Кажущийся тапас, или аскёза

Покинув храм, Венкатараман побрел в город. Кто-то окликнул его и спросил, не хочет ли он сбрить пучок волос на затылке 1.Такой вопрос был, очевидно, вну­шен, поскольку отсутствовали внешние знаки того, что этот юный брахман отрекся или собирается отречься от мира. Он сразу же согласился, и его отвели к во­доему Айянкулам, где усердно работали цирюльники. Здесь его голову обрили наголо. После этого Венка­тараман выбросил в воду свои оставшиеся деньги — чуть больше трех рупий. Впоследствии он никогда к деньгам не притрагивался. Был выброшен и пакет сла­достей, еще остававшийся у него. «Зачем кормить сла­достями эту глыбу тела?»

Он снял священный шнур, знак касты, и отбросил его, ибо тот, кто отрекается от мира, отрекается не только от дома и собственности, но также от касты и всего гражданского статуса.

Затем Венкатараман снял свое дхоти 2, оторвал от него полосу для набедренной повязки, а остальное вы­бросил.

Таким образом он возвратился в храм, завершив акты отречения. Подходя к нему, он вспомнил, что Пи­сания предписывают принять ванну после стрижки во­лос, но сказал себе: «Зачем позволять этому телу ро­скошь ванны?» Тотчас же прошел небольшой сильный ливень, так что перед тем, как войти в храм, Венка­тараман принял все-таки свою ванну.

В Святая Святых он вторично не входил, поскольку в этом не было необходимости. Действительно, про­шло три года, прежде чем он снова вошел туда. Вен­катараман избрал своим местопребыванием тысяче­колонный зал, приподнятую каменную платформу, от­крытую со всех сторон, с кровлей, поддерживаемой лесом тонких, украшенных скульптурами колонн, и си­дел там, погруженный в Блаженство Бытия. День за днем, день и ночь, он сидел неподвижно. Больше он не нуждался в этом мире, тень существования которого его не интересовала, потому что был поглощен Ре­альностью. Так он продолжал несколько недель — едва двигаясь, без единого слова.

Таким образом началась вторая фаза его жизни по­сле Само-реализации. В течение первой Слава была скрытой, и он принимал те же условия жизни, что и ранее, с той же покорностью учителям и старшим. В течение второй он обратился вовнутрь, полностью иг­норируя внешний мир, и эта фаза, как должно быть показано, постепенно погружалась в третью, длитель­ностью в полстолетия, в продолжение которой сияние Шри Бхагавана лучилось, словно полуденное солнце, на всех, кто приближался к нему. Однако эти фазы приложимы только к внешнему проявлению состояния Махарши, так как он явно и много раз высказывался о том, что в его состоянии сознания, или духовном переживании, не было абсолютно никакого изменения или развития.

Один садху,известный как Сешадрисвами, прибыв­ший в Тируваннамалай несколькими годами ранее, взял на себя присмотр за Брахманой Свами, как на­чали называть Венкатарамана, когда в заботе возни­кала любая необходимость. В целом это не давало ка­кого-то преимущества, ибо Сешадри производил впе­чатление слегка сдвинутого, а потому вызывал на себя гонения мальчишек-школьников. Теперь они распро­странили свое внимание на его протеже, которого ста­ли называть «маленький Сешадри». Подростки начали швырять в него камни — частично из-за мальчишеской жестокости, а частично потому, что были поставлены в тупик видением человека чуть старшего по возрасту и сидящего словно статуя, и, как один из них говорил позже, хотели узнать, притворяется он или нет.

Попытки Сешадрисвами держать мальчишек в от­далении были не очень успешными, а иногда имели и противоположный эффект. Поэтому Брахмана Сва­ми искал убежище в Патала Лингаме, подземном склепе тысячеколонного зала, темном и сыром, куда лучи солнца никогда не проникали. Люди спускались туда редко; лишь муравьи, клопы и москиты процве­тали там. Они терзали его тело так, что колени по­крывались язвами, истекающими кровью и гноем. Шрамы остались до конца жизни. Те несколько недель, проведенные им здесь, были спуском в ад, но, тем не менее, поглощенный Блаженством Бытия, он не за­трагивался мучением; оно было нереальным для него. Одна благочестивая женщина, Ратнамма, приносила ему в подземелье пищу и уговаривала уйти отсюда и перейти к ней домой, но он не подавал знака, что ус­лышал. Ратнамма оставила чистую ткань, умоляя его сесть или лечь на нее, или укрыться от надоедливых насекомых, но он к ткани не прикоснулся.

Боясь войти в темное подземелье, юные мучители бросали с его входа камни или ломаные горшки, ко­торые разбивались, рассыпая осколки. Сешадрисвами установил охрану, но это лишь подзадорило их еще больше. Однажды в полдень некий Венкатачала Му­дали пришел в Тысячеколонный Зал и, возмущенный мальчишками, швыряющими камни на территории храма, схватил палку и прогнал их. На обратном пути он увидел Сешадрисвами, неожиданно появившегося из мрачных глубин Зала. Мудали на мгновение испу­гался, но быстро овладел собой и спросил Сешадри, не обидели ли его. «Нет, — ответил тот, — но пойди и взгляни на маленького Свами здесь внизу», — и, сказав это, ушел.

Удивленный, Мудали спустился по ступенькам в подземелье. Вступив в темноту после яркого солнеч­ного света, он сначала не мог ничего увидеть, но глаза постепенно привыкли и он различил фигуру молодого Свами. Ошеломленный увиденным, он вышел и рас­сказал об этом садху,что работал поблизости в цвет­нике с несколькими учениками. Они тоже пришли по­смотреть. Юный Свами не двигался, не говорил и, ка­залось, не замечал их присутствия, а потому они сами подняли его, вынесли наружу и посадили перед свя­тыней * Субраманьи **, в то время как тот не пока­зывал, что хоть как-то сознаёт происходящее ^1***.

