Консервативная геополитика и либеральный глобализм

Как было отмечено в начале главы, органическая версия геополитики (или, как увидим далее, геополитика как таковая) оказалась связана с консервативной идеологией точно так же, как прагматическая версия оказалась попыткой освоения геополитического императива в рамках либерально-демократической идеологии.

В принципе либерально-демократическое мировоззрение не предполагает существования геополитики. Оно ориентируется на абстрактного человеческого индивидуума как носителя определенных прав и свобод; государство - продукт договора абстрактных индивидуумов, и его конкретное тело (территория) имеет случайный характер. Интерес либерального государства к чужим территориям не есть собственно территориальный интерес; когда он имеется, он всегда есть средство удовлетворения других интересов: экономических (сырье) или политических (навязывание собственной модели взаимоотношений государства и граждан, не предполагающей изначальной связи с землей, с территорией). Поэтому территориальная экспансия здесь есть не собственное 'профилирование' (навязывание и одновременно осознание собственной 'качественности'), а, наоборот, экспансия абстракции, универсализация доселе партикулярных, качественных образований.

Поэтому такая экспансия не имеет границ. С точки зрения консерватизма захват территорий - это утверждение 'своего', которое имеет смысл только пока существует 'чужое', ибо качество имеет смысл только пока существует другое качество. Потенциал универсализации, наоборот, бесконечен. Логически она завершена, когда абстрагированию подверглось все. Отсюда следует логическая связь либерально-демократической идеологии с доктриной глобализации.

Повторю: глобализация не тождественна геополитической экспансии в консервативном смысле этого понятия. Геополитический расклад предполагает наличие нескольких качественно различных центров мира, которые могут бороться между собой, защищая или 'экспандируя' свою качественность. Это многополярный образ мира. Глобалистский расклад предполагает один центр или, точнее, отсутствие центра как такового. Формальные суверенитеты существуют, существуют национальные правительства, национальные границы и т.п., но, по сути дела, территориальность этих суверенитетов (а также и все связанные с территориями традиции, способы правления, образы мира и т.п.) не играет никакой роли. Центр мира везде и нигде. Разумеется, это идеально-типические образы геополитического будущего, как оно предполагается в рамках консервативной и либерально-демократической идеологий.

В левой политике и левом мировоззрении по мере их развития и изменения политической ситуации отношение к геополитике менялось. В классическом марксизме геополитике не было место. Пролетарии, как сказано в 'Коммунистическом манифесте', не имеют отечества. Социалистическая революция должна была происходить в мировом масштабе и неизбежно предполагала абстрагирование от местных особенностей и качественностей, т.е. по сути дела полное снятие территориального момента. В этом состояло проявление буржуазно-демократического, прогрессистского элемента марксистской доктрины. Она была, собственно, не чем иным, как разновидностью глобалистского проекта.

Соответственно этим марксистским планам строилась политика Советского государства в первые годы после Октябрьской революции. Брестский мир является прекрасной иллюстрацией пренебрежительного отношения большевиков к территориальной определенности страны. Территорией можно было пожертвовать во имя сохранения, так сказать, будущего в настоящем, во имя сохранения перспективы мировой революции, которая должна была вспыхнуть и спасти гибнущую Советскую республику.

Мангейм подчеркивал различие консервативной и буржуазно-демократической концепций как различие пространственного и временного проектов. 'Прогрессист,- писал он,- переживает настоящее как начало будущего... Консерватор переживает прошлое как нечто равное настоящему, поэтому его концепция истории скорее пространственная, чем временная, поскольку выдвигает на первый план сосуществование, а не последовательность'[1] См. подробнее раздел 4.5 настоящей книги.. Поэтому известный лозунг, вложенный Маяковским в уста Ленина периода Брестского мира,- 'Возьмем передышку похабного Бреста // Потеря - пространство, выигрыш - время' - идеально передает специфику прогрессистского абстрактного подхода к территории. Время абстрактно практически всегда, пространство же абстрактно только в контексте либерально-буржуазного и социалистического мировоззрений. Поэтому жертва абстрактного пространства ничего не значила при условии выигрыша времени для реализации проекта всеобщего абстрагирования.

Когда же с надеждой на скорое свершение мировой революции пришлось расстаться, отношение советской власти к территории существенно изменилось. Пришлось смириться с разнородностью мира, что привнесло элементы консерватизма и поистине трепетное отношение к собственной территории. В период войны эти элементы консерватизма усилились (вряд ли нужно объяснять, почему это произошло). В то же время качественность советского государства объяснялась не его традиционным жизненным укладом, способом правления и т.д.- оно не было традиционным государством,- а именно его претензиями на овладение будущим. Поэтому глобалистский проект не был и не мог быть отброшен, что и обусловило специфику советской экспансии как процесса универсализации мира.

