Собственность семейства Алакран
Нэнси Фармер
Дом скорпиона
Посвящается Гарольду за его неизменную любовь и поддержку; Дэниелу, нашему сыну; моему брату, доктору ЭлмонуЛи Коу, и сестре Мэри Маримон Стаут, а также Ричарду Джексону, il capo di tutti capi[1] среди издателей детских книг
Действующие лица
Семейство Алакран
Матт — Маттео Алакран, клон.
Эль-Патрон — первоначальный Маттео Алакран, могущественный наркобарон.
Фелипе — сын Эль-Патрона, давно покойный.
Эль-Вьехо — внук Эль-Патрона и отец мистера Алакрана, дряхлый старик.
Мистер Алакран — правнук Эль-Патрона, муж Фелисии, отец Бенито и Стивена.
Фелисия — жена мистера Алакрана, мать Бенито, Стивена и Тома.
Бенито — старший сын мистера Алакрана и Фелисии.
Стивен — второй сын мистера Алакрана и Фелисии.
Том — сын Фелисии и мистера Макгрегора.
Фани — жена Бенито.
Гости и друзья семейства Алакран
Сенатор Мендоса — могущественный политик из Соединенных Штатов, отец Эмилии и Марии. Также известен под именем Папа.
Эмилия — старшая дочь сенатора Мендосы.
Мария — младшая дочь сенатора Мендосы.
Эсперанса — мать Эмилии и Марии; исчезла, когда Марии было пять лет.
Мистер Макгрегор — наркобарон.
Рабы и слуги
Селия — старшая кухарка и опекунша Матта.
Тэм Лин — телохранитель Эль-Патрона и Матта.
Простак Дональд — телохранитель Эль-Патрона.
Роза — домработница, тюремщица Матта.
Виллум — врач семейства Алакран, любовник Розы.
Мистер Ортега — учитель музыки.
Учительница — идиойд.
Хью, Ральф и Малыш Вулли — члены фермерского патруля.
Жители Яцтлана
Рауль — хранитель.
Карлос — хранитель.
Хорхе — хранитель.
Чачо — потерянный.
Фиделито — потерянный, восьми лет от роду.
Тон-Тон — потерянный, водитель креветочного комбайна.
Флако — старший из потерянных.
Луна — потерянный, ответственный за лазарет.
Гуапо — старик на празднике Эль Диа де лос Муэртос.
Консуэла — старуха на празднике Эль Диа де лос Муэртос.
Сестра Инес — сиделка в монастыре Санта-Клара.
Прочие персонажи
Моховичок — собачка Марии.
Эль-Вьехо Негро — Черный Хлыст, старый телевизионный персонаж.
Дон Сегундо Сомбра — сэр Вторая Тень, старый телевизионный персонаж.
Эль-Сасердоте Воланте — Летающий Священник, старый телевизионный персонаж.
Идиойды — люди, в мозг которым вживлены компьютерные микросхемы. Также известны как «зомби» или «кроты».
Ла-Льорона — Плакальщица, ходит по ночам и ищет своих потерянных детей.
Чупакабра — вампир, сосет кровь коз, кур и иногда людей.
Юность
От рождения до 6 лет
Вначале
Вначале их было тридцать шесть. Тридцать шесть живых капелек, таких крохотных, что Эдуардо мог разглядеть их только в микроскоп. Сидя в затемненной комнате, он как зачарованный всматривался в объектив.
В трубках, змеившихся вдоль теплых, влажных стен, едва слышно побулькивала вода. В камеры-инкубаторы беспрестанно нагнетался обогащенный кислородом воздух. Тусклый красный свет озарял лица лаборантов, склонившихся над длинными рядами стеклянных чашек. В каждой чашке — Эдуардо знал это — теплилась крохотная капелька жизни.
Одну за другой Эдуардо пододвигал свои чашки под объектив. Клетки были безупречны, по крайней мере на вид. Каждая из них имела все, что необходимо для роста. Как много знаний сокрыто в этом микроскопическом мире! Даже Эдуардо, хорошо разбиравшийся в процессе, замирал в благоговении. Эта клетка уже знала, какого цвета у нее будут волосы, высокой ли она вырастет, будет ли любить шпинат или брокколи. Возможно, она уже испытывала смутное влечение к музыке или разгадыванию кроссвордов. И все это сокрыто в крохотной капельке!
Наконец округлые очертания затрепетали, появились линии, делящие клетки пополам. Эдуардо глубоко вздохнул. Все будет хорошо! Он посмотрел, как делятся, растут образцы, потом осторожно переместил их в инкубатор.