Около двух месяцев Брахмана Свами находился в святыне Субраманьи. Обычно он сидел неподвижно в самадхи (поглощенности) и время от времени ему в рот должны были закладывать пищу, поскольку он не обращал внимания, когда ее предлагали. Несколько не­дель он даже не старался завязать набедренную по­вязку. За ним присматривал Мауни Свами (тот, кто соблюдает молчание), также живший в этой святыне.

Святыню Богини Умы в Великом Храме каждый день мыли смесью молока, воды, куркумного порошка, сахара, бананов и других ингредиентов, и Мауни обыч­но ежедневно брал стакан такого странного варева для молодого Свами. Тот быстро проглатывал его, равно­душный к запаху, и это было все питание, что он по­лучал. Через некоторое время храмовый священник за­метил подобное и распорядился, чтобы отныне чистое молоко поставлялось Мауни для передачи Брахмане Свами.

Прошло несколько недель, и Брахмана Свами пе­ребрался в храмовый сад, полный высоких кустов оле­андра, достигавших порой десяти — двенадцати футов высоты. Он даже передвигался в трансе, ибо при про­буждении к этому миру иногда обнаруживал себя под каким-то другим кустом, не помня, как там очутился. Он шел затем к помещению, где стоял храмовый транспорт, на котором по святым дням возили в про­цессии кумиры богов. Здесь тоже он по временам про­буждался к миру, находя свое тело в другом месте, без повреждений, хотя и неосознанно, избежав различ­ных препятствий на пути.

После этого он сидел некоторое время под деревом рядом с дорогой, идущей вокруг территории храма внутри её внешней стены и используемой для храмо­вых процессий. Он оставался какое-то время здесь и у святыни Мангай Пиллайяр *. Ежегодно большие мас­сы паломников скапливались в Тируваннамалае на празднество Картикай, приходящееся на ноябрь или декабрь, когда на вершине Аруначалы зажигается сиг­нальный огонь в знак появления Шивы как столба све­та, описываемого нами далее в главе 6, а в этот год многие приходили неотрывно смотреть на юного Сва­ми или упасть ниц перед ним. Именно в это время у него появился первый постоянный почитатель. Уд­данди Найянар был поглощен духовными занятиями, но не получал от них внутреннего Мира. Увидев мо­лодого Свами, погруженного в беспрестанное самадхи и, казалось, не обращающего внимания на тело, он почувствовал, что здесь была Реализация и что бла­годаря Свами он найдет Мир. Поэтому он был сча­стлив служить Свами, но мог сделать немногое. Най­янар близко не подпускал толпы праздных наблюда­телей и останавливал мальчишечьи преследования. Большую часть времени он проводил рецитируя (по­вторяя) тамильские работы, излагающие высочайшую доктрину адвайты (недвойственности). Получение упа­деши,духовного наставления, от Свами было его самой большой надеждой, но Свами никогда не разговаривал с ним, а сам он не осмеливался заговорить первым и помешать молчанию Свами.

Около этого времени некий Аннамалай Тамбиран проходил мимо дерева юного Свами. Он был так по­ражен безмятежной красотой сидящего в уединении Свами, не затрагиваемого заботой и мыслью, что про­стерся перед ним, и после этого ежедневно приходил поклониться Свами. Тамбиран был садху,который обычно ходил по городу с несколькими спутниками, распевал песни преданности. На полученную милосты­ню он кормил бедных и совершал за городом пуджу у гробницы своего Адина Гуру (основателя линии его Гуру).

Через некоторое время ему пришла в голову мысль, что юного Свами будут меньше беспокоить в Гуру­муртаме, как называли эту святыню, а также, поскольку стоял прохладный сезон, такое место окажется более уютным. Тамбиран не решался предложить это и сна­чала обсудил вопрос с Найянаром, поскольку никто из них еще не говорил со Свами. В конце концов он набрался мужества сделать предложение. Свами согла­сился и в феврале 1897 года, менее чем через полгода после своего прибытия в Тируваннамалай, ушел с Там­бираном в Гурумуртам.

Когда он прибыл туда, образ его жизни не изме­нился. Пол внутри святыни кишел муравьями, но Сва­ми, казалось, не обращал внимания на их ползание по нему и укусы. Через некоторое время в одном из углов ему поставили табурет для сидения, а ноги по­грузили в воду, чтобы защитить от муравьев, но даже тогда он опирался спиной о стену, создавая мостик для них. От такого постоянного сидения спина остав­ляла неизменный отпечаток на стене.

Паломники и туристы начали скапливаться у Гурумуртама, и многие падали ниц перед Свами, одни — с молитвами о благах, другие — из чистого бла­гоговения. Толпа стала такой, что было невозможно поставить бамбуковую ограду вокруг его сиденья, за­щищающую Свами, по крайней мере, от прикоснове­ния кого-то из собравшихся.

Сначала Тамбиран поставлял немного еды, что бы­ла необходима, от предлагаемой в святыне его Гуру, но вскоре покинул Тируваннамалай. Он сказал Най­янару о своем возвращении обратно через неделю, но обстоятельства так сложились, что отсутствовал боль­ше года. Несколькими неделями позднее Найянар то­же должен был уйти к своему матху (частному храму, или святыне), и Свами остался без слуги. С пищей трудностей не было — фактически к этому времени там было несколько поклонников, желавших регулярно приносить еду. Более настоятельная потребность со­стояла в том, чтобы не подпускать толпы праздных наблюдателей и посетителей.

