ГЛАВА 2 Теоретические модели особых состояний сознания 5 страница

Таким образом, каждое ментальное пространство описыва­ет свою собственную реальность — реальность человеческого представления, будь то воспоминание о прошлом, мечты о будущем, реконструкция исторической эпохи или образ самого себя, В трактовке ментального пространства как системы пред­ставлений подразумевается, что эти системы представлений имеют, конечно, различное отношение к действительности: если одни строятся на основе житейских и научных фактов и корректируются по мере получения новых знаний о мире (на-

прим*ер, научные теориии), то другие (например, художествен­ная литература) обладают гораздо большими степенями свобо­ды в моделировании действительности, сохраняя тем не менее ее отдельные черты и закономерности (например, психологи­ческую достоверность характеров персонажей).

Важно также подчеркнуть, что в таком понимании менталь­ное пространство тоже прежде всего есть построение некоего автора — субъекта или группы субъектов как коллективного творца. Для одних ментальных пространств это положение, очевидно, лежит на поверхности, как авторство очевидца, ут­верждавшего: «Я вчера это видел собственными глазами» (и да­лее разворачивается особое ментальное пространство виденного вчера), или для таких ментальных пространств, как «Петер­бург Достоевского, булгаковская Москва или, скажем, Дублин Джойса, ставших идеальными моделями общекультурного зна­чения» (Б. М. ВеличковскиЙ с соавт., 1986). Для других автор­ство задается коллективным трудом других (например, истори­ков), реконструирующих определенный семиотический пласт и опирающихся на документы (такие знания могут быть презен-тированы в общественном сознании не только в форме научных монографий, но и в произведениях художественной литерату­ры — например, «Имя розы» У. Эко). Общекультурное менталь­ное пространство как совокупность значений, образов и сим­волов общественного сознания в той или иной степени полноты присваивается конкретным субъектом и, преломляясь через его мировоззрение, приобретает тот или иной личностный смысл, задающий отношение субъекта к этой реальности и определяю­щий использование данного ментального пространства как исторической метафоры для категоризации последующих эпох.

Особо детальное изучение личностные смыслы в рамках лингвистического подхода к бессознательному получили в ра­ботах Ж. Делеза. «Бракосочетание между языком и бессозна­тельным, — считает он, — уже нечто свершившееся. Оно празднуется на все лады. А коль скоро это так, то необходимо еще раз исследовать подлинную природу такого союза». Цент­ральный вопрос для него — проблема смысла, выражаемого бессознательным, смысла, неотделимого от бессмыслицы, вы­ражаемого посредством парадоксов. «Смысл — это несущест­вующая сущность, он поддерживает крайне специфические отношения с нонсенсом».

Смысл, по Делезу, есть поверхностный феномен, он суще­ствует как бы на границе между вещами и предложениями, описывающими их. Смысл — это отношение, связь между событиями и их выражениями. Поэтому способ выражения, задающий тип языка, может быть любым. Главное требование к языку как средству выражения смысла (или его изображения,

или намека на него) — динамичность, свойство неограничен­ного расширения семантики и синтаксиса, бесконечная вариа­тивность связей между означаемым и означающим. «В языке есть термины, непрестанно смещающие область собственного значения и обеспечивающие возможность взаимообратимости связей... Все происходит на границе между вещами и предло­жениями... Парадокс — это освобождение глубины, выведение события на поверхность и развертывание языка вдоль этого предела. Юмор — искусство поверхности, противопоставленное старой иронии — искусству глубины и высоты».

В трудах Делеза смысл рассматривается в единстве с бессмыс­лицей — нонсенсом, парадоксом, фантазмом, обладающими сво­ей особой логикой. Бессознательное, репрезентирующее себя преимущественно через кажущуюся бессмыслицу, имеет свою собственную логику, отличную от рационачьной логики сознания. Отсюда смысл образов в особых состояниях сознания — всегда двойной, исключающий возможность наличия «здравого смысла» с его причинно-следственной логикой. События никогда не яв­ляются причинами друг друга; скорее, они вступают в отношения квазипричинности, некоей нереальной, призрачной каузальнос­ти, которая бесконечно вновь и вновь проявляется в этих двух смыслах. Каузальные отношения связывают факты и события фантазии или сна не друг с другом, а с бессознательным посред­ством особой логики.

