ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ СВИДЕТЕЛЬСТВА 8 страница
*** Эта резкая критика со стороны Конан-Дойля в адрес г-жи Блаватской объясняется тем, что он, в отличие от рьяных поборников Е.П.Б. и мадам Рерих, был хорошо знаком с предметом и ничего не желал принимать на веру; как и всякий серьёзный исследователь, изучая оккультизм, он не поддавался массовому психозу и моде, а проявлял здоровый и умеренный скептицизм. (Й.Р.)
В начале 90-х годов жизнь моя проходила столь деятельно, я был настолько занят, что у меня не оставалось времени, которое бы я мог посвятить своему религиозному развитию. Но мысли мои всё продолжали вращаться вокруг психических материй, и именно в это время я и вступил в Общество психических исследований, одним из старейших членов которого я ныне являюсь. Я провёл мало собственных психических экспериментов, а моя материальная философия в ту пору была настолько сильна, что разломать её было бы делом нелёгким. Но поскольку я из года в год читал восхитительную литературу психической науки и опытов, то меня всё более и более впечатляла сила спиритуалистической позиции, равно как и легковесность, а также нехватка достоинства и точных знаний, характеризовавшие высказывания и поведение её оппонентов. Религиозная сторона предмета ещё не пришла мне в голову. Я всё более и более чувствовал, что ручательство в реальности этих явлений со стороны таких людей, как сэр Вильям Крукс, Баррэт, Рассел Уоллес, Виктор Гюго и Цёльнер, является столь сильным аргументом, что мне нечего было возразить на представленные ими точные записи проделанных ими наблюдений и опытов. «Хотя это неправдоподобно, но это правда», – сказал Крукс, и афоризм этот довольно точно выражал тогда мои нарождающиеся убеждения.* Еженедельно я получал и соответствующий импульс от психического журнала «Лайт», который, как я считаю, в течение всей своей долгой карьеры и вплоть до сего дня являл столько ума на квадратный дюйм страницы, как никакое другое издание в Великобритании.
* Правда нисколько и не нуждается в правдоподобии. Правдоподобие как раз совершенно необходимо для лжи, а правда вполне может им пренебречь. (Й.Р.)
Припоминаю, как в годы, предшествовавшие Мировой войне, я принял участие в ряде сеансов, которые проводил в своём просторном кабинете в северной части Лондона один почтенный джентльмен. Медиумами были Сэсил Хаск и Крэддок. Сеансы эти произвели очень смешанное впечатление на мой ум, поскольку в некоторых случаях я был полон сомнений, тогда как в других подлинность результатов представлялась мне совершенно неоспоримой. Возможность того, что настоящий медиум может быть весьма нещепетилен и что, когда эти уклончивые силы не оказывают своего действия, он может имитировать их, является обстоятельством, в высшей степени усложняющим весь предмет, поэтому при изучении его следует сосредоточиваться только на том, в чём вполне уверен, и стараться извлечь из него соответствующие выводы. Помню, что тогда при тусклом свете красной лампы по комнате расхаживало много призраков, как бы завёрнутых в простыни, и что некоторые из них подходили близко ко мне, на расстояние до фута от моих глаз, черты их лиц при этом освещались снизу светом, идущим от фосфоресцирующей пластины. Таким образом предстал передо мной и великолепный араб, которого медиум назвал Абдуллой. Лицом он походил на идеализированного У.Дж.Грейса – смуглый, чернобородый, исполненный достоинства, как-то весьма превышающего человеческое. Я пристально смотрел на это странное существо, его нос находился на расстоянии нескольких дюймов от моих глаз, и у меня возникла мысль, не является ли это лицо всего лишь частью какого-нибудь ловко сработанного воскового бюста, – как в ту же секунду его рот открылся и оттуда вылетел устрашающий крик. Я чуть не вскочил со стула. Я ясно увидал сверкающие зубы и красный язык. Всё это определённо показывало, что он прочитал мою мысль и избрал такой действенный способ ответить на неё.
1924г.
А. К о н а н – Д о й л ь
ПСИХИЧЕСКИЕ ИЗЫСКАНИЯ*
* Заключительная глава из книги “Memories and Adventures”. (Й.Р.)
