Часть 1. Горемыка Закутила Вертоухов

Джеймс Джойс. На помине Финнеганов

Книга 1, глава 2

 

 

Оригинал: Joyce, James. Finnegans Wake [1_2.030.01 – 047.34] [лит]

Материалы примечаний: fweet.org (Slepon, Raphael, ed.[лит])

Перевод, примечания: Андрей Рене (c) 2016

andrey.rene@mail.ru

http://samlib.ru/r/rene_a/

 

 

Аннотация

Последний роман Джеймса Джойса «Finnegans Wake» (в традиционном переводе «Поминки по Финнегану») — книга, которая с даты своей публикации (1939 г.) успела собрать массу противоречивых оценок. Однако пока автора обвиняли, что он сам не понимал, о чём пишет, более ответственные исследователи собирали материалы и изучали черновики Джойса. Примечательно, что FW иногда называют книгой, для которой был создан Интернет. Если раньше для критического чтения требовалась труднодоступная специальная литература, то сейчас на сайте fweet.org доступно более 84'000 примечаний к роману — в формировании этой базы принимал участие и русский переводчик.

В 2016 г. на русский язык впервые переведена целая глава из романа. «На помине Финнеганов» — это не просто перевод книги в контексте её современного понимания, снабжённый подробными примечаниями; отдельной задачей было сохранить её техническую основу. Переводчиком создана система из 700 мотивов, сохранённая при переводе. Такой подход наиболее детально передаёт тот «ирландский» взгляд Джойса на языки, который лишает даже имена собственные их лингвистической неприкосновенности.

Однако такая симфония слов едва ли заслужила бы тот интерес у широкого круга читателей, которым она справедливо пользуется. Книга интересна в первую очередь не своими скрытыми техниками, а их результатом. А результат — это новый вид поэзии, где каждое слово может нести в себе несколько значений, опираясь на внутренние рифмы и ассоциации. Книга впервые превращает чтение из пассивного процесса в творческий.

 

Вторая глава романа знакомит читателя со слухами, окружающими некоего Горемыку Закутилу Вертоухова. Сначала рассказывается сказочная история о происхождении его фамилии: ГЗВ встречает королевскую «Могущу» и тот даёт ему прозвище «Вертоухов». Как оказывается, в истории скрывается намёк на предполагаемый проступок ГЗВ — говорят, что три пьяных стрелка видели, как Вертоухов подглядывал за двумя служанками Маргушами. В следующей сцене описана ночная встреча Вертоухова и Гада, где Вертоухов напряжённо опровергает клеветнические слухи. Далее по принципу испорченного телефона история передаётся от жены Гада через ряд лиц и в итоге превращается в балладу «Прося Сухокрыл». Третья глава начнёт разбираться, что же из всех этих слухов фактически произошло.

На русский язык переводится впервые.

 


 

Оглавление

 

 

{Часть 1. Горемыка Закутила Вертоухов}. 3

{Г.З. Вертоухов и Его Королевское Могущество}. 3

{Вертоухов и служанки в парке}. 4

{Вертоухов и Гад}. 5

{Ужин Гада}. 7

{Часть 2. Баллада Проши Сухомлина}. 8

{От жены Гада к её духовнику}. 8

{От духовника к Тому Тянучке}. 8

{Том разболтал историю во сне}. 9

{Публика баллады}. 10

{Гостевой исполняет балладу}. 11

Баллада «Прося Сухокрыл». 12

Примечания.. 15

Часть 1. Горемыка Закутила Вертоухов. 15

Часть 2. Баллада Проши Сухомлина. 32

Литература.. 50

 

 


{Часть 1. Горемыка Закутила Вертоухов}

{Г.З. Вертоухов и Его Королевское Могущество}

А теперь (предраскрывая что б ни нашлось об Ирише Лесковой и Лилии О'Ранж), озадачившись вопросом генезиса местного прозвания у Гарольда или Горемыки Закутилы (мы возвращаемся в бесфамильный продремальный период, как раз в то время, когда гоминиды завоёвывали вознынешности) и, раз и навсегда отказываясь от тех теорий из более древних источников, которые производят его от таких коренных предков, как Клепики, Могилёвы, Севвстоки, Якорники и Вертоухинги из Селища в Сотне Чёлнмужи, или объявляют его подрослью викингов, которые в виде засельщиков территоризировали губернский вертоград, лучшая удостоверенная версия, Думлат, приводим перевод Хайилма бен Сгорама, описывает, как всё это было следующим образом. В начале этой кормчей книги мы узнаём о том, как оно не преминуло так случиться, что, подобно копальщику Цинциннату, наш главный огородный герой ловил светлые моменты под прекраснодеревцем одним жарким шаббашным днём, в говейное залесоперехватское время, в предстрадном райском покое, шествуя за плугом ради корнеплодов в задворном саду своей впихнушки, сего исконного морского отеля, когда его величество, как доложил стремянный, соизволило устроить себя привал у дороги, по которой гнали свободолюбивую борзую лису, преследуемую, правда с пешеходной скоростью, лапооблавой охочих ищеек. Забыв обо всём, кроме своей степенной вассальной верности этнарху, Горемыка или Гарольд не задерживался на хомутах или сёдлах, затем что вывалился с горящим лицом как был (взмыленная бандана развивалась из его карманного пальто), спеша на суд в переднюю четверть своей питейной в тропикошлеме, подпруге, люфовом шарфе, пледе, брюкогольфах, ногообмотках и бульдожьих сапогах, окрашенных киноварью с кричащим известняком, звеня ключами от деревянной заставы и поднимая ввысь среди примкнутых древков охоты высокую жердь, концом которой цветочный горшок был осторожно задран горлышком вниз. Его могуществу, который был, или подчас притворялся, значительно дальнозорким с зелёного детства, пожелавшему узнать причину, отчего на том путепроводе следовало столько ухабов, но попросившему вместо того, чтобы его уведомили, неужели подводоловитвам и мормышкаловкам уже не симпатизируют среди омаролюбцев, честных простых кровей Горемыкольд ответил без двуслышенностей, аналогично и с бесстрашием на челе: «Отнять нет, вашняя могуща, делофтомшо азм есть токмо докучер лазучих уховодящих». Наш король-моряк, который осушал дозстакан очевидно адамовина, из богатых жертвопоношений, на это, перестав глотать, улыбнулся весьма искренне под своими моржовыми вибриссами и, пребывая в том не очень общительном настроении, которое Вильгельм Зав наследовал по желчной линии вместе с потомственной белопрядью и небольшой короткопалостью от своей двоюморной пракумушки Софи, повернулся в сторону своего эскорта двух галлоглассов, – Михаила, лорда-этелинга Глууши и Околья, и людноигрального мэра Долгомостья, Щебетуна (двумя штык-ружьями были Михаил М. Маннинг, главуполномоченный в Ватерфорте, и итальянское превосходительство, по прозвищу Людоигрец, согласно позднейшей версии, приводимой учёным сколархом Канаваном из Громмакглайса), этакая триптипичная религиозная семья, олицетворяющая чистину вычения, деловую кротпытливость и перештопку болиголовных порций среди насаженных сивобурых коротышек, – и ремаркнул разом думодумно: «Клянусь костоправедным Губертом, как наш рыжий брат из Проливании шумно задымил бы, узнай, что у нас столь запечатлительный древкозаставный вертоградарь, который подчас палковерт не изреже, чем вертопрах!» И похуже он бил Джона Пила стрельца, молодого дельца, чья охота с крыльца лает хмуро. (До сих пор в ушах рассыпается галькой светлое хохотанье японогородного красноязычия из среды придорожного дерева, что посадила леди Остролистопадник, и до сих пор чувствуется камнележащая тишина главстолба с какой-то гибелибердой: «Я там, где плющится поток».) Встаёт вопрос, правдивы ли эти данные его родовоименования, как они записаны и акколадированы в обоих или в каком-то из параллельных андропётроморфических изложениях. Можно ли считать их фактами, которые мы сивиллимся прочесть между правдами и их неправдами? И без дорожного тука? А наша Ниимения будет домом как огорода? Ага, и Мулахия наш рекспектабельный хан? Будет видно, пожалуй, не в скором времени. День-дань как зарок шерстить честного, где возня начата от власти верховной. Надо иметь в виду, сын Хохмы, да будет вам преследовательность в вашем самошествии, что человек – как гора: он в парах вознесётся. Отбросим же в сторону фарсагентские и финифтийские ошибки, ведь если то был не король королично, значит, его неразлучные сёстры, неудержимые краснобаюшки Шуткирассада и Тунеядсада, которые впоследствии, когда мантийные таскуны постреляли все социалюстры, явились в мир как невидаль и были поставлены на сцене госпожой Сюдлоу в роли Розы и Лилии Сменокорольских в немой инсценировке под кровправительством двух партер-министров – «Милиодар и Галафея». Открывается один важный факт, что после этой исторической даты все олографы из доселе раскопанных, подписанные Дюком Гарольмыкой, носят символы Г.З.В., и пока он был всего лишь и уже давно и вечно милым Индюком Гарема для сирдагольных чернорабочих Изольдиных Лугов и Закутков, для его закадычных верно была чрезвычайно приятна та перемена в народе, когда тот дал ему, из-за тех нормативных письмён, ни имя, ни кличку «Гуляют здесь всякие». Внушительным всяким он действительно всегда выглядел, неизменно подобный и верный самому себе, и нет и мысли сомнения, что он заслуживал любых и всех подобных универсальностей, каждый раз когда он непрерывно обозревал среди горлопанства спереди: «Примите эту пару огрешков!» и «Снимите-ка эту белую шляпу!», разнообразя это: «Уже питый час» и «На кой счёт?» и «Скот в своих (басовых) попыхах», от хорошего старта до благополучного финиша у несомненно католического скопления получалось собраться собранью в той королевской злоязыческой храмине зрелищ, чтобы подсветски предстать в лучшем свете рампы из своих погостиниц и мухофазенд и вселицеприятно рукоплясать (вдохновение его времени и предел их успеха) приснозелёным гастролёрам г-на Вашингтона Валленштофа Извечнокелли в представлении, затребованном по особому указу, с любезным позволением праведных порывов, штормразинутого исполнения проблемной мистерии тысячеллениума, идущего с самого сотворения, «Королевский развод», тогда на подступах к точке своей зенитной кульминации, в промежутках с изысканными связующими отрывками из «Девы из Бо» и «Лилии», на всех повелительных вечерах греховодных выставок из своей вицекоролевской будки (его фертовая шляпа была превыстроена там и впотлавину не так высокопоставлено, как крестношапочки Маккейба и Коллена), где, как истинный Наполеон N-й, наш всемирнотеатральный ненашуточный розыгрыш и отставной сусельскоместный артист в своём пошибе, этот прапрозаискиватель всё время сидел, окружённый полнотой своего дома, с тем неизменным широкорастянутым платочком, который прохлаждал его шею, затылок и лопатки, а его гардероб с налокотниками, который был последним, что видела его рубашка, метко именованный «ласковый хвост», по всем параметрам далеко перекрахмаливал отмываемых гвоздодёров и мраморированных комодников нижних ярусов и раннего амфитеатра. Какова была пьеса, то видели лампы. Таков был состав, что на них последняя надежда. Башенная яркость: оставь одежды, всяк. Партер за ямой и ящиком, стоячие места исключительно. Завсегдатые гарантированно возникают.