Интерпретация феноменов особых состояний сознания за­ключается в понимании того, как могли бы возможность, реальность и необходимость означаемого (бессознательных со­держаний) воздействовать на смысл. Ж. Делез показывает, что исследуемая логика смысла реализуется посредством парадок­сов, к числу которых относятся: парадокс неопределенного регресса (задающий серии событий), парадокс бесконечного размножения (регулирующий «стерильное раздвоение» связей означающего с означаемым), парадокс взаимозаменяемости из­бытка и недостатка (парадокс Леви-Строса, посредством кото­рого обеспечивается несовпадение-смещение составляющих се­рии структур) и т. д.

Парадоксальная логика бессознательного использует пла­вающее означающее, которое ассимилирует любой факт или суждение и открывает возможности для поэтической, мифоло­гической и иной символики, а также утопленное означаемое, «которое хотя и задается означающим, но при этом не позна­ется, не определяется и не реализуется... Мы имеем здесь дело со значением, лишенным самим по себе смысла и, следователь­но, способным принять на себя любой смысл, то есть со значением, чья уникальная функция заключается в заполнении зазора между означаемым и означающим»'. Таково значение

особых состояний сознания в рамках задаваемой бессознатель­ным логики смысла.

Такой структурный элемент логики бессознательного, как парадокс, координирует разнородные серии его содержаний, заставляет их резонировать и сходиться к одной точке, а так­же размножает их ветвлением и вводит в каждую из них много­численные дизъюнкции¹. В привычной сознанию логической системе парадокс — воплощение произвольности связи означа­ющего с означаемым, это своего рода фонологические законо­мерности языка бессознательного. «Парадоксальный элемент является одновременно и словом, и. вещью. Другими словами, и пустое слово, обозначающее парадоксальный элемент, .и эзотерическое слово, обозначающее пустое слово, исполняют функцию выражения вещи. Такое слово обозначает именно то, что оно выражает, и выражает то, что обозначает. Оно одновре­менно и говорит о чем-то, и высказывает смысл того, о чем говорит: оно высказывает свой собственный смысл. А это совершенно ненормально».

Парадоксальные элементы особых состояний сознания хо­рошо знакомы всем. Как фонологические отношения системы языка бессознательного, парадоксы воплощают отдельные еди­ницы смысла сообщений, исходящих от данной части психики. Пользуясь лингвистическими аналогиями, можно сказать, что отдельные парадоксы-фонемы складываются в целостные мор­фемы -нонсенсы, являющиеся носителями отдельных значений бессознательных содержаний.

Нонсенс (буквально «не-смысл», бессмыслица) — знаком нам прежде всего как литературный феномен². Классическим его примером является знаменитый «Бармаглот» из «Алисы в Зазеркалье»:

...Варкалось. Хливкие шорьки Пырялись по навс. И хрюкотали зелюки. Как мумзики в моне.

Как видим, нонсенс как риторическая фигура требует слов

особого типа, слов, высказывающих свой собственный смысл. Л. Кэррол устами Шалтая-Болтая объясняет этот смысл следу­ющим образом:

Дизъюнктивные (разделительные) суждения — суждения вида«А или В»(нсисключающе-раздслитсльные) и«Либо А, либо В» (исключающе-раздели-тельиые).

^г Нонсенс в своих произведениях часто использовали Л. Кэррол, Э. Лир, Дж- Джойс. В отечественной традиции он предстаален главным образом впоэ­зии для детей (С. Я. Маршак, К. И. Чуковский, Д. Хармс, Гр. Остер).

«Значит, так; «варкалосъ» — это четыре часа пополудни когда пора уже варить обед.

— Понятно, — сказала, Алиса. — А «хаивкие» ?

~ «Хпивкие» — это хлипкие и ловкие, а еще хилые. Понимаешь, это слово как бумажник. Раскроешь, а там два отделения. Так и тут — это слово раскладывается на два!