Я не навязывал психического вопроса своим читателям, хотя важность его в моих глазах всё возрастала, и теперь он достиг для меня такой значимости, что целиком поглощает энергию моей жизни. И поэтому я не могу закончить эти разрозненные воспоминания о своих приключениях в мысли и действии, не сделав хотя бы самого беглого описания того, что было в моей жизни делом как нельзя более важным. Это дело, по отношению к которому каждый предыдущий этап моей жизни, моё постепенное религиозное развитие, мои книги, открывшие мне доступ к публике, моё скромное состояние, позволившее мне посвятить себя не приносящей дохода работе, мои выступления с трибуны, помогающие мне в передаче откровения другим людям, и мои физические силы, которых всё ещё хватает на то, чтобы выдерживать утомительные поездки и в течение полутора часов заполнять своим голосом огромные залы, – всё это, взятое вместе и в отдельности, являлось с моей стороны лишь бессознательной подготовкой к нему. Тридцать лет я, оказывается, готовил себя к исполнению данной роли, сам не подозревая того, во что это выльется.
На ограниченном пространстве главы я не могу вдаваться в особые подробности или приводить полную аргументацию по этому предмету. Да в том и нет никакой необходимости с той поры, как в своих книгах, посвящённых психическим исследованиям, я уже вполне ясно показал, как достиг нынешнего своего знания. Из этих книг первая и вторая, называющиеся соответственно «Новое Откровение» и «Жизненно-важное Послание», показывают, как у меня постепенно собирались доказательства в пользу продолжения человеческой жизни после смерти нашего физического тела и то, насколько долго и досконально мне пришлось изучать этот вопрос, дабы расстаться со своими взглядами материалиста-агностика и признать весомость свидетельств, поддерживающих эту новую для меня точку зрения.
Во дни вселенской печали и потерь, когда голос Рахили слышался по всей стране, мне стало ясно, что знание, пришедшее ко мне таким образом, было дано отнюдь не для утешения только меня одного, и что Бог поместил меня в очень специфическое положение для того, чтобы я смог передать его другим людям, всему этому миру, который столь остро в нём нуждается.
Я нашёл в спиритическом движении многих людей, которые видели истину так же ясно, как и я. Но истина эта вызвала возмущение среди «верующих», противящихся как раз тому, что является самой сутью живой религии. Она вызвала негодование и среди «учёных», нарушивших первейшую заповедь истинной науки тем, что они высказывались о вещи, которую не подвергли предварительному рассмотрению и анализу, а также шумные протесты со стороны прессы, считавшей всякое действительное или воображаемое мошенничество типической чертой всего движения, которое журналисты никогда не понимали. Поэтому сторонники истины оказывались приведены в замешательство и воздерживались от публичного изложения своих взглядов. И вот, чтобы сломить этот дух застойности и косности, я и начал в 1916 году свою кампанию борьбы за утверждение спиритической истины – борьбы, которая сможет завершиться для меня только тогда, когда уже всё будет завершено.
Великой помощью и поддержкой в этом деле стала мне моя супруга. Поначалу она всячески противилась моим психическим изысканиям, полагая, что это предмет страшный и опасный. Но её собственные попытки вскоре убедили её в обратном, ибо её брат, убитый в Монсе, явился к нам самым несомненным и впечатляющим образом. С этого мига со всей энергией своего великодушного сердца она устремилась в лежащую перед нами работу.
Нежная мать, она часто бывала вынуждена оставлять своих детей; стороннице домашнего уюта, ей приходилось по нескольку месяцев бывать вдали от дома; при всём своём недоверии к морю она с радостью делила со мной мои плавания. Мы уже проехали и проплыли с нею добрых 50.000 миль, рассказывая людям о том знании, проводниками которого нам довелось стать. Мы говорили лицом к лицу с четвертью миллиона человек. Её способность найти общий язык с людьми, ясный рассудок, пламенное милосердие и само её милое присутствие на сценах и трибунах, с которых мне приходилось выступать, в соединении с её советами и симпатией были мне такой помощью, что превратили мою в общем-то тяжёлую работу в игру. И то, что наши дорогие дети делили с нами трудности этих путешествий, также вносило свой свет в нашу с ней работу.
