Пятнадцать радостей» европейского брака

 

В Европе так сложилось, что чем дальше на север, тем большими правами пользовались женщины. Хотя равноправие и свобода – не одно и то же, и можно посочувствовать ирландским женщинам, которые несли воинскую повинность до самого конца VII века. Но зато и в любовные битвы они могли вступать по собственному усмотрению. Ирландские саги (события которых относятся примерно к рубежу эр), рассказывают, что Дехтире, мать героя Кухулина, была просватана уже после того, как забеременела. Правда, беременность приключилась не от греха, а от того, что она выпила воду, в которой было заключено семя некоего бога. Но ирландцы-то этого не знали. Они долго судачили между собой, от кого же понесла царская сестра, поговаривали даже, что от собственного брата. Что не помешало знатному ирландцу Суалтаму посвататься к ней и взять ее в жены. Правда, сама Дехтире «стыдилась взойти к нему на ложе, будучи беременной» и избавилась от плода.

Сын Дехтире, герой Кухулин, придерживался более строгих нравов: он объявил, что «никогда бы не согласился взять в жены ту, которая знала мужа до меня». Но одно то, что это требование было объявлено специально и что невесту для Кухулина долго искали по всей Ирландии, наводит на мысли о вольных нравах кельтских девушек. Правда, у Кухулина был еще ряд пожеланий к будущей жене: она должна была равняться ему самому «по возрасту, по облику, по происхождению, по уму и по ловкости, и чтоб была она при этом лучшей мастерицей в шитье». Когда такая девушка, Эмер, была наконец найдена, Кухулину сначала предложили в жены ее старшую сестру. Но она не подошла, так как уже «знала мужа», о чем поговаривали без осуждения.

Выбирать себе супруга кельтские девушки тоже могли сами. Кухулин и Эмер обручились, даже не ставя в известность родителей. И когда потом к Эмер посватался король Лугайд и отец девушки дал согласие, Эмер прямо объявила, что она обещала себя другому и что, если ее отдадут королю, это будет «ущербом для ее чести». Неудалый король отступился, правда, не столько из уважения к свободолюбию невесты, сколько из страха перед ее знаменитым женихом.

Кстати, ирландские мужчины собой могли располагать далеко не всегда. В саге «Любовь к Этайн» рассказывается о короле Эохайде, который, вступив на трон, созвал своих подданных, «чтобы назначить им подати и повинности». Однако подданные отказались исполнить приказ короля на том основании, что он не был женат. И королю пришлось срочно искать себе жену, дабы утвердиться на троне.

 

* * *

 

Активно искали себе жен и герои «Песни о нибелунгах», знаменитого европейского эпоса, который начал зарождаться в раннем Средневековье, сформировался на территории современной Австрии на рубеже XI и XII веков и был записан в Германии в начале XIII века. Здесь сплелись нравы и обычаи разных народов и разных эпох. И никого не удивляло, что король Гунтер, выдавая свою сестру Кримхильду замуж за Зигфрида, спрашивает ее согласия:

 

За одного героя просватана ты мной.

Отказом нас не огорчай и стань его женой.

 

Свадьба была пышной: бракосочетались сразу две пары: король Гунтер с Брюнхильдой и Кримхильда с Зигфридом. Даже воду для омовения рук подавали в золотых тазах. Но обряд сводился к взаимным клятвам, которые были даны тут же, возле пиршественного стола:

 

Сказала «да» чуть слышно в конце концов она,

И тут же Зигфриду женой была наречена.

 

Когда же были клятвы обоими даны

В том, что друг другу будут они по гроб верны,

Красавицу в объятья воитель заключил

И поцелуй при всем дворе от девы получил.

 

После чего новоиспеченные мужья и жены уселись пировать со своими придворными, а потом попарно отправились в опочивальни. Церковное венчание все же состоялось, но лишь на следующий день:

 

С почетом превеликим, как королям к лицу,

Пошли две пары вместе торжественно к венцу,

И радовались люди, на молодых смотря,

Что их союз теперь скреплен у Божья алтаря.

 

Шестьсот бургундов юных созвали короли

И в рыцарское званье с почетом возвели.

Возликовал весь город, и тут же меж собой

Был рыцарями новыми потешный начат бой.

 

 

* * *

 

Исландскиесаги, сохранившие для нас свадебные обряды древних норманнов, часто рассказывают о том, что жен брали из числа пленниц и даже конунги, нимало не смущаясь, женились на рабынях. «Сага об Инглингах» говорит, что конунг Адильс, сын Оттара, захватил во время набега скот, который пасли рабы и рабыни. «Среди рабынь была девушка дивной красоты. Ее звали Ирса… Вскоре оказалось, что она умна, красноречива и во всем сведуща. Она всем очень понравилась, и всего больше – конунгу. Кончилось тем, что он сыграл с ней свадьбу. Ирса стала женой конунга Швеции, и пошла о ней добрая слава».

А если во время такого набега будущий жених убивал родню невесты, такое мелкое недоразумение не мешало их счастливому супружеству. Эта же сага повествует, как Гудрёд Великолепный посватался к Асе, дочери Харальда Рыжебородого, но получил отказ. Тогда нетерпеливый жених спустил свои корабли на воду и осадил упрямого тестя. «Произошла битва. У Гудрёда был большой перевес сил. Харальд и Гюрд, его сын, пали. Гудрёд конунг взял большую добычу. Он увез с собой Асу, дочь Харальда конунга, и сыграл с ней свадьбу».

Впрочем, если женщина не желала жить с убийцей отца и брата (хотя такое странное по тем временам упрямство случалось редко), ей ничего не стоило развестись со своим похитителем. Мы мало знаем о брачных законах норманнов, но несколько причин, позволявших женщине разойтись, известны. Среди них – импотенция мужа. Ну, а если с этим делом все было в порядке, достаточно было уличить супруга в том, что он носит женское платье.

«Сага о людях из Лососьей долины» рассказывает о некой Гудрун, которая вышла замуж за богача Торвальда. Согласно брачному контракту Гудрун сама управляла семейным имуществом и половина его стала ее собственностью. Кроме того, супруг обязался «покупать для нее украшения, так что ни у одной из женщин, равных ей по богатству, не должно быть лучших украшений». Но скоро между супругами возникли споры по поводу должного количества ювелирных изделий. А кроме того, у Гудрун появился любовник… Короче, все основания для развода назрели. Тогда жена по совету любовника сшила для Торвальда рубаху, вырез которой был скроен по женскому образцу. Обманутому мужу было не до того, чтобы изучать тонкости кроя, а скорее всего, он и вовсе не разбирался в модах. Неудачливый супруг надел злополучную рубаху и тем самым подписался под собственным разводом, а заодно и разделом имущества. «Этой же весной Гудрун объявила, что она разводится с Торвальдом, и вернулась в Лаугар. После этого разделили имущество Торвальда и Гудрун, и она получила половину всего, и была теперь богаче, чем раньше».

Скандинавские и исландские мужчины тоже имели право прогнать жену, надевшую мужское платье, а именно – штаны. Но им даже и такого повода не требовалось.

