Они стояли на склоне холма, на самой высокой точке этой благословенной зеленой земли, где все продолжалось.
Спираль раскручивалась плавно и упруго. Мир заполнился светом всех оттенков огня. В нем было все.
На зеленой поляне на самом краю этой ни на что не похожей усадьбы, отражаясь в десятках зеркал магического преобразователя энергии, восемнадцать посвященных, гвардия Мастера, длили и длили ритуальный танец. Как и все здесь, он был узнаваем и ни на что не похож, как узнаваем и не на что не похож этот удивительный мир, который свет вылепил из тьмы.
Спираль расслаивалась на тонкие нити, одни яркие и ясные, другие слабые и хрупкие, они струились, соединяя в единое существо совершенно разных, не знающих друг о друге, живущих подчас в совершенно непохожих мирах, людей.
— С некоторых пор я ясно вижу, что все женщины в твоей жизни, которые от судьбы — это одно и тоже существо, и все мужчины, которые от судьбы в моей — одно и тоже существо, и есть люди, и некоторых из них я знаю, с которыми я — одно и тоже существо. А еще я, вижу, что и ты сам, и те, которых ты называешь своими братьями и еще некоторые, которые были до тебя — это одно и тоже, существующее непрерывно во времени и разбросанное в пространстве существо.
Спираль продолжала жить своей жизнью: скручивалась в точку, раскрывалась подобно цветку, сжималась, собирая энергию для следующего импульса, — все это длилось и пребывало во времени и пространстве, не останавливаясь ни на секунду.
¾ Я тебя поздравляю. Это и есть мистерия. Ты ее увидела. Теперь живи так.
¾ Ты мне поможешь?
¾ Помогу.
Санкт-Петербург. 2001 — 2003
Глава вторая. И не мужское тоже
Часть первая
Люди обладают поразительной способностью всегда чего-то ждать. А пока они ждут, их шансы, их возможности и их желания просачиваются в прорехи и щели между быстро текущей жизнью и их застывшими ожиданиями не заметно, как мука из дырявого мешка или масло из двигателя. И когда наступает момент печь долгожданный хлеб или трогаться в путь, оказывается, что уже нечего печь и не на чем ехать.
Хотеть и ждать — два родственных и совершенно пустых занятия, отнимающие у людей настоящее. Они уводят их в будущее, которое никогда не наступает, потому что человек всегда живет в настоящем. Они лишают его полноты настоящего момента и отнимают силы и желание быть и делать, создавая иллюзию, что время ЕСТЬ. И человек листает календарь и пересчитывает даты до долгожданного будущего, а реальность неумолимо подсовывает ему настоящее.
***
Она приехала в эту усадьбу ровно год спустя после последнего посещения. Количество внешних и внутренних событий, которые уложились в это отмеченное календарем время было столь велико, что она уже давно привыкшая измерять жизнь внутренним временем, часто путалась в датах и последовательности событий, сталкиваясь с размеренным и таким неспешным временем согласованной реальности, которую люди, живущие с опорой на внешние события, считали временем бешенной гонки.
Здесь же все пахло вечностью, скошенной травой и цветущими травами. События внешней жизни, еще вчера такие важные, очень быстро переставали иметь значение, и когда город, наконец, отпускал, происходило то, ради чего так тянуло сюда — все, что происходило внутри и в действительности и было самым главным, наконец, освобождалось от завесы внешних, наносных необходимостей.
Запах вечности становился все явственней, сливаясь с запахом свежескошенной травы, только что выловленной рыбы и влажной, обильно политой дождями земли.
Вот уже третьи сутки девять взрослых, крепких мужчин, которые «совершенно случайно» съехались в эту заколдованную усадьбу одновременно и именно в таком составе маялись бездельем, слонялись из угла в угол, то прячась от дождя, то вылезая на солнце. Иногда они принимались что-то лихорадочно делать, следуя указаниям степенных храмовников или просьбам хлопотливых хозяев. Все это называлось очень просто: они ждали Мастера.
А в это время человек, которого они так называли, никуда не исчезал. Он жил в своем доме на территории этой же усадьбы. На зорьке отправлялся ловить рыбу на озеро, после обеда — таскать карасей в пруду. В любую погоду разгуливал в тонких шортах и постоянно с загадочной целью менял бейсболки и панамки. Тело его покрывалось ровным золотистым загаром, он, казалось, не имел возраста и только седые, элегантно подстриженные кудри и борода давали людям возможность говорить о его не малых, должно быть, годах. В свободное от рыбалки время он рисовал свои загадочно-притягательные картины. И никого и ничего не ждал.