Началом наших публичных изложений этого предмета послужили мои периодические лекции, читанные в течение трёх лет на родине. За это время я посетил практически каждый сколько-нибудь значительный город, причём многие из них дважды и трижды. Повсюду я находил внимательную аудиторию, настроенную критически, как оно и должны быть, но открытую убеждению. Я вызывал антагонизм только среди тех, кто не слышали меня, и все протестования бывали где-то в другом месте, а не в залах, в которых я выступал. За всё время этой долгой череды выступлений я не могу припомнить того, чтобы меня хоть раз кто-нибудь прервал. Было интересно отмечать, какою я при этом пользовался поддержкой, ибо хотя я зачастую и бывал очень усталым перед выступлением, а читая свои лекции о войне, нередко отмечал у себя сильное сердцебиение, но я ни разу не испытал ни малейшей усталости или какого рода недомогания во время и после лекции на психические темы.
13 августа 1920 года мы отплыли в Австралию. Соразмерно её населению она понесла во время войны столь же тяжёлые потери, как и мы, и я чувствовал, что мои семена упадут на плодородную почву. Все подробности этой поездки описаны мною в «Странствиях Спиритуалиста»,* где читатель среди прочего найдёт и некоторые доказательства сверхъестественной помощи, сопутствовавшей нам в наших разъездах. Я обращался к огромным аудиториям во всех крупных городах Австралии и Новой Зеландии. Не ко времени разразившаяся забастовка корабельщиков помешала мне достичь Тасмании, но, если б не это, то можно было бы сказать, что наше рискованное предприятие оказалось в исключительной степени успешным. Вопреки ожиданию я смог оплатить все расходы нашей немалой группы (нас было семеро) и оставить после себя такой баланс, который бы помог моему преемнику, коего я должен был выбрать.
* “Wanderings of a Spiritualist” by Sir A.Conan Doyle. (Й.Р.)
В конце марта 1921 года мы вновь вернулись в Париж, где, с большой дерзостью, я читал по-французски лекции на психические темы. Наше пребывание дома после этого оказалось не очень продолжительным, ибо шли настойчивые приглашения из Америки, где спиритуалистическое движение впало в некоторого рода застойное состояние. 1 апреля 1922 года вся наша группа отправилась в Соединённые Штаты. О том, что произошло с нами, я рассказываю в «Нашем американском приключении».* Достаточно сказать, что поездка прошла очень успешно и что от Бостона до Вашингтона и от Нью-Йорка до Чикаго я говорил во всех крупных городах и добился значительного возрождения интереса к этому предмету. Мы вернулись в Англию в начале июля 1922 года.
* “Our American Adventure” by Sir A.Conan Doyle. (Й.Р.)
Я, однако, ни в коей мере не был удовлетворён своим путешествием по Америке, поскольку мы не затронули великого Запада, сей страны будущего. Поэтому в марте 1923 года мы снова отправились в путь и вернулись назад в августе. Наши приключения, которые оказались довольно примечательны с психической стороны, описаны в «Нашем втором американском приключении».* После возвращения из этой поездки домой, я проехал уже 55.000 миль за три года и говорил с четвертью миллиона человек. Я всё ещё, однако, неудовлетворён, ибо южные штаты американского Союза не были затронуты, и возможно, что мы ещё совершим путешествие в этом направлении.
* “Our Second American Adventure” by Sir A.Conan Doyle. (Й.Р.)
Я сделал подробную запись наших опытов и экспериментов, но они, несомненно, представляют на данный момент мало интереса для широкой публики. Однако прийдёт день, и, я думаю, довольно скоро, когда люди поймут, что дело, которое мы сейчас отстаиваем, – наиважнейшая вещь за все две тысячи лет в истории мира, и тогда усилия первопроходцев представят действительный интерес для всех тех, у кого достанет ума следовать прогрессу человеческой мысли.
Я лишь один из многих, трудящихся ради этого дела, но я надеюсь, что могу притязать на то, что привнёс в него боевой и наступательный дух, которого ранее ему так не хватало и который теперь настолько приковал к нему внимание публики, что едва ли можно открыть какую-либо газету и не прочитать в ней каких-то комментариев по этому поводу. Хотя некоторые из этих газет безнадёжно невежественны и полны предрассудков, это нисколько не вредит делу. Если вы боретесь за неправое дело, то непрестанная гласность сильно вредит вам, но если ваше дело правое, то правота его всегда утвердится сама собой, как бы её ни искажали.