«Сага о Ньяле» рассказывает, как некто Траин приехал в гости на свадьбу со своей женой Торхильд. Женщины у скандинавов пировали вместе с мужчинами, хотя и сидели на специальной «женской скамье». На пиру Траин увлекся другой девушкой, и, когда жена попеняла ему за это, «он тут же поднялся из-за стола, назвал своих свидетелей и объявил о разводе с ней.

– Я не потерплю ее насмешек и брани, – сказал он.

Траин так рьяно взялся за дело, что не пожелал дольше оставаться на свадебном пиру, если она не уедет. И она уехала. После этого все снова уселись на свои места, стали пить и веселиться».

Своей неожиданно обретенной свободой Траин воспользовался немедленно: он тут же, на пиру, попросил у Хёскульда руку его внучки Торгерд. Хёскульд не возражал, но скандинавы не решали такие вопросы без участия женщин. Жених со сватом подошли к женской скамье. «Гуннар спросил мать и дочь, согласны ли они на сговор. Те ответили, что не возражают, и Халльгерд помолвила свою дочь».

Такая поспешность со стороны невесты и ее матери могла бы вызвать удивление, но дело в том, что по скандинавским традициям брак был вообще очень выгоден для женщины. Муж платил за невесту выкуп, который переходил в ее собственность. Кроме того, муж должен был сделать молодой жене так называемый «утренний дар». А отец давал дочери приданое, которое, если муж оставлял жену, тоже становилось ее собственностью.

Позднее это было закреплено законодательно. Шведский«Закон Вестьётов», записанный в XIIIвеке, говорил: «Как только они лягут вместе на перину и под простыню, тогда она владеет третьей частью имущества и тремя марками из его доли как утренним даром».

Законы Гулатинга (тоже Швеция и тоже XIIIвек) разрешают девушке самой избрать себе мужа. Точнее, эта обязанность возгалается на родителей, но, если ослушница выйдет замуж, «не спросясь у своего отца, или матери, или брата, или у того, кто является для нее сватом», никаких особо страшных карательных мер против нее не принимается, хотя по закону она и лишается наследства. Что касается вдовы, «она может сама выйти замуж за кого хочет, посоветовавшись с кем-либо из своих родичей».

Толерантные шведы даже супружескую измену карали не слишком строго:

 

…Никто не привлекает женатого мужчину или замужнюю женщину к ответственности за прелюбодеяние, кроме как супруги друг друга… Если женщина ложится с другим мужчиной, а не со своим мужем или расходится с ним вопреки Божьим законам и людским, в таком случае она лишается своего свадебного дара. И если муж предлагает ей жить вместе, а она не хочет, он должен хранить и распоряжаться всеми частями имущества, пока она жива. А потом ее ближайший наследник забирает приданое, но не свадебный дар.

 

Но это все – законы о выборе мужа и о разводе. А что же сама свадьба? Она тоже игралась строго по регламенту. На острове Готланд в XIII веке (это у шведов был век массовой записи законов) был принят закон «О свадьбе». В нем, в частности, говорилось:

 

О едущих в повозках [с приданым] предписывается, что в каждой должно ехать не больше двоих. Следование родственников верхом запрещено. Свадебная месса пусть поется там, где находится молодой муж и должна праздноваться свадьба. Пусть молодой муж пошлет трех человек к своей невесте… Свадьба должна праздноваться со всем народом два дня. И пусть дары дает тот, кто хочет, согласно своему желанию. Брать еду с собой на свадьбу запрещено… После поминовения Марии пусть каждый получит разрешение ехать домой, и пиво пусть больше не вносят. Тот, кто это нарушит, пусть заплатит 12 марок стране. И тот, кто придет без приглашения на свадьбу или на пир, пусть заплатит 3 эре пеннингов.

 

Король Мангус, получивший прозвище «Исправителя законов», пошел еще дальше и строго ограничил не только сроки проведения свадьбы, но и количество гостей; приглашать следовало не более, чем «одного епископа и сопровождающих его каноников, и двух других каноников, восемь рыцарей, сорок оруженосцев, двадцать бондов и десять священников». А ежели кто являлся на свадьбу незваным, он должен был заплатить штраф, размер которого колебался от 40 марок для члена королевского совета до 3 марок для «наймита». Деньги эти делились между королем и хозяевами дома, которых незваные гости ввели в расход. Это была огромная сумма: тот, кто не мог заплатить, должен был одну марку отрабатывать в течение года. Поэтому, надо думать, незваные гости на шведских свадьбах перевелись мгновенно. Да и званые не засиживались, потому что тех, кто гостил дольше двух дней, тоже штрафовали.

Традиционным свадебным напитком в Скандинавии считалось пиво. Его пили и на самой свадьбе, и на обручении. И даже в законах упоминается «обручение на трех пивных собраниях» – после него жених получал юридические права на свою невесту.

Но кроме законных жен и у викингов, и у более поздних скандинавов нередки были наложницы, чей статус не слишком отличался от статуса жены. С ними играли так называемые «неполные свадьбы» с сокращенным обрядом. Имущественные права наложниц были ограничены. «Сага об Эгиле» рассказывает, как после смерти Бьёргольва его сын от законной жены выгнал из дома наложницу отца и ее детей. Тем не менее в Норвегии известно несколько случаев, когда незаконный сын короля наследовал власть и корону.

 

* * *

 

Вообще в течение едва ли не всего Средневековья Западная Европадостаточно свободно относилась и к многоженству, и к разводам. С одной стороны, католическая церковь категорически запрещала развод. Но с другой стороны, она не настаивала на венчании. А раз нет венчания, то ни с разводом, ни со статусом многочисленных жен особых проблем не возникает. А если они и возникают, то разрешить их можно.

В 866 году Папа Римский Николай I в послании болгарам описал церковный обряд заключения брака. Но затем он пишет: «Однако не будет грехом, если всего этого не будет при брачном договоре, достаточно лишь согласия тех, о браке которых идет речь…».

Папа Александр IIIв конце XII века подтверждает, что брак может быть заключен или перед священником, или перед нотариусом и свидетелями. Тридентский собор, утвердив обязательную форму брака для католиков, тоже не ввел обязательного венчания. Было постановлено, что при заключении брака священник должен присутствовать в качестве свидетеля, а венчание желательно, но не обязательно… В результате все в общем делали, что хотели.

На рубеже VI—VII веков епископ Григорий Турский в своей «Истории франков» описывает женитьбу короля Хлотаря на двух сестрах. Когда король Хлотарь был уже женат на Ингунде и «любил ее одну», она обратилась к нему с просьбой найти подходящего мужа для своей сестры Арегунды. Хлотарь отправился к свояченице и неожиданно сам женился на ней. Первой супруге он сказал: «В поисках богатого и умного мужа для твоей сестры я не нашел никого лучшего, чем я сам. Так знай, что я взял ее в жены, и я не думаю, чтобы это тебе не понравилось». Жена вполне согласилась с выбором мужа. Епископ, описавший брачные подвиги Хлотаря, хотя и назвал его «человеком распутным», однако никаких сомнений по поводу законности полигамного брака не высказал. Франки тоже сомнений не высказали, более того, после смерти короля отцовский престол унаследовал именно сын от Арегунды.