 

{Вертоухов и служанки в парке}

Одно низменное значение передали этим согласным, на внутреннее содержание коих приличие без риска может слегка намекнуть. Некоторые шустроумницы сболтливо расславили (дух Завтрея варится в ночных котелках Авроры), что он страдал ужасной болезнью. Пусть им чёрт роги сломит! На такое предположение существует единственный достойный ответ, и это утверждать, что есть некоторые заявления, которых не должно быть, и хотелось бы надеяться, что можно добавить, не должно быть разрешено делать. Кроме того, его очернители, которые от неполноценного теплокровия очевидно считали его чем-то вроде большой белой гусеницы, способной на любую и каждую из гнусностей в реестре, составленном к бесчестию семей жуликов и кровопивцев, не улучшили своё положение, внушая, что он доподлинно находился одно время под нелепым обвинением в надоедании валлийским пушкотёрам в общественном парке. Ля, ля, ля! Мур, мур, мур! Фавн и Флора на лугу, скоро к ним придёт Амур. Любому, кто знал и любил христоподобие большого спокойнодушного титана Г.З. Вертоухова на всём протяжении его превосходительственно долгого вице-скородевского существования, сама возможность видеть в нём страстоищейку в погоне за трофелями у красоловки, звучит чрезвычайно несообразно. Истина, это бородатое пророчество, принуждает добавить, что, как говорят, ранее был некий случай (бысть тако, како брысть!) вроде того, в котором, как в пору считается, некто (если бы его никогда не существовало, было бы необходимо некогда изобрести его) премерзко в то время стамбуксовал вдаль гаруниц Дубдлины, имея сдуркачественный характер и потхолодные кеды, который остался архетипическим анонимом (можно выискивать его как Абдаллаха Горбушанебесного), а затем, как это утверждается, был вывешен на посту Маллона по просьбе отмстителей порядка из комитета бдительности и годы спустя (стонет один ещё больший, там же, побудитель слабонервных, по-видимому, для тех, которых хлёб-сальтански ублаженили) дал думу (быти тако, како выти!), отстаивая за своим первым за месяц плодовольствием в очереди к тому местно-морочному виноклубу за счёт старейшего дома для гладнищих на трудопразднике Раз Ходишь в переулице Хокинса. Сказ небось лёгок, светловрун, но Он обсценивал вас на разбазарной площади, когда едящая дома поскверно крохорыскала! Однако возможно загруздить кузовок, даже если вы мелете гумор. Клевета, пусть она сколько хочет врёт напропалую, никогда не смогла бы осудить нашего сильного мира сего и неординарного Зюйджанина Вертоухова, того гомогениального человека, как его назвал один благочестивый автор, за более вескую непристойность, чем та, что была выдвинута некоторыми лесничими или надзирателями, которые не смели отрицать, эти осмотрщики, что они, чин Тед, чин Тэм, чинчин Тоффет, за тот день употребили всю крепкую настройку, когда он якобы повёл себя небоярским безобразом напротив пары изящных дамработниц в ветровороте трустникового оврага, куда, как, во всяком случае, они обе, и платье, и фартук, настаивали, мать-природа со всей невинностью спонтанно и приблизительно в то же время вечеропоры послала их обеих, зато их обнародованные комбинации льняношёлковых показаний, где несомнительно чисты, заметно отличаются, как утрок от основ, незначительными местами касаясь интимного характера того самого первонарушения звероловли по зарослям, которое было, надо признаться, непредумышленное, зато, что немаловальяжно, частично разоблачённое, с такими смягчающими обстоятельствами (плёсопарк садгаживается зеленью, гдесь пейзанин брачуется с девицей), как аномальное воскресение духоты и (с нами Иесуй Розасаронский!) назревшая ситуация, которые и спровоцировали это.

 