Многие спириты придерживаются той точки зрения, что со времени, как мы узнали все эти утешительные и восхитительные вещи (а мир человеческий предпочитает попрежнему их игнорировать и не принимает в расчёт наших доказательств), мы имеем право довольствоваться своей собственной счастливой уверенностью. Такая точка зрения представляется мне безнравственной.
Если Бог послал на Землю некое новое великое послание, исполненное огромной радости, то тогда долг для всех нас, кому оно было ясно открыто, передать его людям, каких бы трудов, лишений, времени и денег это нам ни стоило. Откровение это даётся нам не для эгоистического удовольствия, но для общего утешения. Если больной отказывается от врача, то ему нельзя помочь, но ему по крайней мере должно быть предложено лекарство.
Чем труднее снести стену человеческой апатии, невежества и материализма, тем сильнее оказывается вызов, брошенный нашему мужскому началу и побуждающий нас нападать и вновь нападать с тою же настойчивостью бульдога, с какою Фош* атаковывал немецкие позиции.
* Фердинан Фош (1851 – 1929) – маршал Франции, выдающийся полководец времён Первой мировой войны. (Й.Р.)
Я надеюсь, что описание моей предшествующей жизни, данное на страницах этой книги,* убедит читателя в том, что я сохранил в должных пределах здравость и взвешенность суждения, поскольку до сего времени я в своих взглядах никогда не впадал в крайность и поскольку сказанное мною подтверждалось реальным ходом событий. Но я никогда не говорил чего-либо ещё с той же определённостью убеждённости, с какой говорю вам сейчас: это новое знание очистит и уже очищает землю и революционизирует человеческие взгляды по всем вопросам, за исключением только основ морали, которые незыблемо покоятся на христианских принципах.
* Напоминаем, что речь идёт не о нашей книге, а о «Воспоминаниях и приключениях». (Й.Р.)
Все современные изобретения и открытия погрузятся в незначительность рядом с теми психическими фактами, которые в скором времени станут довлеть над общечеловеческим умом.
Предмет был затемнён открыванием всевозможных боковых выходов – некоторые из них довольно интересны, хотя и не имеют жизненно-важного значения, другие же совершенно к делу не относятся. Есть целый класс исследователей, которые любят блуждать вокруг да около и тянуть других за собой, если те достаточно слабы, чтобы принять такое водительство. Подобного рода исследователи постоянно силятся найти объяснения, выходящие за пределы возможностей их собственного ума, и никогда не могут согласиться с тем, что простое и очевидное объяснение также может оказаться истинным. Всё горе таких исследователей идёт от их ума, ибо они пользуются им для того, чтобы избежать прямого пути и протоптать какую-то странную окольную тропу, в конце концов заводящую их в тупик, и это в то самое время, как прямой и честный ум твёрдо держится широкой дороги знания.* Когда я встречаю людей подобного толка и затем общаюсь со скромными конгрегациями религиозных спиритуалистов, то всегда думаю о словах Христа, в которых он благодарит Бога за то, что Тот открыл вещи эти младенцам и сокрыл их от учёных и мудрых, которые себе на уме. Я думаю также об изречении барона Рейхенбаха: «Научный скептицизм может иногда превзойти в глупости даже тупость невежды».
* Ничего удивительного. Герцог Ларошфуко говорит: «Люди часто пользуются своим большим умом, чтобы делать ещё большие глупости». И английская пословица гласит: «У кого много ума, тому надо иметь его ещё больше, чтобы уметь управлять им». (Й.Р.)
Но то, что я говорю, ни в коей мере не приложимо к разумным исследователям, опыты которых являются настоящими вехами на пути к установленным истинам. Каждый человек должен пройти через ученичество, чтобы достичь знания. Материя здесь слишком серьёзна, чтобы можно было за неё браться без должной интеллектуальной убеждённости.