 

О том, как легко, несмотря на все протесты церкви, расторгались и вновь заключались браки, можно судить по истории семейства сеньоров Монпелье. Гильем VIII, сеньор Монпелье, женился на Евдокии, дочери византийского императора. Торжественное бракосочетание состоялось в 1181 году. Но уже пять лет спустя супруги друг другу надоели, тем более что Евдокия родила дочку, а не чаемого мужем сына, а сам Гильем влюбился в Агнессу, родственницу арагонского короля. Гильем обратился за разводом, «дабы иметь сына», но не получил его. Папа Римский лично направил неверному мужу приказание сохранить семью под угрозой отлучения от церкви. Но Гильем не послушался папу, а послушался голоса сердца. Он спровадил надоевшую супругу в монастырь и привез новую избранницу в Монпелье. Агнесса была дамой голубых кровей, за ее спиной стоял король арагонский, и она не могла занимать положение простой наложницы. Поэтому она была объявлена законной женой и соправительницей. Тщетно папа Целестин III выносил специальный приговор, аннулирующий брак с Агнессой, – ее старший сын стал наследником, Гильемом IX.

Тем временем дочку от Евдокии, двенадцатилетнюю Марию, отец выдал замуж, но она вскоре овдовела. Пятнадцатилетнюю вдову выдают замуж повторно, за графа Комменжа-Бернара IV, уже дважды разведенного. Вскоре он развелся и с Марией, чтобы вступить в четвертый брак, несмотря на отчаянные протесты папы Иннокентия III. Развод с Марией, конечно же, не был «законным», как был не слишком законным в глазах церкви и сам брак. Но это не помешало Марии вновь выйти замуж за овдовевшего арагонского короля Педро П. Вскоре Педро тоже начинает дело о разводе. Он ведет отчаянную переписку с Иннокентием III, требуя расторжения брака. Сама Мария, изгнанная мужем, уезжает в Рим и умирает раньше, чем король умудряется добиться развода. Поговаривали, что он подослал к ней отравителей, решив, что договориться с ними проще, чем с папой.

 

Впрочем, Средневековье предлагает нам и противоположные примеры. Сохранились свидетельства о супругах, которые не только не разводились и не изменяли друг другу, но и в браке сохраняли полное целомудрие. Уже упомянутый Григорий Турский описывает бракосочетание клермонтского сенатора Инъюриоза с некой богатой и добродетельной девицей. После того, как была сыграна свадьба и молодых, по обычаю, уложили в постель, невеста вместо того, чтобы исполнить свои супружеские обязанности, отвернулась к стене и горько заплакала. Выяснилось, что достойная девица дала обет безбрачия, но почему-то не удосужилась предупредить об этом своего жениха. И теперь она лила слезы над тем, что «должна была удостоиться участи небесной, а ныне опускается в бездну». Поначалу юноша, не столь твердый на стезе добродетели, пытался спорить. Но никакие мысли о том, что они – единственные дети у родителей, никакие доводы о необходимости продолжения рода не могли смутить чистоту девицы. В конце концов добродетель победила. «После этого они прожили вместе, почивая на одном ложе, много лет и сохраняли невинность, достойную похвалы».

Конечно, такие подвиги добродетели были редкостью, и все же к концу XIV – началу XV века идеи моногамного, освященного церковью брака овладели умами масс. Во Франции, например, на рубеже веков стали популярны так называемые «шаривари» – кошачьи концерты и хулиганские выходки возле церквей, где венчали вдовцов, или возле домов таких новобрачных. Церковь никогда не ограничивала браки вдовцов, но народ, решивший быть «святее папы», почему-то счел эти браки аморальными. Запреты церкви на «шариварщиков» не действовали, но вовремя уплаченный выкуп, как правило, помогал.

 

В это же время, когда с нерасторжимостью брачных уз стали наконец считаться, анонимным французским автором был написан блистательный трактат «Пятнадцать радостей брака».

 

Брак заключает в себе пятнадцать состояний, кои женатыми людьми почитаются за великое блаженство и сладчайшее утешение, мною же, из ума еще не выжившим, сочтены горчайшими и жестокими муками, тяжелее коих не видано на земле, ежели не поминать, конечно, о четвертовании и пыточном колесе. Но, заметьте при том, я женатых отнюдь не осуждаю, напротив, хвалю и одобряю поступок их от всей души, ибо для чего же и рождаемся мы на свет, как не для того, чтобы каяться, страдать да смирять грешную нашу плоть, тем самым прокладывая себе дорогу в рай.

 

Пятнадцать глав трактата описывают брак с пятнадцати разных сторон. Автор рассказывает о том, как жена будет требовать от мужа денег и нарядов, как она наводнит дом родственницами и служанками, как будет изменять, как пустит по ветру состояние супруга.

 

Вот, к примеру, хочется ему посидеть за беседою, а его спать отсылают. Или взбрело ей в голову свершить что-либо тайное, так она разбудит мужа в полночь и, спихнув с постели, напомнит про какое-нибудь якобы неотложное дело или же пошлет в паломничество по обету, что сама дала, потому как ей в бок вступило; куда денешься – поплетется бедный в любую погоду, в дождь и в град.

…Имение его придет в упадок, сам он состарится да высохнет, что твои мощи. И тщетно станет он заботиться о своем доме и оберегать добро от разорения – дела его расстроятся, все пойдет кувырком. Так и суждено ему маяться в брачных сетях, куда угодил он, приняв семейные мучения за радости; не попади он в сети, не кончил бы столь плачевным образом и не спознался бы с эдакими бедствиями.

 

Иногда доведенный до отчаяния муж решается разыскать жену и «вовсю расчихвостить ее, а то и убить до смерти, каковое намерение вовсе не хорошо и не разумно». Но в дело вмешиваются многочисленные родственники, и муж, как всегда, оказывается виноватым. «Вот как попадаются простаки в брачные сети, не ведая о том, что их там ждет, а кто еще не попался, рано или поздно тем же кончит: загубит в браке свою жизнь и в горестях окончит свои дни».

Не перечесть тех мук, которые ждут страдальцев, связавших себя узами брака. Но конец у всех мужей один. Этим рефреном: «…и в горестях окончит свои дни», – заканчивается каждая из пятнадцати глав трактата.

 

* * *

 

Лишь к концу XVI века во Франциицерковное венчание стало обязательным. Но не прошло и двух веков, как грянула Великая французская революция. Одним из первых ее деяний была Конституция 1791 года, которая декларировала: «Закон рассматривает брак только как гражданский контракт». А на следующий год в революционной Франции была объявлена полная свобода развода.

Немало сложностей встало на пути у брачующихся в эпоху Реформации. Во многих странах появились люди, чья религия не совпадала с государственной. Во Франции в конце XVIIвека протестантское духовентство было изгнано из страны. Но протестанты остались. Они хотели жениться и выходить замуж, но делать это стремились по канонам своей религии. В результате немногие протестантские пасторы стали совершать так называемые «браки пустыни». Пустыню, конечно, приплели для красного словца, потому что пустынь во Франции нет и пасторы-нелегалы скрывались в лесах и пещерах. Но дело свое они знали и в одном только 1752 году обвенчали сто пятьдесят тысяч пар. В глазах государства эти браки стояли, конечно же, вне закона.

