Часть третья. КРЕСТОВЫЙ ПОХОД
«Lapsit ex illis» Вольфрама фон Эшенбаха — Фульк Марсельский — первый антиеретический крестовый поход против Тренкавеля из Каркассона — папа Иннокентий III — Арнольд из Сито — святой Доминик — крестовый поход против альбигойцев и первые пункты страданий еретиков: Безьер, Каркассон — смерть Парсифаля — Симон де Монфор — Петр Арагонский — смерть Симона де Монфора — Тулуза и конец романского мира
Часть четвертая. АПОФЕОЗ БИТВЫ ЗА ГРААЛЬ
Доминик де Гусман и инквизиция — убийство инквизитора в Авиньоне — разрушение Монсегюра, храма Параклета — сокровище еретиков было спасено в пещере Орнольяка — Жак Фурнье осаждает пещерные укрепления катаров и становится папой Бенедиктом XIII — Бернар Делисьё, монах-францисканец из катар — война в пещерах — последний еретик — желание рая
Часть пятая. ПРИМЕЧАНИЯ
Библиография
Комментарии
«Вопреки четко выраженному религиозному характеру легенда о Церкви и духовенстве не была признана. Ни один из сочинителей духовного сана не сообщает нам о Граале. В многочисленных трудах, передаваемых из поколения в поколение служителями Церкви, мы также не находим названия Грааля, за исключением его упоминания хронистом Хелинандом. Но чудесное предание о символе веры не могло быть им неизвестным. Поэтому можно считать, что все они обходили эту легенду полным молчанием. Но еще больше, чем неприятие легенды духовенством, нас должно удивлять то, что идея о столь ценной реликвии была воспринята и реализована отнюдь не сразу». (WechBler Е. Graal, S. 24)
Следует снова обратить внимание у Векслера по вопросу о Die Ursachen des Verlustes von Guiots Gedicht // WechBler E. Die Sage vom heiligen Graal…, S. 177.
Традиционные даты крестовых походов против катаров именно такие, хотя началось все гораздо раньше: в 1179–1181 гг. состоялся III Латеранский собор, на котором папа призвал рыцарей Европы к мечу против катаров, официально объявив крестовый поход и полное прощение грехов всем участникам. Однако на этом этапе крестоносцы лишь разорили ряд областей Лангедока.
Для сравнения с Вальтером Мэпом см. WechBler, Birch-Hirschfeld (Die Sage vom Graal und ihre Entwicklung…), Lea H. Ch. Geschichte der Inquisition im Mittelalter. 1905, Bd. 1, S. 140, и др. Также см.: Цезарий Гейстербахский; Lea Н. Ch. Op. cit. Bd.l, S. 140–141; Dollinger J. Beitrage zur Sektengeschichte des Mitelalters. 1890.
Вальденсы появились гораздо позднее катаров (в начале 1170-х гг.) и ориентировались в первую очередь на городские низы и крестьянство, тогда как «катаризмом» был заражен практически весь юг страны. Катарами были — явно или тайно — большинство дворян Лангедока, не столь редки были даже случаи «обращения» в катаризм католических священников вплоть до аббатов и епископов. Наконец — и это основное, — слово «альбигойцы» происходит от названия города Альби, который был одним из центров движения именно катаров.
Утверждать, что альбигойцы объединяли в себе две секты, было бы явной ошибкой. Роднило и тех, и других то, что с точки зрения Рима они являлись еретиками, плюс к тому — территориальная близость и некоторые схожие моменты учения. И именно в Риме возникло понятие «альбигойцы» для обобщенного наименования французских еретиков.
Kampers F. Das Lichtland der Seelen und der heilige Graal. 1916, S. 78.
Для сравнения с этой частью особенно интересны: Нострадамус; Peyrat, «Civilisation Romane» (Т. 1); Vic-Vaissette, T.6; Kampers; WechBler; Mahn, «Биографии»; KannegieBer и др.
Название «трубадур» происходит от «trobador», родительный падеж от провансальского слова «trobere», или «trobaire», что означает «изобретатель, выдумщик». Вероятно, этим словом принято называть только лирического поэта. Большинство трубадуров могли сами спеть сочиненную ими песню в собственном сопровождении музыкального инструмента. Кому из них это было не по силам, брал себе в услужение так называемого жонглера («joglar» — по-провансальски). Удивительно, однако, что очень многие певцы сами также и сочиняли музыку к своим песням. Это должно вызывать еще большее изумление в связи с тем, что почти все они были неграмотными и вынуждены были диктовать другим свои произведения. Именно по этой причине словосочетание «создание стихотворений» (Dichten) имело такое же значение, как слово «диктовать» (Diktieren). В хорошее время года трубадур был в пути и переезжал от одного замка к другому, — в одиночестве или, если денег хватало, в компании «жонглеров». Он навещал своих старых покровителей и находил себе новых. Когда же наступало плохое время года, он возвращался к себе на родину, чтобы пережить там непогоду, используя собранные средства. Если этих денег было недостаточно, он искал другие способы заработать себе на жизнь. На протяжении всей зимы он сочинял новые стихи и готовился начать будущей весной новое путешествие. Такая жизнь нравилась миннезингеру, — насколько мы можем судить об этом по свидетельству поэтов — продолжателей гомеровских традиций (ср. KannegieBer, S. XVII sqq.).
В первом томе своей «Истории альбигойцев» Наполеон Пейрат сообщает следующее: подобно Греции, Аквитания начинала с поэзии; но Франция, как и Рим, сначала знала только прозу. В Аквитании, как и в Элладе, источник поэтического вдохновения находился на укрытых облаками вершинах гор, названных «Puis», «Pogs» или «Pechs» (от латинского «podium»)… (с. 47 и 51).
Такой свой «Pog» был и в Монсегюре: «Еl Pog de Mont Segur fo per aital bastitz…» (Вильгельм Тудельский, стих 3260).
С творчеством трубадура Вильгельма де Монтаньаголя ср. произведение Куле (с. 48 sqq.) «Е d’amour mou castitatz…» (дословно: «И из любви происходит чистота»).
Романтическое представление о любви с ее стремлением к самоотверженности, кажущимся нам почти неестественным, не могло быть принятым и немецкими миннезингерами. Несмотря на это, сопоставление творений немецкого миннезингера Вольфрама фон Эшенбаха и романского трубадура Пейре Кардиналя помогает выяснить, насколько сильно разнились в то время флирт (т е. плотская) и романтическая любовь:
…Пою я добрую и правую любовь,
Надежды, благородства основанье…
Не ту, фальшивую и лживую любовь,
Что к гибели ведет сердца младые;
Любовь, которая и вовсе не любовь,
А так, лишь увлечение пустое;
Не ту любовь, что мимо промелькнет,
Надежцы ваши обманув и скрывшись…
Пейре Кардиналь
Давно уже сказать пора,
Что песнопений мастера
В стихах сверх всякой меры
Славят власть Венеры!
Нет, это, право, чересчур!
Венера, Купидон, Амур,
Их факелы, их стрелы —
Как это устарело!
Вот посмотрите: Купидон.
Своей стрелой мне в сердце он
Целится напрасно —
Все это неопасно!
Усвоить надобно сперва:
Любовь без Верности мертва!
Что там огонь Венерин?
Кто любит? Тот, кто верен!
Вольфрам фон Эшенбах (пер. Л Гинзбурга)
Автор несколько преувеличивает. Во-первых, меч по-прежнему был достаточно дорогим (хотя его стоимость и стала значительно меньшей по сравнению с предыдущим столетием) оружием, доступным далеко не всем. Во-вторых, даже если крестьянин или горожанин каким-то образом и добывал меч, то, что с ним делать, он скорее всего не знал, поскольку никаких общедоступных школ фехтования в XI–XII вв. не существовало. В-третьих, что особенно важно, в описываемый период крестьяне вовсе не могли держать дома боевое оружие, горожанам же позволялось иметь только кинжалы.