{Вертоухов и Гад}

Мы не можем без них. Жёны, ищите, кто вам что гарант! Бездружка тоскует по дружке, пока красы розы носят. Необходность это наш неустанник, пансломил, панслабал. Афрыки, случайные каралевства, новы от свит, се лад! А если она лилит, полей в срок! Павла добро! А лазутчики междеревностей, не заходите за черноту! Но в данном случае он был невиновен в большинстве из предъявленного ему, по крайней мере, его заметная готовность высказаться показала след его давнишней картавости, и потому нами было решено, что это правда. Они рассказывают историю (амальгама настолько абсорбная, насколько кальцоновые хлоериты и водобоязненные губкоглоты могли изобразить это), как одним шапкозадувательным утром в иды апреля (анонсировавших годовщину, так выпало, его первой примерки своего костюма удобья, равно и прав на принадлежность к смешиванию человеческих родов), спустя веки веков после предполагаемого проступка, как испытанный друг всякой твари, с розоводеревной дорожной тростью для опоры, колыхаясь по обширному пространству нашего величайшего парка и имея на себе своё каучуковое кепи и хлопковый пояс, и шировары, и своего пестрядинного песца, и железнобокие ботфорты, и бхагаватные гетры, и свой прорезиненный инвернесс, он встретил гада с пипкой. Последний, светоносный, а не часомерный (который, вероятно, до сих пор доковеркается где-то там всё в том же соломенном брыле, неся своё козпальто подоплечно, шерстянкой наружу, чтобы выглядеть более как городобывший джентльмен, и давая зарок трезвости радостно и как ни в чём ни бывало), упрямодушно обратился к нему с: «Какквасс пожизнен днесь весь, мой с ветки соскочист?» (ну и чтозадела творились в Чернопрудном, как некоторые люди барских ромашек могут до сих пор с трепетом припомнить!), чтобы попросить сказать ему, который был час, что пробило на часах, как вы полагаете, так как, час от часу не легче, у него на часах был полный брейд. Гибельнось задрожки была видна. Гоньба злословия пахла витальным исходом. Вертоухов, в ту же влиятельную минуту осознав из фундаментальных либеральных принципов верховную важность, в свете смертоубытка темноубийства, физического существования (когда до ближайшего жалобного реле надо диньдинькать K.O. Cемпатриков день и подъём фениев) и не желая быть вышвырнутым, как он тут же почувствовал, на тот свет, когда этот болван всадит в него мягконосую пулю, остановился и, с молниеносной реакцией ответив, что он чувствовал себя прямотростно, намёк, придостал из своего наганокармана свой юргенсенский шрапнельный числозавод, наш через коммунионизм, его через узукарманивание, чтобы затем, на том же ударе, слыша сквозь свист суровой Ост-Матушки старого Лиса Челпана, звономастера, над пустошами к югу, занятого громо-погромным грохото-подобным трезвон-перезвоном в крапчатой церкви (глас Кохенина!), сообщить спрашивающему пригодимцу, что, Яхве правый, их была дюжина по сидерическому и штандартному времени, прибавляя, исчерпав затемы и нижайше согнувшись с прокопчённым сардиническим вздохом, чтобы придать большую благовидность тому медножезлу, что он представлял (он кажется немного сконфуценным имея и пачкалопрободной имбирь, который, будучи из кислот, солей, едкостей, сладостей и горечей кормокомбинирован, как нам известно, он использовал как закускуску ради костей, крови, мышц, плоти и жизнеорганизма), касательно того хакусачего противнегового обвинения, что оно было сделано, что было известно в высших кругах, так и формально зафиксировано в Утренморгенской почте, существом в человекопоходной форме, довольно судаковатым и несколькими градусами ниже, чем былая тригидратная змея. Для пущей поддержки своего слова (это странное опережение знаменитой фразы было реконстриктировано из устного выражения в словесное на века ритуальной ритмикой и спокойнорождённо систематематизировано из последовательных отчётов Ноя Вебстера в редакцию, известную как «Изречения, приписываемые Г.З. Вертоухову», ценя одни шиллинги, свобода от пост-расходов), соломенный Гигас, постукивая свой хронометрал-метрант, тум-трум, теперь совершенно выпрямившись над всепримыкающей поймой реки, сценой этого происшествия, с одной берлинской рукавицей, зрявстрявшей на выгибе у его грудонадсада (в стародавнишней знакологии его жест означает: !), указал под углом в тридцать два градуса в направлении, где коломенской верстой стоит гер. Браней, как к товарищу своего зарока, и после многонапичканной паузы заявил с псалморечивым огнём эмоций: «Пош-ш пожмёмьтесь, ду-друг! Я одинок, их пятерня, врагу не заполучить голоса. Я выиграл нормально. Отсюда моя вневсенародная гостиница и замасляное ведомство, что спасают честь наших возвоз взаимных дочерей, раз ссудите же меня, я женжен желаю настаивать, сэр, на этом самом монументе, этом знаке нашего искиск искупления, любым санитарным днём на данный час, я клянусь всегорним, что это сшенверн как моя пясть пяльцев, даже если я поплачусь смертью за это, на Открытой Библии и пред Великим Народохозяйским (глазом не моргнув, я поднимаю шляпу!) и в присутствии Самого Божества, вместив Епископа и г-жу Михан, главную великобританскую зиккураторшу, как и всех упомянутых моих текущих добросожителей и каждое живое сосущество, в каждом углу, где бы то ни было на этом генеральном глобусе, у кого ещё не отнялись ни мой британский, ни мой подкостный язык, ни уравнительная справедливость, что нет ни в малейшей степени правды, позвольте мне вам доложить, в том чистейшем нагнаг нагромождении».

 

{Ужин Гада}

Нэш Небрежный, свивательно обознавшись на умо-форуме, стирательно собрался с размыслями (диагностировав через евстахотрубу, что дело имело быть с высшей маркой постпубертатного гипербуферального варварского закона Гейдельбергского мужеостова), приподснял свою вперёдкосящую, пожалев добрмутравам Смятосломича и дуплоночи впридачу, ведь он был премного благожаден, и как благоразумный зам, с бесконечным тактом в деликатной ситуации, видев трогательную природу этой опасной темы, поблагодарил ихо за златословишки полученные и время дня (всё-таки немало сбитый с пинтолоска, что то были лишь приснодутые Божьи часы) и, по скромной обязанности встретить своего Сановнохозяина, обещая позолотить нашего Безбрежного во всех проеденных брешах, пошёл по своим делам, чьи бы они ни были, салютуя мёртвым телам, при таком положении тел (его можно найти, будь у кого охота, по холмикам струпьев с частичками перхоти, прокладываемым на его пути), со своим верным храпуном и своим неизменным самонаблюдением, крайне миловздорным: «я встретил вас, пташка, слишком поздно, а если нет, слишком с ранними петухами»; и с огненной благодуростью повторил на своём втором заплечном языке столько звёздночастных заприщельных слов, сколько он мог хромостройно припомнить тем же самым праздновечером, перед часом чикчирикания певцов в сгостившимся полусвете между чардыханием друидства и сонносморской пучиной, когда бремя ужинать и пожинать на Рынке Срокосбыта степенно ушло вдоль Большой и Королевской тихих затемнённостей, ф-ф вспорхнувши над обрывом и к-к крадучись по ограде, чтобы многие бойкоязыкие пустобрёхства отлучались нужным прицелуйчиком, Арванда бережно отступает, в то время как, хватая звёздочки в бурунах и втирая чёрточки на волане, он отплёвывал с точнейшей покрываемостью по закону маисосеяния около своего домашнегочага (пускай ирландские слюни, пускай живодел неправорот, воля ваша, но как стал бы достопочтенный товарищ с заметными связями, гэло-европейскими родусловиями и изысканными мыслевыражениями, что знает правильный тон, как г-н Мошнавздох или г-н Мошнасмех, харкать в такой бессердечной манере (нет, благодарю вас!), имея свою мокротную плёвопряжу пристроенной у себя на корме, чтоб апчхиститься?), утруждённый фразмечтанием, после того как он поужинал с горькой похлёбкой пополам, которую он чванно нанизал «Пир горох» (это был, чёрство говоря, просто луковый пирог изобилия «Куль и бяка» для той, которая его горшила и першила), настоящий деликатес из превосходных горошин, сваленный под объягнившимся молоком в белосолодовый винозаквас, для этого кроховора провиант редькостного услащения, ни чутья себе, в хлюпающий сезон, от коего он сходил с ума, как ваша крыса по фенхелю; и ко всежеланному торжеству завершения горестей, для венчания себя венком храбрости во хмелю, этот местный блюдоед, бульоновениамин, с испольской маслиной полагающей его среди оливок общества, поженил себя (жир да лярд!), как в наилюксших эребпьесках, на бутыли Пиварницы Финиксъ '98, после чего последовало второе обручение с Пирспортером класса «кран крю», а завладев двумя этими заветными представителями столового питья (вот прощальный букет, и косатника нет), он навязчиво принюхивался к их мелкопаутинистым закупоркам.