 

* * *

 

В Англиибрачные реформы тоже произошли на волне революции. Обязательный гражданский брак «перед судьей» был введен Кромвелем. Но гражданам не понравилось, что на супружескую жизнь их благословляет тот же самый судья, который посылает людей на виселицу. А поскольку виселица за годы парламентского правления и Протектората всем изрядно приелась, после реставрации 1660 года закон отменили.

В Англии эпохи Реформации опальных пастырей было принято навещать не в пещерах, а в тюрьмах. Особенно популярны были священнослужители, сидевшие за долги. Священник, он и в тюрьме священник, и призванная им благодать не становится менее благодатной от того, что пастырь пребывает на нарах. А вот самому пастырю за нарушение закона о браке ничего грозить не может, потому что он уже и так сидит с конфискацией и сидеть ему предстоит долго. Поэтому новобрачные, не согласные с официальной религией или имеющие какие-либо проблемы с законами о браке, валом валили в тюрьмы. В начале XVII века среди женихов и невест особенно популярна была тюрьма Флит в Лондоне. Сидевшим там священникам помогали рекламные и брачные агенты, дело было поставлено на широкую ногу. Джон Гэйнам сидел и работал во Флите чуть больше тридцати лет. Он носил прозвище «Дьявол из ада», что не помешало ему скрепить узами брака и призвать Божью благодать на тридцать шесть тысяч супружеских пар.

А те англичане, которые почему-либо не хотели венчаться в церкви, могли совершить небольшое путешествие в Шотландию. В XVIII веке это стало особо актуально: с 1753 года Англия признавала только церковный брак, причем заключенный в лоне государственной англиканской церкви. Но Шотландия, хотя и входила в состав Соединенного Королевства, английским религиозным законам не подчинялась. Она еще раньше отделилась от Рима, и Реформация здесь проходила по-своему. Поэтому шотландцы могли вступать в брак, как хотели, не оглядываясь на Англию. А хотели они, как проще, и для признания брака законным жениху и невесте достаточно было заявить о своем согласии в присутствии хотя бы одного свидетеля.

Мятежным английским новобрачным, не желавшим иметь дело с англиканской церковью или с церковью вообще, достаточно было перейти границу и подойти к первому же дому на окраине ближайшего селения. На окраине, как правило, живет кузнец. И он, как правило, всегда на месте. Так возник обычай заключать браки в кузнице. Это, кстати, вполне вписывалось в индоевропейскую фольклорную традицию (в том числе и античную, и славянскую), по которой «брачные узы» кует кузнец. Вряд ли юные англичане, стремившиеся к радостям брака, думали о фольклорных традициях, но факт остается фактом: в Шотландии браки стали заключаться в кузницах. Большой популярностью пользовалась кузница в деревне Гретна-Грин на английской границе. Это прибыльное дело переходило от отца к сыну, велись учетные книги…

Кроме того, специальный «брачный» катер регулярно ходил на остров Мэн, который пользовался определенным самоуправлением.

В 1836 году в Англии была разрешена гражданская регистрация брака. Но традиция ездить к шотландским кузнецам укоренилась. В конце концов англичане обиделись и запретили своим молодоженам вступать в брак в Шотландии, если они не прожили там хотя бы трех недель.

 

* * *

 

В XIX веке гражданская регистрация брака была введена во многих европейских и американских государствах. Кроме того, в США некоторые штаты имеют собые законы о браке. Как правило, здесь достаточно заявить о своем намерении в присутствии любого духовного лица. Это может быть представитель самой крохотной секты, лишь бы секта уполномочила его совершать таинство. Кроме того, по законам штата Нью-Йорк супругов может «обвенчать» и судья, и полицейский, и мэр, и даже вице-президент Общества моральной культуры. А если ни представителей полиции, ни представителей моральной культуры под рукой нет, то сгодятся любые два свидетеля, согласные подписать брачный документ.

 

Чин свадебный

 

На Руси семейное и брачное право впервые зафиксировано в 1051—1053 годах. Был издан специальный документ: «Указ князя Ярослава о церковных судах». К тому времени Русь была давно и успешно крещена, и разрешение семейных споров князь передал под юрисдикцию церкви. Церковное венчание еще не привилось: по свидетельству современника, венчались только князья и бояре, а простой люд заключал помолвки и играл свадьбы по старинке. Однако развестись по старинке уже не получалось: поругавшиеся супруги бежали искать княжеской правды, а найти ее можно было только в церковном суде. Церковь охотно взяла на себя разрешение семейных споров даже в том случае, когда семья была невенчанной и супруги жили «во грехе». Тем более что она, по мудрому решению князя, получала большую компенсацию, чем даже потерпевшая сторона. Так, если жених после помолвки отказывался жениться, то невеста согласно «Указу» Ярослава получала за свой позор три гривны, а митрополит, хотя позора и не терпел, – шесть гривен. Еще одна гривна доставалась родителям невесты «за сыр» – обряд разрезания сыра был главной частью помолвки. Таким образом, оскорбленные чувства невесты оценивались в три головки сыра.

Предусмотрел Ярослав и санкции против умыкания невесты, причем каралось как «добровольное» умыкание, так и насильственное. Но направлен этот закон был не на защиту самой невесты, а на защиту родительских прав. Согласно «Указу», родители имели право поженить детей без их согласия. Впрочем, «если девушка не захочет замуж, а отец и мать выдадут силой, а она что-либо сделает над собой, отец и мать отвечают перед митрополитом». Закон ставил в трудное положение родителей, у которых дочери вообще не хотели замуж: выдашь насильно – будешь отвечать перед митрополитом, не выдашь – опять-таки будешь отвечать: «…если девушка из великих бояр не выйдет замуж, родители платят митрополиту пять гривен золота, а меньших бояр – гривна золота, а нарочитых людей – двенадцать гривен серебра, а простой чади – гривна серебра».

Но в основном, конечно, девушки замуж хотели и выходили. После свадьбы они поступали под почти полную власть мужа. Так, указ Ярослава предусматривает ответственность мужчины за побои, нанесенные чужой жене, но если жена своя, то бить можно. Если жена уходила к другому, она, как существо бесправное и неимущее, материальной ответственности перед законом не несла: штраф должен был уплатить соблазнитель. Преступную жену обратно мужу не возвращали, но ее передавали «в церковный дом», дабы она впредь не грешила.

Указ Ярослава отнюдь не был направлен на умножение церковных браков. Скорее, наоборот: он гласил, что, если муж оставит венчанную жену, он должен уплатить двенадцать гривен (естественно, не жене, а митрополиту). За развод с невенчанной женой штраф причитался в два раза меньше. Но то ли русичи, вступая в брак, не задумывались о разводе, то ли считали, что двенадцать гривен за свободу – не деньги, но в итоге венчание приняло на Руси массовый характер. Хотя бывали и упорствующие, для них в 1774 году Священный Синод издал «высочайший указ», угрожающий уклонистам анафемой.

