Глава 7. Переход в наступление 3 страница

— "Вайтер?" — переспрашивает он, — "Гитлер капут! Криг цу энде!".

— Для тебя-то война кончилась! — сказал я вслух. А для нас она только начинается!

На немце надеты кованые железом сапоги, шинель из тонкой и мягкой голубоватой шерсти. Стальной шлем был пристёгнут к поясному ремню. Видно он ложился спать, снял его с головы и зацепил на ремень, чтобы не затерялся.

Солдаты крутили немецкую винтовку. Щелкали пустым затвором.

— Чья лучше? Товарищ лейтенант!

— Немецкая тяжелей!

— Раз тяжелей, значит бьёт кучней и лучше!

— Попробыватъ надо!

У немца взяли документы, забрали фотографии и поясной ремень. Как будто боялись, что он на ремне может повеситься. Мы думали, что пленных, как и наших, взятых под арест, нужно вести без поясного ремня. Всё это мы думали и нам казалось по первому разу. Потом мы с пленных не снимали ремни.

После допроса, немца и девиц отправили под охраной в деревню Горохово. Там должно было быть наше начальство. Пусть допрашивают немца и позабавятся с девицами. По дороге в Горохово нашу охрану, девиц и немца встретили полковые разведчики. Отобрали у солдат всю компанию и велели солдатам идти в свою роту.

Так пленный и девицы взятые нами, перешли в руки разведчиков |и стали фигурировать, как инициатива, добыча полковых разведчиков| .

Вместо того, чтобы от комбата получить одобрение и похвалу, за взятие деревни и уснувшего на печке немца, я получил от него недовольный выговор и втык. Он неожиданно появился в деревне Губино и заорал на меня:

— Почему остановился в деревне? Почему не выполняешь приказ? Я что, мальчик? Бегать за тобой!

— Допрашивал пленного! — спокойно ответил я.

— Какого ещё пленного? — заорал он.

— Нашего, которого мы взяли вместе с девицами.

— Тебе было приказано без остановки двигаться вперёд!

— А я, что делаю?

— Почему не занял совхоз Морозово?

— Первый раз слышу! Мне приказано к исходу дня перерезать Московское шоссе и попытаться с ходу взять Губино. Вот я и здесь! А в Морозове по приказу мне положено быть завтра.

— Мне нужно Морозово! Ты понял, что мне нужно?

— Вот ты его и бери!

— Мне нужно! Мне нужно! А мне нужно высушить одежду на солдатах и дать им отдых хоть несколько часов!

— Тебе нужно Морозово, а мне нужно солдат накормить! Ты посмотри на солдат, они покрылись льдом. Ты видел, как мы Волгу форсировали?

— Через два часа тебя в деревне чтобы не было! Пойдёшь по дороге через лес, выйдешь на опушку и займёшь оборону перед совхозом Морозово. Туда пошлём твоего старшину с продуктами. В шесть ноль-ноль перед рассветом по Морозово будет дан залп нашей артиллерии. После залпа поднимаешь своих солдат в атаку и цепью пойдёшь на Морозово. Всё понял?

— А что оно, Морозово, представляет собой?

— Увидишь, когда возьмёшь!

— Ты берёшь Морозово, Татаринов переходит железную дорогу и поворачивает влево, в направлении на станцию Чуприяновка. Он берёт станцию, ты прикрываешь его по полотну со стороны Калинина.

— Всё ясно?

— Давай вперёд!

Когда посланные с пленным немцем солдаты вернулись в Губино, роты в деревне уже не оказалось. По деревне ходили связисты и растягивали провода. Солдаты спросили, где рота. Их направили в крайнюю избу к командиру взвода связи. Солдаты вошли в избу, лейтенант связист сидел на лавке, скинув валенки. Он у горящей печи сушил свои портянки.

— Нам пятую роту надо найти! — обратился к нему один из солдат. Нас посылали в Горохово. Мы отводили пленных.

— А вон сидит ваш политрук Савенков[92], спросите у него, он наверно лучше меня знает, где ваша рота.

