Политипизм или полиморфизм? 4 страница

О II пальце кисти из Пангбоче стоит говорить лишь очень кратко, поскольку ее концевая фаланга возможно не подлинная. Но все же это не могло радикально сказаться на очень любопытных результатах измерений, полученных Л.П. Астаниным. А именно, оказалось, что относительная длина II пальца превышает таковую и у современного человека и у антропоидов:

Индекс III; длина II пальца в % от длины II пястной кости

Шимпанзе 116

Горилла 117

Современный человек 118

Оранг-утан 124

Гиббон 133

Пангбоче 145

При этом выяснилось, что на кисти из Пангбоче удлинена как средняя фаланга, так и основная, подлинность которой вызывает наименьшие сомнения.

Есть одно косвенное обстоятельство, позволяющее считать, что в целом II палец на кисти из Пангбоче необычайно длинен: это его относительная длина по сравнению с III пальцем. Ведь III палец, покрытый кожей, безусловно подлинный. Он согнут. Соизмерение его длины со II пальцем очень затруднительно, но мы применили разные методики, использовав не только циркуль и нитку, но пытаясь воспроизвести на многих людях аналогичный ракурс II и III пальцев. Оказалось, что, в отличие от современного человека (и ряда других приматов), на кисти из Пангбоче III палец отнюдь не длиннее II пальца. Свидетельствует ли это в пользу искусственности такого непомерно удлиненного II пальца на кисти из Пангбоче? Или подобный признак свойствен и другим неандертальским кистям? К сожалению, при реконструкциях кистей из отдельных костей Буль, Бонч-Осмоловский и другие в данном отношении принимают за модель как раз кисть современного человека, то есть выдвигают проксимальный конец III пальца дальше соответствующих концов II и IV пальцев. Таким образом, вопрос пока остается без ответа.

Как мы видели, кроме дискуссионных и недостаточно выясненных признаков, остается довольно значительное число особенностей, отличающих кисть из Пангбоче от кисти современного человека и сближающих ее с кистью неандертальца. Остается важный вопрос: а не укладываются ли они в пределы вариаций кисти современного человека? По мнению Л.П. Астанина, при ответе на этот вопрос нужно принять во внимание отмеченную еще А.И. Ярхо закономерность: отдельные признаки (размеры и форма костей) человеческой кисти варьируют в известной мере независимо друг от друга. Поэтому если данная кисть отклоняется от нормы по нескольким признакам, это имеет гораздо большее значение, чем если бы она отклонялась по одному признаку. “Как раз в случае Пангбоче это и наблюдается. По длине II пальца, укороченности I пястной кости, массивности других метакарпалий и некоторым другим признакам кисть из Пангбоче не походит на кисть современного человека. Если даже допустить, что каждый отдельный признак находится в пределах вариаций кисти современного человека (занимая крайнее положение), то та комбинация признаков, которая обнаруживается в кисти из Пангбоче, у современного человека, видимо, не может встретиться”. Этот вывод тем более неоспорим, что к перечисленным здесь Л.П. Астаниным особенностям кисти из Пангбоче должны быть прибавлены еще такие, как рассмотренное нами специфическое костное образование или гребень на первой пястной кости, относительная величина эпифизов сравнительно с телом пястных и фаланг, характер изогнутости первой и четвертой пястной костей. Вся эта совокупность неандерталоидных особенностей кисти из Пангбоче, по-видимому, отнюдь не коррелированных между собой или хотя бы в известной мере независимых друг от друга, дает право считать, что кисть из Пангбоче стоит вне возможных вариаций кисти современного человека.

Она отстоит от кисти современного человека не менее, чем кисть неандертальцев. Наиболее вероятно, что ее следует определить именно как неандертальскую или неандерталоидную. Правда, для сравнения с древнейшими ископаемыми гоминидами и прегоминидами остеологический материал по кисти руки слишком скуден: есть лишь незначительные фрагменты по парантропам и плезиантропу. Но не видно причин для того, чтобы ставить исследуемую кисть ниже неандертальских. Из восьми неандертальских местонахождений, где найдены кости, относящиеся к кисти руки — Спи, Крапина, Ла Кав, Субалинк Хёле, Ла Шапелль, Ла Феррасси , Кармел и Киик-Коба, полностью опубликованы только четыре последних. На основе совокупности этих палеоантропологических данных можно утверждать, что кисть на неандертальской стадии антропогенеза отличалась большой вариабильностью строения, причем кисть киик-кобинца не может быть без оговорок принята за эталон, более того, в некоторых отношениях она занимает крайнее положение среди неандертальских форм. Но все же определились уже некоторые параметры вариаций неандертальских форм. Кисть из Пангбоче вполне вписывается в эту группу, причем меньше признаков сближает ее с кистью из Ла Феррасси, больше — с кистями из Ла Шапелль и Киик-Коба, что, кстати, совпадает с приведенными выше предварительными впечатлениями Бернара Эвельманса и Османа Хилла.