— Да, теперь мне ясно, — заметила задумчиво Алиса. — А «шорь-ки» кто такие?

— Это помесь хорька, ящерицы и штопора!..

— А что такое «пырялись»?

— Прыгали, ныряли, вертелись!..

~ Ну, а «хрюкотали» это хрюкали и хохотали... или, может, летали, не знаю. А«зетоки» — это зеленые индюки! Вот тебе еще один бумажник!».

Ж. Делез пишет: «Имя, высказывающее свой собственный смысл, может быть только нонсенсом». В «Бармаглоте» исполь­зуются условные слова, слова-бумажники, поскольку они имеют как бы несколько отделений для смысла. «Слово-бумажник само является источником альтернативы, две части которой оно формирует (злопасный - злой-и-опасный или опасный-и-злоЙ).Каждая виртуальная часть такого слова обозначает смысл другой части или выражает другую часть, которая в свою очередь обозначает первую. В рамках одной и той же формы все слово целиком высказывает свой собственный смысл и поэтому яв­ляется нонсенсом. В самом деле, ведь второй нормальный закон имен, наделенных смыслом, состоит в том, что их смысл не может задавать альтернативу, в которую они сами бы входили. Таким образом, у нонсенса две фигуры: одна соответствует рег­рессивным синтезам, другая — дизъюнктивным синтезам».

Отдельные эпизоды переживаний в особых состояниях со­знания являются классическими примерами нонсенса. Делез, показав, что нонсенс (в том числе и сновидения) высказывает свой собственный смысл, описывает специфическое отношение между смыслом и нонсенсом, не совпадающее с отношением между истиной и ложью: «Утверждение между смыслом и нон­сенсом изначального типа внутренней связи, некоторого спо­соба их соприсутствия необходимым образом задает всю логику смысла... Нонсенс обеспечивает дар смысла, но делает это совсем по-другому».

Рассматривая парадокс как фонему, а нонсенс — как мор­фему языка бессознательного, в роли эквивалента третьей лин­гвистической единицы, семантемы (фразы, сочетания слов, объединенных синтагматическими либо парадигматическими отношениями) выступает фантазм — воображаемый сценарий, в котором исполняется бессознательное желание сновидца. Термин «фантазм» фиксирует противостояние воображения

и реальности восприятия. В структурно-семиотическом подхо­де именно фантазмы формируют психическую реальность как продукт бессознательных желаний, замещающих образ внеш­ней реальности. Невроз и тем более психоз характеризуются преобладанием фантазм этической реальности в жизни субъек­та. Фантазмы лежат в основе истерических приступов, сексу­альных извращений и т. п. Типичной формой фантазма является сновидение. Еще 3. Фрейд подчеркивал основополагающую роль первофантазмов, организующих всю жизнь воображения независимо отличного опыта индивида (внутриутробная жизнь, травма рождения, первосцена — половой акт родителей, наблю­даемый ребенком, — кастрация, соблазнение). Универсальность этих фантазий объясняется их филогенетической природой. В этом отношении первофантазмы Фрейда, довлеющие над всей психической жизнью человека, имеют определенное сход­ство с юнговскими архетипами.

У фантазма, согласно Ж. Делезу, три основные характери­стики:

1) фантазм — ни активное, ни пассивное (страдательное) действие, а результат действий и страданий — чистое событие. «Вопрос о том, — пишет Делез, — реально ли конкретное событие или воображаемо, неверно поставлен. Различие прохо­дит не между воображаемым и реальным, а между событием как таковым и телесным положением вещей, которое его вызывает и в котором оно осуществляется. События — это эффекты (например, «эффект» кастрации, «эффект» отцеубийства)»;

2) фантазм определенным образом связан с Эго, Я сновид­ца, которое сливается с событием самого фантазма, «даже если то, что событие представляет в фантазме, понимается как другая индивидуальность или, вернее, как серия других индивидуаль­ностей, по которым проходит распавшееся Эго». Практически каждый знаком с этим специфическим свойством особых со­стояний сознания, формирующим единственный, в сущности, непатологический опыт расщепления собственного Я;

3) становление фантазма выражается в определенной иг­ре лингвистических трансформаций, способе сигнификации (обозначения) действий, страданий и качеств положения ве­щей. Основой любого фантазма является символизм, прояв­ляющийся в способе репрезентации пути или формы удовле­творения потребности. Фантазм-событие столь же сильно отличается от выражающих его предложений или образов, «как и от положения вещей, в котором оно происходит. И это при том, что никакое событие не существует вне своего предложе­ния, которое по крайней мере возможно, — даже если это предложение обладает всеми характеристиками парадокса или нонсенса».