Не нужно думать, будто я целиком отрицаю существование обмана и подлога. Но они далеко не так часты, как то обыкновенно полагается критиками, а что касается до их всеобщности, которая является теорией выдвигаемой фокусниками и некоторыми другими подобными судьями в этом вопросе, то такое мнение выходит за пределы разума и доказательства. В своих медиумических опытах, которые были превзойдены весьма немногими из ныне здравствующих исследователей и охватили собой три континента, я столкнулся с обманом не более трёх или четырёх раз.
Причём обман может быть сознательным или бессознательным, и именно существование этого последнего сильно усложняет дело. Сознательный обман обыкновенно возникает из временного отсутствия у медиума действительной психической силы и является соответствующей попыткой заместить её имитацией. Бессознательный обман происходит в том любопытном промежуточном состоянии, которое я назвал «полутрансовым состоянием сознания», когда медиум внешне выглядит совершенно нормальным и всё-таки на самом деле уже едва ответственен за свои действия.
В это время, повидимому, происходит процесс, в ходе которого его личность оставляет своё тело, в результате чего более высокие начала человека в теле оказываются уже отсутствующими, и поэтому медиум не может более противиться побуждениям, получаемым им через внушение от тех, кто его окружают, или от своих собственных неконтролируемых желаний. Таким образом появляются медиумы, делающие явные глупости, что и подводит их под обвинение в мошенничестве. Но если наблюдатель пренебрегнет всем этим и будет ждать, то вскоре, по мере того как медиум более глубоко погрузится в транс, последуют подлинные психические явления, в характере которых невозможно ошибиться.
Это, как я думаю, особенно наглядно проявилось на примере Эвзапии Палладино, но я наблюдал подобное и с некоторыми другими. В тех случаях, когда медиум оставлял свой кабинет и оказывался гуляющим среди участников сеанса, как это произошло с миссис Корнер, с мадам д’Эсперанс и с Крэддоком (все они медиумы, давшие множество доказательств своей порядочности и реальной психической силы), в этих случаях, я убеждён, вполне вроде бы естественное предположение об обмане с их стороны, является, однако, совершенно ошибочным.
Когда, с другой стороны, обнаруживается, что медиум применяет ложную драпировку или какие иные аксессуары, – а такое иногда случается, – то мы оказываемся в присутствии самого отвратительного и святотатственного преступления, какое только может быть совершено человеческим существом.
Люди спрашивают меня, и это вполне естественно, что, собственно, делает меня настолько уверенным в том, что всё это правда. Мою глубокую уверенность, думаю, доказывает уже сам тот факт, что я оставил привычную работу, приносившую немалый доход, что я надолго уезжаю из дома и подвергаю себя всем родам неудобств, лишений и даже оскорблений, лишь бы довести до сведения людей открывшуюся мне истину.
Чтобы привести все свои резоны по этому поводу, мне пришлось бы написать не главу, а целую книгу, но кратко я могу сказать, что нет такого физического чувства, которым обладает человек и через которое, каждое в отдельности и независимо от других, я не получил бы соответствующего доказательства, и что нельзя вообразить себе такого метода, посредством которого дух мог бы доказать своё присутствие и который бы уже не был многажды опробован мною. В присутствии медиума мисс Безиннэ и нескольких свидетелей я видел свою мать и своего племянника, молодого Оскара Горнинга, так же ясно, как видел их, когда они были живы, настолько ясно, что я почти мог сосчитать морщинки на лице матери и веснушки у племянника.
В темноте лицо моей матери светилось – мирное, счастливое, слегка склонённое набок, с закрытыми глазами. Моя жена, сидевшая справа от меня, и дама, сидевшая слева, обе видели его с той же ясностью, что и я. Эта дама не знала моей матери при жизни, но тем не менее она сказала: «Как удивительно она похожа на своего сына», что свидетельствует о том, насколько чётко были видны подробности черт лица.
В другой раз ко мне явился мой сын.* Шесть человек слышали его разговор со мной и подписали затем протокол этого сеанса. Голос моего сына говорил о вещах, каковые никак не могли быть известны медиуму, который был связан и сидел в кресле, ровно и глубоко дыша. Если свидетельство шестерых человек, пользующихся уважением и хорошей репутацией, не принимается в расчёт, то как ещё может быть удостоверен любой иной человеческий факт?