Политрук сидел за столом, брал из горячего чугуна варёную картошку, снимал с неё ногтями аккуратно кожицу и вытянув губы старательно дул на неё.

— Ну что там ещё? — спросил он, не поднимая головы.

— Пятую роту ищем.

— Пойдёте в лес по дороге, туда они и ушли!

— Идите, идите, догоняйте быстрей! С дороги никуда не сворачивайте!

Солдаты проглотили слюну, попятились назад и подались осторожно к двери, видя, что политрук чем-то недоволен. Они хотели попросить у него пару горячих картошек из чугуна. Но, видно, не сумели совершить к нему подхода.

Савенков был назначен в пятую роту за несколько дней до перехода роты в наступление. За Волгой он явился однажды в роту, провёл, так сказать, беседу с солдатами и сказавши, что занят делами в политотделе, из роты ушёл. Он и во время выхода роты на лёд предусмотрительно где-то задержался.

А теперь, чтобы не мозолить глаза начальству, на время обосновался во взводе связи. Здесь он был в курсе дела всех событий, он слышал все разговоры с ротой по телефону, отсюда он посылал свои политдонесения.

Если бы его спросили почему он не в пятой роте, он не задумываясь сразу бы ответил, что он именно сейчас и идёт туда. Он прекрасно знал, что его место в боевой обстановке, среди солдат. Но он из боязни за свою драгоценную жизнь избегал появляться в роте, понимая, чем это может кончиться. Рота без ротного, это конечно нельзя! А он, политрук, мог и в тылу отсидеться!

Савенкову было около тридцати. Он имел, как говорят, жизненный опыт и ему окрутить вокруг пальца молодого лейтенанта ничего не стоило. Сказал, ушёл по важным делам и возражать нечего! А будешь возражать, напишу в донесении что морально неустойчив, потом сам будешь не рад. В роте он говорил одно, а в батальоне и полку другое. Он где-то до войны, как он сам говорил, работал инструктором по пропаганде. Таких Савенковых, возможно, было немного. И не в каждой роте встречались они. Но нам "повезло", у нас был именно он.

Тем временем рота, пройдя лесной массив, вышла на западную опушку и расположилась справа от дороги. Солдаты зашли в глубокий снег и легли.

Метрах в ста впереди по моим расчётам должен был находиться, обозначенный на карте, совхоз Морозово. Мы тогда не знали, что тут был небольшой конный завод, вернее Морозовская конюшня.

Время зимой бежит быстро. Светлая часть дня короткая. Не успеешь оглянуться, уже сумерки и долгая ночь.

К середине ночи облака несколько рассеяло, с севера подул порывистый ветер и под ногами зашуршал и заскрипел мелкий снег. Солдатские спины согнулись, покрепчал мороз.

Я вспомнил немца с тряпьём, накрученным колбасой на позвоночнике. Может, мороз и ветер загонит в избы и тех, что стоят на постах в совхозе Морозово?

Солдаты и пытаясь согреться, топтались в снегу. Стучали замёрзшими валенками, махали руками. Никто из них спать не хотел.

Да и мудрено ли было уснуть на таком ветру и морозе, в промёрзшей одежде.

Немцы бежали из Губино и свернули в сторону Калинина. На лесной дороге, ведущей к Морозово, свежих следов на снегу не было. Нас в совхозе Морозово немцы не ждали.

После кормежки роты, из батальона прибежал связной и передал приказ. Роте занять исходное положение на опушке леса и ждать дальнейших указаний. Четвертая рота |к моменту наступления должна подойти| к рассвету подойдёт и будет находиться во втором эшелоне.

Перед утром усилился мороз. Было трудно дышать. Холодный ледяной воздух жёг ноздри и легкие. При каждом очередном вздохе у некоторых солдат вырывается надрывный и мучительный кашель и свист. Небритые лица солдат неподвижны от холода, щетина покрылась инеем, одежда торчит колом, валенки стучат, как деревянные башмаки.

