Декабрь 1941 — январь 19422 года 8 страница

Дороги раскисли, подвоз прекратился, с продуктами начались перебои. Жизнь на мельнице шла по-прежнему лениво и однообразно.

Но вот однажды на мельницу старшина принес известие, что под больницу наши начали рыть подземный подкоп. Все это делалось в тайне и строжайшем секрете. Но чем страшней была тайна, тем быстрей она расползалась вокруг. Двухэтажное здание Бельской районной больницы стояло на самом краю города. Деревянные постройки теперешней больницы стоят рядом, по другую сторону дороги. В сторону реки перед больницей был низкий луг. Справа рядом стояла каменная часовня, которое наше командование переименовало в кузню. Подкоп вели именно из нее. Землю из лаза поднимали в мешках. Мешки ставили вдоль стен внутри часовни, а ночью, когда было совсем темно, мешки уносили и высыпали в тылу, да так, чтобы немцы не заметили выбросы свежей земли. Стены больницы имели полуметровую толщину. Это было самое прочное и нерушимое здание на окраине города. Получив как-то разрешение истратить пару снарядов, артиллеристы решили ударить по окнам второго этажа. Они в Демидках выкатили сорокапятку на прямую наводку. Целились долго, сделали два выстрела и по окнам, конечно, не попали. Они уверяли в том, что стреляли для пробы по стенам. Снаряд при ударе о стену мог только брызнуть штукатуркой, оставив на белой стене рыжее, кирпичного цвета, пятно с разводами во все стороны. Оборону больницы немцы держали не меньше, чем ротой. Это был главный опорный пункт на окраине города. Это чувствовалось по ружейному и пулеметному огню, который иногда шел из больницы. Лестничная клетка в торце здания располагалась и была обращена в сторону города. Вход и выход из здания больницы не просматривался с нашей стороны. Вниз, в подвал, и на второй этаж вела каменная лестница. Немцы круглые сутки несли дежурство на втором этаже. Рамы в окнах отсутствовали. Комнаты первого этажа были пустые. Битте-дритте, прыгайте в окна, занимайте первый этаж!

Наш генерал мечтал выбить немцев из здания больницы. По приказу генерала делались попытки наскоком забрать первый этаж. Однажды вспомнили и про меня. Я на мельнице отбывал наказание. Я как штрафник, должен был доказать преданность |делу партии| общему делу. В полку по-быстрому собрали штурмовую группу. И во главе ее поставили меня. И |вот| перед рассветом нам приказали занять первый этаж.

Нам не сказали, почему предыдущие атакующие группы понесли здесь значительные потери. "Неудачно атаковали!", — сказали нам. Мы бросились в окна, надеясь застать немцев врасплох и полоснуть по ним из автоматов. Нам посулили блага на земле и на небе, — "Раненых и мёртвых не оставим, всех заберём!".

Окна были расположены невысоко, мы подставили друг другу спины и без выстрела ворвались на первый этаж. Казалось, что все страхи и переживания были напрасны. |Что мог сделать я, когда мной помыкали, как хотели? Я не мог постоять за себя по своей молодости, неопытности и доверчивости| . Мы попрыгали в окна и заняли переднее помещение от стены до стены. Внутренние перегородки в передних комнатах первого этажа были разбиты. Дальние комнаты и лестничная клетка были забаррикадированы рогатками с колючей проволокой. Хода на лестницу и второй этаж не было. Немцы умело и хитро построили оборону. В потолке первого этажа они пробили дыры для опускания гранат. Как только мы появились в передней комнате, сверху на нас посыпались гранаты. Мы повыпрыгивали из окон при первом же разрыве.

