День девятнадцатый. Дедлайн

 

Арве Стёп лежал на кровати, сделанной на заказ на фабрике «Мисуку» в Осаке и обшитой в кожевенной мастерской «Ченнай» в Индии, поскольку законы штата Тамилнаду запрещали к экспорту этот сорт натуральной кожи. Со времени заказа до получения кровати прошло полгода, но результат стоил ожидания. Кровать ласкала тело, как гейша, мгновенно приноравливаясь к любым позам и движениям.

Он смотрел, как медленно вращаются тиковые лопасти потолочного вентилятора.

Катрина поднималась в лифте. По домофону он сказал ей, что будет ждать в спальне, а дверь в квартиру оставит открытой. Холодный шелк «боксеров» льнул к разгоряченной алкоголем коже. Из музыкального центра «Боуз» лились плавные мелодии. Маленькие, почти незаметные динамики находились в каждой комнате.

Он услышал, как ее каблуки зацокали по паркету гостиной, медленно, но решительно. Один их звук возбуждал его. Если бы она только знала, что ее ждет…

И вот она стоит в дверях, освещенная вставшей над фьордом луной, и смотрит на него со своей полуулыбочкой. Катрина развязала пояс длинного черного кожаного пальто и уронила его на пол. Он затаил дыхание, но нет — она все еще в юбке. Подошла к кровати, протянула какую-то резиновую вещицу. Это была маска — розовенькая маска зверька.

— Надевай, — сказала Катрина без всякого выражения.

— Ух ты! — восхитился он. — Маска поросеночка!

— Делай, что я сказала. — И в ее глазах снова появился удивительный золотой сполох.

— Mais oui, madame .

Арве Стёп натянул маску. Она закрывала лицо целиком, пахла резиновыми перчатками, а в прорези он с трудом различал силуэт гостьи.

— А я хочу, чтобы ты… — начал он, прислушиваясь к своему чужому, напряженному голосу, но продолжить не успел, потому что внезапно почувствовал звенящую боль в левом ухе.

— Заткнись! — крикнула Катрина.

До него не сразу дошло, что она его ударила. Он знал, что лучше ему сдержаться, иначе он расстроит всю ее игру, но не смог и заржал, уж очень это было нелепо: поросячья маска из мягкой резины, ушки, пятачок… Следующий удар пришелся в живот — удар страшной силы.

Стёп согнулся пополам, застонал и свалился с кровати. В глазах потемнело, он тщетно пытался вдохнуть ртом воздух, но под маской сделать это было непросто. Тут он почувствовал, что она заломила ему руки за спину. В этот момент Стёп, наконец, вздохнул, мозг получил достаточное количество кислорода, и тогда на него обрушилась боль. И ярость. Чертова баба! Он попытался освободиться и схватить ее, но почувствовал, что не может шевельнуть руками: в кожу запястий врезалось что-то острое. Наручники? Извращенка!

Катрина дернула за наручники, чтобы он сел.

— Видишь, что это? — услышал он ее шепот.

Маска перекосилась на лице, теперь он вообще ничего не видел.

— Мне и смотреть не надо, — ответил он. — Я по запаху знаю, что это твоя киска.

Удар в висок оглушил его, а когда он снова услышал музыку, понял, что все еще сидит на кровати. Что-то упиралось ему в щеку.

— Шлюха! Чем ты ударила? — заорал Стёп. — У меня же кровь течет, сука!

— А вот чем.

Арве Стёп почувствовал, что нос и губы расплющило что-то твердое.

— Нюхай, — приказала она. — Разве не прекрасный запах? Сталь, ружейное масло. «Смит-вессон». Пахнет!.. Ни с чем не спутаешь. Порох пахнет еще лучше, но его ты еще успеешь понюхать.

Это просто такие забавы, успокоил себя Арве Стёп, жесткие ролевые игры. Но в ее голосе и во всей ситуации было что-то пугающее, и впервые за долгие годы — такие долгие, что он снова как будто оказался в детстве, потому что с тех пор он ничего подобного не ощущал, — Стёп понял, что ему страшно.

