О происхождении и местоположении германцев» Публия Корнелия Тацита как главный источник по социальной структуре и общественным отношениям германцев в первом тысячелетии нашей эры.

Губанов И.Б.

Помимо данных археологии, по которым можно судить о достаточно консервативном характере традиционной материальной культуры Северной Европы (например, проследить хуторскую систему расселения с бронзового века), важнейшими и надежно привязанными хронологически реперами начала и конца I тыс. н.э., служат, во-первых, небольшое, но крайне ценное сочинение Публия Корнелия Тацита «О происхождении и местоположении германцев» (Publius Cornelius Tacitus.De origine et situ Germanorum)конца I в. н.э.,во-вторых, свидетельства родовых и королевских саг о заселении Исландии норвежцами во времена Харальда Прекрасноволосого, то есть в конце IX – начале X в. н.э.

Сравнение этих текстов позволяет сделать вывод, что эмигрировавшие целыми патрилокальными расширенными семьями исландцы, как рисуют их общество родовые саги, сохранили общественные отношения и его структуру, фактически идентичную описанной для древних германцев Тацитом восемь столетий назад. Таким образом, можно сделать вывод, что традиционное древнегерманское общество сохранялось в Норвегии вплоть до середины IX века, когда его попытался если не разрушить, то по крайней мере существенно трансформировать в направлении складывания ранней государственности конунг Харальд Прекрасноволосый, который, согласно свидетельству саг, отнимал у бондов наследственные домохозяйства – одали, облагал население данью, встраивал родовую знать (ярлов, херсиров и т.п.) в иерархию подчинения королевской власти. Такие действа и вызвали эмиграцию тысяч норвежцев в Исландию. Они плыли туда, где не было королей. Однако следует отметить, что процесс складывания государственности в Норвегии затянулся на столетия, по крайней мере до XIV столетия многие древние социальные институты были живы, периоды укрепления королевской власти чередовались с периодами восстановления древних вольностей этого «общества бондов», по выражению А.Я. Гуревича [Гуревич 2009].

Итак, о чем пишет Тацит?

1.Тацит описывает хуторское расселение, типичное для Скандинавии и через тысячу лет. Патрилокальная расширенная семья из трех нисходящих поколений мужских родственников с женами и детьми – эта важнейшая единица, из которой конституировалось общество древних германских народов, из поколение в поколение владела в Исландии, Норвегии и Швеции недвижимостью – одалем, и жила в хуторе, ядро которого представлял длинный дом каркасно-столбовой деревянной конструкции с центральными очагами. Конечно, как справедливо отмечает Тацит, никакого «цемента», в отличие от римлян, употреблявших бетон, германское домостроение не знало, но римский классик ошибается, когда говорит, что дисперсное расположение жилищ было вызвано опасением возгорания или незнанием строительных навыков. Хуторское расселение – это следствие общественной структуры, хутора были собственностью патрилокальных расширенных семей, как это прекрасно видно на материале исландских родовых саг [Губанов 2004: Губанов 2016: 12 – 19; 23 – 49; 70 – 81]. Интересно, что Тацит описывает мазанковые конструкции – таковые известны, например, в датском торгово-ремесленном поселении Хедебю конца I тыс. н.э.

XVI. Nullas Germanorum populis urbes habitari satis notum est, ne pati quidem inter se iunctas sedes. Colunt discreti ac diversi, ut fons, ut campus, ut nemus placuit. Vicos locant non in nostrum morem conexis et cohaerentibus aedificiis: suam quisque domum spatio circumdat, sive adversus casus ignis remedium sive inscitia aedificandi. Ne caementorum quidem apud illos aut tegularum usus: materia ad omnia utuntur informi et citra speciem aut delectationem. Quaedam loca diligentius inlinunt terra ita pura ac splendente, ut picturam ac lineamenta colorum imitetur. [Древние германцы 1937: 192]

XVI. Достаточно известно, что германские народы совсем не живут в городах и даже не выносят, чтобы их жилища соприкасались друг с другом; селятся они в отдалении друг от друга и вразброд, где [кому] приглянулся [какой-нибудь] ручей, или поляна, или лес. Деревни они устраивают не по-нашему — в виде соединенных между собой и примыкающих друг к другу строений, но каждый окружает свой дом [большим] пространством или для предохранения от пожара или же по неумению строить. У них также нет обыкновения пользоваться [для построек] цементом, и делать черепичные крыши. [Строительный] материал они употребляют не обделанным и не заботятся о красивом и радующем глаз виде [построек]. Впрочем, некоторые места они обмазывают землей, такой чистой и яркой, что получается впечатление цветного узора. (Перев. С.П. Моравского с испр. И.Б. Губанова) [Древние германцы 1937: 64]