Фантазм — это движение от образного через символическое к абстрактному, это «процесс полагания бестелесного». Он обладает свойством приводить в контакт, во взаимодействие друг с другом внутреннее и внешнее, сознавание реальности и " реальность бессознательного, объединяя их на одной стороне, на некой поверхности, являющейся местом смысла, который, согласно Делезу, есть эффект на поверхности, «на стыке» явле­ний и описывающих их языковых структур.

Элементы лингвистической структуры языка бессознатель­ного в сновидении (парадокс, нонсенс, фантазм) специфичны тем, что располагаются в долингвистической области. «Указан­ные элементы не организованы в оформленные лингвистичес­кие единства, которые могли бы обозначать вещи, манифести­ровать личности и означать понятия». Они лишь выражают смутно ощущаемые влечения и желания. В сновидении нет ни денотации (или индикации) Я отношения к внешнему поло­жению вещей, ни манифестации Я самовыражения субъекта, ни сигнификации (синтаксического отношения понятий, отра­жающих универсальные сущности). Эти три основных типа лингвистических отношений, формирующих предложения (вы­сказывания) сознательного дискурса, заменены в дискурсе осо­бых состояний сознания отношением смысла. Успешный поиск этого смысла требует от толкователя владения логикой бессо­знательного и умения разбираться в поверхностных эффектах на грани явлений реальности и описывающих их языковых структур.

Когда мы обращаемся к тому бесконечному переплетению, которое задает логику смысла бессознательного, в попытке поймать этот смысл на поверхности сознательно построенной фразы — такое событие Делез сравнивает со вспышкой молнии и говорит, что оно «быстро обрастает повседневной банальнос­тью или, наоборот, страданиями безумия».

К сожалению, отечественная психотерапия «только начинает осваивать структуралистскую парадигму» (Н. Ф. Калина, 1997). Это связано как с немногочисленностью пока работ по данной тематике, так и со сложностью перевода и восприятия читате­лем этих работ¹.

¹ Как пишет виднейший специалист по структурализму Н. С. Автономова, •еслибы труды великого реформатора французского психоанализа Жака Ла­кана можно было перевести на хоть сколько-нибудь понятный русский язык, он мог бы больше сказать русской душе, нежели краткие инструкции по достижению счастья на американский манер. Однако вследствие нзыкооого и культурного барьера талантливая лакаковская заумь до российского читателя не доходит, а развипаемая французами психоаналитическая концепция субъ­екта, многим обязанная философиям субъективности, но многим их же и обо­гащающая, остается недоступной >.

ТЕОРИИ ЭКЗИСТЕНЦИАЛЬНОЙ И ГУМАНИСТИЧЕСКОЙ ПСИХОТЕРАПИИ

В середине XX века психотерапия находилась под преобла­дающим влиянием двух теорий — психоанализа и бихевиоризма (учения, большинство постулатов которого основывались на теориях'И. П. Павлова и Р. Скиннера). Но постепенно все' большее число известных клиницистов, исследователей и фи­лософов, непосредственно сталкивающихся с нормальными и патологическими проявлениями человеческой души, испыты­вали неудовлетворенность механистической направленностью этих школ. Внешним проявлением такого недовольства стало возникновение экзистенциальной¹ психотерапии во главе с Ролло Меем (1958) и развитие гуманистической психологии. Поскольку и экзистенциальная, и гуманистическая психология первостепенное внимание отводят свободе и значимости инди­видуальностей, в них проявляется достаточное сходство. Оба этих направления весьма интересны для нашего обсуждения, так как включают как интраперсональное, так и транспер­сональное измерения и являются связующим звеном -между главенствующими традиционными воззрениями академичес­кой психологии и психотерапии и теми, которые представлены в этой книге.