Было несколько попыток штурмом овладеть больницей. Каждый раз собирали новые группы, но они несли потери, и взять первый этаж так и не удалось. После каждого такого штурма многие оставались лежать у стены. Кого ранило, и кто сам не добежал до часовни, получал порцию свинца от немцев |и оставался пускать трупный дух, потому что была уже весна| . После меня еще два раза прыгали солдаты в окна больницы. Мы поддерживали их с мельницы огнем пулемета "Максим". Мы били по окнам второго этажа, прикрывая свинцом своих ребят, которые прыгали в окна первого этажа. После очередного штурма и нашего обстрела немец готовил нам ответный удар. В тот же день, вечером, когда мы сидели при свете зажженной гильзы и поджидали старшину с харчами, два раскаленных снаряда прошуршали от стены до стены. Они без грохота прошли сквозь бревенчатые стены. Только огонь в сплюснутой гильзе качнулся от их движения. Один снаряд пролетел слева у меня над головой, другой — немного правее, он царапнул слегка угол печки. Понятно, что в тот же миг мы с Петром Иванычем бросились на пол. Через минуту последовали еще два выстрела. Самих выстрелов мы не слышали. Теперь снаряды шли еще ниже. Они прошли над самой кроватью, легко проткнули бревенчатые стены и ушли на улицу. Гильза от порыва воздуха погасла. Стены от зажигательного снаряда не загорелись. Немцы, видя, что поджечь дом им не удалось, прекратили стрельбу. Наши кровати были точно засечены.

А мы с Петей были хороши! Мы хотели на четвереньках выползти через дверь наружу, а сами в темноте уткнулись головами в противоположную стену. Мы долго ползали и шарили руками по стенам в абсолютной тесноте. Потом, наконец, мы выбрались на крыльцо и вдохнули ночного свежего воздуха. Нехорошо, что мы, офицеры, ползаем по полу. Теперь нам нужно было менять место своей стоянки. За переменой места дело не встало. Солдаты ночью вынесли наши кровати и перетащили их в небольшой отдельный домик ближе ко льнозаводу. Здесь мы поселились и организовали свой новый КП. Организации, собственно, никакой, так, одно название. Солдаты это название принимали за чистую монету. Раз так положено, так и называли.

Недалеко от дома в открытом чистом поле я приказал отрыть новый пулеметный окоп. Зачем рисковать пулеметом, их в полку раз-два и обчелся. Вообще, это была не моя забота. В пулеметной роте был командир роты |Саня| Кувшинов. Но, странное дело, на мельнице он ни разу не появился |бывал| . Я спрашивал Петра Иваныча, почему Кувшинов не заходит на мельницу.

— У него важные дела. Он к милашке в какую-то деревню часто ездит.

Наша жизнь довольно быстро вошла в привычную колею. По немцам мы не стреляли. Нам приказано было экономить патроны. Дороги развезло. Подвоза почти не было.

И вот, после стольких неудач взять больницу в рукопашном бою, Березин утвердил план подкопа. Для того, чтобы поднять на воздух здание больницы, по расчетам саперов нужно было подложить около двух тонн взрывчатки. При меньшем количестве ее мог получиться только пшик. Запасов взрывчатки в дивизии не было. При утверждении плана подкопа было принято решение забрать все, что можно у артиллеристов, почистить все полковые обозы и склады. |Забрали все, что было, кроме НЗ, мин и снарядов| . Надеялись, что когда дороги подсохнут, боеприпасы подвезут.

Из часовни пехотинцев солдат быстро убрали. Пустили туда |маркшейдера| и саперов. Они пришли с лопатами и мешками. Вначале рыхлую землю стали брать из-под мерзлой корки. Потом, когда земля оттаяла, поставили деревянную крепь и столбы по всему наклонному штреку, |как назвал его маркшейдер| . Подземный лаз уходил под землю и шел с небольшим наклоном под фундамент больницы. Расчет был большой. Саперы пройдут под землей тридцать метров и окажутся под полом подвала больницы. От часовни до наружной стены больницы по прямой было всего двадцать метров. Лаз подошел к передней стенке фундамента, и ее пришлось обходить, углубляя подкоп. Через несколько дней саперы обошли фундамент, подрыли под пол подвала и стали выбирать камеру, где нужно сложить взрывчатку. Саперы, работавшие в пороховой камере, отчетливо слышали звуки шагов и приглушенные голоса немцев, сидевших в подвале. Взрывчатка, мины и снаряды, собранные по всем подразделениям, были уложены, пороховую камеру плотно забили, шнур взрывателя вывели наверх в часовню.