Это случилось незадолго перед тем, как пришел другой постоянный слуга. Один малаяламский садху по имени Паланисвами посвятил свою жизнь почи­танию Бога Виньяки. Он жил большим аскетом, ел только раз в день и то лишь пищу, предложенную Богу при пудже,даже без соли в качестве приправы. Его друг по имени Шриниваса Айяр однажды сказал ему: «Почему ты проводишь свою жизнь с этим каменным Свами? В Гурумуртаме есть молодой Свами из плоти и крови. Он погружен в тапас (аскёзу) словно юный Дхрува в Пуранах.Если ты пойдешь и послужишь ему и соединишь себя с ним, то достигнешь цели жизни».

Приблизительно в это же время и другие также рас­сказывали ему о юном Свами, о том, что у того нет слуги и что служить Свами — блаженство. Он был до глубины души взволнован самим видением Свами. Не­которое время из чувства долга он еще продолжал свое поклонение в храме Виньяки, но его сердце уже было с живым Свами, и вскоре его преданность послед­нему стала всепоглощающей. Двадцать один год он служил Свами как слуга, посвятив ему весь остаток жизни.

Работы у него было довольно мало. Он получал еду, предложенную почитателями, но всё, что Свами при­нимал, состояло из ежедневной единственной чашки пищи в полдень, а остальное возвращалось жертвова­телям как прасад (Милость в форме дара). Если Па­ланисвами требовалось для чего-либо уйти в город — обычно чтобы достать какую-нибудь духовную или ре­лигиозную книгу у приятеля, — он запирал святыню, а при возвращении обнаруживал Свами в том же по­ложении, в каком оставил его.

Тело Свами было крайне запущено. Оно игнори­ровалось им полностью и никогда не мылось. Волосы отросли снова, были густыми и спутанными, а ногти выросли длинные и скручивались. Некоторые считали это знаком глубокой старости и распространяли слух, будто Свами сохранил молодое тело йогическими си­лами. Действительно, его тело было ослаблено до пре­делов выносливости. Когда ему требовалось выйти, то силы хватало только, чтобы едва приподняться. Он поднимался на несколько дюймов, а затем вновь падал обратно, от слабости и головокружения, и требовалось несколько повторных попыток, прежде чем удавалось встать на ноги. При одном таком случае он дошел до двери и уже держался за нее обеими руками, когда почувствовал, что Паланисвами поддерживает его. Всегда нерасположенный принимать помощь, он спро­сил: «Почему вы держите меня?», и Паланисвами от­ветил: «Свами собирался упасть, и я поддержал его, чтобы предотвратить падение».

Тому, кто достиг Союза с Божественным, иногда поклоняются тем же способом, что и кумиру в храме, — при сжигании камфоры, сандаловой пасты, цветов, с возлияниями и пением. Когда Тамбиран находился в Гурумуртаме, он решил почитать Свами точно так же. В первый день Свами был захвачен врасплох, но на следующий, когда Тамбиран принес свою ежедневную чашку пищи, он увидел на стене, чуть выше Свами, слова, написанные на тамили древесным углем: «Такой службы достаточно для этого», означающие, что только пища и должна предлагаться этому телу.

Известие, что Свами имел мирское образование, мог читать и писать, стало сюрпризом для его поклон­ников. Один из них решил использовать этот факт, что­бы разузнать, откуда он и как его звали. Этот почи­татель, Венкатарама Айяр, был уже пожилым и ра­ботал в городе главным бухгалтером налоговой службы. Он обычно приходил каждое утро и некоторое время сидел, медитируя, в присутствии Свами, прежде чем отправиться на работу. Обет молчания уважался, и поскольку Свами не разговаривал, предполагалось, что он принял такой обет. Но молчавший время от времени пишет послания, и поэтому знание то­го, что Свами мог писать, делало Венкатарама Айяра таким настойчивым. На одну из книг, прине­сенных Паланисвами, он положил перед ним лист бу­маги и карандаш и умолял написать свое имя и место рождения.

Свами не откликался на просьбу, пока Венкатарама Айяр не объявил, что не будет ни есть, ни ходить в свою контору, если не получит желаемую информа­цию. Тогда он написал по-английски: «Venkataraman, Tiruchuzhi». Его знание английского стало другим сюр­призом, но Венкатарама Айяр был поставлен в тупик именем «Тиручули» в английской траслитерации, осо­бенно сочетанием «zh» *.

Поэтому Свами взял книгу, на которой лежал лист с его надписью по-английски, посмотреть — была ли она тамильской, чтобы он мог указать на букву, обычно транслитерируемую как «zh», среднюю по звуку между «р» и «л». Обнаружив, что это Перия пуранам,книга, которая оказала на него такое глубокое действие перед духовным пробуждением, он нашел эпизод, где Тиру­чули упоминается как город, прославленный в песнях Сундарамурти Свами *, и показал его Венкатараму Айяру.

В мае 1898 года, после чуть более годичного пре­бывания в Гурумуртаме, Свами перебрался в манговый фруктовый сад по соседству. Его владелец, Венката­рама Найкер, предложил это Паланисвами, поскольку сад мог закрываться и предоставить большее уедине­ние. Свами и Паланисвами, каждый занял там по от­дельному сторожевому домику, а хозяин дал садовнику строгое предписание никого не впускать без разреше­ния Паланисвами.