Я даже позволю себе думать, что кисть из Пангбоче способна пролить дополнительный свет на большие дискуссионные вопросы, касающиеся кисти неандертальцев. Разве не примечательно, например, в этом плане общее впечатление проф. Л.П. Астанина от кисти из Пангбоче: что она лишена черт специализации и как бы совмещает в себе некоторые признаки брахиаторной, круриаторной, способной охватывать предметы кисти?

Могут возразить, что невозможно делать какие либо обобщения на данном анатомическом объекте, поскольку он представлен только серией фотографий и даже нет надежды в ближайшем будущем получить подлинник в руки антропологов. Конечно, такое положение с кистью из Пангбоче сильно ограничивает возможности исследования. Так, мы не видим всех сторон каждой кости. Мы не можем произвести никаких сопоставлений абсолютных размеров, ибо пока не располагаем сколько-нибудь надежным масштабом для определения с точностью натуральной величины кисти из Пангбоче; известно только, что она немного меньше средней человеческой кисти, может быть, принадлежит женской особи. Но остается, как мы видели, достаточно широкая возможность измерений пропорций костей, то есть относительных величин, а также анатомического анализа конфигурации костей, их взаимного расположения и т.д. Главное все-таки в том, что в этих фотопрепаратах исключается артефакт, ибо ведь мы открываем в этом скелете такие свойства, которых не ожидали и не могли ожидать ни обладатели кисти — ламы, ни шерпы, ни путешественники, снимавшие фотографии. Тут ситуация прямо противоположна пильтдаунской. Наш анализ морфологических особенностей кисти из Пангбоче не подтвердил, а опрокинул прогнозы тех, кто снимал фотографии, ибо они ожидали найти подтверждение гипотезы о неизвестном “страшном антропоиде”, а отнюдь не мысли о неандерталоидном характере кисти, которая им была неизвестна и чужда. Что делать, пока приходится довольствоваться фотографиями этого важного объекта. Но ведь можно привести немало примеров существенных и достаточно точных наблюдений и выводов, сделанных и советскими и зарубежными антропологами путем измерений фотографий костей — при отсутствии в руках оригиналов и муляжей.

Поэтому все же хотя бы в самом предварительном порядке сопоставим наблюдения над кистью из Пангбоче с основными положениями Г.А. Бонч-Осмоловского и его критиков по поводу особенностей и филогенеза неандертальской кисти. Хотя кости кисти киик-кобинца сохранились более фрагментарно, чем кости его стопы, и поэтому даже самые скрупулезные измерения не могли дать абсолютно надежных результатов, Г.А. Бонч-Осмоловский построил смелую, своеобразную и во многих отношениях твердо обоснованную концепцию. Естественно, что в некоторых пунктах она неоднократно подвергалась критическому пересмотру (А.Н. Юзефович, В.П. Алексеев и др.). Основные выводы Г.А. Бонч-Осмоловского состоят, как известно, в следующем. Кисть палеоантропа из грота Киик-Коба, как, в меньшей степени, и кисти некоторых из западных неандертальцев, отличались от кисти современного человека (неоантропа) исключительной массивностью и ограниченной возможностью противопоставления большого пальца. В пользу последнего утверждения свидетельствует строение пястно-запястного сустава I луча, не седловидное, каковым оно является у всех неоантропов. В то же время большой палец имеет более ладонное направление, то есть расположен в большей степени в одной плоскости с ладонью, чем у современного человека. Кисть киик-кобинца Бонч-Осмоловский на этом основании сближает с “лапой”.