Почему я знал все подробности подготовки взрыва больницы, потому что меня заранее вызвали и велели возглавить штурмовую группу, которая после взрыва должна будет броситься и занять развалины кирпича. Я согласился, но оговорил условия. Когда перестанут падать камни и глыбы, отделение разведчиков и группа добровольцев из пехоты пойдут на развалины и займут их. И если немец не будет нас атаковать, я со своими двумя солдатами возвращаюсь на мельницу. Останутся те, кто не ходил на больницу.

— Хватит! — сказал я, |- Нельзя одним и тем же все время страдать!| В подвале лежи! В окна больницы |под немецкие гранаты| прыгай! Принимаете такой вариант? Я пойду! Я не полковой разведчик, я иду на развалины больницы как доброволец. Мое предложение было принято. Я был доволен.

Перед рассветом штурмовая группа в двадцать человек вышла на исходное положение. Две тонны взрывчатки лежали, забитые в штольне под землей. Когда раздался взрыв, все здание больницы приподнялось, дрогнуло, и из его середины вырвалось пламя, камни и дым. Боковые стены поползли как-то странно вниз. В высоту метнулось желтое облако пыли. Отдельные камни и куски кирпича продолжали шлепаться вокруг. На больницу мы шли двумя группами. Разведчики справа, а я с десятком солдат — с левой стороны. Наша группа без выстрела поднялась и навалилась на груду кирпичей.

Но что не додумали мы и заранее не учли. В густой массе кирпичной пыли дышать было абсолютно нечем. Желтая пыль лезла в горло, першила и въедалась в глаза. Немцы не ожидали взрыва и попыток атаковать развалины больницы не предприняли. Двухэтажную больницу с толстыми стенами в доли секунды, как языком с поверхности земли слизнуло. Долго висело мутное облако коричневой пыли. Через некоторое время нам притащили противогазы. В противогазах немного легче было дышать. Прошло часа три, можно было оглядеться, можно было размять застывшие суставы и мышцы. Посмотрев в обе стороны, мы увидели, что в одном месте из-под кирпичей торчит в кованом сапоге нога. В другой была видна рука. Солдаты отвалили кирпичи и потихоньку стали разбирать засыпанных обломками немцев. Откопали и вытащили двух. Они были живые. Немцы были сильно помяты, стонали и охали.

Теперь от нас не требовали в фонд обороны их личные вещи. Кто что откапывал, тому то и доставалось. Солдату — часы и портсигар, немцу спасенному — жизнь на этом свете.

На следующий день откопали еще одного |наши соседи разведчики| . Пленные немцы рассказали: в больнице занимала оборону пехотная рота. В подвале сидело около ста человек. Подвал был оборудован деревянными двухъярусными нарами. Подвал обогревался несколькими железными печами. Утром, перед самым рассветом, за несколько минут до взрыва, подвал покинул лишь один человек. Это был их капитан, командир роты. Все остальные попали под взрыв. Двое немецких солдат, которых откопали, стояли на посту на втором этаже больницы. Самого взрыва они не слышали, на некоторое время потеряли память. А те, что были в подвале, остались заживо погребенными под целой горой битого кирпича. Действительно, если лечь и приложить ухо к груде кирпичей, то из-под земли услышишь удары и скрежет лопат. Немцы оказались засыпанными в дальней части подвала. Они колотили снизу по каменной стене лопатами. Звуки ударов и приглушенные голоса неслись из-под земли. Никто из наших, конечно, и не помышлял рыть яму им навстречу. Мы сверху им для затравки постучали, они отчаянно заколотили нам в ответ. Жалко, что азбуки Морзе мы не знали, а то бы переговоры можно было бы с немцами организовать. На третий день я ушел с горы битого кирпича. Постукивание из-под земли продолжалось. Как потом рассказали солдаты, стук продолжался около недели. Потом звуки стали слабыми. Видно, у немцев в подвале не хватало воздуха. Через некоторое время ответные удары прекратились совсем. Огромная гора битого кирпича лежала на месте больницы. Немцы, взятые в плен, были уверены, что в больницу попала большая бомба, сброшенная с самолета. Они не забыли ночной огонек, который однажды ночью блуждал над городом Белым, когда мы запускали змея. Через неделю солдаты в развалинах выбрали себе норы, обложили их обломками кирпича, и получились бойницы. За то, что я ходил на груду кирпичей, мне даже не сказали спасибо. Начальство наше примерно рассуждало так: раз вошли туда без боя и без сопротивления, контратаки немцев не последовали, потерь наши группы не имели, это мог сделать любой вместо нас. Ничего тут доблестного. А насчет того, что мы переживали смертельную опасность перед броском, то ведь наши душевные переживания никого не волнуют. Чего зря переживать, когда в тебя не стреляют!