Белые кусты и одетые снегом деревья стоят перед нами. Домов и построек за белыми ветвями не видно. Но я знаю, что они стоят где-то рядом, в полсотне шагов впереди.

Совхоз Морозово это старое название, оно теперь стёрлось из памяти жителей. Но место, где когда-то стояли сараи и дом, нетрудно и сейчас отыскать по старому пруду.

Мы топтались в снегу, поглядывая на дорогу. И вдруг из-за леса, из-за нашей спины, там, где были тылы, послышался нарастающий гул летящих снарядов. В голове успело мелькнуть, что наша артиллерия хочет ударить по совхозу Морозово. Гул снарядов на мгновение затих и в ту же секунду обрушился на роту. Под мощный залп разрывов люди попадали в снег. Повалились друг на друга, кто где стоял. Человек в одно мгновение кидается к земле, надеясь в снегу укрыться от взрывов и спастись от осколков.

Никто не подавал команды — "Ложись!". Каждый солдат своим ухом уловил звук летящего снаряда и в доли секунды понял, что разбираться некогда. Весь залп, выпущенный из-за леса, по небрежности наводчиков, пришёлся по опушке леса, где стояла пятая рота.

От первого удара человек, обычно, сжимается. Одним ударом бича с силой напрягаются мышцы. Проходит, какой-то момент, напряжение в теле ослабевает. А тут через секунду следует новый удар. Потом другой, потом ещё и ещё, с нарастающей силой. Снаряды рвутся среди лежащих солдат. И тело каждого бьётся в конвульсии. От каждого нового удара, людей кидает страшная внутренняя сила. Ни люди храбрые и обстрелянные, ни люди слабые волей и духом не могут противостоять непрерывным ударам и рывкам нервной системы, она их кидает и дергает. Никто из живых не мог совладать с собой! Людей бросала какая-то сверхъестественная сила!

Когда я падал, на меня навалились сверху двое солдат. Я оказался прижатым к земле их весом. Но вот разрывы снарядов стихли. Над снежной опушкой леса повис сизый дым. Люди зашевелились и стали подниматься на ноги. Я оказался внизу под солдатом.

— Ну хватит! Полежал и вставай! — сказал я, пытаясь подняться и толкая локтем солдата.

— Ты что? По голосу не узнаёшь? Что лежишь не на своем дружке, а на командире роты!

Обстрел кончился. Он решил подшутить над своим приятелем. Солдаты этак иногда делали. Но солдат не шевелился и не отвечал.

Я движением плеча скинул его с себя в сторону и поднялся на ноги. Солдат лежал рядом на снегу, он был убит и уже не дышал.

Все были подавлены и оглушены этим обстрелом. Одним залпом в роте выбило сразу шесть человек. Шесть солдат москвичей было убито, и ни одного раненого!

На лесной дороге со стороны нашего тыла показались два солдата. Они бежали, разматывая провод и оглядываясь по сторонам. Вот они остановились, прислушались и завизжали своей катушкой.

Подбежав к роте, они долго отдувались, хватая ртами морозный воздух и выпуская клубы белого пара. Отдышавшись, они забили в мёрзлую землю металлический штырь, подсоединили к ящику телефона протянутый провод и молча сунули мне в руку телефонную трубку.

Я не успел сообразить. Я думал, что они мне дали просто трубку подержать, а в трубке ревел уже голос комбата.

— Ты почему не в Морозово?

— Мы расходуем реактивные снаряды! А он сидит на опушке леса и не чешется!

Видно связисты запоздали с прокладкой провода. Они должны были размотать его до начала обстрела. Комбат делал вид, что во всём виноват только я. Он кричал в трубку, что я срываю наступление. А я терпеливо слушал и не перебивал его. Не стоит, подумал я, останавливать его крик. Пусть поорёт немного. А когда он кончит, я спрошу его насчёт обстрела по своим. И в самом деле, когда он выдохся, я спросил его, — кто будет отвечать за убитых своей артиллерией.

— У меня шесть убитых! Чего молчишь?