Он оставался в манговом саду около шести месяцев и именно здесь начал накапливать обширную эруди­цию, которой впоследствии обладал. Характерно, что этот процесс не мотивировался желанием учености, а был в чистом виде помощью почитателю. Паланис­вами обычно приносил себе для изучения работы по духовной философии, но книги, что удавалось достать, были только на тамили, языке, который он знал очень мало, и это заставляло его безмерно много работать. Видя, как он бьется, Свами брал эти книги, прочитывал от корки до корки и давал ему краткие обзоры сути их учения. Предшествующее духовное знание позво­лило понимать изложенное в них с одного взгляда, а его удивительная память удерживала воспринятое при чтении, так что он стал эрудитом почти без усилия. Точно так же Свами впоследствии обучился санскриту, телугу и малаялам, читая приносимые ему книги на этих языках и отвечая на вопросы, поставленные на них.

Глава 5

Вопрос возвращения

Когда юный Венкатараман покинул дом, это яви­лось полной неожиданностью для семьи. Несмотря на его изменившееся поведение и семейную судьбу, никто не предчувствовал ухода. Поиски и расспросы ни к че­му не привели. Его мать, находившаяся в то время у родственников в Манамадурае, страдала больше, чем кто-либо из них. Она заклинала своих деверей, Суббайяра и Неллиаппияра, уйти и искать, пока не найдут. Прошел слух, что Венкатараман присоеди­нился к театральной труппе, исполнявшей традицион­ные религиозные драмы в Тривандруме. Неллиаппияр немедленно отправился туда и навел справки среди различных драматических ансамблей, но, конечно, без результата. Тем не менее Алагамма отказалась при­знать неудачу и настояла, чтобы он отправился вто­рично, взяв ее с собой. В Тривандруме она действи­тельно видела юношу того же, что и Венкатараман, возраста и роста, с похожими волосами, который от­вернулся от нее и ушел. Внутренне убежденная, что это был ее Венкатараман и что он уклонился от встре­чи, она вернулась домой удрученной.

Суббайяр, дядя, у которого Венкатараман жил в Ма­дурае, умер в августе 1898 года. Неллиаппияр и его семья участвовали в похоронах, и именно здесь они получили первое известие об исчезнувшем Венкатара­мане. Молодой человек, сопровождавший церемонию, рассказал, что при недавнем посещении матха (ча­стного храма) в Мадурае он слушал некоего Аннама­лая Тамбирана, с большой почтительностью говорив­шего об юном Свами из Тируваннамалая. Услышав, что этот Свами прибыл из Тиручули, он расспросил о деталях и узнал, что его имя Венкатараман. «Должно быть, это ваш Венкатараман, и он сейчас — почита­емый Свами», — заключил рассказчик.

Неллиаппияр был адвокатом, практикующим в Ма­намадурае. Узнав эти новости, он сразу отправился с другом в Тируваннамалай для проверки. Они нашли дорогу к Свами, но тот уже пребывал в манговом саду, владелец которого, Венкатарама Найкер, отказался впустить их: «Он — мауни (принявший обет молчания); зачем же входить и беспокоить его?» Даже когда при­бывшие сослались на свое родство, самое большее, что было им позволено, так это послать записку. Нелли­аппияр написал на листе бумаги, принесенном с собой: «Неллиаппияр, адвокат из Манамадурая, хочет видеть Вас».

Свами показал уже сочетание острого восприятия мирских дел с полной непривязанностью к ним, ко­торое характеризовало его позже и удивляло столь многих почитателей. Он заметил, что бумага с текстом записки относилась к департаменту Регистрации, а на ее обороте был какой-то служебный материал, под­писанный его старшим братом, Нагасвами, из кото­рого и сделал вывод: Нагасвами стал служащим этого департамента. Точно так же как и в последующие годы, он перевернул письмо и, прежде чем вскрыть, рассмот­рел адрес на нем и почтовую марку.

Он разрешил посетителям войти, но, когда те за­шли, сидел отчужденно и молчаливо, без следа инте­реса, проявленного при изучении записки. Любой знак интереса только поддержал бы пустую надежду на его возвращение. Неллиаппияр был глубоко тронут, увидев Свами в таком состоянии — нечесанного, немытого, со спутанными волосами и длинными ногтями. Считая его мауни,Неллиаппияр обратился к Паланисвами и Найкеру, объясняя, что получил огромное удовольст­вие, обнаружив одного из членов своей семьи достиг­шим столь высокого состояния, но и земные блага не следует игнорировать.

Родственники Свами хотели, чтобы он был рядом с ними. Они не давили на него, требуя отказаться от своих обетов или образа жизни. Пусть он продолжает быть мауни (безмолвным) и аскетом, но в Манама­дурае, рядом с которым жил Неллиаппияр и где был храм одного великого святого; он может оставаться там, а за его потребностями последят, не причиняя беспокойства. Адвокат просил со всем своим красно­речием, но в данном случае безуспешно. Свами сидел недвижимо, не показывая даже, что слышит. У Нел­лиаппияра не было иного выбора кроме того, чтобы признать свое поражение. Он сообщил письмом Ала­гамме хорошую новость о найденном сыне вместе с мучительным известием, что тот совершенно изменил­ся и не собирается возвращаться к ним. После пяти дней в Тируваннамалае Неллиаппияр вернулся в Ма­намадурай.