Луг был прекрасен. Сочное, колышащееся на ветру разнотравье, переливалось всеми оттенками зеленого, радовало глаз горожан и напоминало искушенным в крестьянском труде, что пора косить. Уже довольно долго с веранды своего дома Мастер наблюдал, как молодой храмовник осваивает не простую профессию косаря. И как один за другим, с небольшими промежутками, бросая свою работу, к нему подходят местные строители и, выхватив косу, сначала на чем свет стоит ругают того, кто дал ему такой плохой инструмент, потом каждый по-своему затачивают его, и с молодецкой удалью, красуясь друг перед другом, принимаются косить, не столько стараясь научить, сколько хвастаясь своим умением. И если бы юноша преследовал целью не научиться, а просто скосить луг, и время от времени вежливо с благодарностью, но твердо не забирал бы у них косу, то они бы вполне справились с этой задачей.
— Ну, что? Все тебя уже поучили?
Мастер явно довольный увиденной картиной сам спустился на, наконец-то, скошенный луг.
— Люди все одинаковые. Только позволь им себя поучить. И все. И они твои. Только один из тех, кто называл себя моим учеником, сумел не дать мне ни одного указания и не сделать ни одного замечания в течении целых семи лет. Человек продержался целых семь лет. Почти не вероятно.
Надо подать заявку в книгу рекордов Гиннеса.
***
Нависла, как туча, и затянулась пауза.
— Все эти годы вы учились решать свои личные проблемы, решать социальные задачки, тренировались, учились познавать мир через переживания, изучали новую картину мира, новую картину человека, строили новые отношения со своей воплощенностью и ныли, ныли, ныли. Как тяжело! Как плохо! Как трудно!
А в это время ваш Мастер, счастливый и жизнерадостный, освоил три новые профессии. Может не спать по трое суток. Но вы всегда говорите — это же Он.
А теперь так не выйдет.
Респектабельная публика в уютном зале, уютного дворца, в маленьком уютном городке, маленькой уютной европейской страны, так гордящейся тем, что большие и неуютные, но сильные, наконец, приняли ее в свою компанию. Респектабельная публика умильно и с самоуважением пришедшая послушать знаменитого и уважаемого господина, пребывала в шоке.
— Теперь нужно говорить — мы как Он. И лучше, чем Он, и больше, чем Он. Как видите все очень просто. А чего же я тогда три года обнулялся? Так что касается меня, среди вас я буду ориентироваться по этому признаку. По самым простым вещам. Если я хожу в шортах, и на мне больше ничего нет, значит, я буду опознавать своих по отсутствию другой одежды на них.
А то до сих пор было как: я в шортах, босиком, а вокруг все в свитерах, сапогах. Ученики! Я не сплю сутки, медитирую, а вокруг все дрыхнут. Ведь как мне сложно было в жизни, а теперь просто.
Я не сплю сутки, и он не спит сутки. Ученик.
Я босой хожу по снегу, и он или она ходят босые по снегу. Ученики.
***
— Ты лишил их юности! Вечная заступница Птица-певчая, была не на шутку возмущена.
Дверь только что закрылась за четырьмя молодыми людьми, про которых никто еще не знал, что вскоре окружающие будут называть их «великолепной четверкой» и «мушкетерами», вынося на них все романтические проекции и представления о мужской дружбе, верности избранному делу и данному слову, а сами они скромно назовут себя «леопарды». Они вышли из этого дома, где только что приняли решение, которое должно было сделать их и тем и другим. Мужчинами. Их время начиналось.
— Я же говорил, я же говорил!
Надо еще посмотреть, как оно в конкретике будет выглядеть.
Атаковать надо! Атаковать!
Да, кажется, началось!
— Ну да, говорил он, поговорить ты всегда мог. Посмотрим, как ты делать будешь.
— Вот теперь и посмотрим, какой ты деятель.
— Теоретиком-то прикидываться — это не бабки зарабатывать.
— Атаковать он спешит, такое дело сделать — это не розами на базаре приторговывать.
***
— Ну, отцы, выдавать будем жестко!