2.Тацит явно указывает на происходящий преимущественно по нисходящей мужской линии порядок наследования имущества. Такой порядок наследования прекрасно прослеживается по средневековым законам Норвегии и Швеции. Первоначально законы бытовали в устной традиции, поэтому замечание Тацита, что завещания германцам неизвестны, совершенно справедливо. Этот порядок наследования, согласно родовым сагам, обеспечивал передачу неделимого недвижимого имущества – одаля, из поколение в поколение.

XX. Heredes tamen successoresque sui cuique liberi, et nullum testamentum. Si liberi non sunt, proximus gradus in possessione fratres, patrui, avunculi. [Древние германцы 1937: 193]

XX. Однако наследниками и преемниками каждого являются его собственные дети; завещания никакого [у германцев не бывает]. Если [у кого] нет детей, то во владение [наследством] вступают ближайшие по степени [родства], - братья, [затем] дядья по отцу, дядья по матери. (Перев. С.П. Моравского) [Древние германцы 1937: 67]

3.Кровная месть и выплата вергельда как во времена Тацита, так и в эпоху родовых саг были основными регуляторами правовых взаимоотношений коллективов родичей (преимущественно патрилокальных расширенных семей) в Скандинавии. Если в эпоху Тацита весь дом пострадавшей стороны получал удовлетворение в виде скота, то в Исландии уже, преимущественно, деньгами, хотя слово для обозначения движимого имущества осталось тем же (др.-исл. fé – «движимое имущество, скот, деньги», у Тацита здесь употреблено лат. «pecorum» - род.п., мн.ч. от pecus, ср. лат. pecnia – «деньги»). Тацит тут прозорливо отмечает, что при «свободе», то есть при отсутствии государства в традиционном обществе германцев, недружелюбие опаснее (quia periculosiores sunt inimicitiae), так как аппарата легитимизированного насилия (в виде, например, полиции) для наказания правонарушителей не существует. Таким образом, вершить правосудие было необходимо силами пострадавшего коллектива родичей при поддержке традиционного общества и его неписанных законов, а кровная месть или требование выплаты возмещения становились непреложным долгом и общественной необходимостью.

XXI. Suscipere tam inimicitias seu patris seu propinqui quam amicitias necesse est; nec implacabiles durant: luitur enim etiam homicidium certo armentorum ac pecorum numero recipitque satisfactionem universa domus, utiliter in publicum, quia periculosiores sunt inimicitiae iuxta libertatem. [Древние германцы 1937: 193]

XXI. [У германцев] обязательно принимать на себя как вражду [своего] отца или сородича, так и дружбу. Впрочем, [вражда] не продолжается [бесконечно и не является] непримиримой. Даже убийство может быть искуплено известным количеством скота, крупного и мелкого, [причем] удовлетворение получает вся семья (domus). Это очень полезно в интересах общества, так как при свободе вражда [гораздо] опаснее. (Перев. С.П. Моравского) [Древние германцы 1937: 67]

4.Распространенный сюжет исландских родовых саг – подстрекательство к совершению кровной мести женщинами. Впечатляющие и характерные примеры – подстрекательство Хильдигуд хавдинга с Восточных Фьордов Флоси в «Саге о Ньяле» с обрядом набрасывания окровавленной накидки, который фиксируется и в записанных недавно в устной традиции фарерских балладах или подстрекательство прачки Хравнкеля убить «видного» представителя враждебного родового коллектива, не принимавшего участие в распре и только что вернувшегося после многолетней отлучки [Губанов 2004: 25 – 28; Губанов 2016: 64; 172 – 175]. Судя по правовой защищенности женщины в Скандинавии (которой, как правило, было нельзя мстить) и по многочисленным этнографическим аналогиям, подстрекательство женщины представляет собою не просто литературный сюжет в сагах, а стереотипное поведение в древнегерманском обществе. В этой связи особенно интересно свидетельство Тацита, что женщины в битве находились при воинах и подстрекали их, воодушевляя доблестно биться с врагами. Это моральная поддержка родичей была не менее важна, чем оказываемая женщинами медицинская помощь раненым. Тацит также говорит об обычае передачи знатных заложниц в качестве гарантии мира, а саги рассказывают о сходном обычаи передачи ребенка на воспитание в другой коллектив родичей с такой же целью замирения [Губанов 2004: 30 – 32].