Весна была в полном разгаре. Вокруг все преобразилось и зазеленело. У нас отобрали полушубки и валенки. Для замены обмундирования нам приказали отправиться в тылы полка. Это был мой первый выход в тыл за пределы мельницы. Мы сдали зимнюю форму и получили кирзовые сапоги и вместо шапок — пилотки. После зимней шапки пилотку на голове вроде и не чувствуешь. Мы стояли по-прежнему на мельнице, наблюдая за немцами. С некоторых пор над нашими позициями стали появляться немецкие самолеты. То прилетит "костыль" (одномоторная "стрекоза") и целый день кружит, то появится "рама" — "Фокке-Вульф 111".

 

 

"Рама" — самолёт-разведчик "Focke-Wulf Fw 189".

 

— Смотри, стерва, нюхает! Щупает, где пулемётики спрятаны! — бросали ей вслед свои слова солдаты.

Сначала от самолетов хоронились и прятались. Потом привыкли. Стали ходить в открытую, сидели на крыльце и лениво посматривали в небо, лениво сплевывали, закрывали глаза, прислонившись затылком к стене, и грелись на солнышке.

— Целый день трещит над головой и не стреляет!

— А им и не надо стрелять! "Рама", она у них не стреляет, а фотографирует. Она все наши окопы снимает на плёнку. Они без фотографии в наступление не пойдут. У них в энтом деле порядок. Это у нас сиди и сиди. Потом перед утром придут — давай и давай! Топай в атаку. А у немцев все заранее. Полетают, сфотографируют, а потома ужо и жди!

Недели две кружили немцы над нашей обороной. "Рама" то удалялась куда-то в тыл, то снова появлялась над нашими окопами.

И вот наступил день, "рама" с утра не появилась. Вечером я сказал политруку, — "Завтра будь готов ко всему, немцы что-то задумали".

Политрук не поверил. Он даже сказал, — Солдаты в тылу тоже болтают разное.

— Командир полка велел пресечь разговоры, — "Немец в больнице получил хороший урок, он не сможет быстро оправиться!".

Никому в голову не пришло, что немцы провели детальную разведку и съемку с воздуха. На следующее утро мое предположение сбылось. Отсняв многократно наши позиции, немцы подготовили целеуказания для своих пикировщиков. Мы знали, что бомбежке предшествует обычно воздушная разведка. Но не предполагали, что немцы готовят по нашим позициям решительный и массированный удар. И когда в воздухе перестала кружить немецкая "рама" "Фокке-Вульф", не придали этому особого значения.