Больше всего подвергалось критике положение Бонч-Осмоловского о малой противопоставляемости и, соответственно, малой охватывающей способности большого пальца неандертальца. Несомненно, что его вывод должен быть обставлен большим числом оговорок. В этом выводе отчасти чувствуется предвзятость, он в известной мере внушен определенной концепцией, а именно идеями П.П. Сушкина, что помимо сознания Г.А. Бонч-Осмоловского влияло на методику исследования. Но все же навряд ли можно начисто и отбросить этот серьезно фундированный вывод. Между прочим, Бонч-Осмоловский ссылался в подтверждение своего тезиса и на то, что у современного человека при поражениях головного и спинного мозга, связанных с нарушением пирамидных путей (при котором выключается участие коры головного мозга), противопоставление большого пальца или ограничивается, или полностью выпадает. Бонч-Осмоловский ссылался и на данные проф. Н.А. Крышовой о слабости возбудимости сгибателей большого пальца при хватательной функции у новорожденных детей, причем выявляющейся значительно больше при сне, чем при бодрствовании. Эти наблюдения из области эволюционной физиологии нервной деятельности не имеют никакого отношения к чисто анатомической дискуссии: по А. Шульцу закладка оппозиции большого пальца в эмбриогенезе происходит более поздно, чем по В.П. Якимову; эта анатомическая возможность противопоставления большого пальца у зародыша 8 – 9 недель или новорожденного лишь по недоразумению могла быть противопоставлена эволюционной концепции Бонч-Осмоловского, подкрепленной Крышовой, говорившей не об анатомии кисти, а о развитии функций центральной нервной системы, кстати, против такого недоразумения предупреждал сам Бонч-Осмоловский, говоря, что тут мы имеем дело с выявляемым нервной деятельностью “переживанием” той стадии эволюции, когда не было противопоставления, хотя оно обнаруживается на другой стадии онтогенеза, “когда анатомическое строение всей аппаратуры оппозиции уже вполне сформировалось” (Бонч-Осмоловский Г.А. Op. cit., с. 142). Словом, мне представляется, что никаких решающих опроверженией мыслей Бонч-Осмоловского об особенностях большого пальца киик-кобинца не было выдвинуто, хотя мысли эти требуют оговорок и уточнений. Все это упоминается здесь мною только потому, что, по-видимому, как показано выше, кисть из Пангбоче дает некоторые морфологические наблюдения в пользу мнения Бонч-Осмоловского об ограниченности противопоставления большого пальца у палеоантропов.

Но, пожалуй, гораздо важнее отметить, в чем изучение кисти из Пангбоче способно подтолкнуть, хотя бы косвенно, к сомнению в правильности некоторых элементов реконструкции кисти из Киик-Коба, представленной Бонч-Осмоловским. Укажу на два таких элемента.

Во-первых, на кисти из Пангбоче, как отмечалось выше, третий палец едва ли выступает дальше второго, то есть они примерно одинаковой длины. Как известно, то же самое наблюдается на кисти человеческого зародыша 8 – 9 недель. На реконструкции кисти киик-кобинца мы видим третий палец выдвинутым настолько же, как у современного человека. Это побуждает приглядеться: не допустил ли Бонч-Осмоловский ошибки. Ведь не сохранившиеся вторая и третья пястные кости очерчены им на основании догадки, по аналогиям. Но при этом Бонч-Осмоловский явно отошел от сформулированного им самим обобщения: у неандертальцев линия пястно-фаланговых суставов образует не дугу, как у современного человека, а гораздо более выпрямлена. Стоит вспомнить об этом, и возникнет законное предположение: в реконструкции кисти киик-кобинца или слишком удлинена третья пястная, или недостаточно удлинена вторая.