В пространстве слышался звон мечей и разрывы снарядов, ржание лошадей и рычание танковых двигателей, победные крики, крики ужаса, боль, стон, удар из-под тишка, незнание, растерянность, безумная отвага, и уверенность в себе. Все это клубилось и переливалось, выплескивая в мир, то одно, то другое. Все уже случилось, но они еще об этом не знали.
— Ты знаешь, они постоянно сетуют на то, что ты мало занимаешься мужчинами. Все женщины и женщины.
— Ты всегда их романтизировала, поэтому постоянно разочаровывалась. Имела мужество увидеть, что такое женщина. Наберись смелости увидеть, что такое мужчина.
Зачем мне ими заниматься? Они так азартно занимаются мной. Они объясняют мне, что я ничего не понимаю в экономике, что я не правильно играю, не совсем так как надо себя позиционирую, не очень умело рисую, да и петь мог бы талантливее.
Они ничему не начнут учиться, пока не перестанут соревноваться с «папой», пока не повзрослеют и не признают, что «не знать» и «не уметь» — это следующий шаг после «я сам». А пока. А пока мы будем продолжать играть в уважаемого, но не очень умелого папу и умных, талантливых сыновей. Игра только начинается.
Он проигрывал, они выигрывали. Они выигрывали и с победно-виноватым видом «подтаскивали патроны», чтобы он мог дальше играть.
Он сидел за карточным столом, талантливо играя роль завзятого игрока, которому сегодня катастрофически не везет. Он раздражался, нервно сбрасывал карты, не вовремя увеличивал и уменьшал ставки, то принимался оживленно болтать с крупье, то угрюмо молчал, иногда даже обвиняя их в злонамеренности.
Они выигрывали.
В дыму сигарет, треске рулетки, ругани проигравших и радостных возгласах победителей, среди азарта и расчета, скуки, раздраженья и расслабленного безделья, в этом мире, где все так вывернуто, что не понятно чем гордятся больше — большим выигрышем или немалым проигрышем, уже который час шел урок. Один из тех, о недостатке которых, так часто сокрушались эти мальчики.
Они выигрывали, он проигрывал. Энергия, которую они сами не умели еще ни брать, ни производить, текла в них сквозь него, и он не переставал радоваться, что они научились хотя бы пользоваться тем, что дают. И ждал.
***
— Ну, что там?
Она привыкла к этим звонкам Молодого Льва с поля битвы, раздававшимся в самое неожиданное время суток. Она ждала их, получая в этой ситуации свои уроки и совершенно исключительный опыт реального пространственного взаимодействия.
— Не знаю, не знаю. Суммарно вроде, как все и нормально. Но как-то ему совсем не везет. Я предлагал ему может отдохнуть, может закончить. Ну… не знаю, не знаю.
***
— Ну, что?
— Они звонят, они что-то начинают чувствовать, но еще не в состоянии увидеть? Ты долго еще намерен кормить их собой?
— Пока будет надо.
— И долго еще будет «надо»?
— Не волнуйся. Я — справлюсь. Если почувствуешь, что правильно, можешь при случае им кое-что подсказать.
***
— Послушай меня. — В этот раз она сама позвонила Молодому Льву. — Спина к спине, спина к спине. Энергия общая на всех. Традиции мужского боевого круга неизменны. Не оставляйте ничью спину не прикрытой. Спина к спине!
***
— Ох уж этот твой неизбывный романтизм!
Но ведь сработало!
Сработало, не спорю.
***
Вальяжные, респектабельные, дорого и со вкусом одетые. Молодые, успешные, хоть сейчас на обложку журнала, они сидели в открытом кафе, как воплощение своего времени.
— Если мы не увидим, зачем нам это нужно, ничего не получится.
— Нам никогда не давались деньги ради денег.
— По уму-то все красиво получается, но не резонансно как-то, и прибавки энергии не чувствуется.
— Банально все это, отцы, банально.
Уроки начали приносить свои плоды.
***
— Иногда ты кажешься мне поездом, который движется к только ему одному известной цели. И даже расписание его движения не известно никому. Богу, разве что.
Они сидели на одной из бесконечных кухонь, случавшихся в их жизни. Ужин съеден, посуда вымыта. Последний кофе перед тем, как уйти… и несколько подарочных минут для разговора на свободную тему.