 

 

{Часть 2. Баллада Проши Сухомлина}

{От жены Гада к её духовнику}

Ратная метёлка нашего гада (урождённая Буравиха Волнобуй), никогда не закрывавшая уха на сыромолки, как послесказывают, подобралась с обычной томнохозяйской скучностью (ни проса, ни сухостыла в этой Померанции), но затем, обронив ключик из клювика, раззвонила эту историю среди ста одиннадцати других со своим обычным интимничанием (как же слабы эти первые женственные привечерни, эти укромные попискивания, промежду прочими общеупорностями мужских чинов!), на хромой день вечером, гипподремля над шашечкой чалого, её очи сухие и маленькие, а речь раздразнённая, ведь он показался таким облепётанным, как будто его больше не моги терпеть ваших старых кур, своему личному преподобному, духовнику, с которым она мысленно намеревалась поговорить первоначально (захотихо входитсс! токмо пол-ложечки!), она доверила, между кроткими лобзаниями и анналауреатскими посулами (мыши гадают, как бы всё обернулось, не будь у неё той знатной верхнекоричной гуннанской насладости на её стряпокухне!), что это явногилие, таким образом доставленное в его эпистолюшке, чайночревно погребённое в их ирландской солянке, пойдёт не далее его иезуитского платья, однако (выспренность в винце! резвость праща!) это был не кто иной, как этот же сверхкорыстный поп г-н Браун, у которого, хотя он был в винцентском состоянии, когда овладел данными, подслушали его вторичную личность, Нолана, и (Спавел, защити его!), как побочный эффект, подсидели (то есть, если, конечно, такой деффект можно считать неточным, ведь здесь дух-охранитель Иппонского Экклектиаста перевыводит Древа-бан-Анные показательства), чтобы пианиссимная вариация той версии рёброзагнутых чистосердечий (что Мама Луиза сказала, чтобы упасти Божефину!) сменила хахазяина, под верностной присягой (мне однород! мне брач!) и, с беснословной «Тайной её рождения», тихим залпом пронзила крайсное слухорыльце некоего Филли Тернстона, случайного учителя сельских наук и ортофонэтики с близокрепкой фигурой и в районе середины его четвёртого десятка, во время поповского трепета над целыми и небредовыми ставками на ипподорожках ветреного Кругодрома в тот день (В.В. показал наилучший расклад), что свеж в помятости у всех очконабирателей национальных событий и дублинских деталей, Перкин и Павлин дублируют петела и паву, когда золотогинейный гнедой выставочный трофей был снят двумя носами под финишный коннозанавес (эвона! но кемвона и когдавона?) у пистолётного жеребёнка Бит Бес Кромвеля после проворного обхода лошачихой Капитана Капеллана Бланта из Сен-Далива, Рулевой Подбрыкуньей, потом невырисовавшийся третий, головокружительные шансы против, но спасибо нашему сильно-невеличке, просто-невеличке, крепко-невеличке – Верховому Венчику (наставили же вы им носотёрки!), который в своей никогданервущейся грязно-пурпулярной кепке был за тридевять лиг от любого ловковеса, что когда-либо перепокрывал наших изгородных прыгушек.

 

{От духовника к Тому Тянучке}

То были два пресмутных подозрительных Тима (весьма хужей с прохлад, вожжей навал, пористав, и конноспортивность пышет скорей пашен) по имени Том Тянучка, что был только что из калымажни, куда он последовал за покражу ляжки у Клюкина, Доннелли и Окорокопытенко, их финникс-шпика, и его собственный кровный и молочный брат Рисковый Малый (ведь он из тех, будем говорить о них с исключительной щепетильностью, которые были и малые, и рисковые), призприниматель, после галер (оба они ужасно бедные), что ходил тоскливым жохом за фраер-грачами приторговать гришкорыжик или маленькую плитку железа, как случись, пока Гребногорцы дошли до балагурной точки, чтобы своими ухами проверить, как попстырь в легковых тряпках подвизается заклятиями закона (вот мужо тебе!), дотрагивательно случая г-на Адамса, что было во всех воскресных о том, с кем он тёрся носами и принимал надливку разъединив с собой вкупе с тёмным задушевником за парой стёклышек.

 

{Том разболтал историю во сне}

Этот Том Тянучка, что выше получил преподнесение, отсутствовал из своих всегдашних пухоперьевых логовищ в земле кобыльих графств некоторое время перед тем (он имел, кстати, привычку наведываться в ночлежные дома, где он спал в исконно голом виде, пристоварищ, как банный спирт, на койках незнакомцев), зато в ночь скачек, в стельку после разнообразных косых огненной геенны, красной курочки, бульдога, синей отравы, луговой дженни и горелых забористых винокорней, снабжённый «Ножками дорожки», «Полем зайцветания», «Пивоварней Бригитты», «Петушком», «Рогом письмоноса», «Маленьким Старичком», «Худым миром лучшей доброй ссоры» и «Посошковой чаркой», он нашёл свою блоховатно взбитую кровопостель среди комнатной меблировки дома «Тесная другдружка» в квартале В.В. (почему он не поставил на него?) Двора Помп, в той же волости, и, отчасти переложив с пьяного языка на свою голову, прохрапывал алко алкого алкакофонично с трубодурным «дружок мой, прыжком конь поспешен», мним-мням, содержание того рассказа о евангельском баклюкавшемся бедолазе и райпоместном улуснике (о «девочках», как он постоянно их называл за воротничок и подол, пляжную шляпку и телесности) по ролям (кажется, это случилось перед марфовскими видами или, чтоб её, проваллийской мукшахтёрской троицей, когда он отправил вахлашку и кадку, едва у лавинии началась пертурбация, в море перетрухнуть на судёнышке до укачки, где он обычно нарывался на черномазых с воелютыми кличами) нередко под прохладой мглы (метагонистично! эпичталамурно!) во время тревожной дремоты, что было выслушано малым и камнешейным главэкзекутором зарплатильщиков, Петром Хлораном (в отставке), Омариком, эксличным секретарём, без определенного места жительства (с ласковой кличкой Моровая Лиза), который провёл несколько ночей довольно по-сфинкски, укрыв себя тёплыми идеалами в дверном проёме баньки Исландии и подложив под голову камень судьбы, что холоднее, чем мужское колено или женская грудь, а также Гостевым (не имя, а нескладица!), этим звёздопадшим бандуристорадником, который, без хлебания и квашения, подозревал себя, поскольку он просел на бедной подставке, потенциально способный на самое уничижение, впроголодный, с меланхолией как у генерального человека (ночной бирман, вы подали ему соловелое млеко!), взъерошено сотрясал свою развалюшку, придумывая окольные средства и пути (что ему хотелось, будетаможенно, хоть таким образом, каких свет не выведал), как захватить у какого-нибудь парняги его парабеллум, чтобы взять много в руки с дрожками вольности и, засветившись на колёсоходе, выпрыгнуть где-нибудь по трамвалинии у Стены Долголихвы или Блёклой Норы, куда он мог подлинно махнуть, чтобы пойти и снести свою сивилицидную голову за гроши до немыслимо простудной плешеглади среди покоя и безлепетанья одной стрелопристукнутой бутыли, позже он радовался стараться, как только мог, с дамской поддержкой общества госпожи Клёцки, в течение не менее восемнадцати календ, чтобы его перевели от Сэра Патрика Дана, не без помощи горемычных иеремиад, на Одр Святого Кевина с перспективой аделаидового госпитания (от этих неизлечимых умыслов среди всех неизгладимых увыслов под тем ракушечным гребешком Сен-Яго, чистый Лазар, избави нас!), но в итоге ему оставалось только стараться радоваться, проерёмивши всё на свете. Лиза О'Дейвис и Руда Монгана (которые обе были близко от инаковости, одухновлённо выражаясь; можно сказать, они были как незван-гость и зловон-смрад подле петрокамневыйного), само собой разумеется, спали своим влагоносным сном в одной общей нежной волнистой матери коек-качалок с Гостевым, прямо как шоурмечники к кущах, то есть, как йейтсманщина в гущах, в смысле, как вайлдноотпущенники в пущах, а у суетливой отзаряшной крохотёрши за все руки (прострись, охмурянка, чаще грудь вздохнёт!) не было достаточно односекундочек на полировку котлокрышек, дверотабличек, школярских яблокощёчек и факельщицких инструментов, когда, распечникодушный как тот товалиссь, что идти делай ночедазавтрашницу дляче белая человека, этот юноигривый бандурист (ведь после спокойночного сноваждения с шумогромом и добрутренних рулькороков с его со-сущими он был не тем же самым человеком) со своей и в помине не спящей постельной свитой (наши мальчики, как наш Байрон именовал их) направились, перетасованные, из сороковыльной точки, что они нежназывали «Бочонок», по распутьям на печаль-градец возле запруды (ихтрийные маршруты и привалы на тогдашних появленностях на удивление словответствуют тем линиям и тачкам, где наша ветропылетенская подземка завнижностно реководствует дорожными жилами и станциями на данный момент расписания) под мурлыканья арфаичной скрипки, которая, что-то страдовытворяя наливно-управно, востро-шумно, ап-ляп, приготовно, приласкала уши подданных Короля Святого Фестивального Финнвала, тех, что в собственных каменных гнёздах и на своих ароматных земляличных рядках, неслушавшиеся высоких стонов медоносца «укусная лаванда» или «лосось бойнского духа», со своими самодовольными ртами широкораскрытыми для пущего прославословления этого долгожданного Мессии всех оратараторий, едва бросили тольколишьзаааадрём, после шустриковой паузы у заимодавательного учреждения с протезным намерением выкупить песенниковы обмирательно превосходные искусственные зубы и продолжительного визита на покровский постоялый двор, тост есть, в Старую Сивушную Дыру в приходе Святой Сесили в волости Фуршетпеснеас, не в тысяче или одной национальной лиге, то счесть, по оценке Гриффита, от места статуи премьерного Гладстолба, определяющего границы пределам творца (можливо, последний из стюардов), где, история тянется дальше, к трио лоботралялясов присоединился случайный мил-человек распитного и «дальнейшие намерения заявите завтра» типа, которому только что перепало еженедельное оскорбление, пить что будет, и все пустомельники (кто не по ним?) приняли горячительное в виде Джина Имбирсона, которым проставился неподобный мил-человек, потом холостяцкий ланч и ещё парочку, отпраздновать вчерашний день, и, переполненные своей грудеогнепринявшей дружбой, плуты вышли из лицензированных помещений (первая Брауна, маленькая как п.с. экс-экс-экзекуторша с головой не в згодах последышнее всех как постскриптум а-ля леди: «Мне нужны деньги. Прошли»), вытирая рукавами, если смешок разросся на усталь, и так парни аукали свои раскаты гениально (шип флейт, шип флейт летит!), что наконец склад поющих в лад стал богаче на одну потенциальную балладу, балаладнику коей мир поющей целовечности в неоплатном долгу за то, что он нанёс на мелографическую карту планеты эту ужаснейшую вкуснояичную нескладицу, зато за столь судопривлекательное олицетворение миру ещё не приходилось отвечать.