В следующий раз, при посредстве того же медиума, явился мой брат, генерал Инис Дойль. Он обсуждал с нами состояние здоровья своей вдовы.* Она была датчанкой, и он хотел, чтобы она обратилась к услугам одного массажиста в Копенгагене. Он назвал его имя. Я навёл справки, и оказалось, что такой человек действительно существует. Откуда, спрашивается, пришло это знание? Кто был тот, столь близко принявший к сердцу состояние здоровья этой леди? Если это был не её покойный муж, то кто же ещё?
* Не правда ли, курьёзное словосочетание? Курсив наш. (Й.Р.)
Все складно расписанные теории о подсознательном разлетаются во прах перед простым утверждением незримого существа, заявляющего: «Я есмь дух. Я – Инис, твой брат».
Я пожимал материализовывавшиеся руки.
Я вёл длинные беседы с прямым голосом.
Я ощущал специфический озонообразный запах эктоплазмы.
Я слышал пророчества, которые вскоре сбывались.
Я видел образ «умершего», запечатлённый на фотографической пластине, которой не касалась ничья рука, помимо моей.
Я получал через руку моей жены исписанные блокноты, содержавшие информацию, выходившую за пределы её сведений.
Я видел, как по воздуху летают тяжёлые предметы, которых не касалась человеческая рука и которые меняли направление движения, покорные воле незримых операторов.
Я видел духов, гуляющих по комнате в полумраке и присоединяющихся к разговору присутствующих.
Я знал женщину, не обладавшую никакой художнической техникой и тем не менее быстро нарисовавшую под водительством духа-художника картину, висящую теперь в моей гостиной и которую немногим из живущих и здравствующих художников удалось бы улучшить.
Я читал книги, которые могли бы исходить только от величайших мыслителей и учёных и которые всё же были написаны необразованными людьми, действовавшими как медиумы незримых умов, столь явно превосходящих их собственный. Я опознал манеру и стиль умершего писателя, которого бы не смог так скопировать ни один пародист, причём строки эти были написаны именно его почерком.
Я слышал пение, находящееся за пределами наших земных возможностей, и я слышал свист, который производился без паузы, необходимой нам для взятия воздуха.
Я видел предметы, бросаемые издалека и попадающие в комнату с запертыми дверями и окнами.
Если бы человек мог видеть, слышать и чувствовать всё это и тем не менее оставаться неубеждённым в реальности незримых разумных сил вокруг себя, то у него нашлись бы веские причины сомневаться в здравости собственной психики. Почему он должен обращать внимание на болтовню безответственных журналистов или на то, как качают головой не имеющие в этом деле никакого опыта учёные после всех тех доказательств, которые ему удалось собрать самому? В данном вопросе они по сравнению с ним всего лишь дети и должны сидеть у ног его.
Вопрос этот, однако, не таков, чтобы можно было обсуждать его неким отвлечённым и безличным образом, как то имеет место, когда говорят о бэконовской теории или о существовании Атлантиды. Это тема интимная, глубоко личная и жизненно важная в высшей степени.
Закрытый ум – это признак, по которому узнаётся душа, прикованная к земле, а это последнее обстоятельство неизбежно означает мрак и страдания в будущем. Если вам известно о надвигающейся опасности – вы можете избежать её. Если же вы ничего не станете делать, то подвергнете себя серьёзному риску. Тут уж потребен некий Иеремия или Савонарола, для того чтоб прокричать это в уши миру. Необходима совершенно новая концепция греха. Конечно, едва ли стоит смотреть сквозь пальцы на сугубо плотские слабости человечества, слабости тела, но оне не самая серьёзная часть человеческой порочности, которая ожидает своей расплаты. Гораздо более серьёзными пороками являются закрытость ума, узость кругозора, фанатизм, материализм – словом, грехи не тела, но духа, ибо они действительно постоянны и обрекают человека на пребывание в самых низших слоях и самых низших мирах, пока он не извлечёт в них свой урок.
Мы знаем это, потому что наши кружки занимаются делом спасения этих бедных душ, возвращающихся к нам, чтобы оплакать свои заблуждения и узнать те истины, которые им следовало выучить ранее, будучи здесь, если бы их умы не оказались в ту пору замкнуты апатией и предрассудками.