 

К XVI веку сложилась церемония свадьбы, соединяющая религиозные и народные традиции. А для того, чтобы молодые и их родичи не запутались в многочисленных правилах, был записан «Чин свадебный» – руководство по проведению сватовства, свадьбы и последующих пиров. В «Чине» расписано все: и как приезжают сваты, и как «садятся по чинам за стол: какие приехали с женихом – на лавке, а здешние – на скамье», и как священник перед сговором вспоминает «праотцев Авраама и Сарру», и как пишут «записи договорные и рядную грамоту, условясь, и сколько за договор, и сколько приданого…». Указывается даже, кто, с кем и как должен целоваться при заключении брачного договора. Так, теща и ее боярыни после подписания договора целуются через платок со всеми приезжими. Невесте же целоваться не должно. Простолюдинка, впрочем, могла наблюдать чужие поцелуи, стоя подле матери, а боярышне не дозволялось даже присутствовать при решении своей судьбы. И позднее, когда назначен день свадьбы и начинается всеобщая суета, автор «Чина» рекомендует: «…и с обеих сторон тут съезжаются, перебирают наряды, лошадей, а невесту положат за занавеской на постели».

Свадьбу играют в доме невесты. В этот день, после того как в обоих домах отслужили службу, к жениху отправляется торжественный поезд. Но везут пока еще не молодую жену – везут постель. Столь важный предмет супружеской жизни должны доставить к дому жениха его дружка, пятеро-шестеро конников, одетых в шитые золотом одежды, и десять пеших сопровождающих.

 

А в санях две лошади сивые, а около саней боярские слуги в нарядном платье, на облучке же станет постельничий из старших в золоте, держит образа. А за постелью следом поедет сваха в наряде, а наряд бы был: желтый летник, шубка красная, а еще в платке и в бобровом оплечье.

 

После многочисленных церемоний постель водружают в подклети, в сенцах. Ее укладывают на стоящие стоймя «тридевять» ржаных снопов.

 

В головах же поставят образ, а по четырем углам на прутьях по паре соболей, да по калачику крупитчатому, да поставец, а на нем двенадцать кружек с разным питьем, с медом и с квасом, да ковш один, да чарку одну же, чтобы была она гладкая и без выступов; или братину круглую без носка.

 

Не забыл автор «Чина» и блюдо, на котором невеста оставит свое монисто, и миски, в которые будут уложены жениховская шляпа и невестина кика. В углу, за занавеской, надлежало положить пуховик и поставить «большой кумган теплой воды, два таза, большую лохань да две обычные». Когда все устроено, дружки запечатывают двери сенцов своими печатями, но этой предосторожности мало: комнату остаются стеречь двое постельничих, «и быть им, постельничим, без еды».

И так, шаг за шагом, описывается в «Чине» весь ход брачной церемонии. И то, как накрывают стол, на котором должны быть «скатерть, и посуда, и хлеб, и калачи одни и те же для всех, до самого последнего гостя». И как должны быть одеты званые боярыни: «на всех летники желтые и шубки красные, в платках с оплечьями бобровыми, а зимой в меховых шапках». И кто с какой стороны должен подходить к столу, и кто где сидеть:

боярыни с одной стороны, а бояре – напротив. И в какой именно момент невесте полагается плакать… И как должна сваха расчесывать головы молодым, возложив после этого кику на расплетенные волосы невесты… И как после венчания новобрачные должны разбить чашу: «вниз ее не швырять, а просто выпустить из рук и осколки разбить ногою». И кто именно должен раздевать молодую пару в сенцах перед тем, как уложить в постель.

Этим рекомендациям нет числа. И лишь одно оставляет автор «Чина» на усмотрение самих новобрачных: «и когда свекровь, и дружка, и сваха из сенцев выйдут, жених с невестой что хотят, то и делают».

 

Следующее руководство, тоже созданное в XVI веке, относится уже не к свадьбе, а к семейной жизни. Это – знаменитый «Домострой», записанный духовным наставником Ивана Грозного Сильвестром в виде наставления сыну Анфиму, служившему «в царской казне у таможенных дел». «Домострой» дает юному таможеннику детальнейшие советы на все случаи жизни. Достаточно почитать заголовки: здесь и «Как тайнам Божиим причащаться… и Страшного суда ожидать», и «Как порядок в избе навести хорошо и чисто», и «Как в погребе хранить всякие припасы соленые… икру, рыжики, грузди». Есть и глава «Как дочерей воспитать и с приданым замуж выдать». Впрочем, по поводу выдачи замуж рекомендации Сильвестра особой Америки не открывают и касаются в основном сбора приданого. Наставник рекомендует откладывать его со дня рождения дочери: «…добавлять всегда понемножку, а не все вдруг, себе не в убыток, и всего будет полно. Так дочери растут, страху Божью и знаниям учатся, а приданое их понемногу прибывает». Сильвестр настаивает также на том, что дочь надо отдавать замуж «беспорочной», ибо тогда «великое дело совершишь и в любом обществе похвалишься».

Сильвестр высоко ценит добродетельных, трудолюбивых и молчаливых жен, утверждая, что «получше то камня драгоценного». Хорошая жена «даст… пищу дому и дело служанкам», «руки свои протягивает к прялке, а персты ее берутся за веретено». Она «умеет и печь, и варить, и любое дело домашнее знает, и всякое женское рукоделье умеет». Она ни на час не остается без рукоделия, «разве что заболеет». Она не любит «хмельного питья» и употребляет лишь «бесхмельную брагу и квас и дома, и на людях». Она «тайком от мужа не ест, и не пьет и захоронков еды и питья втайне от мужа своего не держит». Она ходит в гости и зовет гостей только с позволения мужа. С гостями она беседует «о рукоделье, и о домашнем хозяйстве, и о праведном христианском житии». Она не насмешничает, и не болтает, и не допускает «песен бесовских, и всякого сквернословия, и блудливых речей». Она не общается ни с волхвами, ни с колдунами и «всяких заговоров не знает»…

Не любая жена является таким кладезем добродетелей, поэтому «следует мужьям поучать жен своих с любовью и примерным наставлением… Но если жена науке такой и наставлению не следует, и того всего не исполняет… должен муж жену свою наставлять-вразумлять один на один и в трепете, а поучив – простить, и попенять, и пожурить любовно да вразумить, но при том ни мужу на жену не сердиться, ни жене на мужа – всегда жить в любви и в согласии».

Для того чтобы рекомендуемые любовь и согласие были полными, мужу при поучении жены предлагается «за любую вину ни по уху, ни по глазам не бить, ни под сердце кулаком, ни пинком, ни посохом не колотить, ничем железным или деревянным не бить». Бить жену предлагается исключительно плетью, «по вине смотря». Но даже и здесь Сильвестр рекомендует гуманность и осмотрительность: «Плетью же в наказании осторожно бить: и разумно и больно, и страшно и здорово, но лишь за большую вину, под сердитую руку, за великое и за страшное ослушание и нерадение». После чего поумневшую жену рекомендуется «успокоить, пожалеть и приласкать». И тогда «года свои проживут они в добром мире; за хорошую жену похвала мужу и честь»!

 

Надо полагать, Иван Грозный, человек начитанный и владевший неплохой библиотекой, был знаком с сочинением своего духовника. Но вероятно, он недостаточно прислушивался к советам мудрого пастыря, потому что семейная жизнь царя «не задалась». Иван Васильевич был женат семь раз, и по крайней мере пять из них – неудачно. Несложившаяся семейная жизнь царя тем более удивительна, что жен ему подыскивали всем миром, по всей России. Когда молодой царь в 1547 году надумал жениться, по городам и весям были разосланы специальные комиссии, состоявшие из придворных и дьяков с подьячими. Они должны были отобрать подходящих кандидаток, учитывая их происхождение, возраст, внешность и состояние здоровья как самих девушек, так и их родителей. Заодно подыскивали невесту и царскому брату, слабоумному князю Юрию.