 

{Публика баллады}

Она, более корректорно «лиричка» или «давайречистая песня», впервые вылилась там, где против бунтующей Рио Ливвии горбится седловзгорок, под сенью монумента тому, кто должен был быть законодателем (древосвободность! пощади, деревосек, пощади!) на перелильном заседании всех наций в Линзотёре, с театром действий, долгонаполненным целонаправляемой легкопредставительствуемой супертолпой, с потом на лицах, а потом под личинами, из всех районов и зарайоний (винокурни и какаошантаны опоражнивались, переливаясь через край) с нашими побережлиффными людьми (забывая упомянуть континентальное меньшинство и путьдорожничающих по Доходной, Эрнинской, Икнилдской и Длиннокаменной с гражданским шарабанщиком и его квартиражом свистовых лошачков – северным тори, южным вигом, останглийским хроникёром и сверхнеупадническим хранителем), начиная с худобедных дублинцев из Подкопаевского Проезда, которым нечем больше заняться, кроме как разгуливать, держа руки в своих брюкомешках, полоская во рту охи, горше поваря, чудо-блюда, бок о бок с прогульщиколовами, тремя помпонами и целой поплиннацией, мечтающими вырыть заклад, и заканчивая деятельными свободными профессорами, парой пейлицейских с бакенбородами, что кашевалят в сторону Клуба Думок прямиком после бекасоловкой охоты и кряквобойных промахов среди Ямтёсовского вереска, зевая голодными ухмылками, ещё дамы с мессой дел в своих портшезах на Улице Юма, притормозившие носильщики, несколько скитающихся окорокитян из соседского новь-огорода клеверского в Моссовых Садах, фатер-облат с Аллеи Скиннера, камнеукладчики, фламандец в сукне наваристого дыму с супругой и собачкой, пожилой новокузнец, которому надо прокормить немало зубил, круг игроков в палки, множество овец с ящуром, два синемундирных школяра, четыре нищих из Симпсона-на-Мели, один правильный, а другой упёртый, что настаканивают кофе турок и апельсинницу за тиковыми глазками, Петька Кулак и Павлик Заморов, а ещё Эллиот и, о Аткинсон, наигравшиеся чечёртовыми нешутками из-за надрывов их фасолистых аннуитетов, не забывая двоицу охочих до охоты диан, партикуляристского пребендария, погружённого в благомысли о римском светловоскресенье, тонзурном вопросе и греческих униатах, разразись им звон, голова покладистых отворотов, или две, или три, или четыре на окно, и так далее до тех нескольких старых добрых душ, которые, стойко штоф прокатив шаром трезвости у лавкобардов, были очевидно под обаянием спиртного после помина Федота Раскройщика, белокурая девочка, весёлый почтовой, обсуждающий три графина зараз, и письмоводец, полусударь из богадельни ткачихи, который всё ещё держится бабалалайковой ююбкой, облакоображенным заплачьишком полножилой дамбы, как ребёнок, как привыкарий, как Калика О'Личный. Стрела воя пошла по кругу, оно и не бывает иначе (как хочет нация узнать!), и баллада, в будительном транскопическом размере, вдохновлённая Ухолазарем в его «Падзеннi Полiшынэля ў труну», отшумштурмованная на чётко-бледном худыше и предшествуемая чрезмерно покраскодеревщицкой гравюрой, некоммерчески отпечатанной на Дельвильском стишатком прессе, вскорости растрепала свои секреты по белой магистрали и бурому просёлку, на ветреную розу и в огэлтелую лазурь, от аркодуги до сетки и с чёрной руки в розовое ухо, деревня окликает деревню, через пять кискочетвертей зелени соединённых штатов Пиктской Скотии – а кто отрицает противное, пусть его волосы вываляют в грязи! К пущему беснославию, пальцеввязавшемуся за могущество его флейтового высочества, этого нескорособранного короля инстругентов, чистейшего в Пиготтской «Рояльной сюите», которого г-н Делейни (г-н Делейси?), рожок, предвидя идеальный ливень рукоплесканий среди декламирующих элементов, выпикпихнул из своей мил-чадовечной шляпы, но всё равно походя на своего парциального тёзку, как заметили галлоподданные братья, затем, когда что-то уже наплёвывалось, словно спелонежный завиток наследил в несвежегодних волосах ведущего, «Коньдиктор» Щебнелюб гостеприподнял свою фесковую физиопоросль на дубинную высоту, условный сигнум его кавалерам чаши: «за Гучного Товариша, хлопцi!», «мълчание в залата!» и «нека биде нашата маjско дрво заборавени дена повторно!», чтобы эту песню пропели, панславили и покрестили возле старых погранворот, где у Святой Анноны её улица и церковь.

 

{Гостевой исполняет балладу}

И по всей земле те вирши струились, и то были вирши, которые сплёл Гостевой. Устно. Дичочки со зряучинками, шинки на порубках, версификвартетские и спросоньяанализированные, пусть эти лиственные происшествия живут в расскалах. Где многие завиршили свою песнь. Кто-то вотирует его Виком, кто-то монтирует его Миком, кто-то думает, что он Лин и Фин, пока другие зовут его Лугом, Буком, Даном, Лопом, Сударем, Судаком, Ганном или Гинном. Кто-то орёт его Артом, кто-то берёт его Бартом, Коллом, Ноллом, Соллом, Уиллом, Виллом, Уоллом, зато я лучше порешу его Прошей Сухомлином, чем непонятно чем. Все вместе. Ан ну-тка, дайте короче Гостевому, седому Гостевому, дайте короче Гостевому, ведь он виршеплёт, он завершит вирши, певчие вирши, всем виршам вирши. Кто не с? (Одни над.) Кто ни с чем? (Другим не.) Кто не слы? (Один внял.) Кто несли где? (Другой вне.) Поле гама, поле брани! (Цок-цок-цокание.) Ой бока! (Бой бокалов.) Чтоб тебя! (Кликаклака­силасильна­шумнагамна­ноисинавива­бучнигучна­пляската­плодувати­гласноголосно­гипертрипер­хлопхлоп!)