Во-вторых, кисть из Пангбоче неизмеримо более узкая, удлиненная, чем реконструированная Бонч-Осмоловским кисть киик-кобинца, отличающаяся необычайной шириной. Более того, на этот раз Бонч-Осмоловский как раз следует собственному обобщению: у всех неандертальцев якобы пясть в целом отличается значительно большей шириной, чем у современного человека, откуда вытекает и ширина всей кисти. Тщательно прослеживая аргументацию Бонч-Осмоловским этого тезиса, мы обнаружили, что в сущности тезис решительно ничем не доказан. Исходя из того, что все зарубежные авторы и он сам характеризуют пястные (и фаланги) неандертальцев как массивные и коренастые, он незаметно заменяет этот факт утверждением, что пясть и кисть неандертальцев абсолютно и относительно очень широка. Но ведь массивность костей может быть с избытком компенсирована узостью межпястных промежутков, если боковая подвижность всех пальцев у неандертальцев была более ограниченной, чем у современного человека. На кисти из Пангбоче межпястные промежутки как раз сужены сравнительно о кистью современного человека. Всемерно подчеркивая ограниченную подвижность первого пальца, Бонч-Осмоловский почему-то настаивает на огромной возможности “растопыривания” остальных пальцев, вернее, лучей. Он утверждает, что в современной кисти проксимальный отдел, сравнительно с неандертальской кистью, производит впечатление как бы сжатого с боков в улькарно-радиальном направлении, что соответствует и тесной сдавленности костей запястья, тогда как у киик-кобинца и других неандертальцев якобы все обстояло наоборот. Но единственное реальное наблюдение в пользу “растопыренности” пясти, сделанное Бонч-Осмоловским на киик-кобинце, это ориентировка суставной поверхности основания IV пястной кости к V пястной; по словам Бонч-Осмоловсвого, “это говорит о сильном отклонении у киик-кобинца V луча” (Бонч-Осмоловский Г.А. Op. cit., с. 84—66), что представляется мне вполне убедительным. Но отсюда незакономерно делать обобщение о растопыренности и всех остальных лучей. На кисти из Пангбоче мы в самом деле видим сильное отклонение V пальца. Может быть, такова специфика неандертальской кисти. Никаких данных в пользу растопыренности пясти больше нет. Не убедительна и аналогия с женской кистью из Ла Феррасси: а) сам Бонч-Осмоловский неоднократно подчеркивает ее отклонения от неандертальского типа, b) некоторая растопыренность пясти, приданная ей на реконструкции Буля, мало аргументирована последним и может оказаться произвольной, с) Бонч-Осмоловский растопырил пясть киик-кобинца еще значительно сильнее, чем сделал Буль с пястью из Ла Феррасси, не приведя для этого оснований. Таким образом, кисть из Пангбоче, ничего не решая сама по себе, просто служит поводом и толчком к тому, чтобы задуматься над одним из важных тезисов Бонч-Осмоловского: будто “резко выраженная ширина пясти неандертальцев не подлежит сомнению”, а “киик-кобинская кисть была… еще более широкой” (Ibidem, с. 87).

Отметим попутно, что этот недоказанный и, видимо, ошибочный тезис один из упомянутых критиков концепции Бонч-Осмоловского как раз принял за ее самый бесспорный элемент. А именно В.П. Алексеев принимает за доказанное это положение об увеличении сравнительно с современными широтных размеров кисти киик-кобинца, как и западноевропейских неандертальских форм (Алексеев В.П. Некоторые вопросы развития кисти в процессе антропогенеза (о месте киик-кобинца среди неандертальских форм). Антропологический сборник II (Труды Института этнографии АН СССР). М., 1960). По мнению В.П. Алексеева, на ранних этапах антропогенеза, кончая неандертальской стадией, развитие кисти шло в сторону увеличения ее широтных размеров и только у современного человека в силу коррелятивной зависимости от развития стопы широтные размеры кисти уменьшились. Здесь опять-таки имеет место неосторожное отождествление понятия “массивность” костей кисти с понятием “увеличением широтных размеров кисти”. Но ведь массивность костей как раз могла соответствовать уменьшенной боковой подвижности пальцев и, тем самым, суженности кисти.

Словом, имеющийся костный материал по кистям неандертальцев позволяет говорить лишь о том, что у них были толстые, широкие пальцы, но не позволяет вывести широтно-длиннотного указателя кисти в целом. Вероятнее, что она, даже в случае значительной широты, в общем выглядела длинной. Пястные кости были сдвинуты плотнее друг к другу, чем у современного человека, и все пальцы раздвигались меньше.

Таким образом отпадают, по-видимому, основные возражения, которые могли бы быть сделаны против морфологического сближения, кисти из Пангбоче с известными ныне неандертальскими кистьями, включая занимающую среди них в некотором отношении крайнее положение кисть киик-кобинца.