Провансальский язык — первая разновидность (диалект) латинского «lingua rustica», сформировавшаяся с целью использования для искусства. Свое название он получил от названия провинции Прованс, однако на нем говорила вся Южная Франция (Дофинэ, Лангедок, Овернь, Пуату, Гиень, Гасконь), а кроме того, многие испанские области (Арагон, Каталония и Валенсия). Его называют еще «langue d’oc» (по слову «ос», означающему «да», от латинского «hoc»), в противоположность французскому языку — «langue d’oil» («oil», означающему «да», от латинского «hoc illud», современное oui). Все народности, говорившие на провансальском языке, т. е. населявшие все провинции Южной Франции, относились к Лангедоку или близким к нему областям. Ср.: Vic-Vaissette, Т. 9, KannegieBer, S. 14 и т. д.
После крестового похода против альбигойцев «langue d’oc» был обойден «langue d’oil» и сохранился в качестве местного диалекта («patois»). Патуа, на котором говорят в департаменте Арьеж, несколько напоминает язык басков, например, «fenno» (женщина) по-баскски звучит как «hеnnо». До сих пор сохранились также не общепризнанные свидетельства завоеваний готов и сарацин. В названиях трех деревень Сабарте, Гурбит, Банат и Рабат, угадываются названия известных североафриканских городов мавров. Ср.: Garrigou. «IЬeriе» и его же: «Foix».
Данте, «Пещеры», песнь 28-я: Бертран де Борн; «Чистилище», песнь 26-я: Арнаут Даниель.
Достойны упоминания размышления Пейрата об отношении Арнаута Даниеля к катаризму. К сожалению, Пейрат слишком редко обращается к первоисточникам. Его большие заслуги в исследовании катаризма отмечены в майском номере «Nouvelles Litteraires» (1932, Napoleon le Ругеnёеп).
Трубадуры пользовались для предупреждения друг друга так называемой «песней дня» — чтобы после ночи любви не быть застигнутыми врасплох наступившим утром или (не дай Бог!) супругом.
Все названные в биографии Раймона де Мираваля покровители были еретиками и играли важную роль в крестовом походе против альбигойцев. Оборона замков Сайссака, Каб-Арета и Пенотье от крестоносцев подробно описана Пейратом (Т. 2: Croisade). Ср. также: Vic-Vaissette и Tudela.
Бертран де Сайссак был опекуном Рамона-Рожера из Каркассона.
Это стихотворение Раймона де Мираваля было обращено к Аделаиде де Буасессон-и-Ломбер, известной еретичке, которая, однако, оказала предпочтение королю Петру Арагонскому; Эрменгарда де Сайссак, сестра патриарха еретиков Гильаберта из Кастра, одна из дочерей Белиссены, воспетая как «прекрасная альбигойка», и Стефания Волчица (ср.: с. 58 sqq.) не могли поступить лучше. Неверности Эрменгарды трубадур придал смысл символического предостережения. Во время крестового похода замок Раймона был взят французами. Его брак с «Guadairenca» стал основой сюжета новеллы «Поэтесса из Каркассона» фон Хейзе. Ср.: Andraud P. La vie et l’oeuvre du troubadour Raimon de Miraval. Paris, 1902. Пейре из Оверна также вошел в поэтическое произведение как «Монах из Монтодона» (Vic-Vaissette. Т. VI, р. 948). Доходы от своего творчества он отдавал своему монастырю в аббатстве Орильяк.
Пуавер был летней резиденцией виконтессы Аделаиды из Каркассона и располагался не очень далеко от Монсегюра.
Н’Серемонда была родом из городка Тараскон в Сабарте (см. Peyrat, Т. I, р. 115 sqq.). Боккаччо использовал биографию Гийома де Кабестаня в своем «Декамероне» (4.9), а затем Уланд сочинил свою знаменитую балладу. Петрарка упоминает трубадура в своем «Триумфе любви».
Стоит также обратить внимание на труды фон Патцига (Zur Geschichte der Herzmare, 1891) и Xyccepa (Der Troubadour Guillem von Cabestaing, 1869).
Пейре Видаль сопровождал Ричарда Львиное Сердце в его походе в Святую Землю. Его сын погиб при обороне Монсегюра.
Мелиссина приходилась виконтессе Аделаиде Каркассонской внучатой племянницей.
Пейрат приводит (к сожалению, без указания первоисточника) следующую версию жизнеописания Раймона Жордана. Супруг Аладайи де Пена — господин де Пена, как называл его трубадур Мишель де Лa Тур, — погиб на поле брани под Муретом. Раймон Жордан пропал без вести. Эту двойную потерю Аладайя не могла пережить. Отказавшись от всего мирского, она с той поры вела жизнь катарской отшельницы в одной из Пиренейских пещер. Между тем Раймон был жив. Когда он исцелился от ран, он решил снова увидеть Аладайю в замке Пена. К тому времени замок уже был взят крестоносцами, а его хозяйка исчезла. Сохраняя верность, Раймон Жордан оплакивал в лесах Кап де Нак свою возлюбленную и свою родину. Но однажды он принял приглашение Бернарда де Гурдона (брата которого Ричард Львиное Сердце убил под стенами замка Шалю) и его супруги Хелис (госпожа Бертран де Борн) и поселился в их замке. После падения Тулузы он вместе со своим гостеприимным хозяином был вынужден бежать в Пиренеи. Там, в Монсегюре, он наконец встретил Н’Аладайю, ставшую катаркой (I, р. 153).
Многие трубадуры не сами исполняли сочиненные ими песни, прославляющие возлюбленную, а держали для этой цели у себя на службе так называемых жонглеров, которые, в отличие от трубадуров, не занимались высоким искусством стихосложения, а использовали поэзию и музыку как ремесло. «Хороший жонглер должен был полностью владеть искусством канатоходца и фокусника. Он танцевал, кувыркался, прыгал через обруч, ловил маленькие яблоки с воткнутыми в них двумя ножами, подражал пению птиц, выступал с дрессированными собаками и обезьянами, бегал и прыгал на высоко натянутом канате и вообще исполнял роль шута и паяца» (KannegieBer, Diez, Witthoeft и др.)
«Sirventese» (реже «Sirventes») означало первоначально «песня слуги» («servir» — служить), посвященную покровителю, в услужении которому состоял певец. Часто сочинители таких песен были судьями, следили за соблюдением обычаев и исполняли функции духовенства в рыцарском стане. Поэтому со временем «песню слуги» стали называть «песней порицания». См. для сравнения: KannegieBer, Diez, Brinkmaier и др.
Стихотворение Бертрана заимствовано из знаменитой «Guerra me plai».
Судя по всему, автор ошибается. Ни один из современных Ричарду и Бертрану хронистов не упоминает о таком прозвище, зато все отмечают, что Бертран часто именовал Ричарда «Ос е по», то есть «Да-и-Нет», тем самым намекая на то, что принц слишком непостоянен в своих словах и Делах. Прозвище Папиоль носил один из трубадуров Бертрана де Борна.
О Папиоле см. также: Пейрат, I, с. 56. Согласно Ману (Mahn, «Биографии», с. 6), Папиоль был жонглером Бертрана.
«Еn Bertran»: латинское «senior» постепенно преобразовалось в «senhor», «sen» и «Еn» и до одной буквы «n». Например: «Еn bertran, n’Artus». Из «Domina» получилась «Dona» и «Nа» и сокращенно — буква «N». Например: «Na Philipa, N’Esclarmunda».
Ошибка автора. В указанном году в результате несчастного случая во время турнира скончался второй брат Ричарда — Джеффри Бретанский, о котором говорится ниже. Генрих II же умер 6 июля 1189 г., и лишь после этого Ричард стал полноправным королем Англии.