– Погром, погромче!

– Муз игра.

 

Баллада «Прося Сухокрыл»

 

 

 

Кто не слышал про некое Горюшко-Горе,

Как он всмятку разбился и с шумом, и с громом,

Как он выпал в осадок как Олофер Сгорблень

На задах, там, где взмыл Магазина забор!

(Хор) Там, где виден забор –

Кто-то в шлеме с горбом!

Был однажды у нас он Царём Горы с Замком,

А теперь он тухлее и старпастернака.

Пусть Зелёная Улица вышлет парнягу,

Засадить чтоб в тюрьму его Чудогора!

(Хор) Это вам не игра –

Наша Чудогора!

Нав-в-вязал ерунды он нам (в этом он мастер),

Непорочных противнозачаточных разных,

От болезней – кумыс, а касательно пьянства,

Отношений и веры он жаждал реформ.

(Хор) В вере надо реформ –

А то там один вздор!

«Но, миннутку, ужель он пропал?» – так нас спросят.

Я вам зуб дам, вы как тот молочник, что в гости

Заглянул бы к быку, что живёт на погосте –

Побрыкается бык, но не даст молока!

(Хор) Захотел молока –

Едь к чертям на рога!

 

 

– Ура Гостевому, седому Гостевому! Да-с, пора уже вам сменить свою рубаху!

 

– Плетите вирши, всем виршам вирши!

 

– Храмостройнее фразостроительствуйте!

 

 

Была куча у нас кусзакусок, конфет, комнато-

[котелков, кресел и конопатин,

От того купца универсальных подмасел.

И прозвали его Всех-Готов-Заарканник,

С того времени, как Закутила ведёт

(Хор) Безлежалый конторг

Вниз по ул. Свойзавод.

Долго он шиковал на отельном богатстве,

Зато вмиг мы скострим его грязные дрязги!

О.Н.О. его гонит к концу шериф Кланси,

И судебные приставы уж у дверей!

(Хор) Пристают у дверей,

Мол, преставься скорей!

На наш остров злосчастные волны послали

Того викинга на биломорской шаланде.

Галлом проклят тот день, когда в бухту Эбланы

Чёрно-рыжий его броненосец попал!

(Хор) Броненосец стоял,

И барьером причал!

«А откуда?» – ревёт Чернопруд. «Скупердяген, додай

[хоть отрежку!» – ответ кроходела.

Финг МакОскар Онисм Брагомер Градочелн он,

От фтаких он верблюдных нордвертждцев соделан,

Его дно же – верблудный нырвертжский сад-док!

(Хор) Пусть плывёт в свой садок –

Да пребудет с ним бог!

 

 

– Давайте громче, Гостевой, громче давайте! Чтоб за вас, злостнодушного, уже черти взялись! Завершите вирши, певчие вирши!

 

 

После водосадовой накачки обычной

Или у объясняльника, как щелкопишут,

Наш языческий тяжеловес Горбомычник,

Чтоб друг другу служить, предложил деве брак!

(Хор) Вот так девства служак

Ватерлопнуть спешат!

Стыд и срам, нет философа сеноголовей,

Но чтоб ей навязаться несли его ноги.

Я вам богом клянусь, он как крест в каталоге

В допотопленном нашенском парке зоо!

(Хор) О, Шурмур и Коко,

Ваш скворчег как новьё!

У столба Веллингдома телега катила

С нашим гип-гипотамом, но некий педрила

На общественке задние сбагрил перила,

Пушкадёрами насмерть чтоб схвачен он был!

(Хор) Задодолжность плати –

Или шесть лет тюрьмы!

Жаль детей его бедных – для них всё непруха.

Где-то близко законная бродит старуха,

И от бабы не скрыть старину Вертоуха!

Зато ух и увёртки там будут в ходу!

(Хор) Уховёртки в ходу –

Это пытка в аду!

 

 

– Сапфокл! Шексперт! Седодантис! Анонимоисей!

 

 

Соберётся купцов и певцов гэльских рада

Кинуть в грязь Скандаловского храброго брата.

Мы зароем его под землёй Ворсманнграда

К самому сатане и датчанам лихим!

(Хор) К этим глухонемым,

К их останкам былым!

Даже все королевские конные рати

Воскресить его тело помогут навряд ли –

Ведь не знает заклятий ни Коннахт, ни дьявол,

(Дважды) Чтоб хуже устроить скайндайвель!

 

 


Примечания

 

Принцип перевода основывается на системе из около 700 мотивов. Обычно, если характерное слово или выражение встречается чаще пяти раз, меняя свой вид, оно считается мотивом и для него подбирается однозначный перевод. Цифра в квадратных скобках после слова (например, Арминий [3]) показывает, сколько раз оно встречается в ПФ. Более подробно о принципах перевода, мотивах, персонажах ПФ и условных сокращениях см.:

http://samlib.ru/r/rene_a/

 

 

Часть 1. Горемыка Закутила Вертоухов

 

Синопсис переводчика. Первая глава, посвящённая поминкам Финнегана, закончилась вопросом: откуда у Финнегана прозвище «ГЗВ» (HCE)? Начиная со второй главы, ПФ уже не возвращается к Финнеганам и повествование посвящено ГЗВ – Горемыке Закутиле Вертоухову (Humphrey Chimpden Earwicker) *E*. Как мы узнаем в дальнейшем, это прозвище главный герой получил в связи с сомнительными обстоятельствами, о которых повествуют главы 2-4: встреча с Гадом (Cad) *Y*, встреча с двумя девушками *IJ* и встреча с тремя полицейскими *VYC*. Вторая глава начинается сказочной историей, в которой Горемыка встречает королевскую «могущу» (maggers) и тот даёт ему прозвище «Вертоухов». Далее обсуждается слух о том, что Горемыка подглядывал за двумя девушками, но сам был замечен тремя пьяными стрелками. В следующей сцене описана напряжённая встреча Вертоухова и Гада, где Вертоухов опровергает клеветнические слухи. Далее по принципу испорченного телефона история передаётся от жены Гада через ряд лиц и в итоге превращается в балладу «Прося Сухокрыл» (Persse O'Reilly). Третья глава начнёт разбираться, что же из всех этих слухов фактически произошло.

 

продремальный период. Продромальный период – период, связанный с начальной стадией развития болезни.

 

гоминиды завоёвывали вознынешности. Мотив: ГЗВ (HCE). ГЗВ – аббревиатура прозвищ Вертоухова *E*, самый значимый мотив ПФ с точки зрения количества – встречается около 490 раз. [Гоминиды – приматы, включающие современного человека и ископаемых людей].

 

Клепики, Могилёвы, Севвстоки, Якорники {the Glues, the Gravys, the Northeasts, the Ankers}. Фамилии переведены условно. В 1923г Джойс посетил Сидлшем в округе Мэнхуд в Сассексе, где жили настоящие «Вертоуховы» (Earwickers). Перечисленные выше фамилии значились как «любопытные» в местном путеводителе. [Для перевода двух фамилий использовались названия городов Спас-Клепики (Рязанская область) и Могилёв (Беларусь)].

Селища в Сотне Чёлнмужи {Sidlesham in the Hundred of Manhood}. В оригинале: Сидлшем [2] – см. выше. Округ Мэнхуд – область в юго-западном Сассексе. «Сотня» – название территориальной единицы в Англии. Перевод образован от распространённого топонима Селище и от названия деревни Чёлмужи в Республике Карелия.

засельщиков. [Ср.: «Спустя много времени сели славяне по Дунаю, где теперь земля Венгерская и Болгарская» (Повесть временных лет[лит])].

 

губернский вертоград. Мотивы: зам. на «Гиберния» Эрин (Erin) [65]; Вертоухов (Earwicker) [111]. Гиберния и Эрин – древние названия Ирландии.

Думлат. Слово «Талмуд» задом наперёд (в иврите написание слов направлено справа налево). Талмуд – свод религиозных трактатов иудаизма.

Хайилма бен Сгорама {Hofed-ben-Edar}. Пародия на еврейское имя. Перевод образован от евр. имён Хайим и Йегорам. Мотивы: Холмогорка (Ben Edar) [9]; Взгорье (Howth) [60]. Бэн Эдар – ирландское название горы на полуострове Хоут; Эдар – имя вождя, который по преданию там похоронен. [Перевод образован от названия села Холмогоры в Архангельской области]. / Хоут – полуостров на северо-востоке Дублина; на горе здесь расположен одноимённый замок (Howth Castle).