VIII. Memoriae proditur quasdam acies inclinatas iam et labantes a feminis restitutas constantia precum et obiectu pectorum et monstrata comminus captivitate, quam longe inpatientius feminarum suarum nomine timent, adeo ut efficacius obligentur animi civitatum, quibus inter obsides puellae quoque nobiles imperantur. [Древние германцы 1937: 189]

VIII. Рассказывают, что иногда колеблющиеся и расстроенные ряды восстанавливались женщинами, благодаря их неумолчным мольбам и тому, что они подставляли свои грудии указывали на неизбежный плен, которого германцы боятся, особенно для своих женщин, до такой степени, что крепче связаны бывают своими обязательствами те германские племена, которые вынуждены в числе своих заложников давать также знатных девушек. (Перев. С.П. Моравского) [Древние германцы 1937: 59 - 60]

5.Невозможно переоценить описание Тацитом древнегерманского народного собрания. Мы в подробностях знаем его функции на примере тингов в Исландии. В частности, в «Саге о Ньяле» даны подробные описания тяжб коллективов родичей на тингах для начала XI века, причем, как показано мною, главная формула клятвы для всех юридических казусов сохранилась с дохристианских времен и дублируется в таком виде в исландской «Книге о взятии земли» [Губанов 2016: 65 – 68; 175 – 190]. Обычай усаживаться на тинге вооруженными и потрясать оружием в знак одобрения фиксируется по родовым и королевским сагам (например, эпизод в «Саге об Олаве Святом» «Круга Земного» Снорри Стурлуссона, в котором слово берет законоговоритель Торгнюр на тинге в Швеции). Также в пользу историчности свидетельства Тацита говорит, казалось бы, незначительная в данном контексте деталь, что германцы меряют небольшие промежутки времени не днями (как словяне), а ночами. В древнеанглийском эпосе «Беовульф» также счет идет на ночи им, добавлю от себя, не на года, а на зимы. Касательно суровых кар за военные преступления – это вполне в традициях архаического милитаризированного общества. Добавлю, что на «деревьях вешают» (arboribus suspendunt) также в жертву Одину, а прекрасно сохранившиеся с одеждой мумии в болотах Дании можно трактовать и как похороненных заживо таким образом преступников, покрывших себя позором: «трусов и дезертиров, а также осквернивших свое тело топят в грязи и болоте, заваливши сверху хворостом» (ignavos et imbelles et corpore infames caeno ac palude, iniecta insuper crate, mergunt). Основным же решением народных собраний древних германцев было присуждение выплаты вергельда за более легкие правонарушения (levioribus delictis), в числе коих было и убийство мужчины, как о том, как я уже отмечал, ясно пишет Тацит. Часть возмещения шла конунгу или обществу (regi vel civitati), часть – истцу, который, и это очень хорошо показывает сущность древнегерманского общества, у Тацита назван буквально «мстителем», и его родичам (vindicatur, vel propinquis eius).

XI. De minoribus rebus principes consultant; de maioribus omnes, ita tamen, ut ea quoque, quorum penes plebem arbitrium est, apud principes pertractentur. Coeunt, nisi quid fortuitum et subitum incidit, certis diebus, cum aut incohatur luna aut impletur; nam agendis rebus hoc auspicatissimum initium credunt. Nec dierum numerum, ut nos, sed noctium computant. Sic constituunt, sic condicunt: nox ducere diem videtur…Ut turbae placuit, considunt armati. Silentium per sacerdotes, quibus tum et coercendi ius est, imperatur. Mox rex vel princeps, prout aetas cuique, prout nobilitas, prout decus bellorum, prout facundia est, audiuntur, auctoritate suadendi magis quam iubendi potestate. Si displicuit sententia, fremitu aspernantur; sin placuit, frameas concutiunt. Honoratissimum adsensus genus est armis laudare. [Древние германцы 1937: 190]