Но в силу сказанного мы можем лишь с осторожностью использовать для пангбочской кисти следующую широко известную гипотетическую характеристику, даваемую Бонч-Осмоловским кисти киик-кобинца: “Она была относительно крупной, очень мощной, грубой и неуклюжей, с широкими, как бы обрубленными пальцами, заканчивающимися чудовищными ногтями. Толстая в основании, она клинообразно утончалась к относительно плоским концам пальцев. Мощная мускулатура давала ей колоссальную силу захвата и удара. Но захват осуществлялся не так, как у нас. При ограниченной противопоставляемости большого пальца, при необычайной массивности остальных, нельзя брать и держать пальцами. Киик-кобинец не брал, а “сгребал” предмет всей кистью и держал его в кулаке. В этом зажиме была мощь клещей”. Из этого яркого описания кое-что может быть перенесено на нашу кисть из Пангбоче, хотя, несомненно, она далеко не тождественна кисти из Киик-Коба.

Перейдем к сопоставлению анатомии кисти из Пангбоче уже не с костями ископаемых предков современного человека, а с совсем другой группой материалов — с современными описательными данными. Выше уже говорилось, между прочим, о большом числе упоминаний в записанных рассказах населения и в народных легендах об обычае охотников отрезать у “дикого человека” кисти рук в качестве трофеев и талисманов.

Из описательных материалов о реликтовых гоминоидах, которые могли бы быть привлечены для сопоставления с кистями из Пангбоче или с реконструированной Бонч-Осмоловским кистью некоторых неандертальцев, упомянем прежде всего приведенное выше сообщение геолога А.П. Агафонова о том, что в июне 1948 г. вблизи оз. Сары-Челек (Тянь-Шань, Чаткальский хребет) очень старый слепой пастух по имени Мадьяр показал ему хранившуюся в качестве родовой реликвии высушенную кисть руки, якобы отсеченную прадедом Мадьяра у убитой громадной прямоходящей рыжей обезьяны. По словам А.П. Агафонова, строение кисти было в общем человеческое, с тыльной стороны ее покрывали редкие, достигавшие до 1 см в длину бурые волосы (ИМ, III, №109). Таджик Маттук Обдераим, описывая проф. Б.А. Федоровичу виденного им в 1944 г. убитого его дядей “яво-хальга” (дикого человека), среди прочих запавших ему в память деталей отмечал: “На руках большой палец ближе к остальным, чем у человека”. В сообщении пастуха Мало-Магома о наблюдении 13 августа 1959 г. самки “каптар” на перевале через Главный Кавказский хребет между Дагестаном и Азербайджаном, которое было записано с его слов через несколько дней после события, в отношении кистей рук говорилось следующее: “На ладонях волос нет. На тыльной стороне волосы растут до середины пальцев. Пальцы рук длиннее, чем у обычного человека, и были плотно сжаты между собой”.

Особенно большой интерес представляет детальное описание кистей рук “дикого человека”, записанное В.А. Хахловым по рассказам казахов. Последние подчеркивали не столько абсолютную ширину кисти, сколько, напротив, ее относительную узость по сравнению с длиной пальцев. “Чтобы показать, как выглядит рука, рассказчики очень сильно сжимали с боков свою ладонь в месте отхождения пальцев, подгибая при этом большой палец к ладони. Тогда человеческая кисть выглядит узкой и длинной, отчасти напоминая обезьянью”. По впечатлению Хахлова от этих рассказов, ладонь “дикого человека” напоминает не столько квадрат, сколько удлиненный прямоугольник. Что касается длины пальцев, то, по предположению Хахлова, III и IV одинаковой длины и самые длинные, а V, в свою очередь, равен II-му. Для сопоставления с Кистью из Пангбоче важны следующие два беглых замечания В.А. Хахлова. “Может быть, такое впечатление создалось потому, что “дикий человек” всегда держал указательный палец слегка согнутым, как это делают и теперь некоторые люди, что и создавало впечатление его укорочеиности и что может быть поставлено в связь с характером схватывания”. “Большой палец довольно длинный и, видимо, лежит почти в одной плоскости с ладонью. Во всяком случае, он не может быть противопоставлен так и производить такие схватывающие движения, как у человека… Когда очевидцы старались показать на своей руке положение большого пальца “дикого человека”, они прижимали его сбоку к основанию указательного”.