— И потом, где приказ, чтобы я вышел на Морозово? Кто мне его передал? Я не обязан догадываться, что вы там задумали.

— И потом учти, — Давай, давай! Это не приказ!

— Пришлёшь мне письменный приказ, я распишусь на нём, вот тогда и спрашивай!

— Мне нужно похоронить солдат! В роте убитые!

— Ты боевая стрелковая рота, а не похоронная команда! Этим займутся тыловики и политработники!

— Тебе нужно брать немедленно Морозово! И до рассвета ты должен быть там!

— Убитым ничего не сделается! Полежат на снегу, подождут!

— Командир полка приказал, чтобы совхоз через час был взят твоей ротой! Жди! Я сейчас сам приду к тебе!

Я сунул трубку телефонисту и подозвал командиров взводов. Ночь была тихая, темная и морозная. Впереди слабо светятся холодные снежные сугробы. Тонкие ветки кустов покрыты мерцающим пушистым налётом. Снег скрипит под ногами даже тогда, когда не идёшь, а просто стоишь. Строения совхоза должны быть где-то рядом за поворотом дороги. Я смотрю на карту и ставлю задачу взводам.

Ровная, расчищенная и присыпанная тонким слоем снега дорога уходит вперёд. Даже в этом видна немецкая аккуратность. У них повсюду на дорогах образцовый порядок. Сбежав из Губино, немцы повернули по другой дороге, которая ушла в направлении Калинина. На совхоз Морозово они не пошли. По-видимому здесь проходит раздел их полков и дивизий. Теперь по этой зимней дороге мы должны приблизиться к позициям немцев другой дивизии. Что там впереди? Как встретят нас при подходе к совхозу?

Солдаты вышли на дорогу и в это время позади роты появился комбат. Видя, что мы развёртываемся, для наступления, он молча повернулся и подался назад.

Мы нехотя и с трудом делаем первый шаг. Вот тронулись все и рота пошла по дороге.

— Используем темноту!|Это наше преимущество! — сказал он мне, когда я вышел на дорогу| — сказал я Сенину и Черняеву.

Дорога делает крутой поворот, из-за кустов и белых сугробов показались крыши домов. Немцы молчат!

Я разглядел сквозь кусты казенной формы продолговатый дом и в стороне два сарая с односкатной крышей. Дом совсем не похож на обычные деревенские избы, а сараи напоминают станционные постройки. С каждым шагом мы приближаемся к ним, и каждую секунду ждём первого встречного выстрела.

Все напряжены, каждый хочет уловить этот первый прицельный выстрел. Кому он достанется? Кто упадёт?

Вижу, как пот снежной мукой выступает на лицах солдат. Один вытирает его рукавом шинели и всё время поглядывает на меня.

Стоит мне оступиться или замедлить шаг, солдаты сразу замрут на месте. И потом их не сдвинуть вперёд. Солдата нужно вести не останавливаясь, не давая ему передышки. Я ускоряю шаг.

С каждым шагом напряжение растёт. Все ждут встречного выстрела|и хотят уловить это мгновение. Смотрят вперёд и посматривают на меня.| . Снег скрипит под ногами. Кажется, что этот звук слышен, как скрежет танковых гусениц, сейчас разбудит немцев и поднимет их всех на ноги.

Мороз хватает за горло, давит и теснит дыхание. Клубы белого пара вылетают из ноздрей. Черняев что-то медлит и жмётся сзади. Он посматривает на дом и на сараи из-за моего плеча и молчит. Сенин со своими топает чуть впереди. За ним только поспевай. Он знает, что медлить нельзя. За ним идёт вся остальная рота. Я иду между ними.

Солдат Черняева я держу позади. Я могу их пустить в обход дома. Но они понемногу начинают отставать. |А я останавливаться и ждать их не могу. Черняев что-то тянет. Когда он там справится со своими нервами и мыслями?| Я ускоряю шаг и машу рукой Черняеву.

Я кошу глазами и вижу. Солдаты всё время посматривают на меня. Что буду делать я? Вот главный вопрос, который торчит у них сейчас в голове. Если я встану. Встанет вся рота, Сенин поймёт, что нужна остановка. Я это чувствую и не сбавляю хода.