XI. О менее значительных делах совещаются вожди (principes), о более важных — все, причем те дела, о которых выносит решение народ (plebs), [предварительно] обсуждаются вождями. Сходятся в определенные дни, если только не произойдет чего-нибудь неожиданного и внезапного, а именно в новолуние или полнолуние, так как германцы верят, что эти дни являются самыми счастливыми для начала дела. Они ведут счет времени не но дням, как мы, а по ночам; так они делают при уговорах и уведомлениях; они думают, что ночь ведет за собой день…Когда толпе вздумается, они усаживаются вооруженные. Молчание водворяется жрецами, которые тогда имеют право наказывать. Затем выслушивается король или кто-либо из вождей (principes), сообразно с его возрастом, знатностью, военной славой, красноречием, не столько потому, что он имеет власть приказывать, сколько в силу убедительности. Если мнение не нравится, его отвергают шумным ропотом, а если нравится, то потрясают копьями (framea): восхвалять оружием является у них почетнейшим способом одобрения. (Перев. С.П. Моравского с испр. И.Б. Губанова) [Древние германцы 1937: 61 - 62]

XII. Licet apud concilium accusare quoque et discrimen capitis intendere. Distinctio poenarum ex delicto. Proditores et transfugas arboribus suspendunt, ignavos et imbelles et corpore infames caeno ac palude, iniecta insuper crate, mergunt. Diversitas supplicii illuc respicit, tamquam scelera ostendi oporteat, dum puniuntur, flagitia abscondi. Sed et levioribus delictis pro modo poena: equorum pecorumque numero convicti multantur. Pars multae regi vel civitati, pars ipsi, qui vindicatur, vel propinquis eius exsolvitur. [Древние германцы 1937: 190]

XII. Перед народным собранием можно также выступать с обвинением и предлагать на разбирательство дела, влекущие за собой смертную казнь. Наказания бывают различны, смотря по преступлению: предателей и перебежчиков вешают на деревьях, трусов и дезертиров, а также осквернивших свое тело топят в грязи и болоте, заваливши сверху хворостом. Эта разница в способах казни зависит от того, что, по их понятиям, преступление надо при наказании выставлять на показ, позорные же деяния — прятать. Более легкие проступки также наказываются соответствующим образом: уличенные в них штрафуются известным количеством лошадей и скота; часть этой пени уплачивается королю или обществу (civitas), часть самому истцу или его родичам… (Перев. С.П. Моравского с испр. И.Б. Губанова) [Древние германцы 1937: 62]

6.Очень важен рассказ Тацита о дружине, состоявшей из соратников, спутников и сотрапезников древнегерманских вождей. Тут самое важное для историка – понимать, что на протяжении многих столетий могущество военных вождей (конунгов и прочих) строилось не на эксплуатации соплеменников, а на своей собственной дружине, а «…большую дружину возможно только насилием и войной прокормить» (magnumque comitatum non nisi vi belloque tueare). Таким образом, права бондов, владевших наследственными одалями, вовсе не ущемлялись, хотя обязанность выступить в народном ополчении под руководством конунга в случае нужды, видимо, существовала издревле. В Норвегии на права бондов, как мы знаем, впервые покусился Харальд Прекрасноволосый, существенно трансформировав общества и заложив основы ранней государственности, его сын Эйрик Кровавая Секира и особенно жена последнего, королева Гуннхильд, согласно «Саге об Эгиле», тоже особенно не церемонились со свободными бондами, ранее в правовом плане равными конунгу – дружинники Гуннхильд в 930-х гг. разогнали Гулатинг за решение вопроса о наследстве не в пользу приближенного конунга. Тацитом отмечается доблесть (virtus) как главное качество, необходимое как дружиннику, так и вождю дружины – «вождю стыдно быть превзойденным доблестью [своей дружиной], дружине же стыдно не сравняться с вождем» (turpe principi virtute vinci, turpe comitatui virtutem principis non adaequare). Заслуживает особого внимание упоминание Тацитом бога, находящегося между сражающимися, в котором возможно усмотреть главное лицо дружинного религиозного культа - южногерманского Вотана, то есть скандинавского Одина: «Однако казнить, заключать в оковы и подвергать телесному наказанию не позволяется никому кроме жрецов, да и то не в виде наказания и по приказу вождя, но как бы по повелению бога, который, как они верят, присутствует среди сражающихся» (Ceterum neque animadvertere neque vincire, ne verberare quidem nisi sacerdotibus permissum, non quasi in poenam nec ducis iussu, sed velut deo imperante, quem adesse bellantibus credunt). Весьма характерно упоминаемое Тацитом присутствие родичей, в том числе женщин и детей, подле сражающихся. Общество, построенное по принципу наличия структурных единиц типа патрилокальных расширенных семей породило и соответствующую организацию подразделений войска, в том числе клиньев, не «скоплением» (conglobatio – дат.п., ед.ч.), сформированным случайным образом, а из воинов, связанных родственными узами (non casus, nec fortuita conglobatio turmam aut cuneum facit, sed familiae et propinquitates). Следует также отметить, что уже в государстве франков от латинского обозначения дружинников (comites – букв. «спутники», «товарищи») произошло наименование графов – первоначально, в королевстве франков – высокопоставленных чиновников, ведающих управлением и обороной определенных областей государства, которые очень скоро смогли приватизировать данные им в управление земли и передавать их по наследству и, которые, конечно, входили в свиту-дружину императора (Карла Великого, его сына Людовика Благочестивого и проч.), а первоначальное латинское обозначение любого военачальника высокого ранга (у Тита Ливия так именуются и «цари» – точнее, верховные военные вожди - рексы первых веков существования Рима) – dux (букв. «ведущий (войско), [вое]вода») – стало обозначением герцога в феодальной иерархии Западной Европы.