***
Люди входят в него иногда потому, что именно его дожидались давным-давно. Иногда, чтобы хоть куда-нибудь ехать, а там будь, что будет. Иногда по ошибке. Они суетятся, осматриваются, радуются возможности ехать, капризничают и громко возмущаются недостаточным комфортом и непомерными ценами. Привыкают, начинают обживаться. Так увлекаются устройством своей жизни, что перестают смотреть в окно и вообще забывают, что это поезд. Некоторые спохватываются, пытаются сорвать стоп кран и выскакивают на первой попавшейся остановке.
А поезд продолжает следовать, все также придерживаясь даже ему самому неизвестного расписания.
— Я никогда не обманывал никого в этом. Я всегда честно признавался: я делаю свои дела. Те, кому интересно, могут присоединиться. Многие делали свои более или менее искренние попытки и находили в этом свое дело и свое творчество, и оставались. Иные, сделав все, что хотели, уходили, открыв для себя свои, новые дела. Другие, втянутые энергией общего энтузиазма, разочаровывались, обнаружив себя в чужом деле, и тоже уходили, обвиняя меня во всех смертных грехах, им так было легче сохранить самоуважение.
А я? Я продолжал в меру сил и собственного понимания делать свои дела.
Ровное жужжание выпущенной из тугого лука стрелы, неуклонно движущейся к ей одной ведомой цели, заполнило пространство музыкой неколебимого устремления. Завораживающе-хаотичный танец искр и всплесков, мгновенных всполохов и длинных переливающихся изгибов скрыл за суетой и пестротой неумолимость и неуклонность движения. Игра разнообразная и соблазняющая, рожденная, чтобы скрывать и отвлекать праздных и суетных, пока летит стрела.
— Мы можем взять только вас. Остальные нам, извините, не интересны. Нас устраивает только Ваш уровень подготовки. Не тратьте на них силы. Мы предлагаем Вам профессиональный театр, разве это не Ваша мечта? Вас ждет блестящее будущее.
— Спасибо, но нет.
***
— Я Вам настоятельно рекомендую сосредоточиться только на этих исследованиях. Вы должны оставить все побочные занятия. Вас ждет блестящее будущее.
— Спасибо, но нет.
***
— Да брось ты эту чушь! Петь он надумал! Я создам под тебя лабораторию, тебе ни в чем не будет отказа. Только работай. Тебя ждет блестящее будущее.
Спасибо, друг, но нет.
***
— У Вас есть редкая возможность развить Ваши необыкновенные способности, и одновременно принести пользу государству. Подумайте, что Вы теряете. Вас ждет блестящее будущее.
— Благодарю.
— Благодарю — да, или, благодарю — нет?
— Благодарю — нет.
***
Звук становился все выше, тоньше и напряженней. Почти на пределе слышимости. Так же на пределе слышимости возникли раскаты низких, рокочущих вибраций. Пустота между ними искрила, как электрический разряд. Напряжение казалось не возможным, не выносимым. Но постепенно высокая и низкая вибрации начали расширяться навстречу друг другу, обретая краски и оттенки, сближаясь и вбирая в себя напряжение и пустоту. Наконец, они встретились и слились. Слились, породив единую мелодию полноты, свидетельствуя присутствие и благодать.
Она так давно не путешествовала и так давно не была в этом городе, что позволила себе почти туристическую прогулку по памятным местам. В отличие от многих других городов, где ей доводилось бывать, в этом городе у нее не было главной точки — это был Город. Пестрый, разнообразный, веселый, полный энергии, красивых зданий и красивых женщин. Город, воспоминания о котором, почему-то всегда были воспоминаниям о лете, хорошей погоде, высоком небе и деревьях в цвету. Он был по— европейски ухожен и хорошо освещен и совершенно по-славянски жизнелюбив, шумен и во всем слегка через чур.
Ей всегда было интересно, чтобы подумали о человечестве инопланетяне, приземлись они на стадион в такой момент. Внутри его огромной чаши шли последние тренировки перед главными соревнованиями года. Участники всемирного эксперимента под названием спорт высших достижений, а в просторечии спортсмены, заполнили эту чашу и, не обращая, казалось, друг на друга внимания, совершали всевозможные телодвижения, заполненные только им одним ведомым смыслом. Это только в случайно сошедшейся толпе люди кажутся приблизительно одинаковыми и воспринимаются как представители одного вида легко и практически без сомнений, а здесь, те, кто собрался на стадионе, воспринимались как результат долгой и тщательной селекции.