Однако хорошо было далеко не все. Клеткам что-то не нравилось в питании, в тепле, свете — Эдуардо не понимал, в чем дело. Клетки гибли одна за другой. Вскоре их осталось только пятнадцать, и желудок Эдуардо то и дело сжимался в ледяной комок. Если он потерпит неудачу, его отошлют на фермы, и что тогда станет с Анной, с детьми, с отцом — глубоким стариком?!
— Ничего страшного.— Голос Лизы послышался так близко, что Эдуардо едва не подпрыгнул.
Лиза была одним из старших техников. После долгих лет работы в темноте ее лицо стало белым как мел, а сквозь пергаментно-тонкую кожу просвечивали синие ниточки вен.
— Как это — ничего страшного?! — сказал Эдуардо.
— Эти клетки были заморожены больше ста лет назад. Они не могут быть такими же здоровыми, как образцы, взятые только вчера.
— Неужели так давно? — удивился Эдуардо.
— Но хотя бы часть из них должна выжить,— сухо отрезала Лиза.
И Эдуардо снова начал беспокоиться. Примерно с месяц все шло нормально. Наступил долгожданный день, и он имплантировал крошечные эмбрионы в матки коров-кормилиц. Коровы стояли в ряд и терпеливо переминались с ноги на ногу. Их кормили из трубок, а физические нагрузки, необходимые для успешного созревания плода, животные получали от гигантских механических рук, которые стискивали и массировали их ноги так, будто коровы бредут по бескрайнему полю. То и дело какая-нибудь из коров начинала двигать челюстями, словно жвачку жевала.
«Снятся ли им одуванчики? — думал Эдуардо — Чувствуют ли они, как призрачный ветер ворошит траву у них под ногами? Наполняются ли их мозги тихой радостью оттого, что в утробе у них созревает новая жизнь? И понимают ли они, что за дети растут у них во чреве?»
Однако коровам, по-видимому, весьма не нравилось то, что с ними сотворили, ибо тела их решительно отторгали имплантированные эмбрионы. Младенцы, на этой стадии развития не крупнее мелкой рыбешки, гибли один за другим.
Наконец остался только один — последний.
По ночам Эдуардо спал плохо. Он то и дело вскрикивал во сне, и Анна спрашивала, что случилось. Но он не мог ей рассказать! Не мог признаться, что, если последний эмбрион погибнет, его вышвырнут с работы. И отошлют на фермы. И тогда она, Анна, и их дети, и старик отец побредут по пыльным дорогам под жарким, палящим солнцем.
Но этот единственный эмбрион вырос и превратился в существо с отчетливо различимыми руками, ногами и миловидным личиком. Эдуардо часами рассматривал его на экране сканера. «Ты держишь в своих руках мою жизнь»,— говорил он младенцу. И малыш, будто слыша, принимался крутиться в коровьей матке всем своим маленьким тельцем, пока не поворачивался к человеку лицом. И Эдуардо, непонятно почему, ощущал теплую привязанность к этому крохотному созданию.
Когда наступил решающий день, Эдуардо принял новорожденного на руки, словно собственное дитя. Его взор затуманили слезы. Он бережно положил младенца в колыбель и потянулся за иглой, которая должна была стереть его разум.
Лиза торопливо перехватила его руку.
— Этого не исправляй,— велела она.— Это один из Алакранов. Их всегда оставляют как есть...
«На пользу ли тебе это будет? — думал Эдуардо, глядя, как младенец поворачивает головку навстречу суетящимся медсестрам в накрахмаленных халатах.— Скажешь ли ты мне спасибо, когда вырастешь?»
Домик в маковых полях
Матт стоял перед дверью и растопыренными отчаянно руками преграждал Селии путь. Небольшая гостиная была залита голубоватым светом раннего утра. Солнце еще не поднялось над горами, окаймлявшими далекий горизонт.
— Это еще что такое?! — сказала женщина.— Ты уже большой мальчик, тебе почти шесть лет. Ты же знаешь, мне надо на работу.
Она подхватила его под мышки и, словно пушинку, убрала с дороги.
— Возьми меня с собой! — взмолился Матт, хватая ее за рубашку.
— Перестань.— Селия осторожно выпростала одежду из его пальцев.— Тебе нельзя со мной, ми вида. Ты должен прятаться в гнездышке, как хорошая маленькая мышка. Вокруг летают ястребы, которые едят маленьких мышек.