Мы наблюдали за немцами в городе. Но что может увидеть наблюдатель на переднем крае противника? Немцы днем по передку почти не ходили. Глубина их обороны была закрыта забором, домами и постройками. Что делается так дальше, мы не видели и не знали. Передний край кажется сжатым и сплюснутым. Все, что видишь, то есть только в передней плоскости. А заглянуть за бугор, за крышу, за высоту — это только мечта наблюдателя. Наблюдатель на земле хотел бы заглянуть за обратный скат. Но в то время, в мае сорок второго года, только немцы могли позволить себе такую роскошь — отснять нашу оборону на километры плёнки. Когда я подымался по ступенькам на верхний этаж мельницы и устраивался там для наблюдения на целый день, не имея даже карты города, мне приходилось самому в наглядном масштабе условно рисовать схему на клочках бумаги. Я наносил на свою примитивную схему дома, заборы, улицы и дороги. Но заглянуть за дома и заборы даже с высоты мельницы не удалось. Я мог только предполагать, что там могло быть. Я шарил биноклем по немецкой обороне, но такая разведка мало что давала. Аэросъемка нашего обороны полка позволила немцам оценить и увидеть очень многое. Во-первых, немцы узнали, что артиллерии на переднем крае у нас нет. Вся оборона полка представляла собой одну линию траншей. Немцы отсняли весь район обороны дивизии и после обработки данных пришли к выводу, что кроме стрелковых траншей, вытянутых в одну линию по переднему краю, у нас нет ничего. Глубины обороны не существовало. Но немцы не ринулись, очертя голову. Они решили проверить наши позиции боем. Немцы не предполагали, что перед ними стоят русские солдаты только с винтовками и противогазами. А две пушки в отдельной березовой роще и два пулемета на переднем крае никакой серьезной угрозы для пикировщиков и танков не представляют. |Рама "Фокке-Вульф" крутила километры плёнки над пустыми буграми и высотами. Немцы засняли дороги и по весне протоптанные тропинки. По ним можно было судить, кто где сидел, и где стояли штабы.| Немцы знали, в каких домах жило начальство, где располагались солдаты, наши тыловые службы, лошади, обозы и санчасти.

Или у русских нет ничего, или они умело и искусно спрятали свою боевую технику и танки. Так стоял вопрос! Немцы должны были сделать пробный шаг. Им нужно было вскрыть нашу систему огня и глубину обороны. Ошибки здесь не должно было быть. Нельзя, например, глухо спрятать орудие. У каждой пушки есть прислуга. И как ни таись, вылезет из земли где-то из своей норы солдат. Свежая тропинка по весенней траве покажет, куда и откуда ходят на смену солдаты.

Начало немецкой аэросъемки совпало со взрывом больницы. Разница была всего несколько дней. Наше командование решило, что немцы с перепуга занялись съемкой с воздуха |ищут нового подкопа. На этот счет сочинили даже версию, что проверяют сверху качество нашей маскировки.| А немцы уже готовили пробный удар.

Все началось с того, что солдаты были заняты с утра своими делами. Кто сидел на крыльце и ковырял в ногах между пальцами, другие занимались более полезным делом: они на нагашниках гоняли надоедливых вшей. Двое солдат отдыхали. Накануне с вечера я послал их рыть новый окоп для пулемета. Перед рассветом туда перетащили станковый пулемет "Максим". Там же, метрах в двадцати, для нас с Петром Иванычем отрыли узкую щель на случай бомбежки. Брустверы обложили свежим дерном. В общем, сделали все, как надо. Не знаю почему, но мне на ум пришла идея срочно переменить позиции. Возможно, это и спасло от гибели солдат и нас с Петром. На крыльце дома, что стоял на отшибе, мы сидели вдвоем и говорили о войне. А что, собственно, говорить о ней! И вот послышался гул самолета. Но вместо обычного "костыля", который прилетал с утра, и к которому мы привыкли, из-за города в нашу сторону шло с десяток пикировщиков. Они выплыли из-за облаков и стали перестраиваться в боевую цепочку. Теперь гул десятка моторов стал отчетливо слышен. Наш левый фланг обороны полка простирался за льнозавод и около отдельной березовой рощи упирался в большак |, что шел на Демидки| . Километрах в двух от большака, в этой роще располагались наши две пушки. Правда, пушки наши никогда не стреляли, но стволы их были направлены в сторону большака. Пикировщики прошлись над мельницей, Демидками, льнозаводом и направились именно туда. И вот вся группа в десять пикировщиков навалилась на березовую рощу. В считанные минуты они разнесли там все на куски. Я смотрел в бинокль. Один офицер и два раненых солдата выскочили из облака дыма и побежали в тыл. Орудия, люди, блиндажи, укрытия и лошади, все, что находилось в роще, все было уничтожено и смешано с землей. Самолеты, как стая ворон, кружились над березами. Потом они ушли за горизонт. Они не долго отсутствовали. Вот они снова появились над городом и теперь уже нацелились в нашу сторону. Одна группа нависла над Демидками, другая отвернула на мельницу. |Моё предостережение, сказанное, когда летала "Рама", мимо ушей Петра Иваныча, видно, не прошло.