Царские сваты были отправлены «на Коломну, и на Коширу, и в Серпухов, и в Торусу, в Боровеск, и в Колугу, и в Козелеск, и в Воротынеск, во Тферь и в Торжек, на Кострому, в Переславль, в Ростов и в Ярославль, в Володимер, в Суздаль, в Юрьев…».

Им были даны грамоты для передачи родителям потенциальных невест с сообщением, что комиссия будет «смотрити у вас дочерей девок нам невесты… А которой вас дочь девку у себя утаит… тому от меня быть в великой опале и в казни».

Бояре, однако, не торопились предъявлять своих дочек царским сватам. Они понимали, что это лотерея, где шанс на выигрыш ничтожен, а хлопот и позора от таких смотрин может быть предостаточно. Тем более что у невесты, не прошедшей по конкурсу к царю, имелась опасность достаться его слабоумному брату, который, несмотря на свое происхождение, вряд ли был завидной партией. Сохранилась «Отпись кн. И.С. Мезецкого и дьяка Г. Щенка Белого о ходе смотра невест в Вязьме и Вяземском уезде». Растерянные сваты сообщали царю:

 

И мы, государь, живем в Вязьме две недели, а ни один князь или сын боярской сами у нас не бывали и дочерей своих к нам не везут. А у городцких, государь, людей дочерей таковских нет, люди все молоды, не дородны.

 

Другая комиссия писала тем временем из Ростова:

 

И после того есмя, государь, жили в Ростове неделю, и к нам, государь, из Ростовского уезду не бывал никаков человек.

 

Неудачливый жених разослал по городам и весям новые грамоты «с опалою» для нерадивых родителей:

 

И вы то чините не гораздо, что наших грамот не слушаете. И вы б однолично часа того поехали з дочерьми своими ко князю Ивану Семеновичи Мезецкому да к дворцовому дияку к Гаврилу к Щенку. А которой вас к ним з дочерьми своими часа того не поедет – и тому от меня быти в великой опале и в казни.

 

То ли родители невест испугались «опалы и казни», то ли поняли, что в условиях массового саботажа шансы участников повышаются, но невесты стали понемногу поступать. Около 2 января 1547 года князь Мезецкий с дьяком Щенком отсылают царю «Опись о смотре княжны А.В. Гундоровой, дочери кн. В.И. Гундорова»:

 

Княжна Овдотья, а лет ей 12, телом ровна, ни тонка, ни толста, очи находили на черно, нос по лицу не долог, волосы темнорусы. А про болезнь князь Василей сказал, что дочь его Овдотья была в ребячестве огновою больна, а нынече дал Бог болезни нет…

 

В конце концов царь женился на Анастасии Романовой, которая была его женой в течение шестнадцати лет, до самой своей кончины. Потом Грозный еще дважды вдовел и трижды отправлял неугодных супруг в монастырь, а последняя жена царя его пережила. С первыми тремя его венчали. С четвертой возникла заминка: церковь не признает четвертый брак. Царь клялся, что предыдущая жена, заболевшая сразу после свадьбы, так и не успела свершить свои супружеские обязанности, поэтому брак «не считается». В конце концов его, в нарушение всех правил, обвенчали, но потребовали церковного покаяния… С пятой, шестой и седьмой женами Грозный жил в невенчанных браках.

Похоронив трех жен и столько же отправив в монастырь, царь снова решил жениться и снова воспользовался услугами сватов, разосланных по всей Руси. Теперь он подыскивал невесту сразу себе и своему старшему сыну Ивану.

О том, как происходил смотр невест, с возмущением пишут ливонцы Иоганн Таубе и Элерт Крузе, некоторое время служившие в опричнине:

 

Сначала в 70 году послал он нескольких лиц во все края, где только ни простиралась его обширная страна, осмотреть всех девушек, молодых и старых, высшего и низшего сословия, заметить и описать их имена, рост и наружность, чтобы не могло быть никакого подмена и обмана, и велел всех их, в количестве 2.000, привести в Александровскую слободу.

Когда они все собрались со всех концов и краев, осматривал он их следующим образом, для чего употребил почти целый год. Каждую особу или девушку приказал он привести в дом, где она должна была одеться наряднейшим образом. Затем он входил в комнату вместе с двумя или тремя доверенными лицами, тоже разодетыми самым тщательным образом, кланялся им, говорил с ними немного, осматривал их и прощался с ними. Указанным образом поступил он со всеми; тех, кто не понравился ему, употреблял он для позорного плотского сладострастия, раздавал им кое-что и выдавал их замуж за своих палачей, или они были вовсе прогнаны безжалостным образом. Из всех осталось 24, и, подержав их доброе время одну за другой, выбрал он из них 12, и когда мы 26 июня 1571 г. были у него в Александровской слободе, избрал он для себя и своего сына тех, кого он хотел, следующим образом: они должны были снять все украшения и платья и дать осмотреть себя безо всякого затруднения и сопротивления нагими. При этом присутствовал его доктор, и он должен был осмотреть их мочу в стакане и определить и высказаться относительно их природы, свойств и здоровья. После всего этого выбрал он одну себе, дочь незнатного купца по имени Григория Собакина, а сын – псковского происхождения из рода Сабуровых, и обе были взяты в жены, и в день св. Михаила состоялась свадьба.

 

Как проходили царские свадьбы XVI—XVII веков, мы знаем из подлинных документов, хранящихся ныне в Российском государственном архиве древних актов. Начинались торжества в воскресенье или в четверг (обязательно в мясоед) и продолжались от двух до четырех дней. Свадьбу играли в парадном зале Грановитой палаты. Здесь застилали полы дорогими коврами и сукнами. Место, на котором должны были восседать молодые, приподнимали над полом, украшали бархатом, соболями и шитыми золотом подушками. Для новобрачных ставили отдельный стол; стол для гостей располагали вокруг, «покоем». В день свадьбы жених и невеста не могли видеть друг друга. Жених, одетый как для коронования, сидел у себя, а невеста ждала в Золотой Царицыной палате.

Торжества начинались приходом царя со всем его «поездом» в палату к невесте. Общаться молодые еще не могли, и царь через своего дружку повелевал невесте отправляться в Грановитую палату. Невеста шла первой, ее сопровождали свахи, боярыни и постельницы. Специальный «окольничий» вместе с дьяком «берегли путь», а протопоп кропил этот путь святой водой. Царь отправлялся следом, его сопровождали «тысяцкий» – главный свадебный распорядитель со стороны жениха – и дружки. Тут же шли свечники, каравайники, фонарщики…

Свадебный стол встречал новобрачных символическими хлебом, солью и сыром. Но доставалось это скромное угощение не им. Пока дружки жениха кормили гостей, сваха – обычно жена тысяцкого – чесала молодым волосы, смачивая гребень в вине и в меду. Так что похвастаться пышной свадебной прической будущая царица, в отличие от современных невест, не могла. Потом на ее слипшиеся волосы накидывали фату, молодых обсыпали хмелем (символом достатка и плодородия) и обмахивали соболями (знаком царственного богатства). Подаркам невеста тоже порадоваться не могла: согласно ритуалу именно она должна была сделать через своего дружку подарок царственному жениху. А потом, строго по списку, стольники от имени молодых подносили подарки их родителям и близким.