Что касается влияния крестовых походов на поэзию, посвященную Граалю, то мне хотелось бы привести рассуждения Камперса, который (опираясь иногда на другие предпосылки) пришел к выводам, сходным с моими:
«Многочисленные неудачи движения крестоносцев имели следствием сознательное охлаждение религиозного пыла. Стоящее над разумом не было вытеснено из сознания рыцарского общества, но оно перестало быть единственной путеводной звездой. Окружающий мир Востока, полный чудес и сказочного великолепия, давал о себе знать воинам западных стран все более настойчиво. Экзотическая природа и другие люди пробуждали любопытство и удивление. В рассказах о путешествиях и в отступлениях от главной темы чувствуется волнение очевидцев. Старые предрассудки все сильнее тяготили последователей Пророка. На Востоке они обнаружили Во многом превосходящую их цивилизацию, там не почитали многих богов, а исповедовали веру в одного-единого бога, тамошние жители имели правильные представления об общечеловеческих ценностях, и воины часто скрещивали свои клинки в честной борьбе за свои рыцарские убеждения. Место слепых предрассудков часто занимал близорукий фанатизм, особенно в дни тяжелейших сражений. Это странное настроение открыло духовной волне с Востока врата западных стран, которые до тех пор охранялись в страхе. Романтика крестовых походов распространилась на Запад. Но она, как всякая романтика, имела в своей основе неудовлетворенность, стремление к великому Неизвестному — к Граалю…
Добрая часть этой романтики крестовых походов вошла в поэзию того времени. Сказочное великолепие Востока с его иными, чем на Западе, взглядами и настроениями предоставляет творческому началу богатейший материал, овладевает им и вдохновляет его; однако пока еще не удается сплавить в гармоничное единство эту экзотику с приземленными воспоминаниями, и все это — с христианскими преданиями.
«Парцифаль» Вольфрама — свидетельство этой романтики крестовых походов. Ее схематичный, наполовину чувственный, наполовину духовный двоякий мир предстает перед нами в его поэзии, и благодаря этому миру звучит лейтмотив глубокого видения. На фоне всех приключений и сказочных чудес возвышается символ этого стремления: святость нехристианской природы, и все же имеющая религиозные корни. Такой же терпимостью наполнен и сам Вольфрам. Мы лишь однажды читаем о том, как отец Парцифаля Гамурет отправляется на службу к «главному врагу» христианства…
«Барук благословенный» — так называет Вольфрам халифа; автор не находит ничего неестественного в том, что его герой-христианин сражается за него, так же как в заключительной части произведения король Артур без всяких раздумий приглашает к своему круглому столу сводного брата-язычника Парцифаля. Сколь далеко идущая, прямо-таки нецерковная терпимость в немецком стихотворении, созданном в период борьбы с исламом! Принимая в расчет тогдашнюю романтику крестовых походов, она может объясняться только тем, что Вольфрам и здесь остается верен своему источнику. Гийо мог принять и точно выразить такие мысли потому, что был родом из еретического Прованса и испытал на себе духовное влияние, происходившее из центра смешения испанской и арабской культур…
Грааль был христианской реликвией и для Кретьена, и для Вольфрама, и все же он выступает как противоположность набожной боязливости…» // Kampers, S. 21, sqq.
Сам Иоахим не претендовал на роль пророка, но требовал, чтобы библейские пророчества были правильно истолкованы. Его труды были собраны вместе под названием «Вечное Евангелие» и были использованы спиритуалистическими францисканцами как оружие против папства. В 1254 г. минорит Джерардино де Борго Сан-Доннино написал введение к «Вечному Евангелию», в котором объявил папство недуховной властью. По папскому приказу его рукопись была конфискована. За свою провинность автор должен был отсидеть в тюрьме 18 лет. См. для сравнения: Dellinger J. Der Weissagungslaube und das Prophetentum in der christlichen Zeit. 1880.
Ни один из очевидцев тех событий, в том числе первый биограф Ричарда Амбруаз, не упоминает об этом турнире, тогда как событие подобного рода непременно нашло бы отражение в хрониках.
«Исторический персонаж по имени Артур был «dux bellorum», военачальником северных кимров (валлийцев), возглавлявшим их борьбу против англосаксов на рубеже V и VI столетий. В течение последующих столетий он все более и более становился центральной фигурой валлийско-британского героического эпоса, а со времени рыцарской эпохи преобразован кельтскими и французскими поэтами в идеал короля-рыцаря» (WechBler. S. 135, ср. также с Hertz).
Как бы ни велика была симпатия между двумя владыками, ни о какой дружбе между ними речи идти не могло. Уважая друг в друге рыцарственность, стратегический талант и прочие достоинства, Саладин и Ричард по-прежнему оставались врагами.
Случай, описанный автором, неоднократно упоминается у хронистов. Но при всех трениях Ричарда и Рима формально английский король отлучен не был (в отличие от своего брата, будущего короля Иоанна Безземельного). Более того, во время пленения Ричарда папа лично обратился к прелатам с воззванием предать анафеме Генриха VI и Филиппа Августа, если король не будет полностью восстановлен в правах.
Здесь и далее: женой Генриха Льва, герцога Саксонского, действительно стала сестра Ричарда, но имя ее было Матильда. Дочери по имени Лаина у Генриха II и Алиеноры Аквитанской не было вовсе.
На этот счет существует и другая точка зрения. Так, современный французский историк Режин Перну считает, что никакой осады замка Шалю не было. Когда один из крестьян виконта (кстати, Перну приводит другое звучание его имени — Эймар, что кажется нам более близким к истине), работая в поле, нашел «золотую скрижаль», то немедля сообщил о находке сюзерену. G небольшим отрядом ладскнехтов Ричард прибывает в замок Шалю и получает рану, сведшую его в могилу, при обходе крепостных стен.
Здесь автор допускает явную ошибку. Во всех источниках упоминается арбалетный болт, попавший королю в плечо и поначалу не причинявший ему особенных хлопот. Однако именно эта рана становится причиной смерти Ричарда (по одной версии болт был отравлен, по другой — при практически полном отсутствии дезинфекции осколок наконечника застрял в кости плеча и не был извлечен, что повлекло за собой заражение крови). Кроме того, Бертрана де Борна не было в Шалю, и Ричард испустил, дух на руках своей матери, королевы Алиеноры.
Не совсем ясно, откуда автор взял эти сведения. Хронисты утверждают, что останки короля были торжественно погребены в Вербное воскресенье, причем отпевал его Гуго, святой архиепископ Линкольнский, которому сослужили епископы Пуатевинский и Анжерский. Сердце же Ричарда, сообразно с его волей, перенесли в Руанский собор, где оно и было вновь обретено в 1961 г. Кроме того, будучи королем Англии и поэтом (как отмечают современники — вполне недурным), Ричард никогда не носил титула «короля поэтов».
«Последуем за Бертраном де Борном в монастырь…
Были ли знакомы Бертран де Борн и Иоахим Флорский?
В монастыре Граммон через полтора века нашли «Книгу Вечного Утешения», в которой почитается мир «Второго пришествия Христа». Это был поздний вариант «Церкви утешения», евангелие мистика из Нарбонны Иоахима Юнгера. Кто мог написать эту бессмертную книгу? Об этом нашем разговоре с внуком виконтессы Аделаиды Каркассонской уже упоминалось в другом месте…» (ср.: Peyrat. Les Albigeois et l’lnquisition. Т. Ill, liv. XIV, cap. VI).
У Бертрана была склонность к мистицизму. Свидетельство тому — его уход в монастырь Граммон.
Еще одну ценную рукопись обнаружили в Авиньоне. Это ли не доказательство его романского и, вероятно, септиманского происхождения?» (Peyrat. Civilisation Romane. L. IV, cap. VII, p. 248).
Хвалебное стихотворение трубадуров приписывают Раймону VI (Lea, Vol. 1, p. 146).
И перед залом потрясенным
Возник на бархате зеленом
Светлейших радостей исток…
Райский дар, преизбыток земного блаженства…
Вожделеннейший камень Грааль…
(235, пер. Л. Гинзбурга)
Несколько ранее автор утверждает, что «виконт, его юный сын, бароны и епископы были умерщвлены». Судя по всему, Рожер-Тайлефер и был тем самым «юным сыном», поскольку о других наследниках Рамона в тексте не упоминается, зато говорится, что инфанту после смерти отца не исполнилось и двадцати лет.