Своими корнями экзистенциальная и гуманистическая пси­хотерапия уходит в философию Серена Къеркегора и в фено­менологию Эдмунда Гуссерля. Они подчеркивают, что каждый человек уникален и непостижим с точки зрения какой бы то ни было научной или философской системы. У человека есть свобода выбора, что делает его будущее непредсказуемым и тревожащим. Различают религиозных (К. Ясперс, Дж. Марсель, Н. Л. Бердяев, J1. И. Шестов) и атеистических экзистенциали­стов (М. Хайдеггер, Ж.-П. Сартр, А. Камю).

Центральная тема всех психотерапевтических подходов эк­зистенциальной психотерапии — неизбежность смерти. Наибо­лее отчетливое выражение этот факт нашел в книге Мартина Хайдеггера «Бытие и время» (1927). По его описанию, забро­шенные в недружественный им мир люди отчаянно пытаются достичь каких-то целей, релевантность (смысл) которых безжа­лостно уничтожается смертью. Они могут пытаться не думать о своем конце и жить привычными поверхностными представле-

¹ Термин происходит от поздпелатинскою exisentia — существование. В известной мере экзистенциальная психотерапия имеет генетическое родство с экзистенциальной философией (философией существования), возникшей и XX столетии как следствие потрясении и разочарований, вызванных двумя мировыми войнами.

ниями; однако это придает жизни качество неподлинности (неаутентичности). Единственный способ быть честным с са­мим собой — постоянно осознавать неизбежность своей смерти, то есть быть в особом состоянии сознания.

Цель дазайнанализа¹ — направления, разработанного Л. Бин-свангером, М. Боссом, Р. Меем, Р. Куном и Р. Страусом, содей­ствовать индивиду в познании своих возможностей, выявлении их для решения задач, с которыми он столкнулся. Психотерапия данного направления отвергает любое понимание сущности пси­хического здоровья личности, исходящее из необходимости соот­ветствовать требованиям определенного общества. С этой точки зрения, саморазвитие и психотерапевтическая помощь необходи­мы даже тогда, когда это ведет к обострению противоречий между пациентом и социальным окружением. Выздороштение понима­ется как восстановление способности к саморазвитию².

Еще один постулат — положение об индивидуальной неповто­римости личности. Здесь оно доведено до отрицания любых диагностических схем и классификаций, а также любых психоло­гических теорий личности и ее психопатологических нарушений. По убеждению последователей этого направления, для каждого пациента необходимо разрабатывать отдельную, соответствую­щую только его случаю, теорию. Отсюда психотерапевтическая практика — это прежде всего ряд тщательно разработанных ин­дивидуальных случаев. Отказ от научной категоризации тесно связан при этом с образно-художественным и философско-мета-форическим описанием психической эволюции пациента, при­ведшей его к отказу от саморазвития и, как следствие, к психи­ческому заболеванию.

По Л. Бинсвангеру, психические нарушения должны рас­сматриваться как результат особого представления о мире (world design). Это относится не только к окружаещему миру, но и к миру, который включает самого человека и других людей. Невротическая тревога возникает, когда индивидуум целиком погружается в полностью созданный им самим мир, в котором он не разрешает себе быть свободным. Основной процесс дазайнанализа — исследование того, что человек «знает — чувствует — желает».

Бинсвангер писал о нескольких способах существования. При одномерном способе существования человек живет только для себя. Дуалистический может быть достигнут двумя людьми, любящими друг друга. Плюралистический означает формаль-

¹ Dasein — бытие в мире (нем. da — здесь, sein — бытие).

² Джордж Бернард Шоу говорил: «Разумные люди, приспосабливаются к окружающему миру. Неразумные люди приспосабливают мир к себе. Вот почему прогресс определяется действиями неразумных людей».

ные отношения с людьми, конкуренцию и борьбу. Аноним-ый способ существования описывает человека, затерявшегося

в толпе.