XIII. Insignis nobilitas aut magna patrum merita principis dignationem etiam adulescentulis adsignant: ceteris robustioribus ac iam pridem probatis adgregantur, nec rubor inter comites adspici. Gradus quin etiam ipse comitatus habet, iudicio eius quem sectantur; magnaque et comitum aemulatio, quibus primus apud principem suum locus, et principum, cui plurimi et acerrimi comites. Haec dignitas, hae vires, magno semper et electorum iuvenum globo circumdari, in pace decus, in bello praesidium. Nec solum in sua gente cuique, sed apud finitimas quoque civitates id nomen, ea gloria est, si numero ac virtute comitatus emineat; expetuntur enim legationibus et muneribus ornantur et ipsa plerumque fama bella profligant. [Древние германцы 1937: 191]

XIII. Большая знатность или выдающиеся заслуги отцов доставляют звание вождя даже юношам; прочие присоединяются к более сильным и уже давно испытанным (в боях) и нет никакого стыда состоять в [чьей-нибудь] дружине (comites). Впрочем, и в самой дружине есть степени по решению того, за кем она следует. Велико бывает соревнование и среди дружинников, кому из них занять у своего вождя (princeps) первое место, и среди [самих] вождей, у кого более многочисленная и удалая дружина. В ней его почет, в ней его сила: быть всегда окруженным большой толпой избранных юношей составляет гордость в мирное время и защиту во время войны. И не только у своего, но и у соседних племен вождь становится знаменитым и славным, если его дружина выдается своею многочисленностью и доблестью: его домогаются посольства, ему шлют дары, и часто одна слава его решает исход войны. (Перев. С.П. Моравского) [Древние германцы 1937: 62 - 63]

XIV. Cum ventum in aciem, turpe principi virtute vinci, turpe comitatui virtutem principis non adaequare. Iam vero infame in omnem vitam ac probrosum superstitem principi suo ex acie recessisse. Illum defendere, tueri, sua quoque fortia facta gloriae eius adsignare praecipuum sacramentum est. Principes pro victoria pugnant, comites pro principe. Si civitas, in qua orti sunt, longa pace et otio torpeat, plerique nobilium adulescentium petunt ultro eas nationes, quae tum bellum aliquod gerunt, quia et ingrata genti quies et facilius inter ancipitia clarescunt magnumque comitatum non nisi vi belloque tueare; exigunt enim principis sui liberalitate illum bellatorem equum, illam cruentam victricemque frameam. Nam epulae et quamquam incompti, largi tamen apparatus pro stipendio cedunt. Materia munificentiae per bella et raptus. Nec arare terram aut exspectare annum tam facile persuaseris quam vocare hostem et vulnera mereri. Pigrum quin immo et iners videtur sudore acquirere quod possis sanguine parare. [Древние германцы 1937: 191]

XIV. Во время сражения вождю стыдно быть превзойденным доблестью [своей дружиной], дружине же стыдно не сравняться с вождем; вернуться же живым из боя, в котором пал вождь, значит на всю жизнь покрыть себя позором и бесчестьем; защищать его, оберегать, а также славе его приписывать свои подвиги — в этом главная присяга [дружинника]: вожди сражаются за победу, дружинники — за вождя. Если племя, в котором они родились, коснеет в долгом мире и праздности, то многие из знатных юношей [по своему собственному почину] отправляются к тем племенам, которые в то время ведут какую-нибудь войну, так как этому народу покой противен, да и легче отличиться среди опасностей, а прокормить большую дружину можно только насилием и войной. Дружинники же от щедрот своего вождя ждут себе и боевого коня, и обагренное кровью победоносное копье (framea), а вместо жалованья для них устраиваются пиры, правда, не изысканные, но обильные. Средства для такой щедрости и доставляют грабёж и война. [Этих людей] легче убедишь вызывать на бой врага и получать раны, чем пахать землю и выжидать урожая; даже больше — они считают леностью и малодушием приобретать потом то, что можно добыть кровью… (Перев. С.П. Моравского с испр. И.Б. Губанова) [Древние германцы 1937: 63]