Коренная ошибка, которую совершила наука, исследуя данный предмет, состоит в том, что она никогда не заботилась уразуметь тот факт, что не медиум производит спиритические явления. Наука всегда обращалась с ним так, словно бы он был каким-то фокусником, и говорила ему: «Делай то и делай сё», совершенно не понимая того, что от него шло весьма мало или вообще ничего, и что всё или почти всё шло через него. Я говорю «почти» всё, потому что считаю, что некоторые простые явления, как например стук, могут в определённых пределах производиться под влиянием воли самого медиума.
Именно этот ложный взгляд науки насторожил скептиков и помешал им понять, что для установления контакта с потусторонними силами абсолютно необходима гармония, которая достигается спокойным и восприимчивым состоянием ума со стороны участников сеанса и созданием непринуждённо-естественной атмосферы для медиума.
На самом большом из всех когда-либо состоявшихся сеансов, том, что произошёл в день Пятидесятницы, некий агрессивный скептик настаивал на средствах контроля (своего собственного изобретения) над тем, откуда берутся резкие порывы ветра и языки пламени. «Всё в единодушии», – говорит автор «Деяний Апостолов», и это действительно главное условие. Я сидел на сеансах вместе со святыми людьми и тоже чувствовал порывы ветра, видел мерцающие языки пламени и слышал зычный голос, но как могли быть достигнуты подобные результаты там, где не царит гармония?
Это радикальная ошибка, допущенная наукой. Люди хорошо знают, что даже при исполнении самой грубой материальной работы присутствие большого количества металла может нарушить равновесие большой магнитной установки, и тем не менее они не обращают внимания на предостережения тех, кто из опыта знают, что неблагоприятные психические условия могут сорвать психический эксперимент.
Но на самом деле, когда мы говорим о науке в этой связи, происходит попросту смущение мысли. Сам по себе факт, что человек является великим зоологом, как Ланкастер, или великим физиком, вроде Тиндаля и Фарадея, не придаёт его мнению большего веса в этом вопросе, лежащем за пределами его специальности. Есть много безвестных Смитов и Джонсов, которых двадцать лет их практической работы в этой области поставили в гораздо более сильную позицию, нежели та, что занимаема названными нетерпимыми учёными мужами. Что же касается до подлинных лидеров спиритуализма, людей с богатым опытом, огромной эрудицией и глубиной мысли, то именно они являются в данном вопросе настоящими научными экспертами, имеющими полное право учить весь остальной мир. Человек отнюдь не теряет собственного суждения, когда становится спиритом. Он всё тот же исследователь, каким был и раньше, но теперь он только лучше понимает, что, собственно, он изучает и как следует это изучать.
Сия полемика с самоуверенными и невежественными людьми есть вещь мимолётная и ничего не значащая. Настоящая полемика, которая очень важна, – это та, что ведётся с континентальной школой спиритуализма, изучающей эктоплазму и другие полуматериальные проявления, но у которой не хватило остроты зрения, чтобы увидеть стоящий за всем этим независимый дух. Рише, Шренк-Нотцинг и другие крупные исследователи стоят в этом отношении всё ещё на полпути, и сам Фламмарион не ушёл намного дальше. Шарль Рише на пути допущений дошёл до того, что персональным наблюдением убедился в материализации формы, которая может к тому же ходить, говорить и оставлять после себя муляжи своих рук. Так-то далеко он ушёл. И даже сейчас он всё ещё держится за идею о том, будто эти феномены могут быть всего лишь экстернализацией некоторых скрытых сил человеческого тела и ума.
Такое объяснение представляется мне отчаянной попыткой защитить последнюю траншею одного из тех стародавних материалистов, который вместе с Брустером сказал: «Дух – это последнее, что мы согласимся допустить», добавляя в качестве причины сему такой вот довод: «Это сводит на нет работу, проделанную за прошедшие 50 лет». Когда человек всю свою жизнь учил других, что мозг управляет духом, разумеется, трудно самому учиться после этого тому, что дух может действовать самостоятельно от человеческого мозга. Именно их супер-материализм является той настоящей трудностью, с которой мы должны нынче бороться.