В начале этой кормчей книги {in the beginning}. Мотив: в начале кормчей книги (in the beginning) [14]. Фразой «в начале» начинаются Ветхий Завет и Евангелие от Иоанна. [В связи со словоупотреблением в романе, используется более сложный перевод. Кормчие книги – сборники церковных и светских законов у славян].

Цинциннату. Цинциннат [2] – древнеримский патриций, диктатор -458г и -439г. Вёл скромный образ жизни, занимаясь сельским хозяйством на своей небольшой вилле.

главный огородный герой {grand old gardener}. Как и в оригинале, аббревиатура этого прозвища – Г.О.Г. Мотивы: Гог (Gog) [9]; многоопытный герой (Grand Old Man) [25]. Гог – синоним враждебной силы: в Ветхом Завете Гог – предводитель полчищ в земле Магог (Иез 38:2); в Новом Завете Гог и Магог – два диких народа, нашествие которых предшествует Страшному суду (Откр 20:7). / «Великий старец» (Grand Old Man) – прозвище английского политического деятеля Уильяма Гладстона (см. ниже).

шаббашным днём. Мотив: шаббат (sabbath) [10]. Шаббат – субботний отдых в иудаизме; шабаш – ночное сборище ведьм в поверьях средневековья.

говейное залесоперехватское время. Мотивы: ГЗВ; Залесский Перехват (Chevy Chase) [4]. «Баллада о Чеви-Чейз» или «Баллада о Чевиотской охоте» – баллада 16в, в которой рассказывается о том, как Перси, граф Нортумберленда, привёл большую группу охотников на территорию Шотландии, что закончилось кровопролитной битвой с армией Дугласа, шотландского графа, у холмов Чевиот (Cheviot Hills). В английском языке слова chevy, chivy, chivvy стали означать «преследование». [Перевод образован от названия города Переславль-Залесский в Ярославской области].

предстрадном райском покое. [Страда – летние полевые работы; страдание, мучение].

лапооблавой. Мотив: АЛП (ALP). АЛП – аббревиатура имени Анны Ливви Присеребрённой *A*. Второй по значимости мотив с точки зрения количества – встречается около 170 раз.

этнарху. Этнарх («правитель народа», др.-греч.) – начальник, правитель этноса, народа; титул правителя провинции в Древней Греции и Древнем Риме.

бандана развивалась из его карманного пальто. Торчащие из кармана цветные платки использовались в Сан-Франциско, чтобы показать танцевальные предпочтения (т.н. бандана-код). Примечание переводчика: платок в ПФ напрямую связан с Письмом (уликой, найденной в первой главе).

на суд в переднюю четверть. Мотив: Четыре Суда (Four Courts) [6]. Четыре Суда – название дублинского здания суда. Исторически, четырьмя судами, от которых здание получило своё название, были: Суд королевской скамьи (King's Bench), Суд лорд-канцлера (Chancery), Суд Казначейства (Court of Exchequer) и Суд общих тяжб (Common Pleas).

тропикошлеме. При описании одежды в ПФ часто перечисляется 7 предметов.

деревянной заставы. В 1821г в Дублине было 10 застав, одна из которых располагалась возле Таверны Феникс в Чейплизоде и была описана на первой странице романа «Дом у кладбища» (1863) Шеридана Ле Фаню.

[среди примкнутых древков охоты. Ср.: «Всего набралось двенадцать человек; попрощавшись с товарищами и отправив гонца к Харону, они двинулись в путь, накинув на плечи короткие плащи, захватив с собой охотничьих собак и шесты для сетей, чтобы никто из встречных ни в чем их не заподозрил и они казались бы праздными гуляками, вышедшими побродить и поохотиться» (Плутарх. Пелопид[лит])].

 

задран горлышком вниз. Перевёрнутый цветочный горшок используется для ловли уховёрток, которые заползают туда ночью. Мотив: ГЗВ.

могуществу. Мотив: Маргуша / могущество (Maggy / Majesty) [66]. Один из ключевых мотивов романа.

подводоловитвам. Король обыгрывает схожесть жерди перегородившей дорогу с удочкой. Мотив: Господня молитва (Paternoster) [8].

омаролюбцев. Омарами называли солдат британской армии за их красные мундиры.

Горемыкольд. Мотив: Горемыка (Humphrey) [47]. Горемыка – прозвище Вертоухова *E*. Выражение «Пообедать с герцогом Хэмфри» (dine with Duke Humphrey) означает «остаться без обеда»; также это имя созвучно слову «горб» (hump). Хепри (или Хапри) – в египетской мифологии бог восходящего солнца; изображался в образе скарабея. [Мотив Хэмфри-Хепри связывает некоторые мотивы, прозвища и образы ПФ с названным египетским мифом: Шалтай-Болтай (связь с яйцом), Феникс (возрождение), Вертоухов (скарабей-уховёртка) и т.д. В переводе эта связь отражена косвенно, через созвучие имён Горемыки и Хоремахета: Хоремахет (или гр. Гормахис, «Хор на небосклоне») – одна из распространённых ипостасей др.-ег. бога неба Хора; другая его ипостась, Хорахте (или Горахти, «Хор горизонта») – бог утреннего солнца, также называемый Ра-Горахти, отождествляется с Хепри].

могуща. Т.е.: «Отнюдь нет, ваше могущество, дело в том, что я только докучаю лазящим уховёрткам». Мотив: могущество (Maggy / Majesty).

делофтомшо азм есть токмо докучер {aw war jist a cotchin on thon}. Примечание переводчика. Комментаторы молчат об этом «диалекте» Вертоухова, которому обычно свойственна заикающаяся, но грамотная и даже возвышенная речь. Видимо, перед нами ложный ГЗВ, а сама сцена описывает причину клеветы на него. Это важное предположение, поэтому можно рассмотреть эту фразу более подробно. Слово «jist» [6] – диалектный вариант «just», «только» (в переводе: «токмо») – в чистом виде встречается дважды и оба раза в связи с женским персонажем: «токмо пол-ложечки» (jist a timblespoon) [1_2.038.20], «Она токмо желает» (She jist does hopes) [1_1.011.07]. Схожий анализ слова «thon» может указать на шепелявость АЛП. Однако сама фраза не позволяет однозначно идентифицировать говорящего персонажа, но позволяет предположить, что с этим ГЗВ что-то не так.

лазучих уховодящих. В черновике (BMs) дополнительно: «синих». Мотив: уховёртка (Earwicker / earwig).

король-моряк. «Король-моряк» – прозвище короля Вильгельма IV (1765-1837).

дозстакан {gugglet}. В оригинале: goglet – длинногорлый кувшин из пористой глины. В переводе: тостаган – тюркская низкая круглая деревянная посуда; «Достакан. <...> Отсюда дощан, дощаник, чан, досканец и стакан» (Даль: достакан[лит]).

очевидно адамовина. «Вино Адама» – вода.

вибриссами. [Вибриссы – жёсткие чувствительные волосы].

Вильгельм Зав. Т.е. Вильгельм I Завоеватель [3] (1027-1087). Мотив: Вильям (William) [26].

короткопалостью. Уильям Гладстон (см. ниже) потерял левый указательный палец вследствие несчастного случая.

этелинга. «Этелингом» [1] в англосаксонском языке называли члена королевского рода.

Глууши и Околья. Мотивы: Лиишь (Leix) [3]; Околье (Offaly) [5]. Лиишь (Лейиш) – графство Ирландии в провинции Ленстер. / Оффали – графство Ирландии в провинции Ленстер.

Людноигрального мэра. Мотив: лютнеигрец (Jubal) [19]. «Иувал: он был отец всех играющих на гуслях и свирели» (Быт 4:21[лит]). В ПФ часто обыгрывается созвучие имени Иувал (Jubal) со словом «юбилей» (jubilee), что не передаёт прямой перевод.

Долгомостья. Мотив: Долгомостье (Drogheda) [6]. Дроэда («мост», ирл.) – портовый город в графстве Лаут. [Перевод образован от названия деревни Долгомостье в Смоленской области].

