Я знаю, вас это не интересует, но раз уж я в любом случае подумываю о том, чтобы не возвращать вам книгу, то это не имеет значения.

Я — сырое яйцо. По крайней мере, я делаю вид. Я знаю, что и в действительности должна им быть. Но я не могу. Одно представление о том, чтобы отстраниться от всего и горевать о Роне, для меня сравнимо с тем, будто я сижу на экзамене, к которому совершенно не готова. Как нужно горевать о собственном муже? Чего от меня ожидают? Я надеюсь, что с вами всё в порядке. Подробнее позже".

Северус рассматривал почерк Гермионы. Если он что-то и знал в ней, так это её почерк. В её домашних заданиях он всегда выдавал уверенность и знания, её экзамены и контрольные выглядели так же, лишь в начале иногда можно было заметить, что её рука дрожала. К последним годам обучения она более или менее научилась скрывать и это.

Здесь же почерк её был настолько неуверенным, что он еле мог разобрать написанное. И когда ему, наконец, удалось, Северус почувствовал, что лучше бы не читал.

Она задавала хорошие вопросы. Что от неё ожидали? Записи её были обращены к нему, но Северус вынужден был признать, что не имеет ни малейшего понятия, как на них отвечать. У него никогда не было жены, не говоря уж о той, которую бы он потерял. Он никогда ни о ком не горевал так, как делали это другие. Может быть, причиной этому было то, что он никогда в полной мере не позволял себе ни к кому привязываться.

Всё же, если он сейчас представлял себе, что мог потерять Гермиону, внутри у него что-то сжималось, нечто такое о существовании чего он даже не предполагал раньше. Какой будет его реакция, если Адиа победит? Что он будет делать?

Возможно для начала много чего полетит в стену. После чего он разрушит по выбору оставшееся в комнате. Затем он начнёт размышлять, искать ещё какую-то возможность изменить ситуацию — его рациональность требовало этого от него даже в самые безнадёжные моменты. Наконец, он отправился бы к буфету, выискал в нём бутылку наиболее крепкого огневиски и устроился с ней где-нибудь поудобнее.

В конце концов, Северус пришёл к выводу, что ничего из этого абсолютно не подошло бы для Гермионы. У неё был слишком спокойный характер. В ней было слишком мало ярости. Поэтому самым подходящим для неё было просто игнорировать происходящее. И то обстоятельство, что она видела смерть Рона лишь глазами Адии, не позволяло ей в полной мере осознать всю непоправимость произошедшего. Кому хотелось верить в собственные кошмары?

Вздохнув, Северус захлопнул ежедневник и поднялся. На сегодня хватит. Записи Гермионы затянули его в прошлое, заставив позабыть о настоящем. Между тем бывшая союзница оставалась насущной проблемой. Северус фыркнул, подумав о ней.

Он аккуратно заставил бутылку назад на полку и переоделся ко сну. Но сон ещё долгие часы не приходил к нему.

Глава 24. Обманчивая видимость

Завтрак следующим утром прошел в той же гробовой тишине, которую Адиа предпочитала в последние дни. Северус тоже не нарушал тишину, скорее наоборот. Он привык есть в одиночестве. Часто он что-нибудь читал за столом. То, что Гермиона и Адиа в начале их совместного пребывания в доме были так болтливы, скорее раздражало его, чем радовало.

Теперь же он мог наслаждаться завтраком, перелистывая вторую часть «Ежедневного Пророка», ставшего для всего мира уже историей. Вчера он использовал время обеда, чтобы пролистать его, но не нашел ничего особо интересного. Либо министерство прилагало особые усилия, чтобы ничего, связанное с Пожирателями, не проникало в общественность, либо Албус намеренно подыскал выпуск, где о них ничего не говорилось.

Как бы то ни было, Северус уже вскоре с недовольным лицом свернул желтоватую бумагу и отложил ее в сторону. Проглотив последний кусок бутерброда с сыром, он допил содержимое своей чашки и обратился к Адии.

— Я думаю, сегодня ты можешь почистить окна наверху. Потом спустишься ко мне в лабораторию, и я скажу тебе, что делать дальше.