Фуа: Peyrat. Т. I, р. 29 sqq., 265. Garrigou (Foix, Т. 1). Palauqui. Esclarmonde.
Мнения о битве при «vicus Sotiatum» сильно расходятся. По моему мнению, точку зрения о том, что город Sotiatum находился поблизости от современного Викдессоса, поддерживает сейчас только Гарригу, а раньше — еще и Наполеон III, который в часы своего досуга занимался историей. Однако другие мнения из соображений престижа старались обходить молчанием. Мне удалось найти остатки укрепленного кельтиберийского поселения на высоком плато над пещерами Ломбриве и Нио (т. е. между Викдессос и Орнольяком).
«Munsalvasche», или Мунсальвеш («Munsalvatsche»), как называет Вольфрам крепость Грааля, по-немецки звучит как «Wildenburg» («mont salvaige»; в современном местном диалекте «moun salvatge» или еще «moun salbatg6>). Это название Вольфрам дал вместо «Burg Wildenstein» — подаренного ему графом фон Вертхаймом в качестве ленного поместья. Известная нам и, вероятно, первоначальная форма — «Montsalbat» (на современном местном диалекте «moun salvat» или «moun salbat»), что означает «спасенная гора». Salvatge и «salvat» происходят от одного и того же латинского слова «salvatus». Близкое значение к «gerettet» (спасенная) имеет слово «sicher» (надежный, безопасный) (на латинском «securus», на местном диалекте «segur»). Гора «Salyatge» иначе называется «Salvat», и она же — гора («Mont») «Segur». Сходная этимология применима к встречающимся у Вольфрама Терре де-сальвеш (Terre de Salbasche) и Fontane la Salvasche.
Согласно предисловию Паньера к его переводу «Парцифаля», Вольфрам «имел в виду гору Munsalvasche, находящуюся в Пиренеях» (S. 25).
В XII–XIII вв. во Франции рядом анонимных авторов был составлен «Роман о Лисе» — блистательный образец средневековой городской литературы. Одним из его героев был волк Изегрим, в образе которого горожане высмеивали рыцарство.
Кретьен де Труа между 1180 и 1190 гг. сочинял старейший из дошедших до нас эпосов о Граале «Li contes del graal», посвященный графу Филиппу Фландрскому. Смерть помешала ему завершить свой труд. Кретьен использовал рукопись на латинском языке, переданную ему его покровителем Филиппом Эльзасским, графом Фландрским. Но в сравнении с «Парцифалем» Вольфрама сочинение Кретьена кажется примитивным и поверхностным, хотя некоторые его части не лишены привлекательности. Я хотел бы привести следующие комментарии специалистов:
«Как мало симпатий вызывает Персеваль Кретьена. Юнец без хороших манер, себе на уме, не слышащий, о чем его спрашивают, думающий только о себе и не способный сочувствовать чужому горю. Холодность французского поэта тесно связана с его низкой оценкой женщин, соответствующей общепризнанной ролью женщины в обществе». (Hertz. Parzival, S. 451).
«Кретьен и Гийо-Вольфрам изображают своего героя совсем по-разному, что объясняется их различным отношением к женщинам. Первый из авторов заставляет своего героя пережить массу приключений со служанками и потом жениться на Бланшефлор — все это еще до его первого похода к Граалю. В отличие от него, герой Вольфрама говорит о том, что до сих пор не знал женской любви. И нет никаких сомнений, что второй образ не только ближе к первоисточнику, но и совершеннее: Парцифаль мог достигнуть замка Грааля, только будучи очень молодым». WechBler, S. 158.
Утверждение автора несколько прямолинейно и скорее всего ошибочно. Большинство исследователей творчества Вольфрама отмечают, что в стихотворении, цитируемом О. Раном, великий поэт слукавил.
Его дорога привела
В престольный град Конвалуа,
Где Герцелойда молодая,
Без повелителя страдая,
Велела рыцарей созвать,
Чтоб мужа верного избрать.
Она, считаясь королевой,
Была не женщиной, а девой,
И с целью выбора владыки
Турнир затеяла великий.
(494, пер. Л. Гинзбурга)
Что же касается имени Парцифаля, то Вольфрам считает, что в его основе латинские «регсе» (повелительное наклонение от «регсег» — резать, буравить) и «bellement». «Парцифаль» переводят еще как «разрезаемый материал». Первоначальное значение этого имени было «Spring-ins-Tal» («Peritia — Vallem»), дословно соответствующее немецкому «Springinsfeld» («источник в долине»). Для сравнения см.: WechBler, S. 34, 135; Hertz, S. 490–492; Kampers, S. 56 и т. д.
«Что касается имен и построения генеалогического древа королей Грааля, нужно по меньшей мере отметить, что Вольфрам находится во власти собственной фантазии. Кретьен называет имена не сразу или вообще не называет, Вольфрам, наоборот, дает имена всем, даже второстепенным персонажам. Не придуманы ли эти имена впервые самим Вольфрамом, или его новые персонажи названы старыми именами, ранее встречавшимися в каких-либо произведениях о Граале (например, у Киота), — можно выяснить только при исследовании некоторых других старых французских трудов о Граале. Ни один автор не обошел вниманием произведения своих предшественников. Но где именно находится то, что осталось от Гамурета, Титуреля, Фримутеля, Анфортаса? Должны ли все сочинители, охотно использующие персонажи из чужих произведений и изменяющие их согласно своему сюжету, заключить между собой договор о том, чтобы обходить гробовым молчанием Киота и его труд? Отсутствие всяких упоминаний имен из старой французской поэзии я считаю доказательством того, что Вольфрам самостоятельно ввел все имена своих персонажей. Придумал ли он их сам или использовал известные имена для своих героев — остается только проводить специальное исследование…» Birch-Hirschfeld, S. 280–281.
Что же касается сказания о Парцифале и особенно легенды о Граале (к которой мы обратимся позднее и которая должна стать главным предметом нашего исследования), то я должен еще раз отметить упомянутое в текстовой части книги обстоятельство: с помощью уже известного, но переработанного эпического материала трубадуры прославляли своего покровителя: либо по собственному почину, либо следуя его заказу. Я должен уступить литературоведам и историкам право точного и окончательного установления того, воспевал ли Гийо действительно дом Тренкавелей из Каркассона. В своей книге я не ставлю целью идентифицировать тех из персонажей Вольфрама, которые могут доказывать, что Грааль Вольфрама-Гийо и катарский Мани — одно и то же. Тем не менее я пользуюсь возможностью указать на наиболее заметные отношения между персонажами придворной жизни романской поэзии и образами из «Парцифаля» Вольфрама в качестве направляющих линий для возможного литературно-исторического исследования.
У Вольфрама Артур — король Англии и представитель (символ) мира рыцарства. Нант — столица его королевства. Сводная сестра Артура, Сангива, была матерью Гавана, Беакура, Кундри и Сурдамур, чей супруг Александр был греческим царем.
В образе Артура и Гийо, и Вольфрам фон Эшенбах, вне всяких сомнений, воспевали английского короля Ричарда Львиное Сердце, о котором также скорбел трубадур Гаусельм Файдит. Наверняка Гийо познакомился с Гаусельмом Фай-дитом в Священной Земле, если до этого они не встречались при каком-либо романском дворе. Резиденцией Ричарда Львиное Сердце также был Нант. Сестра Ричарда вышла замуж за Раймона Шестого Бокерского («Beau rocher» или «belle roche» означает «прекрасная скала»; сходство с замком Вольфрама Беарош здесь очевидно). Довольно часто Вольфрам использует вместо географических названий собственные имена и наоборот. Первоначально имя Беакур означало название замка Бокер, в котором должны были праздноваться торжества, поражавшие весь западный мир. Сангива вышла замуж за «короля Лота» в Бокере. Не был ли Гаван воплощением дома Тулузы? Если да, то вся вторая часть «Парцифаля» — не что иное, как поэтическое прославление борьбы Англии с романской коалицией.
