слезы. Вскоре появились хозяин Ян Шэн-чан и другие. Я узнал, что Ян мясник, и сказал корове: "Если ты хочешь спастись бегством, то тебе следует найти убежище в Тройной Жемчужине". Корова кивнула головой, и я тут же объяснил животному формулу Тройного Убежища. После этого я помог корове подняться, и она стала вести себя совершенно спокойно, как человек. Я предложил хозяину деньги, но тот отказался их взять. Он был глубоко растроган увиденным и, поклявшись изменить род занятий, попросил приобщить его к Дхарме. Поскольку он также решил стать вегетарианцем, начальник Чжан, на которого преображение этого человека произвело глубокое впечатление, дал ему рекомендации для работы в одном магазине.

Тело Учителя Хуэй-нэна (638-713) в монастыре Нан-хуа. Монастырь Нан-хуа (ранее Бао-линь) стал известным под влиянием Хуэй-нэна, откуда впоследствии произросли все великие Дзэнские школы. Сюй-юнь также восстановил этот храм.