Худые и высокие в одном углу. Плотные, коренастые, небольшого роста в другом. В третьем — высокие, грузные, неспешные. Вот группа, состоящая в основном из щуплых, невысоких и жилистых, а вот компания среднего роста с довольно рельефно развитыми мышцами.
На тех местах, которые в дни публичных зрелищ заполняются зрителями, сгруппировавшись в соответствии со своими интересами, расположились те, кто ставил и готовил этот эксперимент, те, кто был финансово и лично заинтересован в его проведении и результатах.
— Ну, что твой колдун?
— Не колдун, а психолог.
— Ну, я же говорю колдун. Результаты-то будут? Слушай, а если он действительно такой крутой, то почему бы ему просто не «повырубать» всех соперников и не мучиться. На соперников-то, говорят, маг известный работает, у китайцев учился, обещал всех отморозить.
— Отвяжись. Сколько можно объяснять, он занимается психологической подготовкой ребят.
— Ну, ну. А прыгать-то они от этого лучше будут?
Только в таком городе, где все верили в колдовство и магию, но не теряли здравого смысла, где каждый уважающий себя бизнесмен спешил завести личного астролога, а большинство магов и колдунов легко могли дать фору опытному бизнесмену, где каждый год праздновали весеннее равноденствие на Лысой горе, а «ведьма» никогда не было ругательным словом, мог найти работу и прибежище человек, чьи необыкновенные способности не были тайной для тайных служб, но который не пожелал использовать их вопреки своей вере и убеждениям.
— А вы Господа сегодня славить будете? — Пожилая уборщица всегда задерживалась перед их репетицией под любыми предлогами, чтобы услышать, как актеры распевают «Славим тебя, Господи наш!», готовясь к премьере первого в его новой жизни спектакля. — А то я подруг позвала, пусть тоже послушают. Вы ведь не рассердитесь? — вдруг спохватилась она.
Голова закружилась, легкая тошнота подступила к горлу, в пространстве плавала какая-то муть, как будто поднятая со дна болота, она то сгущалась, то отступала, но не исчезала окончательно и город вдруг показался ей не таким уж праздничным и доброжелательным и повод, по которому она сюда приехала, тревожно всплыл в памяти.
— Проснись, красавица, проснись! Ты где находишься, совсем разомлела в туристическом кайфе!
— Вот это да! Первую же проверочку и прозевала.
— Ты спасибо скажи, что с тобой еще поделикатничали. То ли всерьез не принимают, то ли тактику сменили. Туристка она видите ли. А кто работать будет??
— Ну, что я могу сказать? Профукала. Который раз на переездах пролетаю.
— А кто над Кастанедой вечно потешается: «смогу ли я когда-нибудь вернуться в Лос Анжелес?» На себя посмотри, который раз уж пытаешься куда-то вернуться.
Тошнота отступила, муть рассеялась. Ведьмы на Лысой горе весело хихикая, продолжали свои игры.
— С приездом, подруга!
— Ты, что уже субъект, чтобы со мной разговаривать, кто ты такой, чтобы приходить без звонка и навязывать мне свое общество, когда, я совершенно не имею желания не только с тобой разговаривать, но даже просто видеть тебя.
Юный Посланник, совершенно растерявшись мялся в дверях и у же в который раз пытался объяснить, что он со всем почтением, но здесь он не по собственной прихоти, а по просьбе Мастера, и если бы не эта уважительная причина, он бы никогда, ни за что и ни коим образом… Да и вообще как можно прийти, предварительно позвонив, в дом, где нет телефона.
Но Барина явно несло, и он сам уже чувствовал это, но найти способ остановиться, не потеряв лицо, у него ни как не получалось. Он захлопнул дверь перед носом, так и не выполнившего свое поручение Посланника.
— Ни уважения, ни почтения. Каждый щенок думает, что он может просто так прийти и у меня найдется для него время.
Он достал из холодильника мгновенно запотевшую бутыль какого-то местного элитного алкоголя, привычным точным движением налил в старинный фамильный бокал. Сделал многозначительную паузу, подчеркивая, что сейчас не просто водочки выкушает с нерва и устатку, а совершит некий глубокомысленный и сокровенный ритуал и выпил залпом, действительно элегантно и с достоинством.