Мне кажется, что в таких персонажах, как Парцифаль, Гавейн, а также Анфортас, Гийо воспел не только представителей домов своего времени, но в их лице — и всю их династию. С этой точки зрения нам станут яснее родственные отношения, например, между домами Фуа и Комменж, приведенные в текстовой части книги. Не говоря уже о том, что все романские дворянские фамилии не только претендовали на одних и тех же животных-прародителей (волк, Ас-нар), они на протяжении веков состояли в более или менее тесном родстве. Генеалогическое древо, которое я привожу перед моими примечаниями, может пролить свет на родственные отношения между домами Тулузы, Анжу-Плантагене-тов, Каркассона, Арагона, Фуа и Комменж двенадцатого века. Подробная генеалогия может занимать не один том, как, например, 15-томная «Histoire generate de Languedoc» (Vic-Vaissette).
При проверке указания Вольфрама, что вместе с Парцифалем дом Анжу стал достойным войти в число рыцарей, отправляющихся за Граалем, следует также принимать во внимание родство между Анжу, Тулузой, Каркассоном и Фуа.
Мы установили, что Гавейн соответствует Раймону Шестому или дому Тулузы. Тогда вполне вероятно, что греческий царь Александр — воплощение Раймона Сен-Жилля, властителя Ливана, или даже Нуреддина, Саладина, а может быть — и Малек-Аделя, брата Саладина. Гийо был в Священной Земле, и как раз во время третьего крестового похода. Поэтому ему было хорошо известно, что дом Тулузы господствовал в Тире и Триполи. Вольфрам фон Эшенбах упоминает Александра вместе с Геркулесом. А в Тире с незапамятных времен находился храм Геракла-Мелькарта.
«Sacro catino» — знаменитый изумруд генуэзцев, исследованный в 1806 г. по распоряжению Наполеона и названный «оливково-зеленым глазом». Из достоверного источника у нас есть сообщение XII века от Вильгельма Тирского, согласно которому этот трофей достался генуэзцам при завоевании Кесарии. О более ранней его истории ничего неизвестно. В сказании лишь сообщается о том, что ранее он хранился в храме Геракла в Тире…» (Kampers, S. 85). Вероятно, стоит верить этим сообщениям.
По различным причинам, перечислять которые здесь необязательно, мы отождествляем Репанс де Шой с Эсклармондой де Фуа. Братья Репанс — Анфортас и Треврицент. Исходя из допущения, что отождествляемые Репанс де Шой и Эсклармонда — одно лицо, Анфортас отождествляется с Раймоном-Рожером де Фуа, Раймоном Другом трубадуров. Вероятно, «запретная любовь» Раймона Друта заключалась в его небезупречных любовных отношениях или в его неофициальных отношениях с Эрменгардой дю Тей, матерью Вольфа де Фуа, и с Эсклармондой фон Алион (см.: Пейрат, v. II, р. 262; Vic-Vaissette, v. VI, p. 564). Или, вероятно, они должны были определять его несколько двойственное отношение к катаризму, приверженцем которого он себя все же ощущал? Здесь следует еще раз указать, что графы Фуа были ленными владельцами Монсегюра и что романский табор и пещеры Орнольяка находились в их графстве. В образе Треврицента трубадур Гийо мог изобразить Гильаберта из Кастра (или, что представляется мне намного менее вероятным, патриарха еретиков Гауселин). В других стихотворениях о Граале часто упоминается отшельник, от которого Парцифаль узнал тайную весть о Граале. Только у Вольфрама ему дано имя и только у Вольфрама его образ жизни и вера становятся еретическими. Я уже неоднократно указывал на этимологические отношения между Фонтан ла Сальваш и пещерой Фонтанет. Я также упоминал о том, что в этой пещере находится алтарь-сталактит. Гильаберт из Кастра отправлял катарские церемонии в расположенной неподалеку от этой пещеры Орнольякской пещере Спульга и в Фанжо, в которой позднее поселился святой Доминик. Гильаберт из Кастра был одним из сыновей Белиссены, близко родственных домам Каркассона и Фуа. Таким образом, согласно Вольфраму Эшенбаху, Треврицент был братом Герцелойды, Репанс де Шой и короля Грааля Анфортаса. В связи с этим я должен также отметить, что катары и катарки называли друг друга «братьями» и «сестрами». В этом, возможно, ключ к решению вопроса о родственных отношениях персонажей у Гийо и Вольфрама.
Вольфрам резко отделяет от храмовников отшельника Треврицента, который тоже однажды был «у Грааля». Здесь мы наблюдаем деление романского мира миннезингеров: «верующие» рыцари и «совершенные». Тамплиерам соответствуют рыцари, Треврицент же — катар. Объяснение этому обстоятельству будет приведено далее.
Сыновья Белиссены — воплощение обращенных в катаризм романских рыцарей. Они владели замком Монсегюр как ленным поместьем, полученным от дома Фуа, они разделились на домены и они назначали патриархов, дияконов и министров еретического «клира». В «Песне Эсклармонды» и в других интерполяциях цикла Гуон речь идет о «tresor-Croissant». Отношение к «Croissant» угадывается по гербу «сыновей луны». К их владениям относится город Тараскон, также упомянутый в интерполяции «Гуон и калиф»: «segneurs, celle chit6 Terrascone а а поп». См. также: Schafer, S. 7 и 41 (CLXXXII, 11).
Одна из дев Грааля, названная в «Парцифале», — Флори де Люнель. Люнель — известный город Южной Франции, также населенный в те времена еретиками. По звучанию название «Terra de labur» напоминает «Terre de Lavaur». Родиной Орилуса Лаландского могла быть область к югу от Гаронны. И подобных созвучий (и не только чисто звуковых) — еще очень много…
Явное авторское преувеличение.
Об Амуре и Купидоне, о значении черного и белого цветов, о верности и вероломстве и прежде всего о камнях сапфире, изумруде, яшме, халцедоне и обо всех их названиях хорошо знали и Пейре Видаль, и Вольфрам фон Эшенбах.
С названием «Путь катаров» меня познакомил уже помянутый мною господин Гадаль.
Авторское преувеличение.
Пещеры Глейза расположены недалеко от Спульга де Орнольяк и соединены с ним через пещеру Отшельника и пещеру Рыб. Название «пещера Рыб» было выбрано мною и господином Гадалем потому, что в ней находятся катарские изображения рыб. Все эти пещеры находятся в горе Ке де Усса (слово «Kers» — кельтского происхождения и означает «гора») и защищены со стороны долины крепкой стеной. Селения Орнольяк и Буан в Сабарте также называют «Глейза». Название другой пещеры «Церковь» еще удивительнее, поскольку пиренейские крестьяне панически боятся пещер.
Пещера Ломбриве исследована мною и господином Гадалем на протяжении первых 12 км.
Самая опасная и таинственная из всех пещер Арьежа — «Пещера источника». На каждом шагу в полу зияют широкие трещины, из глубины которых с шумом вырывается вода. Во время грозы бывало и так, что проходящая через пористые камни вода преграждала нам обратный путь. По-видимому, в горе есть теплые источники, поскольку в этой и многих других пещерах температура такая, как в настоящей теплице. После окончания наших совместных исследований я намерен опубликовать специальную работу о найденных в «Пещере источника» фокейских, финикийских и, вероятно, эгейских захоронениях. Почти у всех склепов находили высеченных из камня «черепах», на которых была изображена рана от стрелы. Была ли эта черепаха тотемным животным названных культур, либо она символизировала дракона («tarask») тарасконцев (Тараскон — столица области) — мы еще точно не установили.
Все предметы, найденные в пещерах Сабарте, хранятся, за редким исключением, в частном музее господина Гадаля. Это относится и к находкам времени альбигойцев, из которых самый прекрасный экспонат — меч, найденный в селении Буан.
Катары были знакомы с учением об эманации, поэтому считали, что небесные духи выводятся из Божественной субстанции. (Dollinger, Bd. I, S. 134).