Я мог, скажем, Черняева или Сенина с двумя, тремя солдатами послать вперёд и осмотреть дом, а потом подойти к нему целой ротой. Но я сомневаюсь, что и на этот раз будет легкий успех. Две деревни без выстрела! На третьей мы должны споткнуться! Не может быть, чтобы немцы от одного нашего вида побегут и здесь.

Дом и сараи могут сразу ощетиниться ружейным и пулеметным огнём. Нужно скорей бежать к сараям и дому. Их нужно сразу окружать. Я прибавляю шагу и солдаты послушно следуют за мной.

Не меняя шага, я иду по припорошенной снегом дороге. Валенки отяжелели, ноги передвигаются с трудом. Я поворачиваю голову и смотрю назад, солдаты двумя шеренгами движутся не отставая. Это хорошо! — думаю я.

Без нас с Сениным они вперёд не пойдут. После шести убитых и мощного обстрела у них на это не хватило бы духа. Если лейтенанты и старшина идут впереди и подставляют себя под пули, значит и солдатам нужно поспевать за ними. Если они сейчас упадут и уткнутся в снег, их от туда колом не поднимешь. Нервы у всех напряжены до предела!

Это, как раз тот самый момент, когда дырявый череп смерти с ухмылкой смотрит на тебя в упор двумя провалами костлявых глазниц. Вот она протянула костлявые руки тебе навстречу и ждёт, когда ты хлебнув свинца попятишься назад, ткнёшься коленями в дорогу и скажешь, — возьми меня мама на ручки.

Поворачиваю голову вправо, солдаты Черняева нагоняют нас и идут рядом. Они идут какой-то особой манерой, каким-то напряженным, вкрадчивым шагом. Стрельни я сейчас из нагана, и они тут же метнутся в сторону, зароются в сугроб, и мы втроём останемся стоять на пустой дороге. Уж очень сжались и сгорбились они. Лица у солдат, как застывшие маски. На лицах их не видно ни страха, ни ужаса. Только глаза воспалены от мороза и ноги плохо гнутся в коленах.

Но почему немцы молчат?

Теперь мы идём вообще на виду. Может они хотят подпустить и ударить сразу? А может спят и вовсе не думают, что мы подходим к крыльцу?

Перед крыльцом расчищенная от снега площадка. В замёрзшем окне виден отсвет горящей коптилки внутри. Мороз за тридцать градусов и на крыльце никого. Внутри горит свет, а на улице ни души. Где же часовые?

Я подаю рукой знак Черняеву, чтобы он шёл со своими солдатами к сараю. Сенин со своими славянами остаётся рядом со мной. Я слышу его дыхание у своего плеча. Он молча стоит и ждёт, какую я подам команду.

Я делаю ещё несколько скрипучих шагов, останавливаюсь и снова прислушиваюсь, что там внутри, а слышу только своё собственное дыхание. Кроме него, ничего не нарушает тишину. Минуту стою и озираюсь. Смотрю на дом и на то, как подходит к сараям Черняев. И вот я решительно подался вперёд. Об опасности я больше не думаю. Наступает какой-то момент, и о ней уже мыслей нет. Подхожу к запорошенному снегом крыльцу. На крыльце свежих следов не видно. Я велю Сенину окружить дом с двух сторон.

— Поставь у крыльца четырех, а у каждого окна по два человека!

— Без команды не стрелять! — говорю я ему тихо.

— Стрелять только тогда, когда немцы начнут прыгать в окна!

Внутри дома находятся люди. Это мы сразу увидели, учуяли|почувствовали, если бы даже в окнах не было света| . Хотя ни малейшего звука или шороха из дома наружу не долетало. Но у нас чутьё в такую минуту, как у легавых собак на стойке.