Венчание проходило в Благовещенском соборе Кремля. А в 1671 году царь Алексей Михайлович перенес его для пущей торжественности в кафедральный Успенский собор, где было принято отмечать особо значимые для страны события. С этого момента свадьба царя из его семейного дела превратилась в дело первостепенной государственной важности.

Зимой жених ехал к венчанию верхом, а невеста в санях. Если же свадьбу играли летом, то молодые попросту шли пешком, взявшись за руки. Им под ноги кидали ковровые дорожки, а над ними по всей Москве звонили колокола.

Потом в Грановитой палате начинался свадебный пир. Но жениху и невесте ни есть, ни пить было нельзя. По традиции дружка царя забирал для них со свадебного стола хлеб, соль и курицу, заворачивал в скатерть и относил в спальню. Так что свою супружескую жизнь изголодавшиеся молодые, по-видимому, начинали не с любовных утех, а с поедания курицы. Впрочем, для любовных утех тоже все было подготовлено. Перед входом в спальню сваха еще раз осыпала молодых хмелем. На свахе теперь была надета овчинная шуба навыворот – символ плотского начала. Роскошная постель, увенчанная балдахином, была уложена на ритуальные ржаные снопы, застланные ковром, многочисленными перинами и шелковой простыней. Сверху лежали одеяла на выбор: холодные и теплые, на собольем или куньем меху. В ноги клали ковер или шубу. Все эти «утепляющие» мероприятия были данью не только традиции, но и элементарной необходимости: царева спальня не отапливалась.

Наутро новобрачные шли в баню – «мыленку». Воду сюда привозили водовозы, а в 1633 году появился водопровод, с помощью специальной машины подававший воду из Москвы-реки через Водовзводную башню Кремля. Впрочем, молодых в этот день мыли не столько водой, сколько вином и медом. Неизвестно, становились ли они от этого чище физически, но ритуальное очищение таким образом обеспечивалось.

А потом снова начинались праздничные пиры, в которых новобрачные наконец могли принимать участие. Происходила и раздача подарков: они причитались всем, кто так или иначе имел отношение к царской свадьбе.

 

Так женились цари. Но свадьбы простого люда проходили примерно по той же схеме. Подробнейшее описание русских свадеб – и знати, и простонародья – первой половины XVII века оставил немецкий дипломат Адам Олеарий, посетивший Россию с торговым посольством.

Россия – и не только русские свадьбы, но и Россия в целом – чистоплотному, добродетельному и законопослушному немцу категорически не понравилась. И можно было бы на него обидеться, если бы не подспудное ощущение, что фактов добросовестный дипломат не передергивает. Просто в те времена еще не было известно утверждение: «Что русскому здорово, то немцу смерть». Олеарий, например, заявляет: «Никто из них никогда не упустит случая, чтобы выпить или хорошенько напиться, когда бы, где бы и при каких обстоятельствах это ни было». Он считает, что это плохо… Но можно найти множество россиян, которые, в отличие от занудного немца, скажут, что это очень даже хорошо… Поэтому оставим на совести Олеария нравственные оценки и, понадеявшись на его немецкий педантизм, обратимся к фактам, которые он излагает:

 

Обыкновенно все сколько-нибудь знатные люди воспитывают дочерей своих в закрытых покоях, скрывают их от людей, и жених видит невесту не раньше, как получив ее к себе в брачный покой. Поэтому иного обманывают и, вместо красивой невесты, дают ему безобразную и больную, иногда же, вместо дочери, какую-либо подругу ее или даже служанку…

Поздно вечером жених со всеми своими друзьями отправляется в дом невесты… Вверху стола для жениха, пока он стоит и говорит с друзьями невесты, оставляется место, на которое садится мальчик; с помощью подарка жених должен опять освободить себе это место. Когда жених усядется, рядом с ним усаживается закутанная невеста, в великолепных одеждах, и, чтобы они не могли видеть друг друга, между ними обоими протягивается и держится двумя мальчиками кусок красной тафты. Затем приходит сваха невесты, чешет волосы невесты, выпущенные наружу, заплетает ей две косы, надевает ей корону с другими украшениями и оставляет ее сидеть теперь с открытым лицом.

Сваха чешет и жениха. Тем временем женщины становятся на скамейки и поют разные неприличности.

Затем приносят на носилках очень большой круг сыру и несколько хлебов; все это увешано отовсюду соболями… Потом приносят большое серебряное блюдо, на котором лежат: четырехугольные кусочки атласной тафты… плоские четырехугольные кусочки серебра, хмель, ячмень, овес – все вперемежку. Блюдо ставится на стол. Затем приходит одна из свах, снова закрывает невесту и с блюда осыпает всех бояр и мужчин…

После этих церемоний сваха ведет невесту, усаживает ее в сани и увозит ее с закрытым лицом в церковь. Лошадь перед санями у шеи и под дугою увешана многими лисьими хвостами. Жених немедленно позади следует со всеми друзьями и попами. Иногда оказывается, что поп уже успел столько вкусить от свадебных напитков, что его приходится поддерживать, чтобы он не упал на пути с лошади, а в церкви при совершении богослужения. Рядом с санями идут некоторые добрые друзья и много рабов. Тут говорят грубейшие неприличности.

…Когда венчание начинается, поп прежде всего требует себе жертвы, как-то: пирогов, печений и паштетов. Затем над головами у жениха и невесты держат большие иконы и благословляют их.

…Попу подают деревянную позолоченную чашу или же только стеклянную рюмку красного вина: он отпивает немного в честь брачующихся, а жених и невеста три раза должны выпивать вино. Затем жених кидает рюмку оземь и, вместе с невестою, растаптывает ее на мелкие части, говоря: «Так да падут под ноги наши и будут растоптаны все те, кто пожелают вызвать между нами вражду и ненависть». После этого женщины осыпают их льняным и конопляным семенем и желают им счастья; они также теребят и тащат новобрачную, как бы желая ее отнять у новобрачного, но оба крепко держатся друг за друга. Покончив с этими церемониями, новобрачный ведет новобрачную к саням, а сам снова садится на свою лошадь. Рядом с санями несут шесть восковых свечей, и вновь откалываются грубейшие шутки.

Прибыв в брачный дом, то есть к новобрачному, гости с новобрачным садятся за стол, едят, пьют и веселятся, новобрачную же немедленно раздевают, вплоть до сорочки, и укладывают в постель; новобрачный, только что начавший есть, отзывается и приглашается к новобрачной… Слуга, сторожащий у комнаты, должен время от времени спрашивать: «Устроились ли?» Когда новобрачный ответит «Да», то об этом сообщается трубачам и литаврщикам, которые уже стоят наготове, держа все время вверх палки для литавр…

…После свадьбы жен держат взаперти, в комнатах.

