Предписание о высылке. Коменданту крепости

В исполнение высочайшей Его Императорского Величества конфирма­ции предлагаю... преступников Дурова, Достоевского и Ястржембского, назначенных к отправлению... в Тобольск, закованными, выдать их назна­ченному для сопровождения поручику фельдъегерьского корпуса Прокофьеву и из списков об арестованных... исключить.

Ф.М. Достоевский. Полное собрание сочинений, 1978, т. 18, с. 190

ДОСТОЕВСКИЙ – МИХАИЛУ ДОСТОЕВСКОМУ. Продолжение пись­ма от 22 декабря 1849 года

Брат! я не уныл и не упал духом. Жизнь везде жизнь, жизнь в нас самих, а не во внешнем. Подле меня будут люди, и быть человеком между людьми и остаться им навсегда, в каких бы то ни было несчастьях, не уныть и не пасть – вот в чем жизнь, в чем задача ее. Я сознал это. Эта идея вошла в плоть и кровь мою. Да правда! та голова, которая создавала, жила высшею жизнию ис­кусства... та голова уже срезана с плеч моих. Осталась память и образы созданные и еще не воплощенные мной. Они изъязвят меня... Теперь, брат, предстоит мне... далекий путь по этапу. Нужны день­ги. Брат милый, коль получишь это письмо и если будет возможность достать сколько-нибудь денег, то пришли тотчас же. Деньги мне теперь нужнее воздуха...

АЛЕКСАНДР МИЛЮКОВ

<...> Как мучительна была... одна мысль о том, что придется надол­го оставить литературные занятия, видно из письма Достоевского к брату, писанного 22 декабря, по возвращении с эшафота. Говоря о предстоящей каторге, [Достоевский] пишет: «Лучше пят­надцать лет в каземате с пером в руке»...

«Литературные встречи и знакомства». Санкт-Петербург, 1890 с. 205

ДОСТОЕВСКИЙ – МИХАИЛУ ДОСТОЕВСКОМУ. Продолжение пись­ма от 22 декабря 1849 года.

<...> Береги себя, доживи, ради Бога, до свидания со мной. Авось когда-нибудь обнимем друг друга и вспомним наше молодое, наше преж­нее, золотое время, нашу молодость и надежды наши, которые я в это мгновение вырываю из сердца моего с кровью и хороню их... Пиши ко мне чаще, пиши подробнее, больше, обстоятельнее. Рас­пространяйся в каждом письме о семейных подробностях, о мелочах, не забудь этого. Это даст мне надежду и жизнь... Но не тужи, ради Бога, не тужи обо мне. Знай, что я не уныл, по­мни, что надежда меня не покинула... когда-нибудь я тебя обниму. Ведь был же я сегодня у смерти, три четверти часа прожил с этой мыслию, был у последнего мгновения и теперь еще раз живу! <...> Помни меня без боли в сердце.

АЛЕКСАНДР МИЛЮКОВ

Осужденных отвозили из крепости в ссылку партиями по два и по три человека. Если не ошибаюсь, на третий день после экзекуции... Михаил Дос­тоевский приехал ко мне и сказал, что брата его отправляют в тот же вечер и он едет проститься с ним. Мне тоже хотелось попрощаться с тем, кого долго, а может быть и никогда, не придется видеть.

«Литературные встречи и знакомства». Санкт-Петербург, 1890, с. 192

«ЛЕТОПИСЬ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА ДОСТОЕВСКОГО». 24 де­кабря 1849 года

Вечером Достоевский, одетый «в дорожное арестантское платье – в полушубке и валенках», в сопровождении офицера приведен в комен­дантский дом... где происходит прощанье его с [братом] и Александром Милюковым.

АЛЕКСАНДР МИЛЮКОВ

Нас провели в какую-то большую комнату в нижнем этаже комен­дантского дома. Давно уже был вечер... Мы ждали довольно долго... Но вот дверь отворилась, за нею брякнули приклады ружей, и в сопровож­дении офицера вошли Достоевский и Дуров. Горячо пожали мы друг другу руки. [Достоевский] прежде всего высказал свою радость брату, что он не пострадал вместе с другими... Смотря на прощание братьев Дос­тоевских, всякий заметил бы, что из них страдает более тот, который остается на свободе в Петербурге, а не тот, кому сейчас предстоит ехать в Сибирь на каторгу. В глазах старшего брата стояли слезы, губы его дрожали, а [младший] был спокоен и утешал его. – Перестань же, брат, – говорил он, – ты знаешь меня, не в гроб же я уйду, не в могилу провожаешь, – и в каторге не звери, а люди, может, еще и лучше меня, может, достойнее меня... Да мы еще увидим­ся... А вы пишите, да когда обживусь – книг присылайте, я напишу каких; читать ведь можно будет. А выйду из каторги – писать начну, будет о чем писать.

«Литературные встречи и знакомства». Санкт-Петербург, 1890, с. 193

Профессор ОРЕСТ МИЛЛЕР

Из этого драгоценного рассказа видно, как держал себя тут человек, так недавно еще чуть было не сошедший с ума от различных самосочи­ненных болезней. <...> Свидание продолжалось более получаса... Но вот им сказали, что надо расстаться. В последний раз обнялись и пожали друг другу руки. Узнав, что повезут через час, не позже, остающиеся подождали у ворот крепости.

«Материалы для жизнеописания Достоевского». Санкт-Петербург, 1883, с. 125

ДОСТОЕВСКИЙ – МИХАИЛУ ДОСТОЕВСКОМУ, четыре года спустя

Только что ты оставил меня, нас повели, троих: Дурова, Ястржемб­ского и меня, заковывать. Ровно в 12 часов [ночи], то есть ровно в Рождество, я в первый раз надел кандалы. В них было фунтов 10 и ходить чрезвычайно неудобно. Затем нас посадили в открытые сани, каждого особо, с жандармом, и на 4-х санях, фельдъегерь впереди, мы отправились из Петербурга...

Полное собрание сочинений, 1985, т. 28, кн. I, с. 167.

АЛЕКСАНДР МИЛЮКОВ

Ночь была не холодная и светлая. На крепостной колокольне ку­ранты проиграли девять часов, когда выехали двое ямских саней, и на каждых сидел арестант с жандармом. – Прощайте! – крикнули мы. – До свиданья! до свиданья! – отвечали нам.

«Литературные встречи и знакомства». Санкт-Петербург, 1890, с. 199

ДОСТОЕВСКИЙ – МИХАИЛУ ДОСТОЕВСКОМУ. Из письма, напи­санного 4 года спустя

У меня было тяжело на сердце и как-то смутно... Но свежий воздух оживлял меня, и так как обыкновенно перед каждым новым шагом в жизни чувствуешь какую-то живость и бодрость, то я в сущности был очень спокоен и пристально глядел на Петербург, проезжая мимо празд­нично освещенных домов... Нас провезли мимо твоей квартиры, и у Краевского было большое освещение. Ты сказал мне, что у него елка, что дети с Эмилией [женой Михаила Достоевского] отправились к нему, и вот у этого дома мне стало жестоко грустно. Я как будто простился с детенками...

Полное собрание сочинений, 1985, т. 28, кн. I, с. 167.