Вскоре после этого Свами покинул манговый сад и перешел в небольшой храм Арунагиринатхара, к за­паду от водоема Айянкулам. Всегда не желая зависеть от услуг других, он теперь решил ежедневно выходить и просить еду вместо того, чтобы позволять Паланис­вами снабжать его. «Вы идите за своей пищей одной дорогой, а я пойду по другой, — предложил он Пала­нисвами. — Давайте больше не будем жить совместно». Для Паланисвами это прозвучало страшным ударом: преданность Свами была его способом богослужения. Как приказано, он вышел один, но сумерки снова за­стали его в храме Арунагиринатхара. Как он мог жить без своего Свами? И ему было позволено остаться.

Свами все еще поддерживал молчание. Он, бывало, останавливался у порога какого-нибудь дома, хлопал в ладоши, и если давали какую-либо пищу, то брал ее в сложенные чашечкой ладони и ел, стоя на дороге. Даже если приглашали, он никогда не входил в дом. Свами каждый день двигался по другой улице и ни­когда не подходил к одному и тому же дому дважды. Он говорил впоследствии, что просил подаяние почти на всех улицах Тируваннамалая.

После месяца жизни в храме Арунагиринатхара Свами избрал своим пребыванием одну из башен Ве­ликого Храма и сад Алари в нем. Куда бы он ни на­правлялся, его уже сопровождали почитатели. Он про­был тут лишь неделю, а затем ушел к Павалаккунру, одному из восточных отрогов Аруначалы, и остано­вился там в местном храме. Он обычно сидел здесь, как и раньше, погруженный в самадхи (Блаженство Бытия), покидая жилище только для выпрашивания пищи, пока Паланисвами отсутствовал. Часто случа­лось так, что храмовый священник запирал Свами и уходил после совершения пуджи,не потрудившись по­смотреть — нет ли его внутри.

Именно здесь Алагамма и нашла сына. Получив известия от Неллиаппияра, она подождала рождествен­ских праздников, когда старший, Нагасвами, освобо­дился, чтобы сопровождать ее, и отправилась в Ти­руваннамалай. Она тотчас же узнала своего Венката­рамана, несмотря на его изнуренное тело и спутанные волосы. Со всей материнской любовью она сетовала на условия его жизни и умоляла вернуться обратно домой вместе с ней, но он сидел недвижно, не отвечая и даже не показывая, что слышит. День за днем она возвращалась, принося ему для еды разные вкусности, упрашивая и упрекая, но безрезультатно. Однажды, уяз­вленная очевидной утратой его чувства к ней, Алагам­ма залилась слезами. Он все еще не отвечал, но, чтобы не выказать сострадание, давая тем ложные надежды на то, что случиться не может, поднялся и ушел. На следующий день она заручилась симпатией почитат­елей, собравшихся вокруг нее, излив им свое горе и умоляя вмешаться.

Один из них, Пачайяппа Пиллай, обратился к Сва­ми: «Ваша мать рыдает и молит; почему бы Вам хотя бы не дать ответ? Будь то „да” или „нет”, но Вы мо­жете ответить ей. Свами не требуется нарушать свой обет молчания. Вот карандаш и бумага; Свами может по крайней мере написать то, что он должен сказать».

Он взял бумагу и карандаш и полностью безлич­ным стилем написал:

«Предопределяющий управляет жребиями душ в соответствии с их прарабдха кармой (судьбой, вытекающей из баланса действий в прошлых жиз­нях, которая должна быть отработана в этой жиз­ни). Чему не суждено случиться — не случится, как ни старайся. Что предопределено — случится, не­смотря на любые попытки это предотвратить. Здесь нет сомнений. А потому лучше всего — ос­таваться в молчании».

По сути, это то же, что Христос сказал своей ма­тери: «Зачем было вам искать Меня? Или вы не знали, что Мне должно быть в том, что принадлежит Отцу Моему?»* Форма же очень типична для Шри Бхага­вана, так как он предпочитал оставаться в молчании, когда ответ мог быть только отрицательным, но когда безмолвие не принималось и под дальнейшим нажи­мом он давал ответ, то последний формулировался в таких общих терминах, как если бы это было безлич­ностное доктринальное выражение. Но, тем не менее, в то же самое время — ответ на конкретный вопрос, соответствующий потребностям спрашивающего.

Шри Бхагаван был бескопромиссен в своей док­трине, согласно которой то, что должно случиться, слу­чается обязательно, но в то же самое время он учил, что все происходит благодаря прарабдхе — балансу че­ловеческой судьбы, действующему согласно такому строгому закону причины и следствия, что даже слово «справедливость» кажется слишком сентиментальным для его выражения. Он всегда обходил ловушки ди­скуссий о свободной воле и предопределении, ибо та­кие теории, хотя и противоречивые на ментальном уровне, обе могут отражать определенные аспекты ис­тины. Он обычно говорил: «Найдите того, кто имеет судьбу или свободную волю».

Махарши высказался определенно: «Все действия, которые тело должно выполнить, уже предрешены в исходный момент его существования: вы свободны только отождествлять или не отождествлять себя с те­лом». Если исполняется роль в пьесе, то вся роль на­писана заранее, и актер действует одинаково верно, Цезарь ли он, который заколот, или Брут, вонзающий кинжал, будучи не затронутым этим, так как знает, что он не является этой личностью. Точно так же и тот, кто осознал свое тождество с бессмертным Я,Атман о м, играет свою роль на человеческой сцене без страха или тревоги, надежды или сожаления, не затрагиваемый исполняемой ролью. Если спросить о реальности, имеющейся при полной предопределенно­сти всех человеческих действий, то это приведет только к вопросу: «Кто же в таком случае я? Если эго, которое думает, что именно оно принимает решения, нереаль­но и, тем не менее, я знаю, что существую, то в чем состоит моя реальность?» Тут лишь подготовительная, умственная версия поиска, предписываемого Шри Бха­гаваном, но это и превосходная подготовка к поиску подлинному.