Я, конечно, об этом ничего не знал, но он лично, с двумя солдатами проделал лаз под стогом сена.| Самолеты приближались к мельнице.

— Мы под скирдой сделали подкоп, — объявил вдруг Соков.

— Подкоп сделали?

— Нет, мы выдернули лён над самой землей, и получилась нора. Я посмотрел на стог льна, такой слой льна бомбой не пробьёт |и все-таки колебался, больше верил в узкую щель, отрытую в поле.| Мимо нас пробежали солдаты, они метнулись в поле к пулеметному окопу.

— Из окопа не высовываться! — крикнул я им.

Пока самолеты разворачивались и перестраивались, я ещё мог успеть добежать до щели. Но Петя тянул меня за рукав, и я остался сидеть на крыльце |в нерешительной бездеятельности| . Расстояние до скирды было меньшим, чем до окопа. Самолеты перестроились и шли прямо на нас. Теперь было поздно бежать по открытому полю. Летчик "Юнкерса" |по бегущему легко засечёт цель для бомбежки| бегущего видит издалека. Я выругался, что остался на крыльце, плюнул и нехотя побежал за политруком. Он, придерживая каску, побежал к норе. Подбежав к стогу льна, он встал на колени и нырнул в нору. Я на войне ходил без каски. И даже, когда попадал под пули, ни разу о ней не жалел. Каска звенела на голове, цеплялась за сучки, мешала думать и сосредоточиться. Под рев пикирующих бомбардировщиков я подбежал к стенке стога, нагнулся и стал смотреть, где будут бомбить. Я хотел посмотреть, что будет дальше.

— Давай залезай! — услышал я приглушенный голос Пети.

— Подожди! Сейчас посмотрю! — крикнул я в ответ.

Одна группа пикировщиков нацелилась на мельницу, другая нависла над стогами, под одним из которых я и сидел. Цепочка пикировщиков при заходе на мельницу растянулась. Передний самолет перекинулся через крыло и кинулся к земле, а остальные еще шли в высоте ровным строем. У каждого летчика своя определённая цель. Один самолет стал пикировать на здание мельницы, другой — на отдельно стоящие дома, еще один за другим устремились на стога льна. Мельница, два дома около неё, сарай и дом на отшибе, в котором мы жили, с первого захода были засыпаны фугасками и зажигалками. Минута-другая, — и все деревянные постройки запылали огнём.

Взрывами фугасных бомб раскидало крыши, выбило окна и двери. Взмыв вверх, самолеты снова построились, сделали облет вокруг и теперь пошли на стога, где мы сидели. Я смотрел, как они, набрав высоту, стали срываться к земле, зависая над стогом. Из-под гладкого брюха самолёта оторвались две чёрные хвостатые бомбы. Я присел на корточки и подался под стог. Узкая нора в земле шла по самой земле. Политрук и солдаты лён выдергивали руками. Ход имел два поворота. Я почти ползком в полной темноте подвигался вперед и, наконец, почувствовал некоторое расширение.

— Мы сделали здесь кабину! — услышал я голос политрука. — Давай, ползи сюда! Возьми немного левее!

Кабина, как ее назвал политрук, имела всего вершок от плеча, так что я, сидя, головой упирался в потолок, а подбородком себе в грудь. Я не мог разогнуть ни шею, ни спину. Это было небольшое расширение в конце хода, где нельзя было даже развернуться головой по ходу назад.