 

— Ты уверен, что не стоит завести моторчик? — спросил Бьёрн Холм, кутаясь поплотнее в кожаную куртку. — У «амазона», знаешь, офигенная печка.

Харри мотнул головой и посмотрел на часы. Половина второго. Они просидели в машине Бьёрна Холма под окнами квартиры Катрины уже полтора часа. Их окружала иссиня-черная ночь, улицы давно опустели.

— Снову-то у нее был цвет «калифорнийский белый», — бубнил Бьёрн Холм свое, — номер сорок два по стандарту «Вольво», но тот владелец покрыл черным лаком. Оно, можить, и хорошо для машины, да и всего-то триста шестьдесят пять крон в год. По кроне в день, стало быть…

Бьёрн Холм поймал взгляд Харри, замолчал и поставил альбом Джиллиан Уэлш и Дэвида Роулингса — из всех современных ребят этих хоть слушать можно. Он переписал альбом с компакт-диска на кассету, и не только потому, что в машине кроме кассетника никакой аппаратуры не было, но и потому, что относился к узкому кругу любителей музыки, которые считали, что ни один CD никогда не достигнет теплого и глубокого звучания магнитной пленки.

Бьёрн Холм разболтался, оттого что нервничал. Харри сказал ему только, что Катрину Братт отстранили от расследования и Бьёрн Холм в течение следующих недель должен делать вид, что ни о чем не знает, и намекнул, что такой миролюбивый, степенный и интеллигентный человек, как Бьёрн, не станет искать себе на задницу приключений. Бьёрн Холм со многим согласился, но ситуация ему все равно не понравилась. Он посмотрел на часы.

— Она, видать, у какого-нить мужика.

Харри повернулся к нему:

— Почему ты так думаешь?

— Ну так она ж разведенка, ты сам сказал. Одинокая девка — она вить как и мы, одинокие парни, себя ведет. По нашим-то временам.

— То есть?

— Четыре пункта: идешь, рыщешь, выбираешь, кого попроще, и давай.

— Хм. И ты тоже? По четырем пунктам действуешь?

— По первым трем, — ответил Бьёрн Холм, глядя в зеркало и взбивая рыжий кок. — В городе-то, вишь ты, одни скупердяйки.

Раньше Бьёрн Холм пользовался бриолином, но потом решил, что это, пожалуй, слишком радикально.

— В городе-то, вишь ты, одни скупердяйки.

Раньше Бьёрн Холм пользовался бриолином, но потом решил, что это, пожалуй, слишком радикально. С другой стороны… может, и стоило дойти, так сказать, до конца.

— Черт! — перебил его мысли Харри. — Черт! Черт!

— Эй…

— В ванной недавно мылись. Духи, тушь. Ты прав.

Старший инспектор вытащил мобильный, лихорадочно набрал номер, на том конце ответили немедленно.

— Герда Нельвик? Это Харри Холе. Вы все еще занимаетесь тестами? И что получается?

Бьёрн Холм слушал, как Харри промычал в трубку свое «хм», а потом три раза сказал «точно».

— Спасибо, — закруглился Харри. — И еще. Скажите, кто-нибудь из наших звонил вам уже сегодня с теми же вопросами? Как? Понимаю. Да, позвоните, когда все будет готово.

Харри дал отбой.

— Заводи, — бросил он.

Бьёрн Холм повернул ключ в замке зажигания и спросил:

— Ну и что там случилося?

— Поехали к «Плазе». Катрина Братт уже звонила в Институт судебной медицины и спрашивала о результатах установления отцовства.

— И что, уже готово? — спросил Бьёрн Холм и наддал газу, поворачивая на Скёус-плас.

— Они первым делом делают тесты с точностью девяносто пять процентов, а остальное время уходит на то, чтобы довести степень точности до девяноста девяти.

— Ну и что?

— Девяносто пять процентов, что отцом близняшек Оттерсен и Юнаса Беккера был Арве Стёп.