К этому морфологическому описанию прибавляются очень важные функциональные наблюдения. Когда на “дикого человека” была наброшена петля, рассказывал казах, тот схватывал ее не так, как это сделал бы человек: “Он сверху набрасывал на веревку все пять пальцев и прижимал ее к ладони. Было впечатление, что пленник накидывал на веревку широкий крюк, которым являлась вся рука” (ИМ, IV, с. 47—50). Нельзя не отметить поразительного сходства этого описания со словами Бонч-Осмоловского о не столько захватывающей, сколько “сгребающей” кисти киик-кобинца. Далее, заслуживает внимания и свидетельство казаха, видевшего самку “дикого человека” на привязи: предмет или насекомое она прижимала большим пальцем к средней фаланге согнутого указательного пальца, а не схватывала концами их, как сделал бы человек. В.А. Хахлов полагает, на основании опроса казахов, что у “дикого человека” высокоразвитое скалолазание обеспечивается хватанием за выступы особенно сильными и подвижными тремя последними пальцами, тогда как большой и указательный могут при этом оставаться свободными.

Весьма любопытна одна деталь, которую можно заметить, сравнивая серию упоминаний о древолазании “снежного человека” с теми случаями, когда человек спасался от приближавшегося “снежного человека” залезая на дерево. Казалось бы, здесь противоречие. Но, вчитываясь внимательно, мы замечаем, что речь идет о двух разных вещах. “Снежный человек” отлично лазает по ветвям, стоит на них, держась за другие, или повисает, подтягивается; а спасающийся от него человек взбирается по топкому стволу, как по шесту, до высоко расположенных ветвей, и в этом случае “дикий человек”, пытавшийся почему-то настичь человека, принужден был топтаться под деревом. Это следует объяснить тем, что для цепляния за ветви не обязательно схватывание их противопоставленным большим пальцем, можно накладывать всю кисть как крюк, а для влезания на гладкий ствол или шест абсолютно необходимо схватывание противопоставленным большим пальцем.

Описание кисти “дикого человека”, данное Хахловым, оставалось бы неполным, если бы мы не отметили, что в результате настойчивых расспросов о ногтях он характеризует их, как “узкие, длинные и выпуклые”. “По всей вероятности, — добавляет Хахлов, это — когтевидные ногти, как назвала бы такое образование сравнительная анатомия. Разобраться в этом можно было бы, лишь имея перед собой объект, хотя бы в виде пальца “дикого человека”” (ИМ, IV, с. 47—50). Теперь это условие налицо, и ногти с кисти из Пангбоче действительно напоминают предварительное описание Хахлова.

Во всем остальном описательном материале мы многократно встречаем упоминания о “крепких”, “крупных”, “сильных” пальцах изучаемого нами вида (ИМ, I, с. 42; II, с. 115 и др.). В реалистической или легендарной форме мощная сила захвата кисти этого существа фиксируется рассказами о “джез-тырмаке”. Указания на особенно длинные сравнительно с человеческими ногти на руках встречаются также в большой серии различных независимых друг от друга показаний наблюдателей (ИМ, I, с. 42; II, с. 115 и др.). Наконец, нет ни единственного показания, которое противоречило бы многократно повторяющемуся утверждению, что ладонь рук (как и подошва на ноге) не имеет волос (в том числе свидетельства Хахлова, Топильского, Агафонова, Карапетяна), но характер и степень обволошенности тыльной стороны кисти описываются не вполне одинаково: иногда просто говорится о наличии на ней волос, иногда отмечается, что она обволошена не полностью, а, например, только до первого сустава пальцев и т.п. (ИМ, II, с. 71; II, с. 115, кавказские данные).

Итак, в основном сходятся три комплекса данных о кисти: 1) анализ фотографий кисти из Пангбоче, как и сведения об обволошенности кисти с тыла 2) итоги морфологических исследований кисти кииккобинца и западноевропейских неандертальцев, 3) описательные опросные сведения. Из этого сходства мы заключаем, что кисть “снежного человека” в общем тоже имеет близость к тому, что известно науке о палеоантропах, может быть, шире — об ископаемых гоминидах.

Таким образом, мы существенно продвинулись в поисках опоры для биологических сопоставлений “снежного человека” с другими известными видами. Приведенные параллели, касающиеся вещественных, реальных, зафиксированных многочисленными фотографиями стопы и кисти реликтовых гоминоидов, — это уже не мало! Выводы относительно этих двух конечностей, основанные на совершенно независимом друг от друга материале, в общем одинаковы. При этом мы можем заметить, что у реликтовых гоминоидов диморфизм верхних и нижних конечностей выражен слабее, чем у современного человека: если стопа реликтового гоминоида характеризуется большей, чем у современного человека, подвижностью пальцев, в частности, I пальца, то кисть характеризуется меньшей подвижностью, в том числе меньшей противопоставляемостью I пальца.