Добравшись до тупика, я прислушался к разрывам. "Какую глупость я совершил!" — мелькнуло у меня в голове. Зачем я полез сюда? Это политрук затянул меня сюда с перепугу. Мы опали в мышеловку! Ведь я ясно видел, как пикировщик сбросил на стог десяток зажигалок. Я видел, как они оторвались от фюзеляжа и, завывая, посыпались на наш стог. Фугасная лён не пробьёт, в этом можно быть уверенным. Но от зажигалки лён мгновенно вспыхнет, окутается огнем.

— Ты куда? — испуганно прохрипел Петя… Развернуться головой к выходу я не мог. Я стал пятиться задом по узкому ходу к выходу. Когда я повернул голову и посмотрел вверх, я от ужаса содрогнулся. С вершины стога ровным фронтом вниз по стене к земле быстро спускалось яркое пламя. Я не просто пламя, а бегущий, как порох, огонь, по сухой льняной костре. Немецкие пикировщики с ревом неслись к земле, делая второй заход над нашими стогами. От всего увиденного я перестал дышать. Мне нужно было крикнуть политруку, а у меня сперло дыхание.

— Горим, политрук! — крикнул я, выдавив воздух из лёгких и сделав над собой усилие.

— Заживо сгоришь! Я бегу! — крикнул я на ходу.

Промедли я ещё одну минуту, и мы с политруком сгорели бы во льне. Я бросился бежать через открытое пространство. Бомбы сыпались, рвались вокруг, перед лицом визжали осколки. Взрывы взметали комья земли то впереди, то слева, то справа. Я метался из стороны в сторону, стараясь уклониться от прямого попадания бомб. Вот тень пикировщика скользнула надо мной, и "Юнкерс" с ревом бросился вниз, пуская бомбы. Еще раз я рванулся в сторону, бомбы в нескольких метрах одна за другой разорвались справа.

Когда смотришь вверх на падающие бомбы, то кажется, что все они летят на тебя. В этом случае нужно смотреть не на бомбы, а на положение летящего самолета, который их сбрасывает. По положению фюзеляжа можно точно определить линию, по которой они пойдут, и где будут падать. Я мельком взглянул на самолёт и рванулся в сторону.

Политрук бежал сзади меня. Под грохот разрывов мы пробежали открытое пространство. Впереди стоял полыхающий дом. Я забежал за него. Высокое пламя и облако черного дыма мешало летчикам увидеть направление, по которому мы побежали дальше. Петя очень нервничал, ерзал на месте.

— Лежи, не шевелись! — прикрикнул я на него, — По пустому месту бомбить не будут!

Лежа на земле я огляделся кругом. Мельница была вся в огне. Над домами и стогами взметнулось огромное пламя. К небу, крутясь и извиваясь черными клубами, поднимался огненный дым. Всё было охвачено огромным пожаром. Я взглянул вверх на бугор, в сторону Демидок. Там кружила стая немецких пикировщиков. Они образовали над деревней своеобразную карусель. Огромное кольцо из самолётов вращалось в высоте. Из этой карусели, срываясь по одному, самолеты пикировали к земле, бросая бомбы. Сбросив бомбы, самолёт стрелой взмывал вверх и тут же пристраивался снова к карусели. Я обратил внимание, что дома в деревне огнём не горели. Немец бомбил деревню только фугасными бомбами. Всполохи взрывов подбрасывали в небо куски кровли, целые бревна. Вверх летела щепа, пыль поднималась столбом, земля брызгала в разные стороны. Сбросив бомбы и постреляв вдоль улицы из пулемётов, самолёты вскинулись, облегченные, вверх, построились в цепь, помахали крыльями и удалились за город. Пикировщики "Ю-87" ушли, а вместо них в воздухе появился "костыль", самолёт-разведчик. Мы короткими перебежками, пригнувшись, перебежали в пулемётный окоп. Потом перешли в отрытую, для нас с Петром щель. Наконец, я почувствовал себя в полной безопасности.

 

 

"Ю-87" — пикирующий бомбардировщик "Junkers Ju-87", "Stuka".