И все же явно противоречащая точка зрения, что человек делает свою собственную судьбу, не менее ис­тинна, поскольку все происходит по закону причины и следствия, и любая мысль, каждое слово и каждое дело вызывают свои последствия. Шри Бхагаван го­ворил об этом совершенно определенно, как и другие Учителя. Он сказал одному из преданных, Шивапра­кашаму Пиллаю, в ответе, цитируемом в главе 10: «Так как существа пожинают плоды своих действий соглас­но законам Бога, то и ответственность лежит на них, а не на Нем». Он постоянно подчеркивал необходи­мость усилия. В «Евангелии Махарши» один из почи­тателей жалуется: «После того как в октябре я покинул этот Ашрам, сознание внутреннего Мира, обретенного мной в Святом Присутствии Шри Бхагавана, не ос­тавляло меня около десяти дней. Все это время даже при загруженности работой внутри меня существовал какой-то скрытый поток Мира и Покоя в единении, напоминавший двойственное состояние, переживае­мое в полудреме, когда одна половина головы блажен­но спит, а другая слушает скучную лекцию. Затем это состояние полностью исчезло и вновь вернулись преж­ние глупости». И Шри Бхагаван ответил: «Если вы ук­репите ум, то внутренний Мир станет постоянным. Его длительность пропорциональна силе ума, приобрета­емой повторяющейся практикой». В «Духовном настав­лении» почитатель явно сослался на кажущееся про­тиворечие между судьбой и усилием: «Если, как гово­рят, все случается в соответствии с судьбой, то как раз препятствия, тормозящие и мешающие удачному проведению медитации, должны рассматриваться как непреодолимые, ибо воздвигнуты такой бесповоротной судьбой. Как же тогда можно надеяться когда-либо преодолеть их?» И на это Шри Бхагаван ответил: «То, что называют „судьбой”, препятствующей медитации, существует только для ума, направленного наружу, а не вовнутрь. Поэтому тот, кто ищет Атман внутри, оставаясь тем, кто он есть, не пугается какой-либо за­держкой, казалось бы останавливающей практику ме­дитации. Сама мысль о таких препятствиях есть ве­личайшее препятствие».

Заключительная формулировка в написанном им письме — «А потому лучше всего — оставаться в мол­чании» — обращена специально к матери, так как она просила невозможное. Применительно к людям в це­лом смысл фразы в том, что «бесполезно лягать ко­лючки», сопротивляясь судьбе, которая неотвратима; но из этого не следует полное равнодушие к усилию. Человек, говорящий: «Все предопределено, поэтому я не буду предпринимать усилие», навязывает ложное предположение: «И я знаю, что предопределено». Мо­жет быть, он отбросит обязанность, в которой усилие должно быть сделано. Так и Шри Кришна говорил Ар­джуне в Бхагавад-Гите,что его собственная природа вынудит его сделать усилие.

Мать вернулась домой, а Свами остался, как и ра­нее. Но не вполне. За два с четвертью года, прове­денных им в храмах и святынях Тируваннамалая, уже появились первые знаки возвращения к внешне нор­мальной жизни. Он уже начал есть каждый день в оп­ределенное время и затем (чтобы ни от кого не за­висеть) уходил на поиски пищи. Он говорил несколько раз. Он начал отвечать преданным, читать священные книги и разъяснять сущность их учений.

Когда он впервые пришел в Тируваннамалай, то сидел погруженный в Блаженство Бытия, полностью игнорируя мир и тело. Он обычно принимал пищу, только если ее клали ему в руки или рот, и даже тогда едва достаточную для поддержания тела. Это харак­теризовалось как тапас,но слово тапас имеет очень сложный смысл. Оно подразумевает концентрацию, ведущую к аскетизму, обычно в наказание за прошлое потворство своим желаниям, чтобы их полностью ис­коренить и обуздать уходящую энергию, которая ищет средство выражения в уме и чувствах. Другими сло­вами, тапас обычно означает стремление к Реализации посредством епитимьи и аскетизма. В случае Шри Бхагавана элементы борьбы, епитимьи и насильствен­ного сдерживания полностью отсутствовали, так как ошибочное отождествление «Я» с телом и вытекающая отсюда привязанность к телу были уже разрушены. С его точки зрения не было даже и аскетизма, ибо он полностью прекратил отождествлять себя с телом, подвергавшимся аскезе. Он подразумевал это в более поздние годы, говоря: «Я не ел, и поэтому они гово­рили, что у меня пост; я не разговаривал, и поэтому они считали, что я мауни».Все было очень просто: ка­жущаяся аскеза была не поиском Реализации, но ре­зультатом Реализации. Махарши совершенно опреде­ленно указывал, что после духовного Пробуждения в
доме своего дяди в Мадурае уже более не было садханы (поиска или стремления).

Поэтому также Шри Бхагаван не был и мауни в общепринятом смысле — соблюдающим обет молча­ния ради изоляции себя от окружающих. Не имея мир­ских потребностей, он просто не нуждался в речи. Кро­ме того, объяснял Махарши, встреча с одним из мауни подсказала ему, что молчание будет и хорошей защи­той против нарушения внутреннего Мира.