Эта особенность конечностей реликтового гоминоида лишний раз свидетельствует о его филогенетической примитивности по сравнению с современным человеком. Ведь, по меткому определению П.П. Смолина, анатомическое различие между обезьянами и людьми состоит между прочим в том, что люди — переднерукие, обезьяны же — заднерукие, то есть обхватывающие движения, держание чего-либо осуществляются у обезьян преимущественно задними конечностями. палеоантроп, как можно судить по сказанному выше, был менее “переднеруким”, чем современные люди, менее “заднеруким”, чем обезьяны.

Тело и голова

Рассмотренные вещественные источники, относящиеся к конечностям, было бы, разумеется, в высшей степени желательно дополнить данными о костях черепа. Ведь череп остается фундаментальным материалом для научной систематики в зоологии и в антропологии. Естественно, что исследователи проблемы “снежного человека” искали прямых и косвенных путей к установлению морфологических особенностей его черепа.

Однако поиски пошли, по-видимому, по неправильному пути. Опыты реконструкции формы головы по скальпам “снежного человека”, предпринятые В. Чернецким, не могли дать положительного результата. Весьма спорным является материальный памятник, который некоторые авторы предлагают рассматривать почти как вещественные останки “снежного человека”. Речь идет о случайно найденной в одной коллекции зоологом С.М. Успенским буддийской ритуальной маске, применявшейся лишь в редчайших церемониях посвящения духовных лиц высшей степени. С.М. Успенский склонен допускать, что, за вычетом явно вымышленных элементов (зубная система), эта маска может рассматриваться как подлинная копия, снятая может быть путем наложения чего-то вроде слоев папье-маше с мумии или черепа “снежного человека”. Более того, С.М. Успенский сделал интересную попытку реконструкции облика “снежного человека” методом восстановления лица по черепу, разработанным проф. М.М. Герасимовым (Uspenski M.S. Une figuration inconnue de l'homme des neiges // La terre et la vie. Paris, 1960, №4, p. 200 – 203). Однако антропологами и приматологами выдвинуты веские возражения против сближения изображаемого маской существа с каким-либо из высших приматов, будь то антропоиды или гоминиды.

Но никому не пришло в голову привлечь совсем иной материал для изучения черепа реликтовых гоминоидов. В предыдущей главе мы указали на “подкумскую крышку” и другие неандерталоидные черепа Северного Кавказа, имеющие весьма молодой геологический и археологический возраст. С точки зрения биологической науки и ее обычных хронологических масштабов эти ископаемые черепа могут быть названы современными. Между тем на “подкумской крышке” мы видим характерные особенности палеоантропа (хотя и смягченные у данной особи) — развитый надглазничный рельеф или валик, покатый лоб, слабо развитые сосцевидные отростки, большую межглазничную ширину и др. Но не только на Северном Кавказе, а и во многих других географических областях найдены черепа и другие кости достаточно ярко выраженного неандерталоидного типа, относящиеся отнюдь не к палеолитическому времени, а к неолитическому, палеометаллическому и еще более позднему. Антропологи ни в коем случае не связывали эти находки с неандертальской проблемой, ибо не было даже мысли о сохранении на земле реликтовых пелеоантропов. Между тем количество таких находок в сумме весьма значительно и их уже никак нельзя рассматривать в качестве патологических случайностей. Краткий обзор состояния вопроса будет дан в главе 13. Пока необходимо лишь отметить, что находки неандерталоидных черепов голоценового возраста, в том числе “эпохи бронзы” сделаны, кроме Северного Кавказа, также в Тибете, или лучше скажем наоборот: на всех территориях, где сделаны находки поздних неандерталоидных черепов, имеются сведения о встречах в настоящее время или об обитании в прошлом аналогов “снежного человека”. Как увидим, в описаниях внешности последних наблюдателями снова и снова подчеркиваются выступающие надбровья, прикрывающие глубоко запавшие глаза, покатый, убегающий назад лоб. Следовательно, можно предполагать, что мы обладаем обильным остеологическим материалом для изучения если и не чистых, то скрещенных особей Homo troglodytes (“снежного человека”), живших в историческое время и, вероятно, почитавшихся при родовом строе наподобие “ларов” и т.п. (см. главу 14).