Она знала его давно, еще с начала времен. Он бы один из немногих, кто знал ее роль в этой мистерии, хотя на людях, как и Птица Певчая делал вид, что знает ее едва. Когда их свела судьба, он еще не был Барином, хотя дворянская кровь, семейное воспитание и внешность уже тогда создавали особенность его звучания и поведения. Он всегда выглядел решительным, сильным и уверенным в себе. Он умел обворожить и увлечь, и был способен на неординарные поступки. Им очаровывались женщины и его уважали мужчины. Вот уж, во истину, редкое свойство.
— Что-то я не поняла…
— Да, ну их. Есть о чем говорить. Лучше расскажи ты-то как, все странствуешь, Око Государево? Как Мастер?
— По-моему Посланник только что собирался тебе что-то о нем рассказать.
— Перестань, что может рассказать мне этот мальчишка.
Сгустки энергии тревожного багряного цвета хаотично носились по комнате, ей никак не удавалось выровнять и успокоить пространство, все-таки хозяин был необыкновенно силен, да и не ощущал в этом хаосе, по-видимому, ничего тревожного.
— Эти молодые, они никого не уважают, и ничего не ценят. Разве нас так учили. Помнишь, через какие раскрутки проводили меня Сказочница и Законник, а я уже тогда был не мальчик. А ты сама. Ты помнишь, как мы встретились?
— Это были просто не преодолимые объективные обстоятельства. Ты сам выбрал прочесть их, как личный вызов.
— Мы жертвовали многим, у нас было чем, но мы ни о чем не жалели, и они еще смеют нам что-то говорить.
Он длил и длил этот монолог, обращенный совершенно ни к ней, он напористо вел с кем-то затянувшийся спор и все не находил последний самый веский и убедительный аргумент. Она слушала и потихоньку оглядывалась. Пространство, в котором Барин жил было странным и неожиданным. Превращенная в эстетику смесь полного, подчеркнутого небрежения к быту, подлинных, старинных вещиц, скорей всего семейных реликвий и торжественно развешенных по стенам дилетантских живописных работ самого хозяина. Да, пожалуй, этот своеобразный, но притягательный эстетизм во всем, что делал этот человек, и было подлинным воплощением его магического дара.
— Ты давно не был у Мастера, — попыталась она перевести разговор.
— Я прекрасно его слышу, и он это знает.
Перевести разговор не получилось.
— Ладно. Ты у нас умный. Делай, как знаешь, но прошу тебя об одном: не записывай меня в ваш клуб ветеранов орденоносцев. Я для него не подхожу.
— Чего он так испугался?
— Себя, романтичная ты моя, себя.
— Но он всегда был так устремлен, так неколебим, так победоносен. Краса и гордость, можно, сказать.
— Я не могу тебе сказать на что конкретно наткнулся он в своем внутреннем путешествии, он не обращался ко мне за помощью и ничем не делился, но то, что его состояние и поведение свидетельствуют о крайней степени страха перед дальнейшим знакомством с самим собой не вызывает у меня ни малейшего сомнения. Жаль, если он не справится с этим.
— А помочь?
— А он, что просит?
— Я помню, конечно, помню: не помогай, если не просят. Не живи чужой жизнью, не взваливай свою на других. Во всяком случае, стараюсь помнить.
***
— Снять дистанцию, впустить человека в себя — это все, что нужно сделать, чтобы действительно увидеть Другого, как Другого, потому что как только вы это сделаете, между вами, как таковыми и другим, как таковым ничего не будет, исчезнет кривое зеркало вашего восприятия и ваших проекций, вам не в чем будет видеть отражение своих проекций и вы вынуждены будете видеть другого, каков он есть.
— А как я могу быть уверен, что это действительно другого я впустил себя, а не насочинял очередные проекции?
— Это так страшно, что не ошибешься. Поверь мне.
— Ничего себе критерий.
— Я вам больше скажу, еще труднее и еще страшнее, воспринять себя, как другого и впустить этого другого в себя, снять дистанцию с самим собой и познакомиться с самим собой, наконец. Вот задачка достойная истинно устремленного человека.
— А с тобой, с тобой-то как познакомиться?
— Да так же. Впусти меня в себя, и я буду там жить, как и любой другой, с кем ты имела смелость снять дистанцию.
— А чем собственно, по большому счету, я занимаюсь все эти годы, но ты так быстро меняешься, может у меня там, куда впускают места мало для такого как ты?