В начальный период своего пребывания в Тируван­намалае погружение в Блаженство часто отключало восприятие проявленного мира. Он рассказывал об этом в своем колоритном стиле: «Иногда я открывал глаза и видел утро, иногда — вечер: я не знал, когда солнце поднимается или садится». В некоторой сте­пени это продолжалось, но только стало редким, а не обычным. В более поздние годы Шри Бхагаван од­нажды сказал, что часто слышал начало парайяны (пе­ния Вед)и затем — конец, но из-за поглощения Атманом ничего не воспринимал между ними и желал знать, как удалось так быстро закончить и не пропущено ли что-нибудь. Однако даже в ранние ме­сяцы жизни в Тируваннамалае часто имелось полное восприятие событий, и уже значительно позднее он рассказывал о таких эпизодах этого периода, которые, как думали тогда люди, он не сознавал.

Полное погружение в Атман с последующим за­бвением проявленного мира называют нирвикальпа са­мадхи.Это состояние блаженного экстаза, но не по­стоянное. В «Евангелии Махарши» Шри Бхагаван срав­нивает его с ведром воды, опущенным в колодец. В ведре находится вода (ум), которая погружена в ко­лодец (Атман), но веревка и ведро (эго) еще суще­ствуют, чтобы вытащить воду (ум) снова. Высочайшее состояние, полное и окончательное — сахаджа самад­хи,кратко упомянутое в начале второй главы. Это чи­стое, непрерываемое Сознание, превосходящее физи­ческий и ментальный планы, но с полным сознаванием проявленного мира и полным использованием умст­венных и физических способностей, состояние совер­шенного равновесия, совершенной гармонии, за пре­делами даже блаженства. Его он сравнивает с водами реки, впадающей в океан. В таком состоянии эго со всеми своими ограничениями сразу и навсегда рас­творяется в Атмане. Это — абсолютная Свобода, чи­стое Сознание, чистое «Я есмь», более не ограниченное телом или индивидуальностью.

Шри Бхагаван уже находился в этом высочайшем состоянии, хотя внешнее сознавание не было еще не­прерывным. Возвращение к внешней активности, ко­торое пришло позднее, было только кажущимся и не повлекло реальных изменений. Как он разъяснил в «Евангелии Махарши»:

«В случае джняни (Просветленного) понятие или существование эго является только кажущим­ся, и он наслаждается своим непрерывным, транс­цендентальным Переживанием, несмотря на такое кажущееся возникновение или существование эго, всегда удерживая свое внимание на Источнике. Это эго безвредно. Оно просто напоминает остов сгоревшей веревки, имеющей прежнюю форму, но уже не пригодной для связывания чего-нибудь».

Глава 6

Аруначала

В этом пейзаже есть какая-то суровость. Валуны лежат словно разбросанные некой гигантской рукой. Сухие колючки, изгороди кактуса, иссушенные солн­цем поля, небольшие холмы, выветренные, вытянутые в длину; и тем не менее — огромные тенистые деревья вдоль пыльной дороги, здесь и там, около водоема или колодца, яркая зелень рисовых полей. И вздымающееся из этой грубой красоты возвышение Аруначалы. Имея только лишь 817 метров высоты, оно доминирует над местностью. С юга, со стороны Ашрама, оно выглядит обманчиво просто — точно симметричная гора с двумя почти равными предгорьями, по одному с каждого края. Чтобы сделать симметрию более совершенной, корона белого облачка или тумана по утрам одевает вершину. И удивительно, как изменяется внешний вид, если идти по тринадцатикилометровой круговой до­роге, предписанным путем, с юга на запад, оставляя гору справа от себя. Каждая ее сторона имеет свой характер и символизм — та, где отражается эхо, та, где остроконечная вершина едва показывается между дву­мя предгорьями, словно Атман в промежутке между двумя мыслями, та, где видны пять пиков — Шивы, Шакти и остальные.

Священные водоемы отмечают восемь направле­ний пространства, а в различных знаменательных ме­стах установлены мантапамы (простые помещения из камня). Выдающимся из них является Дакшинамурти Мантапам, расположенный в южной точке, ибо Дак­шинамурти — это Шива, наставляющий в Молчании, и таков Аруначала.

«Кто есть зрящий? Когда я искал внутри, то наблюдал исчезновение видящего и то, что пере­жило его. Мысль „я увидел” не возникала, как же тогда могла подняться мысль: „я не вижу”? Кто властен выразить это словами, когда даже Ты мог передать такое лишь молчанием (появившись как Дакшинамурти)? Только чтобы выразить безмол­вием Твое Состояние, Ты стоишь как Гора, си­яющая от небес до земли» 1.

Шри Бхагаван всегда поощрял прадакшину (кру­говой обход) вокруг Горы. Даже старых и немощных он не отговаривал, а лишь советовал идти медленно. В самом деле, подразумевается, что прадакшина дол­жна выполняться медленно, «словно беременной ко­ролевой на ее девятом месяце». В безмолвной ли ме­дитации или с пением, или с игрой на раковине об­ходить надо пешком, без использования какого-либо транспорта, и, в сущности, босиком. Самым благопри­ятным временем является Шиваратри, ночь Шивы, и Картикай — день, когда созвездие Картикай (Плеяды) находится в конъюнкции (в сочетании) с полной луной, приходящийся обычно на ноябрь. В эти периоды не­прерывный поток почитателей вокруг Горы напоми­нает гирлянду цветов.

Некий инвалид, уже пожилой, однажды ковылял на костылях вдоль дороги, огибающей Гору. Раньше он часто делал это, совершая прадакшину,но сейчас по­кидал Тируваннамалай. Калека чувствовал себя обузой в семье; часто вспыхивали ссоры, и он решил уйти и как-нибудь обжиться в деревне. Вдруг перед ним по­явился молодой брахман и, вырвав его костыли, сказал: «Вы не заслужили их». Прежде чем путник смог найти слова для нахлынувшего гнева, он осознал, что его ноги в порядке, а костыли не нужны. Он не покинул Ти­руваннамалай, он остался и был хорошо известен там. Шри Бхагаван в деталях рассказал эту историю

 

Аруначала, южное лицо

нескольким своим преданным и отметил ее сходство с описанной в Аруначала Стхала Пуране *. В то время когда калека на костылях покидал город, Махарши был юным Свами на Горе, но он никогда не говорил, что это именно он внезапно появился как молодой брах­ман.