Становление важно для развития человека, так как посред­ством его человек становится чем-то большим, чем был до этого. Поскольку существование постоянно изменяется, всегда есть возможность стать чем-то большим и лучшим. Остановка становления и саморазвития, чем бы она ни была вызвана, обусловливает разного рода личностные, в том числе и психи­ческие, нарушения.

Ядром экзистенциального психоанализа Ж.-П. Сартра явля­ется понятие свободы, которую он определяет как выбор своего бытия: человек таков, каким он себя свободно выбирает (сво­бода выражается в возможности выбирать свое отношение к данной ситуации). Таким образом, понятие свободы у Сартра сводится к отношению субъекта к независимому от него окру­жению. Объективная ситуация не сама по себе ограничивает или подавляет свободу, а лишь в той мере, в какой она пережи­вается как ограничение. Поскольку препятствие определяется тем, чего мы хотим, достаточно отказаться от своего стремле­ния, и данная ситуация перестает быть препятствием. В этом случае задача как свободной личности, так и психотерапевта заключается не в том, чтобы изменить мир, а в том, чтобы изменить свое отношение к нему. Исходя из этого, человек, по словам Ж.-П. Сартра, «осужден быть свободным».

Свобода предполагает независимость по отношению к про­шлому, некое отрицание его и даже разрыв с ним. Будущее, а не реальное настоящее, служит критерием свободы. Исходя из этого, свобода обеспечивается только выбором цели и не нуж­дается в достижении последней.

Такое учение о человеческой свободе предопределяет харак­тер экзистенциальной этики: человек — единственный источ­ник, .критерий и цель нравственности. Моральные ценности, как и все ценности вообще, лишены объективного критерия. В качестве основополагающего критерия нравственности вы­двигается аутентичность — соответствие сознания человека именно его собственному, «подлинному» сознанию. Это выра­жено и в «категорическом императиве» Ж.-П. Сартра: пользуясь своей свободой, будь самим собой.

Аутентичность означает свободное становление, отрицание любой наличной действительности, спонтанный выход за соб­ственные пределы, полноту ответственности за собственные действия. «Неподлинно» же существующий человек, по мнению Сартра, пребывает в «дурной вере», у него «нечистая» совесть, так как он перекладывает ответственность за свои поступки на природные или социально-исторические закономерности.

Таким образом, «подлинное» существование понимается как результат осознания индивидуумом своей жизненной ситуации и ответственного к ней отношения¹.

Для Ж.-П. Сартра «отношение» — это отношения Я как субъекта к себе, другим Я и окружающей среде. Это отноше­ния, которые связывают человека «через внутреннее с внут­ренним других». Сердцевина их индивидуалистична: личность первична, система общественных отношений вторична (она сводится к межиндивидуальным отношениям). Поэтому лю­бые формы социального существования, подчинения «дикта­туре публичности», коллективные действия являются неаутен­тичными.

В экзистенциальном анализе Виктора Франкла, или логоте-рапии (1956), основное внимание уделяется ощущению смысла жизни. Согласно его мыслям, в принципе невозможно оправ­дать жизнь и найти в ней смысл с помощью интеллектуального анализа и чистой логики. Необходимо попасть в такое состоя­ние сознания, когда эмоционально и физически осознаешь, что жить стоит, и ощущаешь радость от самого факта существова­ния. В мучительных философских изысканиях смысла жизни следует видеть не закономерную философскую тематику, а некий симптом, показывающий, что динамический жизненный поток замутнен и блокирован. Единственным эффективным решением проблемы будут не изобретение надуманных целей жизни, а глубокая внутренняя трансформация и сдвиг в созна­нии, восстанавливающий течение жизненной энергии. Человек, активно участвующий в процессах жизни и испытывающий живой и радостный интерес к ним, никогда не задастся вопро­сом, имеет ли жизнь какой-нибудь смысл. В этом своего рода особом состоянии сознания существование воспринимается как драгоценность и чудо, и его ценность очевидна.