Спецификой глобального подхода объясняется и отрицательное отношение советской власти к геополитике: советская идеология дистанцировалась от геополитики, прописывая ее по ведомству фашизма и империализма. Это казалось удивительным, поскольку геополитика вроде бы должна была способствовать планированию стратегии экспансии. Но, как следует из вышесказанного, чутье коммунистов не обманывало. Неприязнь их к геополитике означала отрицательное отношение прогрессистского мировоззрения к консервативной в целом мыслительной установке. Собственно говоря, период так называемого мирного сосуществования был периодом соперничества не двух геополитических в традиционном консервативном смысле слова проектов, а двух глобалистских проектов, каждый из которых предполагал тотальное абстрагирование жизни народов.

Ныне теоретические дискуссии в российской геополитике определяются противостоянием 'атлантистов' и 'евразийцев', которое детально разобрано выше. Но выше мы не упоминали того важного факта, что разделение на атлантистов и евразийцев - несимметричное разделение. С одной стороны (со стороны атлантистов) стоят готовые культурные 'паттерны', которые есть в реальности, но с трудом приживаются в России, с другой - мечта об альтернативных 'паттернах', которые, однако, приживутся в России без проблем.

Но есть и второе различие, на мой взгляд, более существенное. Атлантическая и евразийская модели ассиметричны еще и в том отношении, что евразийская сторона представляет собой консервативную геополитическую модель, основывающуюся на представлении о качественной особенности 'евразийской цивилизации', в то время как в облике 'атлантизма' выступает глобалистский проект с иной природой и иным масштабом понимания мира.

Евразийская модель зиждется на идее цивилизационного своеобразия, самобытности, как бы широко эта самобытность ни понималась. В основе же атлантической модели, наоборот, лежит универсалистский лозунг единых и неотчуждаемых прав и свобод человека (подробнее см. разд. 4.12, 4.14, 4.15). Представители ее идентифицируют эту модель как самодеятельное гражданское общество, отвергающее авторитарно-патерналистские, консервативные в самом широком смысле слова формы государственного устройства. Они утверждают, что переход на позиции атлантизма превращают Россию в жертву 'культурного империализма', страна не утрачивает свою самобытность. Переход на позиции атлантизма не означает изменения функций России на евразийском пространстве, хотя и означает существенное изменение ценностных ориентиров и конкретных стратегий выполнения предполагаемых этой функцией интеграционных задач.

Как бы утешительно ни звучала эти соображения. все же переход на позиции атлантизма предполагает именно утрату самобытности. Чего стоит, например, сохранение самобытности при изменении ценностных ориентиров и стратегий их достижения! Ссылка же на то, что Россия-де сохраняет свойственную ей функцию 'стягивания', не выдерживает критики. Цивилизация субстанциональна, а сведение российской специфики к функции означает лишь определение функциональной роли России в рамках универсального глобалистского проекта.

Сказанное выше не является критикой 'атлантизма' и защитой российской самобытности. Эта тема заслуживает отдельного рассмотрения. Цель этих соображений заключается в том, чтобы показать наличие двух логик в нынешних геополитических и геостратегических спорах и несовместимость этих логик. Содержание их можно свести к следующим тезисам.

• Геополитика представляет собой консервативный способ осмысления международных отношений, который зиждется на подчеркивании качественного своеобразия сосуществующих и борющихся за влияние целостностей, будь то страны и государства, региональные единства или цивилизации.

• Геополитике противостоят либерально-демократический и социалистический прогрессистские глобалистские проекты, идеалом которых являются универсализация политических и экономических форм жизни и соответственно нивелирование локальных традиций и ценностей.

 

• В России это противостояние воплощается в борьбе 'евразийского' и 'атлантического' мировоззрений, воспринимаемых как некие соперничающие цивилизационные идеологии. Их, однако, нельзя ставить на одну доску, ибо это ассиметричное взаимодействие: если сосуществование двух или более локальных идеологий, зиждущихся на собственных традициях и понимании собственной качественности, возможно, то глобализм не может отказаться от претензии на универсальное господство, не утрачивая собственной сущности.

________________________________________

1. См. подробнее раздел 4.5 настоящей книги.