 

Узкая щель — великая вещь! В нее просто так не попадешь. По размерам она мала и глубиной по пояс. По ширине она чуть шире твоих плечей. Сядешь в неё, согнешься, и тебе ни снаряды, ни бомбы теперь не страшны. Передохнув и обтерев пот с лица, я поднял к глазам бинокль, болтавшийся на ремне на шее, и осмотрелся кругом. Теперь мы с политруком сидели среди своих притихших солдат, а не скрывались неизвестно где. В бинокль было видно, что с двух направлений на нашу полковую оборону ползли немецкие танки. Отсюда, из открытой щели в бинокль их хорошо было видно. Я посмотрел в бинокль дальше льнозавода, там в открытом поле находилась траншея соседней роты. В бинокль было видно, как солдаты этой стрелковой роты забегали вдоль своей траншеи. И вот из-за бугра на траншею выполз немецкий танк. Н подошел к траншее метров на пятьдесят и остановился. Танк опустил ствол пушки и стал им водить вдоль траншеи. Солдаты в окопах притихли и затаились. Танк не стрелял.

Бежать и траншеи было поздно. Да и куда бежать? Убежишь в тыл, тебя же потом и расстреляют. Траншея была расположена вдоль линии фронта. Ходов сообщения для выхода в тыл из траншеи не было. Считали, что так лучше, солдаты не убегут. По открытому полю под пулями в тыл не побежишь. Вот они и не бежали. На этот раз бежать было некуда. Был строгий приказ генерала Березина "Ни шагу назад!". И солдаты стрелковой роты в панике назад не побежали. Они только ждали, когда командир и политрук роты выскочат из траншеи и убегут, спасая свои шкуры. И действительно, в этот момент две пригнувшиеся фигуры оторвались от траншеи и побежали |рысью| в тыл. Офицеров за отход отдавали под суд, а солдат просто в штрафные.

Немцы из танковой пушки не стреляли. Позади танка топтались до взвода немецких солдат. Обе стороны выжидали. Немцы выглядывали из-за стальных боков танка и тут же прятались назад. Было явно видно, что немецкая пехота в открытую идти вперед побаивается. Да что там идти, они из-за танка выглядывать боялись. Но обстановка в такой ситуации была напряжена. "Что будет дальше?" — подумал я. Кто выстрелит первый? Но выстрелов ни с той, ни с другой стороны пока не было. Время как бы остановилось. Вот из траншеи выскочили двое и, пригнувшись, побежали зигзагами по открытому полю к нам в тыл. Им удалось благополучно добежать и скрыться в низине. |Я вспомнил, что у нас в батальоне был мл. лейтенант, не то Мошанян, не то Шаишвили, командиром той самой стрелковой роты. По-видимому он и кто-то еще вместе с ним бежали в овраг.| Со льнозавода тоже метнулись две фигуры и скрылись за бугром.

Я перевел взгляд снова на дальнюю траншею. Над траншеей показалась фигура солдата с поднятыми руками вверх. Через некоторое время на бруствер поднялись еще двое. Немцы не стреляли. Они ждали. Теперь было ясно, что рота солдат, брошенная своими командирами, сдается в плен. Через некоторое время вся рота стояла наверху с поднятыми руками. Такое я видел впервые. Я машинально перевел бинокль и посмотрел в сторону подвала. К подвалу медленно подвигался немецкий танк. В бинокль было хорошо видно, как танк опустил ствол пушки вниз, и не дойдя с десяток метров до подвала, замер, повращал своей башней и повел стволом. |Ствол его оказался направленным точно в боковое окно подвала| . Немцы с винтовками наперевес и здесь держались сзади танка. И вот внизу лаза в окне мелькнула белая тряпица, и перед немецким танком появилась фигура солдата в серой шинели с поднятыми вверх руками. Взвод солдат, сидевший в подвале, сдался немцам. Не миновать бы мне немецкого плена, будь я там, в подвале вместе с солдатами. Деваться было некуда. Судьба и в этот раз |смилова| …….лась надо мной.