Кратко упомянем и о гештальт-терапии, разработанной Фри­цем Перлзом (1976) и очень быстро ставшей одним из самых популярных подходов при работе с особыми состояниями со­знания. На ее становление большое влияние оказали концепции 3. Фрейда, экзистенциализма и особенно гештальт-психология. Основной принцип немецкой школы гештальта состоял в том, что люди не воспринимают вещи несвязанными и изолирован­ными, а организуют их в процессе восприятия в осмысленные целостности — гештальты. В гештальт-терапии подчеркивается холистичность (целостность) — это метод личностной интегра­ции, основанный на идее о том, что вся природа есть единый и взаимосвязный гештальт. Внутри этого целого органические

¹ Мораль Ж.-П. Сартра «знаетод ну-единственную обязанность — готов­ность сознаться, готовность отвечать за вес».

и неорганические элементы составляют непрерывные и посто­янно меняющиеся паттерны согласованной активности — «фи­гуры»(от лат. figure — образ, вид) и «фон» (от франц. fond — дно, основание). Выделяют три зоны контакта с миром: внут­реннюю (образованную ощущениями тела), внешнюю (идущую от осознания окружающей реальности) и среднюю (зону вооб­ражения и фантазии, в которой реализуются мысленные игры). Главное внимание гештальт-терапия уделяет не интерпрета­ции проблем, а повторному переживанию конфликтов и травм «здесь и теперь» с внесением осознавания во все телесные и эмоциональные процессы и завершением всех незаконченных в прошлом гештальтов. Пациента побуждают принять на себя полную ответственность за процесс и освободиться от неза­конченных гештальтов. Часто в этой терапии используется индивидуальная работа в групповом контексте. Под особым контролем — главное условие прогресса — дыхание и полное осознание (awareness) собственных телесных и эмоциональных процессов¹. Терапевт уделяет большое внимание тому, какими способами пациент прерывает свой опыт. Он устанавливает эти тенденции и способствует свободному и полному переживанию и выражению развертывающихся психологических и физиоло­гических процессов.

Самым выдающимся представителем гуманистической пси­хотерапии стал Абрахам Маслоу (1969). Резкая критика Маслоу и психоанализа, и бихевиоризма состояла в том, что он наста­ивал; психотерапия должна сочетать объективные наблюдения с интроспекцией, в то время как бихевиоризм занимается почти исключительно внешними воздействиями, а психоанализ — интроспективными данными. А. Маслоу подчеркивает: источ­ником информации для психологии человека должны быть человеческие данные, и, что особенно важно — он впервые сосредоточился на психологически здоровых и самоактуализи­рующихся личностях, на «растущей верхушке» популяции.

Одно из крупнейших достижений А. Маслоу — проведенное им исследование опыта индивидов, у которых были спонтанные

Ден Еруле считает, что каждое состояние сознания, любая внутренняя реальность связаны с особым состоянием (или качеством) дыхания. Те или иные виды дыхания настраивают нас на восприятие одних вещей и фильтрацию других. С его точки зрения (согласующейся со взглядами йоги), изменяя способ, которым мы дышим, мы можем изменять содержания и результаты любою опыта, переживания, состояния. Например,когда человек испуган или расстроен, он обычно дышит высоким грудным поверхностным и неритмич­ным дыханием через нос. Переключаясь на дыхание ртом, направляя медлен­ный глубокийпоток в полость живота или сердца, человек может вернуть себе уравновешенность и испытать ощущение релаксации. Кстати, такую законо­мерность уже давно подметили известные сатирики: «Дышите глубже — вы взволнованы».

мистические, или, как он их называет, «пиковые» переживания В традиционной психиатрии к любому такому опыту обычно относятся как к серьезной психопатологии, считая его ярким признаком психотического процесса. В своем обширном и подробном труде А. Маслоу показал, что спонтанные «пиковые» переживания часто оказывались благотворными для испытав­ших их людей, которые после этого выказывали отчетливую тенденцию к «самореализации» и «самоактуализации». Он пред­положил, что такой опыт относится к категории выше нормы а не ниже или вне ее, и, исходя из этой предпосылки, заложил основы для абсолютно нового подхода к особым состояниям сознания. Патология — это ослабление человека, потеря или пока еще неосуществленность человеческих возможностей. Та­ким образом, болезнь, включающая все обычные психиатричес­кие понятия, и здоровье располагаются на континууме: кем человек стремится быть — кем он может стать.