Решающим для постоянных странствий душ из одного тела в другое было свидетельство Петра, который говорил заключенным в тело душам, что им будет проповедовать Христос (1 Петр. 3:19), См. также: Dollinger, Bd. I, S. 143.
И. Кант «Естественная история неба (О небожителях)».
Roscher («Lexikon», статья: Золотое руно) называет золотое руно «классическим Граалем».
Силий Италик, стих 417 sqq.
Юстиниан XLIV, 1.
Плиний: Iberi populi ab Iberis Asiae orti (В книге: Garrigou «IЬerе et les Iberes»).
Дион Кассий, см. также: Vic-Vaissette, v. II p. 30, note 4.
Стефан Византийский: там же, прим. 1.
Зонара: там же, прим. 2.
Dausqueius: там же, с. 31, прим. 6.
Страбон, XI, 3.
Ср.: Movers: «Финикийцы»; Гумбольдт: «Испытание».
Ср.: Reinach. Orpheus. P. 58–59.
По поводу данных о находке в храме Геракла «sacro catino» генуэзцев я уже высказывался. См. также I Книга царств, XVI, 31 sqq.
Илхомбер ср. с Пейратом, напр., I с. 127; Абеллион — там же, с. XV. О поселениях финикийцев около Нарбонны см.: Movers, II, 2, с. 644 и 654.
Согласно Тациту (Германия, XLIII), в Германии одетый в женское платье священник приносил жертву двум божествам, соответствующим Кастору и Поллуксу, чьи имена были «Alcis».
Об Орфее см.: Reinach («Orpheus», p. 122); Loisy, cap. II.
Вольфрам сообщает нам со всей ясностью, что Грааль представляет собой камень. Он называет его «lapsit exillis» (правильно — «lapis ex coelis»). Считается, что этот камень находился раньше в короне Люцифера. Вольфрам также связывает этот камень с падшим ангелом и упоминает о его короне.
О сказании об аргонавтах у Нонна см. у Камперса, который видит в этой чаше небесный свод (S. 72). Нонн, греческий поэт пятого века из Панаполиса в Египте, создал как язычник эпос, бесценный для изучения цикла сказаний Дионисия: «Dionysiaca», а как христианин — стихотворный перевод Евангелия от Иоанна. Отсюда мы можем сделать вывод об однозначных отношениях между греческим язычеством и христианством на основе Евангелия от Иоанна, а также в связи с легендой об аргонавтах и «чашей».
Речь идет о волхвах, Мф.2:9-11.
В раннем, неканоническом Евангелии от Иакова сообщается о рождении Спасителя подобно рождению бога солнца из мировой пещеры.
Об отношении между преданием о лодке Аполлона, влекомой лебедями, и легендой о Лоэнгрине добавить, вероятно, нечего.
Вавилоняне называли своего бога солнца «Господином сферы». Поскольку теогония катаризма уходит своими корнями в вавилонский дуализм, то можно установить соотношение между легендой о Граале и вавилонскими сказаниями. «Легенда о камне из короны Люцифера» происходит из восточных сказаний. Несколько измененный ее вариант — сказание о камне из короны вавилонского дракона. Ей родственна арабская легенда о Каабе («КааЬа») — ангеле, который был послан Адаму, чтобы предотвратить его грехопадение. Когда первый человек все же впал в грех, ангел обратился в камень» (Kampers, S. 87).
Под словом «друиды» автор подразумевает только друидов Галлии.
«Персы с давних времен рассматривали всемирную историю как последовательность разворачивающихся во времени событий, каждое из которых открывается своим пророком. Каждый пророк имеет свой Hazar, т. е. власть в течении 1000 лет. Из этих следующих друг за другом отрезков времени, каждый из которых соответствует миллиону веков, приходящемуся на одного индийского Будду, складывается цепь событий, подготавливающих наступление царства Ормузд. В конце времен, когда заканчивается цикл смены тысячелетий, настает наконец рай. Тогда все люди становятся счастливыми, земля выглядит как ровная поверхность, и для всех ее жителей есть только один язык, один закон и одна власть. Однако этому должны предшествовать ужасные страдания. Дахак, сатана персов, разорвет тогда сковывающие его цепи и обрушится на землю. Затем придут два пророка для того, чтобы утешить людей и подготовить великое событие» (Renan, р. 82). Учение манихейства считает этими пророками, утешающими людей, Христа и Мани.
Найденная в одном из иберских захоронений голова Будды находится теперь в музее Ренна.
При Александре де Бернэй находились два изменника (Jobispater и Antipater), виновные в его смерти. (Birch-Hirschfeld («Epische Stoffe»), S. 21.) Пейре Видаль также упоминает Антипатера в связи с Александром.
Духовенство друидов пополнялось из специально готовящейся молодежи. «Время искуса» послушника длилось 20 лет, Большие требования предъявлялись к памяти неофита, поскольку священная литература друидов передавалась от учителя к ученику устно. Согласно Цезарю, друиды и всадники образовывали классы со свободным образом жизни, плебс же был полностью бесправным. Reinach. Orpheus, p. 177 sqq.
Согласно гипотезам последних десятилетий, смысл слова «друид» в его галльской («druis») и ирландской («drui») форме восходит к единому прототипу «dru-wid-es», «весьма ученые».
В виду, скорее всего, имелась омела, растущая на дубе.
В «Великом-Святом-Граале» рассказывается о том, что три стойки кровати для отдыха Соломона были изготовлены из древесины Древа жизни. Эта кровать стояла на судне, «представлявшем собой пример нового дома бога (т. е. церкви), и Соломон наблюдал оттуда за морем и так осуществлял волю небес».
О легенде о Талиезине см. также: Bose, Belisama, p. 93, а также р. 107 sqq.: финикийский Геркулес изображался в виде карлика… похожим на таких известных персонажей, как Гви-он, а также Огми или Альбион, которые были внешне сходны с этим финикийским богом. Поэтому он играл важную роль в мистериях бардов как хранитель «священной чаши».
Заметные параллели между эллинистическими мистериями и метаморфозами Гвиона можно найти у Луази (р. 79 sqq.),
«Остров Сена, — говорит Помпоний Мела (III, 6), — известен как резиденция галльского оракула, девять служительниц которого обладают властью над ветрами и штормами… Эти жрицы-друиды во имя святости сохраняют свою непорочность».
В связи с этим следует обратить внимание на распространенность числа «девять»: существует девять муз, девять жриц острова Сена и семь раз по девять дев Грааля.
К моему утверждению о том, что эллины считали страну кельтов местонахождением земли гиперборейцев и находившегося поблизости сада Гесперид, я хотел бы привести еще несколько аргументов:
Геспер, или Гесперус, был братом Атланта. Он превратился в звезду — Гесперус, которую также называют Венерой (Утренней звездой) и Люцифером (Вечерней звездой);
по теогонии Гесиода, гигант Атлант находился на Западе. Неподалеку от него и расположены сады Гесперид;
согласно Chompre (Dictionnaire de la Fable. 1800), название «Пиренеи» было галльским синонимом имени Венеры;
Павзаний сообщает, что гиперборейцы основали резиденцию дельфийского оракула;
Атеной (Athenaos), греческий грамматист и наукократ из Египта, цитирует по кн. VI гл. 4 («Признак учености») утверждение Полидониуса (Polidonius), что Дофинэ должна быть страной гиперборейцев (Bose, р. 193);
по Bose (р. 193), часть Бретани ниже Chilperich называлась также Dodonea.
Астирот — Астарта; Белькимон — Баал-Шемен, или Самин (сирийское божество); Белет — халдейский Вааль; Радамант — Радамантис, судья нижнего мира.
Деян. 2:46.
«Праздник света 25 декабря был в нехристианском мире Ближнего Востока, а также в дохристианскую эпоху празднованием рождения бога солнца — Гелиоса, Кроноса или Dusares, или Вааля в Сирии. Наступающее после длительного периода укорочения светового дня постепенное и медленное его удлинение представлялось в сознании людей как новое появление на свет маленького бога солнца. Так было и в Александрии, и в Сирии, и в Аравии…
С тех пор как в Ассирии — Вавилоне появилась великая богиня жизни и мать богов Иштар, тесно связанная со звездным образом юной девы, таинство зарождения и прибавления света и дарующий свет бог стали олицетворяться таинством рождения ребенка из материнского чрева молодой женщины». Rittel. Hellenistische Mysterienreligion und das Alte Testament, S. 33.