Аруначала — одно из древнейших и самое священ­ное из всех святых мест в Индии. Шри Бхагаван про­возгласил его сердцем Земли, духовным центром мира. Шри Шанкара писал о нем как о горе Меру. Сканда Пурана ** заявляет:

«Это — святое место. Из всех святых мест Аруна­чала — самое святое. Это — сердце мира. Знайте его как тайный и священный Сердечный центр Шивы». Многие святые жили здесь, сливаясь своей святостью со святостью Горы. Говорят, и это подтверждено Шри Бхагаваном, что до сего дня Сиддхи (мудрецы, обла­дающие сверхъестественными силами) живут в ее пе­щерах, в физических ли телах или нет, а некоторые утверждают, будто видели их огоньками, двигающими­ся вокруг Горы ночью.

В Пуранах есть рассказ о происхождении Горы. Од­нажды Вишну и Брахма заспорили — кто из них более великий. Их ссора вызвала на земле хаос, а поэтому дэвы приблизились к Шиве, умоляя его разрешить спор. Вслед за тем Шива проявился как столб Света, из которого раздался голос, объявивший более великим того, кто сможет отыскать верхний или нижний конец столба. Вишну обратился кабаном и зарылся в землю в поисках основания, тогда как Брахма стал лебедем и воспарил вверх, разыскивая вершину столба. Вишну не удалось достичь основания столба, но «начав видеть внутри себя Высочайший Свет, пребывающий в серд­цах всех, он стал исчезать в медитации, не обращая внимания на физическое тело и даже не сознавая себя, ищущего». Брахма увидел цветок, падающий в воздухе, и, думая победить обманом, возвратился с ним и объ­явил, что сорвал его с вершины.

Вишну принял свое поражение и обратился к Гос­поду с хвалой и молитвой: «ТЫ — Самопознание, зна­ние Атмана. ТЫ — ОМ.ТЫ — начало и середина, и конец всего. ТЫ — всё и освещаешь всё». Он был объ­явлен великим, тогда как Брахма устыдился и сознался в своем проступке.

В этой легенде Вишну представляет ум, Брахма — интеллект, в то время как Шива — Атман, Дух.

Далее рассказывается, что поскольку лингам,или столб Света, был слишком ослепителен для созерца­ния, Шива проявил себя как гора Аруначала, провоз­гласив: «Как луна получает свой свет от солнца, так и другие святые места получат святость от Аруначалы. Это — единственное место, где Я принял такую форму ради блага тех, кто хочет поклоняться Мне и получить Просветление. Аруначала — это ОМ Сам. Я буду по­являться на вершине этой горы ежегодно на Картикай в виде сигнального огня, дающего Мир». Здесь гово­рится не только о святости самого Аруначалы, но так­же о превосходстве доктрины адвайты и пути Само-исследования, центром которого является Аруначала. Этот смысл можно уловить в словах Шри Бхагавана:

«В конечном счете каждый должен прийти к Ару­начале».

Прошло более двух лет после его прибытия в Ти­руваннамалай, прежде чем Шри Бхагаван начал жить на Горе. До этого времени он постоянно находился в каком-нибудь храме или святыне. Лишь к концу 1898 года он избрал своим местопребыванием маленький Храм в Павалаккунру, освященный столетия назад при­сутствием великого святого Гаутамы Риши, где и был найден матерью. Он никогда больше не покидал Ару­началы. В начале следующего года Махарши перешел в пещеру на самой Горе и после этого оставался в той или иной пещере, пока в 1922 году не спустился к подножию Горы. Здесь вырос нынешний Ашрам, и здесь он провел остаток своих лет на земле.

Находясь на Горе, он жил почти все время на юго-восточном склоне. Ашрам расположен с юга, как раз около мантапама (каменного холла) Дакшинамурти. «Обращенный лицом на юг» — одно из 108 Имен Бха­гавана, которые сейчас распеваются ежедневно над его могилой. Это имя символизирует духовный авторитет в целом, так как Садгуру — Полюс, вокруг которого вра­щается мир, но оно является, в частности, именем Дак­шинамурти. Дакшинамурти — это Шива, наставляю­щий в Молчании. В стихе, процитированном в начале этой главы, Шри Бхагаван отождествляет Аруначалу с Дакшинамурти; в следующем стихе он говорит о Ра­мане и Аруначале как об одном:

«В тайниках лотосоподобных сердец всех,

начиная с Вишну,

Сияет как Абсолютное Сознание Параматман

(Высочайший Дух),

Кто есть то же самое, что и Аруначала или

Рамана.

Когда ум тает от любви к Нему и достигает

глубочайшего тайника Сердца,

Где Он пребывает как возлюбленный,

Тонкий глаз Абсолютного Сознания открывается

И Он обнаруживает Себя как чистое Знание».

Первая пещера, в которую пришел Шри Бхагаван и где он оставался дольше всего, находится на юго-восточном склоне. Ее называют Вирупакша — по име­ни святого, жившего там, возможно, в XIII столетии и захороненного там во внутренней нише. По форме пещера необычайно напоминает священное однослож­ное слово ОМ,и говорят, что сам звук ОМ можно ус­лышать внутри.