Я махнул рукой и солдаты Сенина быстро окружили дом. Теперь немцы были в наших руках. Солдаты Сенина действовали расторопно и уверенно. Русскому солдату хоть малую малость почувствовать свою силу, хоть на минуту получить перевес! Тут уж храбрости не отбавляй! Тут солдата подгонять и торопить не нужно! Он полезет в любую темную дыру, со злостью зарычит, как фокстерьер на лисицу.

Я стоял на первой ступеньки крыльца. Сенин замешкался. Нашлись сразу шестеро добровольцев подняться по ступенькам, открыть входную дверь и войти в коридор. Я сошёл с крыльца, разделил их на две части рукой и показал, что сначала пойдут эти трое первыми. А вы трое последуете сзади.

Внутри дома послышался надсадный кашель и тихий невнятный говор двух человек. Движением рукавицы я позвал за собой старшину и трёх солдат, вошёл с ними на крыльцо и знаком велел им войти. Я стоял на крыльце. Мне тоже нужно видеть, что и как произойдёт там внутри.

Тихо взвизгнула дверь. В коридоре было темно и тихо. Под ногами старшины заскрипела половица. Скрип, как по душе, резанул острым ножом. Сенин с солдатами вошли в коридор в полной темноте. Где-то за дверью опять вполголоса заговорили двое. Теперь ясно слышалась немецкая речь. Вот чиркнула спичка и Сенин потянул на себя ручку внутренней двери. Мерцающий свет коптилки сразу проник наружу в темный коридор и осветил его лицо.

Я вспомнил, как старшина переступал порог мерцающей обители монашенок во Ржеве. Зря я иногда ругаю его. Он в решительную минуту ведёт себя молодцом.

Немец спокойно сказал старшине что-то не совсем понятное. Из сказанного, я уловил лишь одно слово — "Битте!".

Старшина видно понял, что его приглашают войти. Он решительно переступил порог тускло освещённой комнаты. До этого момента всё шло спокойно и мирно.

Но вот немцы увидели в комнате вооруженных русских солдат, и вдруг завопили, завизжали и заголосили так, что было похоже, что в комнате неумело режут молодую свинью.

Я первый раз слышал, как пронзительно вопят и визжат взрослые мужчины. Как будто Сенин их резал по-свински ножом.

Один, обезумевший от страха немец, вскочил на подоконник и пытался прикладом выбить оконную раму и спастись бегством. Но несколько выстрелов по верхней части рамы наших солдат отбросили его назад. Он спрыгнул на пол, согнулся пополам и ткнулся каской себе в колени. В других окнах соседних комнат на подоконниках вниз головой остались висеть несколько трупов.

Я боялся, как бы те, что были снаружи, не застрелили нашего старшину и солдат.

— Стрелять только в немцев, какие прыгают из окон! — крикнул я солдатам, стоявшим за углом.

Из задней комнаты немцы решили бежать. Посыпались рамы и стекла наружу. Несколько человек успело выпрыгнуть вниз. За углом затрещали беспорядочные выстрелы. Остальные, видя, что мышеловка захлопнулась, побросали свои винтовки и подняли руки вверх. Они со страхом смотрели на нас с поднятыми руками при свете мигающих стеариновых фитилей. Они глядели ничего не понимая, как будто пребывая во сне.

Их легко было понять. До сих пор немцам всё было легко и доступно. Они без особого труда добрались до Волги. И на такую наглость русских совсем не рассчитывали. Они были легко, по летнему одеты.

На улице за тридцать градусов, немыслимый мороз, выходить наружу из теплой избы просто безумие. Под касками у них были надеты летние пилотки, на шеях висели невероятного вида шарфы. Не хватает только галстука бабочкой, лакированных штиблетов с гамашами и тросточки в руках. О валенках и меховых рукавицах и нечего говорить. Слово валенки, как таковое в немецком языке отсутствует. И дословно на ихний язык не переводиться. А звучит вроде как фетровые сапоги.

Мы иногда говорим, — "Валять дурака". Это им совершенно не понятно. Фетр и войлок у них вырабатывают машинами, а не ворочают с боку на бок и не валяют вручную, как это делают у нас.