Щебетуна. Мотив: Щебетун (Elcock) [7]. Люк Элкок был мэром Дроэды в 1916г. [Перевод образован от названия села Щебетуны в Харьковской области Украины].

штык-ружьями. Слово «штык» употребляется как единица счёта стрелков-пехотинцев.

Маннинг. Мотив: Маннинг (Manning) [6]. Маннинг, Генри Эдуард (1808-92) – английский религиозный и общественный деятель. В ПФ, согласно заметкам Джойса, Майкл Маннинг – нападающая сторона в Пустоши.

Ватерфорте. Мотив: Ватерфорт (Waterford) [5]. Уотерфорд – графство Ирландии в провинции Манстер.

Людоигрец. Мотив: лютнеигрец.

 

сколархом. Сколарх [1] – глава философской школы в Древней Греции.

Громмакглайса {Canmakenoise}. Монастырь Клонмакнойс (Clonmaknoise) [1] расположен в графстве Оффали. Хронист Тьерн из Клонмакнойса (11в) – один из источников легенды о Финне Мак Куле.

чистину вычения. Чистина (ц.-сл.) – чистота; вычение (ц.-сл.) – учение. Оригинал на латыни.

Губертом. Святой Губерт [2] (8в) – покровитель охотников.

рыжий брат. Вильгельм II Рыжий [2] (1056/60-1100) – второй сын Вильгельма Завоевателя, король Англии с 1087г.

Проливании. Померания [2] – историческая область вдоль побережья Балтийского моря.

запечатлительный. Мотив: Печальник (Tristan) [81]. Один из ключевых мотивов романа. Тристан – герой средневековой истории о Тристане и Изольде. Имя Тристан означает «печальный»: «В печали родила я, печален первый мой тебе привет, и ради тебя мне грустно умирать. И так как ты явился на свет от печали, Тристан и будет тебе имя» (Бедье. Тристан и Изольда[лит]).

вертоградарь. [Вертоградарь – сторож, охраняющий сад].

вертопрах. Мотив: Вертоухов.

И похуже он бил Джона Пила стрельца. Мотив: у Джона Пила стрельца (do ye ken John Peel) [7]. «А вы знаете Джона Пила» – английская охотничья песня. Джон Пил – знаменитый охотник.

рассыпается галькой светлое хохотанье. «Весёлым гравием» (Merry pebble) называли Гладстона (см. ниже). [Ср.: «При уме ясном, обширном он [Покорский {Станкевич}] был мил и забавен, как ребенок. У меня до сих пор звенит в ушах его светлое хохотанье, и в то же время он / Пылал полуночной лампадой / Перед святынею добра…» (Тургенев. Рудин, гл6[лит])].

Остролистопадник. Мотивы: остролист [и плющ] (holly and ivy) [21]; Патрик (Patrick) [74]. «Остролист и плющ» (The Holly and the Ivy) – название песни. / Святой Патрик (4-5в) – ключевой мотив и персоналия ПФ; христианский святой, покровитель Ирландии и Нигерии; в Дублине расположен собор Св. Патрика, построенный в 1191г.

главстолба. Мотив: Гладстон (Gladstone) [22]. Гладстон Уильям (1809-1898) – английский либеральный политический деятель, четырежды премьер-министр Великобритании.

Я там, где плющится поток. Мотив: [остролист и] плющ.

акколадированы. Акколада – обряд посвящения в рыцари.

андропётроморфических. Андрей, Пётр, Матфей – имена трёх апостолов Христа.

сивиллимся прочесть. Мотив: Сивилла (Sibyl) [8]. Сивилла – женщина, предсказывающая судьбу (у древних греков и римлян).

Ниимения. Мотив: Богемия (Bohemia) [6].

Мулахия. Мотив: Малахия (Malachi) [8]. В ПФ имя Малахия может ссылаться на нескольких человек: Малахия – библейский ветхозаветный пророк; Святой Малахия (12в) – архиепископ Армы (Северная Ирландия), первый ирландский святой, канонизированный Папой римским; Малахия II – верховный король Ирландии после Бриана Бору; Мэйлахи Маллиган – персонаж «Улисса».

рекспектабельный хан. Мотив: Авель и Каин (Cain and Abel) [26].

День-дань .. верховной. Мотив: динь-дон, звонят Шестичасовой, и она зачала от Духа Святого (Sechselauten / Pingpong, the bell for Sechselauten, and concepit de Saint-Esprit) [13]. Длинный мотив-припев. Зекселёйтен («Шестизвонье», цюр. нем.) – весенний праздник в Цюрихе, отмечающий окончание зимы. Перевод названия буквально означает «звон колоколов в шесть часов». «И она зачала от Духа Святого» – строка из католической молитвы Ангелус, которая читается утром, в полдень и в шесть вечера.

Хохмы. Хохма [1] («мудрость», ивр.) – одна из трёх верхних сефирот в Каббале.

преследовательность в вашем самошествии. «Это, конечно, сумасшествие, но, странно, в нём заметна какая-то последовательность» [3] (Шекспир. Гамлет, 2.2, пер. Загуляева[лит]).

он в парах вознесётся. «Ибо прах ты и в прах возвратишься» [3] (Быт 3:19[лит]).

фарсагентские и финифтийские. Карфаген и Финикия – две древние средиземноморские цивилизации. Мотив: Финикия (Phoenicia) [9]. Виктор Берар высказал теорию, что рассказы о путешествиях Одиссея (Улисса) основаны на путешествиях финикийцев.

не король королично. Т.е. «могуща», упомянутая в рассказанной выше истории, для кого-то может означать намёк на двух Маргуш.

Шуткирассада и Тунеядсада. Шахерезада [2] и Дуньязада – сёстры из сборника «Тысяча и одна ночь».

госпожой Сюдлоу. Бесси Сюдлоу [2] – дублинская актриса и жена Майкла Гана, менеджера дублинского театра Гейети (Gaiety Theatre).

Сменокорольских {Miskinguette}. В оригинале: Мистингетт [1] (1875-1956) – французская певица и клоунесса-конферансье. Перевод образован от фамилии русского конферансье и артиста эстрады Николая Смиронова-Сокольского (1898-1962).

двух партер-министров {two pitts}. В оригинале упомянуты «два Питта» – имеются в виду английские премьер-министры Уильям Питт Старший (1708-78) и Уильям Питт Младший (1759-1806).

Милиодар и Галафея. Милиодар – имя, образованное от «миллион даров». Галатея – ожившая статуя Пигмалиона.

олографы. Олограф – собственноручно написанный документ.

Гарольмыкой. Мотив: Горемыка.

Индюком Гарема. Мотив: Горемыка.

Изольдиных Лугов. Мотивы: Залы Изольды (Chapelizod) [42]; Лукан [36]. Чейплизод – северо-западный пригород Дублина, примыкающий к Феникс-парку. Название «Chapelizod» означает «капелла Изольды» (chapel Izod). В Чейплизоде происходит действие романа «Дом у кладбища» (1863) Шеридана Ле Фаню. В ПФ часто район Чейплизод объединяется с Луканом в вымышленный район Лукализод (пер. Изольдины Луга). / Лукан – западный пригород Дублина на реке Лиффи.

Закутков. Мотив: Закутила (Chimpden) [8].

Гуляют здесь всякие {Here Comes Everybody}. «Вот идёт Все-и-вся» (Here Comes Everybody) – народная расшифровка аббревиатуры имени Х.К.И. Чайлдерса (H.C.E. Childers), ирландского политика 19в. Само выражение является искажением ирландского названия для напыщенного человека – «Пол-города» («leath an bhaile»). Мотив: ГЗВ.

Снимите-ка эту белую шляпу. Мотив: белая шляпа (white hat) [20]. «Снимите-ка эту белую шляпу» (Take off that white hat) – популярная фраза Менестрелей Кристи (труппа певцов и актёров, гримирующихся под чернокожих и исполняющих их музыку).

Скот в своих (басовых) попыхах. Мотив: Кот в сапогах (Puss in boots) [4]. Кот в сапогах – персонаж одноимённой сказки из сборника «Сказки Матушки Гусыни».

погостиниц и мухофазенд {assbawlveldts and oxgangs}. В оригинале: oxgang – старая английская мера площади. В переводе: погост – местное название посёлка или области; мухафаза – административно-территориальная единица во многих странах Азии и Африки.