Глава 18. Батуринские леса 5 страница

Как-то днем на дороге появились трое немецких солдат. Один из них вез за собой ручные санки с широкими полозьями. Дойдя по дороге до спуска с горы, все трое уселись в сани и лихо скатились вниз. Это ни понравилось. Они вернулись в гору. Снова уселись в санки и скатились еще раз вниз. На снежных высотах и склонах проходила наезженная лыжня. В стереотрубу было видно легко одетых лыжников. Некоторые из них катили по лыжне, другие стояли, наклонившись и опираясь на палки. В стереотрубе перед окулярами появлялись немецкие физиономии и рожи. Я видел, как они разговаривали, открывали рты, шевелили губами, жестикулировали руками, держали в зубах сигареты. Я видел, как они запрокидывали головы и смеялись от души, как они наслаждались жизнью и радовались ей. Ведь мы в них до этого совсем не стреляли. Я внимательно изучал, где их нужно бить было сразу, а где стрелять незаметно и убивать постепенно, по одному.

Дал из пулемета один, два одиночных выстрела, вроде как стреляли из винтовки, а немца прихлопнули. Пусть думают что шальная пуля прилетела. Солдаты стрелки, посматривая на нашу стрельбу. К вечеру я узнал от Самохина, что старшина не привез на передовую патрон. Самохин ему не напомнил, а я понадеялся на Самохина. Без достаточного запаса патрон стрельбу продолжать бесполезно. Жалко конечно, что мы потеряли еще целый день. Утром, когда рассвело, я залез в одинокий окоп и стал осматривать в стереотрубу оборону немцев. Случайно в перекрестие оптики попал немецкий блиндаж. Около блиндажа мелькнуло что-то зеленое. Я присмотрелся, в снегу около блиндажа торчала зеленая елка. Сначала я подумал, что это артиллерийская веха. Такие ориентиры в виде очищенных от веток стволов и оставлений на макушке нетронутой зеленой хвоей. Длинный голый ствол, а на конце вроде как помело. Их можно было видеть с далекого расстояния. А тут около блиндажа стояла обыкновенная зеленая елка. Когда я внимательно вгляделся в нее, у меня невольно вырвался смех. Елка была наряжена. На ней висели фонарики, флажки, блестящие шары и торчали свечи.

— Иди посмотри! — крикнул я Самохину. — Немцы елку нарядили. В ночь под Рождество бенгальские огни и свечи зажгут. У них это главный семейный праздник. Вайнахтен! Так кажется они называют.

— А почему Вай! Вай, вай! Вроде как по-еврейски?

Теперь было ясно. Немцы готовятся к празднику Рождества Христова.

— Осталось немного! Подождем несколько дней. А на праздничек мы им всыплем тройную порцию. Только патронов побольше нужно запасти. Представляешь Самохин! Немцы в эту ночь достают семейные фотографии. Смотрят на них и воображают, что они вместе со своими родными. Фрау и киндер тоже на фотографии глядят. Мысленно общаются между собою. У елки будут веселиться! Видит бог Самохин под елочкой они и получат тройную порцию свинца! Это будет настоящий удар! В Рождество они разомлеют. Распустят нюни. От воспоминаний и чувств слезы выступят у них на глазах. В этот момент мы им и врежем. Ты иди взгляни Самохин, как они старательно к смерти готовятся!

— Одного мы не знаем, когда оно начнется. Надо позвонить Малечкину, пусть узнает в дивизии. А ты знаешь Самохин, какое сегодня число?

— Нет! Оно мне вроде не к чему!

— Вот так Самохин! Они со свечами пойдут вокруг елки, на саночках с горки будут кататься, выдут на дорогу свежим воздухом подышать, а мы их из четырех "Максимов". Видишь, как бывает! Стоишь в обороне, кругом вроде все тихо, делать нечего, нигде ничего не видать. А посмотрел в стереотрубу — тут у них елочка, тут у них с горки кататься. Из пулеметов до Рождества не стрелять! Это мой категорический приказ! Понял? Передай всем! Никакой стрельбы! И чтобы без всяких таи шуточек! Они у нас теперь на прицеле! Пусть поживут до праздника! Жить им осталось пару дней, не более! Я сегодня же иду к Малечкину. Буду просить снарядов. Пусть хоть по десятку на орудие дадут! Ударим сразу!

Я ушел в землянку звонить по телефону. Самохин остался в окопе, он продолжал наблюдать в стереотрубу. Ночью я уехал со старшиной в батальон. Разговаривал с Малечкиным. Майор обещал добиться в дивизии разрешения истратить два десятка снарядов. Я передал ему схему обороны немцев с указанием целей, привязанных к координатам карты. Малечкин выложил ее перед начальником штаба дивизии. Начальство дивизии пошло нам навстречу. Артиллеристы получили указание дивизии отработать цели указанные по схеме. Они уточнили пристрелку и в ночь с 24 на 25 декабря были готовы по нашему сигналу ударить по немцам. Сигнал начала обстрела — две красные ракеты. Теперь оставалось только ждать. Малечкин приехал из дивизии, скинул валяные сапоги, залез на нары и сказал: — Начальник штаба нас похвалил. Это хорошо, что пулеметчики придумали. На следующий день я вернулся в роту. До немецкого Рождества оставалось два дня. Мы приказали пулеметчикам два дня отдыхать и как следует выспаться.

Утро 24-ое было хмурое и ветреное. Днем мы с Самохиным вели наблюдение, вечером подняли на ноги всех людей и объявили боевую готовность. Солдаты заняли свои места.

Стрелков тоже вывели на огневые позиции. Стрелкам приказали выпустить по немцам две обоймы патрон.