Мы вывели захваченных фрицев на снег, пересчитали их вместе с убитыми. Их оказалось всего шестнадцать человек. Несколько убитых висело на подоконниках, трое валялись на полу внутри дома. На снегу от окон я увидел свежие следы. Возможно, двоим удалось бежать из совхоза, хотя стоявшие снаружи у окон солдаты клялись и божились, что не упустили ни одного. Я ещё раз осмотрел следы на снегу. Они шли двойной дорожкой от окон прямо в лес. Ясно было, что двое немцев сбежало из дома.

Солдат стремится сначала соврать, чтобы выяснить, какое за это будет наказание. Он хочет скрыть свою промашу. Но я не стал уличать их словами. Я лишь показал следы на снегу.

— Из-за вас, двух разгильдяев, потом погибнут другие, которые станцию будут брать!

Осмотрев ещё раз дом внутри и снаружи, я пошёл к Черняеву, который находился у сараев. Двойные двери сараев были закрыты. Снаружи под каждую из дверей были подперты наклонные брёвна. Откинув брёвна в сторону и отворив двустворчатые двери, мы все внезапно отпрянули и попятились назад. Из темноты сарая на нас смотрел орудийный ствол немецкого танка. Было такое впечатление, что вот он сейчас заворчит, поведёт стволом, лязгнет гусеницам и тронется на нас. У нас даже спёрло дыхание от неожиданности. Но вот минута нашего замешательства прошла. Из танковой пушки в нас не стреляли, из пулемёта тоже не полоснули, мы были по-прежнему живы, целы и стояли в оцепенении. Через минуту мы начали уже соображать. Что мы могли сделать против танков, если у нас в руках были одни винтовки? Мы воевали без всяких правил. У них самолёты и танки, сотни орудийных стволов. А у нас солдаты стрелки с винтовкой и обоймой всего в пять патрон.

Но вот наконец солдаты зашевелились и осмелели. На чёрной стальной обшивке чётко вырисовывались чёрные с белым немецкие кресты. Танк был мёртв и холоден, как лёд. Немцы по-видимому загнали их в сараи, законсервировали на зиму и оставили до весны. Полагая весной пустить их в дело. По внешнему виду танки были совершенно новыми. Краска нигде не поцарапана и не задета. Гусеницы и ходовые колеса блестели, они были новые и совсем не сработаны. |Видно их в Калинин привезли железной дорогой, [а сюда] на платформах тягачами.| Бензина у них не хватило? Или масло в моторах застыло? Так решили мы.

Настоящая война, для нас только начинается, хотя в действующей армии мы числились уже четыре месяца. Для нас всё было ново, незнакомо и необычно. Немцы, которых мы теперь брали в плен, по-прежнему были, для нас неразрешимой загадкой. Они нас гнали по полсотни километров в день, теперь зимой они боязливо бежали как зайцы, бросали деревни и без сопротивления сдавались нам в плен. Как их понять? Где тут зарыта собака?

Нас посылают вперёд. На солдата не больше десятка патрон. Вот вам стратегия и тактика! И главное что? Мы ротой берём деревню за деревней, а Карамушко и комбат наверное считают, что это заслуга исключительно их.

Конечно! Сейчас удача и случай на нашей стороне. Но не будем обманывать себя. Нас ожидает расстрел в упор в самое ближайшее время. Потому, что никто не знает, где нас встретят немцы мощным и беспощадным огнём. Я вспомнил слова комбата на счёт нашей стрелковой роты. Командиру полка в дивизии сказали:

— Гони их вперёд! У них мало потерь!

Возможно, что мы здесь ничего героического не сделали. Подумаешь, взяли несколько пленных и два танка в качестве трофеев!

На всём пути мы шли без особых потерь, смотрели смерти в глаза, а это в счёт не идёт, когда солдат не убивает. И здесь, когда мы открыли в сарае дверь, от страха и от ужаса мурашки у нас побежали по спине. Вот если бы танки стреляли в нас, и мы их забрали, вот это было бы геройство. А это даже подвигом не назовёшь|не считается! Слово не подберёшь, чтобы нас похвалить.| .