«Уже Юстин (Justin) подметил странные отношения между рождением Спасителя и рождением бога солнца Митры». Kampers, S. 70.
Луази приводит на с. 166 и 167 своего «Mysteres pai'ens» описание возникновения Митры: «Митра и солнце лежали вытянувшись перед столом. Бог держал рог для напитков, а солнце — чашу».
В Гаскони, стране басков, и вообще в Пиренеях встречались приверженцы культа Митры. Почитали ли Митру в пещерах Сабарте — я пока не могу выяснить доподлинно.
Присциллианство представляло собой родственный манихейству гностический энкратизм. Жестокое уничтожение его последователей — первый пример наказания смертью, которое применили для борьбы с ересью, — обусловило начало раскола между аббатами, которые одобряли процесс против Присциллиана и его сторонников и теми, кто проклинал это преследование. К последним относились Мартин Турский и Амвросий Медиоланский. См.: Lea Н. Bd. I, S. 239–240; Reinach. Orpheus, S. 351 и 383; Peyrat, Т. I, p. X sqq., 121, 286, Т. II, p. 8. Для специалистов особенно интересна книга Babut. Priscillien et le Priscillianisme. 1909.
В рамках этой книги я должен ограничиться упоминанием только самых необходимых источников по доктрине кадров. К уже названным в первую очередь надо добавить работы Шмидта, Деллингера, Пейрата и Гиро как общепризнанные по исследованию катаризма. Не говоря уж о том, что, за исключением редких газетных статей и упомянутой мною в предисловии брошюры фон Пеладана, катаризм никогда не связывали с поэзией, посвященной Граалю, как я уже отмечал, его считали кельтским, автохтонным по происхождению и лишенным дуализма течением. По этой причине я предпочитаю укрепившийся в Южной Франции с незапамятных времен языческий дуализм общей, вероятно, несколько односторонней картине привилегированного положения. Й все же эти отношения должны быть затронуты, чтобы мы, по крайней мере, не стали ни в чем противоречить Вольфраму фон Эшенбаху. В «Парцифале» так много языческих персонажей и названий земель, что все они неотделимы от предыстории Грааля, несмотря на то что «тайна языческого понимание Грааля не может считаться вполне обоснованной». Само название страны «Hiberbortikon», т. е. страна гиперборейцев, само имя Заратустры — великого творца законов маздаизма известно немецкому миннезингеру из замка Вильденштайн во Франции!..
Что до катаризма, то следует отметить следующее: между нероманскими катарскими сектами и движением альбигойцев, несомненно, были установлены и поддерживались тесные связи. Однако неверно до сих пор существующее мнение о том, что романский катаризм был вызван к жизни пришедшими с Востока миссионерами-еретиками только около 1000 года. Дуалистический момент был существенной составной частью иберской теогонии, поскольку иберы были родственны персам и иранцам, чей маздаизм считается классическим историческим примером дуализма. Мы не будем повторять уже сказанное о Диспатере, кельтском Люцифере, о взаимном влиянии друидизма, орфизма и учения Пифагора. Действительно ли Южной Франции нужны были «одна пришедшая из Италии женщина и один крестьянин из Перигора» или же один катарский «Папа» Никита, чтобы впредь все стали мыслить дуалистически? Нужен ли был альбигойцам один «неизвестный мастер», обладающий тибетской мудростью, чтобы внезапно постичь истину: земной мир — долина несчастий и только нирвана — истинная и конечная цель?
Мы знаем, что кельтиберские друиды — по меньшей мере, в Пиренеях — были обращены в христианство манихейцами. Сущность манихейства и состоит в том, что он упрочил свое положение наряду с маздеизмом-митраизмом и христианством, а также в буддизме. Этого одного было достаточно, поэтому пришествие одного такого мистического мастера, провозгласившего южным галлам в качестве нового учения странствия душ и счастье небытия, было бы уже лишним.
На Синоде в Сен-Феликс де Караман (1167 г.), созванном по призыву славянского еретического папы Никиты, альбигойцы познакомились с западным катаризмом и организовались по его примеру. Это стало первопричиной, побудившей, ввиду подготовки Рима к всеобщему преследованию еретиков, к объединению этих родственных, сформированных по сходным принципам, но в основе своего учения не единых «церквей Иоанна» — как они сами себя называли.
Тем более точным является сравнение, сделанное двумя ортодоксальными историками Гиро и Молла между ранним христианством и учением альбигойцев. Молла говорит в предисловии к «Наставлению инквизитору» Бернарда Ги: «Бернард Ги неправильно назвал ритуальные действия катаров «обезьяньим подражанием». Вместе с Гиро (Cartulaire de Prouille, Т. I, p. CXXXV sqq.) следует признать, что они исполняют сохраненную в первоначальном виде литургию раннего христианства. Замечание Ги можно трактовать лишь как незнание им (и его временем) раннецерковных обрядов. Сравнение Гиро между катарскими и раннехристианскими ритуалами в высшей степени показательно…» («Manuel de Tlnquisiteur» Bernard Gui, ed. Mollat, p. 12–13, note 1).
В первые века после Рождества Христова иудеи и язычники могли с одинаковым правом обратиться в истинную веру, однако Рим первым начал стремиться к главенству над церковью Афин и объявлять свое понимание веры единственно христианским и догматичным. Таким было и манихейство, как любое гностическое исповедание веры, одна из раннехристианских «церквей». То, что христианизированный друидизм — такой как языческо-христианская церковь Галлии — основывался на истинно просвещенных, могло свидетельствовать лишь в пользу его христианской сущности. В остальном мы должны отдавать себе отчет, что и в более поздние времена ортодоксальный аскетизм сознательно приближался к манихейству, когда объявлял отказ от плоти, называя ее врагом, неприемлемым душе. Так, святой Франциск говорил: «многие порицают своих врагов или соседей, когда они грешат или заболевают. Но они не должны этого делать, поскольку у каждого есть свой враг в самом себе — собственное тело, благодаря которому он и грешит. Поэтому благословен слуга Господа, не упускающий своего врага и защищающийся от него; ибо поступающему так не может причинить вреда ни один из видимых врагов». В другом высказывании он называет свое тело «ужаснейшим врагом и злейшим противником, охотно уступающим дьяволу». Согласно доминиканцу Таулеру, главе немецких мистиков XIV века, человек представляет собой лишь нечистую массу, сущность, наполненную злом и тленной материей, не вызывающую ничего, кроме отвращения. Это мнение полностью разделяли его последователи, хотя они тут же обращались к теме любви и милосердия (см. также: Lea Н. Bd. I, S. 100, anm).
На с. 66 1-го тома своей «Истории инквизиции» Г. Ли также отмечает: «Рассматривая движение этих еретиков (катаров) с их изменчивой судьбой, мы не должны забывать, что все наши сведения о них почерпнуты почти исключительно из трудов их противников и преследователей. Кроме нескольких вальденских трактатов и описания единственного ритуала катаров, литература этих еретиков полностью утрачена. Об их учении можно узнать только из таких трудов, в которых их ниспровергают или направляют на них ненависть народов; и об их борьбе и их судьбе мы узнаем только из сочинений их безжалостных врагов. Я не могу найти ни слова похвалы в их честь, которая была бы основана не на уступках или обвинениях их недругов; и когда я встречаю направленную против них клевету, то вижу причину лишь в вольном или невольном преувеличении — настолько очевидном, что данное свидетельство не имеет никакой исторической ценности. В целом же наши симпатии должны обратиться к тем, кто был готов терпеть преследования и смотреть в лицо смерти ради того, что они считали истиной. Ибо учитывая тот упадок, который они могли видеть в состоянии официальной Церкви, нельзя вслед за их ортодоксальными противниками считать, что они выходили из церковного союза затем, чтобы свободнее предаваться своим беспорядочным порокам».