VII. Reges ex nobilitate, duces ex virtute sumunt. Nec regibus infinita aut libera potestas, et duces exemplo potius quam imperio, si prompti, si conspicui, si ante aciem agant, admiratione praesunt. Ceterum neque animadvertere neque vincire, ne verberare quidem nisi sacerdotibus permissum, non quasi in poenam nec ducis iussu, sed velut deo imperante, quem adesse bellantibus credunt. Effigiesque et signa quaedam detracta lucis in proelium ferunt; quodque praecipuum fortitudinis incitamentum est, non casus, nec fortuita conglobatio turmam aut cuneum facit, sed familiae et propinquitates; et in proximo pignora, unde feminarum ululatus audiri, unde vagitus infantium. Hi cuique sanctissimi testes, hi maximi laudatores. Ad matres, ad coniuges vulnera ferunt; nec illae numerare aut exigere plagas pavent, cibosque et hortamina pugnantibus gestant. [Древние германцы 1937: 189]

VII. Королей (reges) [германцы] выбирают по знатности, а воевод (duces) — по доблести. [При этом] у королей нет неограниченной или произвольной власти, и вожди главенствуют скорее [тем, что являются] примером, чем на основании права приказывать, тем, что они смелы, выделяются [в бою], сражаются впереди строя и этим возбуждают удивление. Однако казнить, заключать в оковы и подвергать телесному наказанию не позволяется никому кроме жрецов, да и то не в виде наказания и по приказу вождя, но как бы по повелению бога, который, как они верят, присутствует среди сражающихся: в битву они приносят взятые из рощ священные изображения и значки. Но что является особенным возбудителем их храбрости, это то, что их турмы и клинья представляют собой не случайные скопления людей, а составляются из семейств и родов, а вблизи находятся милые их сердцу существа, и оттуда они слышат вопль женщин и плач младенцев; для каждого это самые священные свидетели, самые ценные хвалители: свои раны они несут к матерям и женам, а те не боятся считать их и осматривать; они же носят сражающимся пищу, а также поощряют их. (Перев. С.П. Моравского с испр. И.Б. Губанова) [Древние германцы 1937: 59]

Таким образом, в «Германии» Тацита конца I в. н.э. показаны характерные реалии, присущие германскому и скандинавскому миру по крайней мере в течение почти всего I тысячелетия н.э. и, судя по археологическим материалам, значительно ранее – как предположил А.А. Хлевов – с бронзового века:

1. Хуторское расселение как следствие системы наследственного одаля, принадлежавшего патрилокальной расширенной семье.

2. Присущее такой системе право наследования (главным образом одаля) преимущественно по нисходящей линии мужских родичей.

3. Кровная месть и выплата вергельда, преимущественно регулирующая правовые конфликты, возникающие между патрилокальными расширенными семьями.

4. Женщина, как подстрекательница к бою с врагом, в том числе кровным.

5. Описание древнегерманского народного собрания как верховного социального института урегулирования кровнородственной распри и наказания военных преступников – трусов и изменников.

6. Дружинная организация военной элиты, что предопределяло как грабительские набеги на врагов, так и отсутствие эксплуатации соплеменников.

Библиография

Губанов И.Б. Культура и общество скандинавов эпохи викингов. - СПб.: Изд-во С.- Петерб. ун-та, 2004.

Губанов И.Б. Исландские родовые саги как источник по истории культуры и общества Древней Скандинавии. Исследование, тексты и переводы. - СПб.: Kunstkamera Petropolitana, 2016.

Гуревич А.Я. Избранные труды. Норвежское общество. – М.: Традиция, 2009.

Древние германцы. Сборник документов. Сост. Б.Я. Граковым, С.П. Моравским и А.И. Неусыхиным. Ввод. Статья и редакция Л.Д. Удальцова. – М.: Гос. Социально-экономическое Изд-во, 1937.