— Ёксель-моксель!

— Мне кажется, Катрина подумала так же, как ты, и поехала к Арве Стёпу.

Харри звонил в управление, вызывал подмогу, а старенький мотор ревел по улицам Грюнерлёкки. Только когда они проехали станцию скорой помощи у Акера и вынырнули под огни Стургата, печка, наконец, выдала прямо в лицо струю раскаленного воздуха.

 

Один Наккен из газеты «Верденс ганг» мерз на тротуаре рядом с центром и проклинал мир, человечество и особенно свою работу. Из дверей тянулись последние гости вечеринки «Либерала», а те, кто уходят последними, всегда самые интересные — о них будут кричать заголовки в течение нескольких следующих дней. Но близился дедлайн, и через пять минут ему нужно будет пройти несколько сот метров до Акерсгата, сесть в своем кабинете и написать заявление редактору, что он уже вырос и не желает больше стоять, как какой-нибудь четырнадцатилетка, прижав нос к стеклу и глядя на вечеринку с улицы, надеясь, что выйдет к нему кто-нибудь и расскажет, кто с кем танцевал, кто кого облил шампанским, кто кого склеил. Написать, что он увольняется.

Он поймал, конечно, пару слухов, слишком невероятных, чтобы не быть правдой, но напечатать их они не смогут. Существуют определенные рамки, неписаные правила. Правила, которые журналисты его поколения старались свято блюсти.

Наккен посмотрел вокруг. Выстояли еще несколько журналюг и фотографов. Или просто у них, как и у него, был поздний срок сдачи в печать колонки о знаменитостях.

И тут к нему на огромной скорости подлетел «вольво-амазон», лихо завернул к тротуару и затормозил. С пассажирского места выскочил человек, которого Один Наккен тотчас узнал. Он махнул фотографам, рванул вместе с ними за полицейским. А тот уже был в дверях.

— Харри Холе, — отдуваясь, просипел Наккен, нагнав его. — Что тут делает полиция?

Полицейский перевел на него покрасневшие глаза:

— Иду на вечеринку, Наккен. Где они, черт побери, ее проводят?

— В зале Сони Хени. Но там уже и так, боюсь, слишком много народа.

— Хм. Ты видел Арве Стёпа?

— Стёп рано отправился домой.

А можно спросить, что тебе от него нужно?

— Нельзя. Он уехал один?

— Это вопрос спорный.

Старший инспектор резко остановился и повернулся к нему:

— Что ты имеешь в виду?

Один Наккен наклонил голову. Он пока не понимал, что происходит, но тут явно пахло сенсацией.

— Был слушок, что он болтал с какой-то красоткой. Облизывался как кобель. Ничего, короче, что можно напечатать. К сожалению.

— А дальше? — набычился старший инспектор.

— Женщина, подходящая по описанию, покинула отель через двадцать минут после Стёпа и села в такси.

Холе тут же повернулся и пошел к доставившему его потрепанному автомобилю. Один хвостом семенил следом.

— Что же ты за ней не поехал, Наккен?

Сарказма Один Наккен не почувствовал: до него он вообще долго доходил.

— Холе, она же не знаменитость. Знаменитость, которая трахает незнаменитость, — это, так сказать, не материал. Если только дама не захочет нам что-нибудь рассказать. А эта просто исчезла.

— А как она выглядела?

— Худая, темная. Красивая.

— Одежда?

— Черное длинное кожаное пальто.

— Спасибо. — Холе прыгнул в «амазон».

— Эй! — окликнул Наккен. — А что я буду с этого иметь?

— Спокойный ночной сон, — ответил Харри, — от сознания того, что ты способствовал укреплению правопорядка в нашем городе.

Один Наккен с горькой миной проводил взглядом автомобиль с остатками раллийной раскраски, который умчался, грохоча двигателем. Пора отправляться восвояси. Пора писать заявление об уходе. Пора, наконец, повзрослеть.

— Дедлайн, — сказал фотограф. — Пошли, отнесем говно, которое мы тут наковыряли.