…Если у них часто возникают недовольство и драки, то причиною являются иногда непристойные и бранные слова, с которыми жена обращается к мужу: ведь они очень скоры на такие слова. Иногда же причиной является то, что жены напиваются чаще мужей или же навлекают на себя подозрительность мужа чрезмерною любезностью к чужим мужьям и парням. Очень часто все эти три причины встречаются у русских женщин одновременно. Когда, вследствие этих причин, жена бывает сильно прибита кнутом или палкою, она не придает этому большого значения, так как сознает свою вину и к тому же видит, что отличающиеся теми же пороками ее соседки и сестры испытывают не лучшее обращение.

 

Таковы русские свадьбы и русская супружеская жизнь XVII века глазами иностранца. «В общем они живут плохо», – подытоживает Адам Олеарий… Можно обидеться… Можно задуматься… А можно почитать другие документы эпохи.

 

Сохранилась челобитная, которую в январе 1610 года сын боярский Андрей (фамилия не читается из-за повреждений документа), проживающий в Вотской пятине, направил царю Василию Шуйскому. Андрей жалуется государю на то, что его сосед, «сын боярский Увар Борков», ограбил свадебный поезд, едущий из церкви. В тот день Андреев холоп Иван Дылдин женился на девке Акулине. Молодые венчались в деревянной церкви на Тесовском погосте, в 40 верстах от Новгорода. Венчание благополучно завершилось, и супруги с друзьями и родственниками возвращались из церкви. Внезапно на свадебный поезд налетела пьяная банда, которую возглавлял Увар Борков, не так давно дезертировавший из действующей армии. Нападавшие разогнали поезд, до полусмерти избили жениха, а невесту увезли с собой. Андрей возмущенно пишет:

 

А грабежу, государь, взял с человека моего однорядку лазореву, не страфил, больша зело, да кафтан заячей с поддею подзеленою… да шапку лисью под сукном под черленым черкаскую, да на женке, государь, платья опашен черленой, да ферези заечьи под зенденью под лазоревою, да о[же]релья жемчюжное с пугвицы… да сапоги, да два мерина, мерин сер да мерин ворон, с седлми и с хомуты, да две епанчи. А всего, государь, грабежу взял с человека с моего и на жонке платья и лошадей на тритцать на три рубли с полтиною.

 

Царь не слишком торопился вмешаться в судьбу несчастных новобрачных. Два с лишним месяца томилась Акулина в имении у захватчика. Не будь Увар дезертиром, он мог бы сколь угодно долго пользоваться чужой женой. Но Акулине повезло: вина перед царем, в отличие от вины перед изнасилованной женщиной, государством все-таки взыскивалась. В апреле 1610 года князь Матвей Микитич Ржевский, ведавший поимкой дезертиров, изловил беглеца, пожурил и отправил его обратно в армию. А Акулина отправилась к мужу…

 

Но, несмотря на злопыхательства Адама Олеария, несмотря на боярский беспредел, свадьбы на Руси все-таки играли, и играли весело. Хотя невесте и полагалось в течение нескольких дней перед свадьбой и во время свадьбы поплакать и попричитать, причем не как-нибудь, а по специально заученным текстам. В помощь невесте нередко приглашали специальную женщину – «вытницу». По традиции вытница часто бывала «старой девой» и о горестях замужней жизни знала лишь понаслышке. Но это не мешало ей вместе с невестой оплакивать девичество.

«Выть» полагалось не только дома. В некоторых местностях вытница с невестой и ее подругами разъезжали по гостям, и всюду их встречал накрытый стол, а иногда и подарки. Так что «вытье» превращалось в веселый праздник. Но сами песни были, конечно, печальными:

 

Вы подруги мои милые,

Отгуляла, видно, с вами я.

Увезут меня в неизвестный край,

Поселят меня во чужу семью.

Не певати мне с вами звонких песенок.

Вот уж наши ворота отворяются,

На лихих лошадях во двор въехали,

Незнакомый люд по двору идет.

Что-то, девушки, меня страх берет.

Входят в сени нашей горенки.

Эти люди увезут меня,

А куда увезут – мне неведомо.

Попрошу, подруги милые,

Умоляю вас, красавицы,

Не оставьте вы меня одну,

Уж как мне-то горько станется,

Горько станется расставатися,

Со родным домом мне прощатися.

 

Впрочем, на предсвадебных вечеринках, на которые приезжал жених со своими родственниками и друзьями, девушки нередко сменяли «вытье» на «посрамление» жениха:

 

Твой жених не хорош, не пригож —

На горбу роща выросла;

В этой рощице грибы ростут,

Грибы ростут березовые;

В голове же мышь гнездо завила;

В бороде деток вывела.

 

Однако за десять – двадцать копеек, подаренных женихом (в ценах 1877 года), девушки добрели и меняли текст:

 

Твой жених и хорош и пригож;

Его кудри наложеные;

Черные брови наведеныя,

Ясны очи, как у сокола;

Его щоки – что твой маков цвет,

Его губы – что твой мед сотовой.

 

Еще одно развлечение девушек – приготовление забавного свадебного пирога. В селах под Нижним Новгородом подруги невесты утром в день свадьбы лепили из пресного теста пирог с начинкой. В этот пирог втыкали лучинки, покрытые тестом, на одну из них насаживали фигурку поросенка, сделанного из того же теста. Верхом на поросенка водружали пастуха, в руки ему вручали кнутик из ниток. После того как пирог испечен, его украшали веточками, увитыми лентами и разноцветной бумагой, так, что самого пирога не было и видно, только пастух с поросенком высовывались наружу. Этот пирог подавали на стол днем, после венчания.

В свадебных обычаях переплелись традиции христианские и языческие. Все они прекрасно уживаются друг с другом. И даже священнослужитель Ж.М. Поспелов, опубликовавший в конце XIX века прекрасную статью о свадебных обычаях Нижегородской губернии, без всякого осуждения пишет, что, когда молодые собираются в церковь, «обыкновенно жениху и невесте кладут в карманы по луковице и втыкают в одежду иголки – для того, чтобы их не испортили. Те же предосторожности принимают и все поезжане». Но и обвешанный иголками жених не так-то легко довозит невесту до церкви: по дороге ему мешают девушки, пытаются отбить подругу. Потом, при выезде из деревни, мужики загораживают дорогу и не пропускают поезд, пока их не угостят водкой. А тем временем невестин брат направит лошадей в другую сторону или вывалит невесту в снег.

После венчания чаще всего свадебный поезд возвращается в дом невесты. Здесь все садятся за обеденный стол, но это еще не пир: спиртного не подают, да и молодых за столом нет, они обедают отдельно. Зато в центре внимания – тот самый забавный пирог, который все утро пекли подруги невесты. Тысяцкий выкупает его у девушек, а дружка должен так его разрезать, чтобы не уронить ни одного бантика. Потом лучинки с бантиками девушки унесут к себе домой – на счастье.

Не успел закончиться обед, как начинается свадебный пир. Теперь уже и молодые за столом, и вино льется рекой. А впереди третий пир, на соседней улице или в соседней деревне – в доме у жениха.

Так или примерно так проходили, а иногда и сейчас проходят свадьбы под Нижним. Впрочем, по всей России традиции схожи. А если и отличаются – это не главное. Главное – всеобщее напутствие: «Совет да любовь».