См. также: Иак. 2:11: «Сладок иль горек бьющий из расщелины источник?»
Гал. 3:28; Колос. 1:20; Быт. 3:15; 6:2; 1 Иоанн. 3:9; Иоанн. 10:8; Schmidt Т. II, р. 21 sqq.; Dollinger. Bd. I, S. 144, 147, 165; Peyrat. Т. I, p. 361 sqq.
Уже Маркион около 150 г. н. э. попытался полностью отделить христианство от иудаизма. От его общины манихеи переняли отказ от иудейских традиций.
В связи с этим следует также напомнить, что в песне Гуона сатана назван Luciabel, или Lusiabel.
Дёллингер приводит пример и других противоречий между Ветхим и Новым Заветом, которые катары использовали для доказательства злобности Иеговы: «И в этом обнаружилась их противоположность: один указывал на слияние полов и на продолжение рода (Быт. 1:23), другой, однако, почитал за блаженство все бесплодное и запрещал одно только созерцание обнаженной плоти — так что один обещал царствие земное, а другой — небесное. Злой Бог приказал иудеям обмануть и ограбить египтян. Более того, он дал завет ненависти, поскольку именно ему адресованы слова Христа: «Вы слышали, что сказано: «Люби ближнего твоего и ненавидь врага твоего»» (Мф. 5:43). Один завещал обязательное обрезание (за невыполнение — смерть), другой, через своего апостола, запретил его под страхом потери покровительства Христа (Галат. 5:2). Один, через своего законодателя, обещает евреям господство над многими народами (Числ. 15:6), другой, напротив, запрещает своим ученикам любое стремление к власти (Мф. 20:25). Один разрешает иудеям ростовщичество (Числ. 15:6), другой запрещает его (Лк. 6:35). Один заявляет, что, принося в жертву животных, можно искупить грехи, другой уверяет, что невозможно смыть свои грехи кровью быков и баранов. Тот обещает прийти «в густом облаке» (Исх. 19:9), этот, напротив, «живет в непреходящем свете» (1 Тим. 6:16). Тот не желает, чтобы люди приближались к нему и наказывает смертью всего лишь протягивание руки к ковчегу Божию (Исх. 3:5; 2 Сам. 6:6), этот же заявляет: приблизьтесь к Богу, и он приблизится к вам (Иак. 4:8). Заявляя, что «проклят пред Богом всякий, повешенный на дереве» (Числ. 21:23), Бог Ветхого Завета заранее проклял Христа» // Dollinger. Bd. I, S. 145–147.
Уже упоминавшийся ритуал катаров (известный по публикации Кунитца) проводили Исайя и Соломон — доказательство того, что альбигойцы не отказались полностью от Ветхого Завета (см. также Lea Н. Bd. I, S. 102). Согласно Деллингеру (Bd. I, S. 148–149), катары признавали книги пророков, Книгу Иова, Псалтирь и Книгу Притчей Соломоновых — другими словами, почти все книги пророчеств и книги поучений — если предположить, что они считали их лучшей, написанной под влиянием Отца закона частью Ветхого Завета. Особенно высоко они чтили апокрифическое «Видение Исайи»: habent quendam libellum Isaiae, in quo continetur, quod spiritus Isaiae a corpore raptus usque ad septem cjelos deductus est. Ср.: Dollinger, Bd. I, S. 150.
Мифы катаров о падении Люцифера, создании Земли, возникновении людей и истории Иисуса, напоминающие великие космогонические сказания Востока, я составил по трудам Шмидта и Деллингера, используя также приведенные ими первоисточники. Поэтому см. также: Schmidt. Т. II, р. 63 sqq.; Dollinger, Bd. I, S. 138 sqq. Согласно представлениям авторов апокрифов и западных катаров, первые люди были великанами (дополнение к Быт. 6:4). Эти «громилы» cognoverunt per daemones patres suos diabolus omnia creasse. Unde diabolus dolens eos ista scire, dixit: Poenitet me fecisse hominem (Быт. 6:6). См. также: Schmidt. Т. I, p. 70, note. 2.
Катары хорошо знали историю битвы Михаила с Люцифером, описанную в Апокалипсисе. Сатана был повержен, и вместе с ним с небес были низвергнуты жертвы его коварства, или, как сказано в Апокалипсисе, дракон, древний змей, захватил с собой третью часть всех звезд, т. е. ангелов. Откр. 12:7–9; 14:20. См. также: Dollinger, Bd. I, S. 137.
В прим. 4 к с. 138 Деллингер приводит народную версию о падении ангела, общепринятую на Юге Франции. Однако «существовали и общефилософские идеи, стоящие выше этих частных рассуждений и замечательным образом предвосхитившие учения современного рационализма. Согласно этим идеям, природа выступала на стороне Сатаны; после того как Бог создал Вселенную, он передал бразды правления природе, могуществом которой были созданы и упорядочены все предметы. Само порождение отдельных вещей происходит не по Божественному предвидению, а является результатом природных процессов, говоря современным языком — процесса эволюции или развития (самоорганизации). Эти натуралисты (как они сами себя называют) отрицают существование чудес и объясняют таковые из Евангелий путем своего толкования текстов. Впрочем, тем же самым вынуждены заниматься и ортодоксы. Натуралисты верят, например, что любимого Бога не стоит просить о хорошей погоде, поскольку только природа управляет элементами (стихиями). Они много писали об этом, и один их противни к-католик (Lucas Tudensis) согласен, что их сочинения привлекательны, особенно «Perpendiculum Scientiarum», о котором он пишет, что, благодаря своему философскому обрамлению и удачно выбранным отправным моментам, оно вполне способно произвести на читателя сильное впечатление». Lea Н. Bd. I, S. 109–110.
«Во французских и итальянских пророчествах о Мерлине говорится о короне вавилонского дракона с четырьмя драгоценными камнями и о такой же короне короля мифического Орбанта, Аурианса-Адриано. Последнего в названии главы, посвященной итальянскому пророчеству, отождествляют с вавилонским драконом. Корона этого властелина Орбанта случайно попала в море, и один рыбак принес королю Фридриху драгоценные камни, которыми она была украшена. Из такой формулировки следует, что камни из этой короны были в ней главным». (Kampers, S.103; см. также: S. 86). Не говоря уж о том, что немецкие легенды о королях очень созвучны поэзии о Граале, мне хотелось обратить внимание на то, как страх перед дьяволом породил целую мифологию о пении Люцифера, в котором видится всего лишь бывший ангел, лишенный духовности, но не подвластный Богу, т. е. олицетворение нашего мира. Возможно, в этом одна из причин того, что Церковь воспринимала катаров в союзе со Злом.
См.: Schmidt, Bd. II, S. 72 sqq.; Dollinger, Bd. I, S. 150 sqq.
Dicunt Christum phantasma fuisse non hominem // Schmidt, Bd. II, S. 38 note 1.
О «Aeon Jesus» Риттель писал (с. 38): «В эллинизме идея о приносящем исцеление и Спасителе была связана с богом света, а потому соединялась со световым днем и его изменениями. Для этого, в свою очередь, было необходимо соединение новых идей. Подобно естественной и практически самоочевидной связи между возрождением света и сменой времен года, представлялась связь между появлением нового света (рождением бога света) и появлением нового времени мира, Aion. Поскольку рождение бога солнца было соотнесено с календарными сроками, то же самое могло касаться и нового Aion. Поэтому Aion прежде всего абстракция (хотя бы наполовину), по меньшей мере- нечто безликое, время мира. Но когда новое время в своем проявлении становится темой торжества, оно также начинает «рождаться» точно так же, как ежегодно рождающийся заново бог солнца. Вместе с тем оно стало конкретной личностью и воспринимается прямо как божество».
Уже Керинф, современник Иоанна и первый христианский гностик, которому противники хилиазма (учения о тысячелетнем повторяющемся царстве) приписывали авторство откровения Иоанна Богослова, проповедовал,