Совхоз нами взят. Теперь он в наших руках. Но все мы страшно устали, солдатам нужен отдых.

— Ты Сенин сегодня отличился!

— Разрешаю тебе завести своих солдат в дом! Пусть заделают окна и отдохнут до утра!

— А ты Черняев займёшь со своими оборону! Ты со своими при подходе к совхозу пятился где-то сзади! Танки тебе достались без боя. До утра будешь нести дежурство! Справедливо или нет?

— Согласен!

— Если застану кого из твоих спящими на постах, продлю боевое дежурство в снегу ещё на сутки!

— Справите службу по честному, пущу в дом, разрешу полежать на полу!|В тепле разрешу отдохнуть! Часа через два пойдёте спать!|

Перед рассветом 6-го декабря в роту прибежал связной, посланный из батальона.

— Мне нужно докладать! — сказал ему комбат, — А из роты нет никаких донесений.

— Сбегай посмотри! Взяли они совхоз Морозово?|- При тебе в роту телефонисты дотянут связь. Доложишь мне лично обо всём по возвращении!|

Солдат прибежал в роту и слово в слово передал мне задание комбата.

— Хорош гусь! Сначала он орал и грозился, потом сбавил тон, а теперь послал солдата в роту с проверкой! — подумал я и ничего не сказал.

— Беги доложи!|У нас есть пленные! Два танка в сараях стоят.

— Пусть присылает людей и конвоирует пленных!|

— А это какая деревня?

— Это не деревня, а совхоз Морозово!

Солдат убежал, а я подумал, — Мы берём одну деревню за другой, вторые сутки без сна, на ногах, без горячей пищи, мёрзнем на холоде, а он сидит в натопленной избе и не догадается послать нам в роту кормёжку. А кто он собственно есть? Что он делает? Рота берёт деревни! А он докладает! — "Разрешите доложить? Я совхоз Морозово взял!".

Разница небольшая, кто собственно взял. Карамушко тоже доложит, что он в ночь на шестое взял совхоз Морозово. Но непонятно одно. Как он мог, сидя за печкой, перерезать Московское шоссе, захватить Губино и ворваться в совхоз Морозово?

В батальоне две роты[93]. Четвёртая и пятая. По боевой расстановке, пятая сейчас идёт впереди. Четвёртая следует во втором эшелоне. Нам повезло! Мы с ходу взяли Горохово, Губино и совхоз Морозово. Мы вклинились в немецкую оборону и находимся у железной дороги. А наши соседи справа и слева отброшены за Волгу. стрелковый полк, наступавший на Эммаус, разбит и отброшен назад. — ая дивизия понесла потери под Городней и откатилась обратно за Волгу. Справа от нас полки из-за Волги ни на шаг не продвинулись. По рассказам телефонистов, немцы на них пустили танки, и малая часть их вернулась на исходные позиции.

Телефонисты трепаться не будут! Раз у них от таких известий трясутся руки, значит они о деле говорят. Приятели по линиям связи всё передают друг другу. Наше начальство темнит. Чтобы и мы не сбежали, а сидели на месте. |до последнего патрона. Это мы должны отвлекать на себя немцев.| Потому что мы единственные находимся на острие главного удара и проникли глубоко в оборону противника.

Связисты размотали провод до самого крыльца.

— Товарищ лейтенант! Куда аппарат?

— На крыльцо! Отсюда лучше видать!

— Может в дом? Там удобнее!

— Сказал на крыльцо!

Телефонисты смотрят на меня и ничего не понимают. Они тянутся к теплу и надеются, что я передумаю. Им охота забраться в дом, устроиться с аппаратом поближе к печке. У них, привыкшие к теплу и к широким деревенским лавкам зады. А на морозе работать им никак нельзя. Но они видят мой решительный взгляд, подключают аппарат и подают мне трубку.

Там, на другом конце провода я слышу голос комбата. Он весь в нетерпении и в трубку орёт, — Алё!