— А куда стрелять? Если не видно ночью ни матушки, ни цели!

— Стрелять будете над самой землей! Положишь винтовку на бруствер и можешь не целиться. Сигнал открыть огонь — две красные ракеты.

Ракетница торчит у меня за поясным ремнем. Солдаты сидят в окопах, посматривают в мою сторону. Не могу сказать в котором часу немцы и финны вдруг зашевелились. Они видно в ночь под Рождество решили устроить фейерверк и шествие со свечами. Мы этого от них не ожидали. Они открыли беспорядочную стрельбу. Пальба была в небо в основном трассирующими. От этой стрельбы ночное небо озарилось голубыми прочерками пуль. Темное пространство над передовой вдруг озарилось осветительными ракетами. По телефону из полка тут же раздался звонок.

— Что там у немца случилось? Немец пошел в атаку?

Потом на проводе появился голос Малечкина.

— Почему пулеметы молчат? Почему не начинаете?

— Сейчас начинаем! немцы сидят на месте!

Я хотел подождать. Хотел, чтобы побольше немцев и финнов высыпало наружу. Бить, так бить! Чего стрелять в пустую!

— Самохин посмотри! Они свечи на елке зажгли?

Ночная мгла сверкала от летящих пуль и осветительных ракет. Нити трассирующих извивались в воздухе. Я поднял над головой ракетницу и медленно как бы целясь, потянул на себя спусковую скобу. Первая красная ракета глухо хлопнула над головой и взлетела. Она заставила многих вздрогнуть и взять на изготовку оружие, пулеметы и пушки.

Я ясно представил себе, как все сейчас ждут второго сигнала. Перезарядив бумажный патрон, я рывком дернул за спуск и вторая сигнальная ракета полыхнула красным огнем.

И в тот же миг застучали пулеметы, затрещали винтовочные выстрелы, из-за леса рванули пушки.

Немцы и финн под свою трескотню, которую они открыли, вначале не поняли, что их режут осколки и бьют свинцовые пули. А когда еще раз грохнули наши батареи и снаряды с воем запели у них над головой, было уже поздно размышлять, им уже некуда было деваться.

На КП дивизии узнав что немцы открыли стрельбу опередив нас на полчаса, решили, что они перешли в атаку. Пока звонили, выясняли.

Время шло! Дали команду двум реактивный установкам дать залп по высотам. Реактивные снаряды проревев над головой ударили по господствующей высоте. Вот это был фейерверк! Горящие снопы термитных снарядов вскинулись вверх и закрыли собой вершины высот. Стрельба со стороны немцев мгновенно прекратилась. Утром, просматривая в стереотрубу полосу обороны немцев, я увидел пустые поля, бугры и дороги. Здесь уже не катались легко одетые лыжники и любители быстрой езды на саночках. Все попрятались в землянки и блиндажи. Отстрелявшись на Рождество, мы прекратили стрельбу. Пулеметные стволы были сильно изношены. А новых запасных было мало, мы их берегли. Стрельба на передовой постепенно утихла. Кое где промелькнет над снегом немецкая стальная каска. Промелькнет и скроется, как проворная полевая мышь. Ни одного выстрела с той и другой стороны. Я ушел с передовой оставив все и трубу на Самохина. В лесу, в батальоне у меня не было конкретного дела. Моей работой занимался писарь и я не стал у него принимать бумажные дела. Я пришел, посмотрел чем он занимается и сказал майору: — Пусть он продолжает эту работу вести. А я с недельку отдохну! Отоспаться нужно — Может опять пошлют куда в роту!

Майор согласился:

— Вот молодец! — сказал он, — Пусть писарь занимается этой бумажной работой! У тебя теперь живое дело, люди и пулеметы! Пошли сыграем в картишки! А там будет видно, куда тебе нужно будет идти. И так наворочали всяких дел!

Я всю неделю откровенно бездельничал. По ночам мы играли в карты А днем укрывшись полушубками спали на нарах в блиндаже у Малечкина. Потом я перешел в теплушку где жили ординарцы, старшины и телефонисты. Дни стали какими-то сумрачными и короткими. Снаружи то снег зашуршит и заскребет, то вьюга завоет над лесом, то холодный колючий ветер загудит в железной печной трубе. Иногда снежный вихрь так закрутит и начнет давить, что с трудом передохнешь и выберешься из теплушки наружу, глядишь, а в трех шагах ничего не видно. В одну из таких ночей гудел и беспрерывно сыпал колючий снег, в воздухе метались целые облака и огромные вихри снежной пыли, ветер рвал и сбивал с ног идущих по дороге людей.

Куда он дул, отчего бесился? С какой стороны он ревел? Повернешься на месте, а он опять тебе хлещет в лицо. Я вышел из теплушки посмотреть на непогоду. Постоял на месте, огляделся кругом. Вспомнил Самохина и пулеметную роту. Как они там в такую погоду на передовой? Дорогу занесло и засыпало снегом. Намело сугробы по самую грудь. Как старшина со своей лошаденкой доберется до передовой. Лошадь не солдат, на брюхе не поползет! Лопатой путь себе не расчистит! Вряд ли он к утру вернется с передовой!

В овраге при такой метели все солдатские норы остались под снегом. Утром, если из нор прохода в снегу наружу не пробьют, задохнуться под снегом. Как они выберутся? Трудно сказать! Руками будут разгребать. На фронте каждый за себя! Каждый умирает в одиночку!

|Через два дня снегопад немного ослаб.|

Перечитываю написанное и снова переживаю все как наяву.

 

 

"Двое"