Один Наккен смиренно вздохнул.

 

Арве Стёп смотрел в темноту маски и пытался догадаться, что она делает. Катрина отволокла его в ванную комнату, взяв за наручники, ткнула револьвером — по крайней мере, она утверждала, что это револьвер, — ему в ребра и скомандовала, чтобы он залез в ванну. Кто она? Он затаил дыхание и прислушался: стук собственного сердца и какое-то электрическое потрескивание. Может, лампа? Кровь с виска добралась до рта, и он чувствовал на кончике языка металлический сладковатый привкус.

— Где ты был, когда исчезла Бирта Беккер? — донесся ее голос.

— Здесь, в квартире, — ответил Стёп, пытаясь размышлять. Она сказала, что из полиции, и тут он вспомнил, где видел ее раньше — в кёрлинг-клубе.

— Один?

— Да.

— А в ночь, когда была убита Сильвия Оттерсен?

— То же самое.

— Целый вечер был один? Ни с кем не разговаривал?

— Нет.

— Значит, алиби у тебя нет?

— Я же сказал, я был здесь.

— Хорошо.

Хорошо? Почему хорошо, если у него нет алиби? Что она хочет? Принудить его признаться? И почему электрический звук вроде бы стал ближе?

— Ложись, — сказала Катрина.

Он повиновался и почувствовал спиной и ногами ледяную эмаль ванны. От дыхания изнанка маски стала влажной, а от этого дышать было еще тяжелее. Снова раздался ее голос, совсем рядом:

— Как ты хочешь умереть?

Умереть? Сумасшедшая! Психованная баба. Или нет? Стёп сказал себе, что надо сохранять хладнокровие, потому что она просто хочет его напугать. Может, Харри Холе стоит у нее за спиной? Может, это все его штучки? Но Стёп уже дрожал всем телом, да так, что она слышала, как его великолепные швейцарские часы «Таг Хауэр» бьются о ванну, как будто тело уже поняло то, что мозг все еще отказывается воспринимать.

Прижав затылок к краю ванны, он попытался поправить маску, чтобы видеть через крошечные прорези для глаз. Он умрет.

Так вот почему она усадила его в ванну. Чтобы не запачкать все вокруг и быстро смыть все следы. Вздор! Ты — Арве Стёп, а она — коп. Она ни о чем не знает.

— А ну-ка, — приказала Катрина, — подними голову.

Маска. Наконец-то. Он повиновался и почувствовал, как ее руки дотрагиваются до его затылка, до лба, но маску она не сняла. А потом убрала руки. Что-то тонкое туго перетянуло ему горло. О, черт! Петля.

— Не… — начал он, но тут петля пережала ему доступ воздуха, и голос пропал. Наручники царапали дно ванны.

— Ты их всех убил, — сказала она, и петля затянулась еще туже. — Ты и есть Снеговик. Арве Стёп.

Вот оно что! Теперь понятно… Мозгу не хватало крови, он почти терял сознание. И энергично замотал головой.

— Да-да, — с уверенностью произнесла она, и ему показалось, что сейчас петля отрежет ему голову. — Ты и есть Снеговик.

И стало темно. Он дернул ногой и тут же бессильно уронил ее на дно ванны. Раздался глухой звон.

— Слышишь гул, Стёп? Это мозгу не хватает кислорода. Довольно приятно, да? Мой бывший муж любил дрочить, пока я его душила.

Он попытался закричать, вдохнуть хотя бы немного воздуха — невозможно. Боже мой. может, ей все еще нужно его признание? И тут накатило. В мозгу словно лопались пузырьки шампанского. Неужели вот так легко? Он не хотел, чтобы было так легко.

— Я повешу тебя в гостиной, — зашевелились губы возле его уха, и он почувствовал, как ее рука нежно похлопывает его по голове. — Лицом к фьорду. Любуйся видом.

А потом что-то длинно зазвенело, как сигнал кардиологического аппарата в кино, когда сердце пациента останавливается навсегда.

 

Глава 26