— Я не мышка! — завопил, заорал, завизжал во весь голос Матт.
Он хорошо знал, как сильно это раздражает взрослых, но ему во что бы то ни стало надо было задержать, остановить Селию, пусть даже она будет ругаться. Сил больше нет целыми днями сидеть одному!
Селия оттолкнула его — мягко, но твердо:
— Каллате! Заткнись! Хочешь, чтобы я оглохла? Глупый малыш с кукурузой вместо мозгов!
Матт уныло плюхнулся в большое мягкое кресло. Селия тотчас же опустилась перед ним на колени.
— Не плачь, ми вида. Я люблю тебя больше всех на свете. Я тебе все объясню, когда станешь немножко постарше.
Но она никогда ничего не объясняла. Хотя обещала это уже много-много раз. Внезапно боевой дух покинул Матта: он был слишком мал и слаб, чтобы сражаться с той неумолимой силой, которая заставляла Селию каждый день уходить и оставлять его одного.
— Ты принесешь мне подарок? — спросил он, увертываясь от поцелуя.
— Конечно! Как всегда!
Матт нехотя отпустил ее. Обида, закипевшая в груди, была какая-то странная — от нее хотелось не сердиться, а плакать. Без Селии в доме было очень одиноко. Он скучал без ее пения, грохота кастрюль, рассказов о людях, которых никогда не видал и никогда не увидит. Даже когда Селия спала — а после долгих часов, проведенных на кухне в Большом доме, она засыпала как убитая,— комнаты все равно были полны ею, и от этого почему-то становилось немножко теплее.
Когда Матт был поменьше, одиночество не было ему так в тягость. Он возился с игрушками, смотрел телевизор. Выглядывал в окно, где, насколько хватало глаз — до самого горизонта, окаймленного неровной линией сумрачных гор,— тянулись белесые маковые поля. Белизна резала глаз, поэтому он с облегчением отворачивался от них и возвращался в тенистую прохладу гостиной.
Но в последнее время Матт стал все внимательнее присматриваться к тому, что его окружает. Маковые поля были не совсем пусты. Время от времени по ним проходили лошади — он узнавал их по картинкам в книжках. Лошади понуро брели между рядами белых цветов. Под ярким солнцем трудно было различить, кто на них сидит, но, похоже, верховые были не взрослыми, а детьми, такими же, как он.
После этого открытия ему ужасно захотелось увидеть их поближе.
Матт часто видел детей по телевизору и знал, что они редко остаются одни. Они всегда все делали вместе — строили крепости, гоняли мяч, дрались... Даже драться было бы интересно, если бы при этом вокруг тебя были люди. Но Матт не видел никого, кроме Селии да — раз в месяц — врача. У врача был недовольный вид, и он совсем не любил Матта.
Матт вздохнул. Чтобы заняться хоть чем-нибудь, надо выйти из дому, а Селия не раз повторяла, что это очень опасно. Кроме того, и дверь, и окна были накрепко заперты...
Матт уселся за стол и взял в руки книжку. На обложке было написано: «Педро Эль-Конехо». Матт немного умел читать и по-английски, и по-испански. В разговорах они с Селией обычно перемешивали оба языка и прекрасно понимали друг друга.
Педро Эль-Конехо был озорным кроликом, который забрался в сад сеньора Макгрегора, чтобы полакомиться салатом. Сеньор Макгрегор хотел поймать Педро и сделать из него котлетку, но Педро, пережив множество приключений, удрал и был таков. Эта сказка нравилась мальчику.
Матт захлопнул книжку и поплелся в кухню. Там стояли большой холодильник и микроволновка. На микроволновке висел плакат: «ПЕЛИГРО!!! ОПАСНО!!!», и вообще она сверху донизу была обклеена желтыми квадратиками бумаги с надписями: «Нельзя!!!» и «Не трогать!!!» Еще Селия (на всякий случай!) перевязала дверцу микроволновки ремнем и заперла на большой висячий замок. Она жила в постоянном страхе, что Матт когда-нибудь сумеет открыть печку и, по собственному ее выражению, «поджарит себя с потрохами».
Матт не знал, что такое потроха, и не спешил выяснять. Он осторожно обогнул опасную машину и направился к холодильнику. Эта территория, несомненно, принадлежала ему. Каждый вечер Селия наполняла холодильник всякой всячиной. Она служила кухаркой в Большом доме, и еды всегда имелось в изобилии: жареная рыба и кукурузные пирожки, индийские овощи в тесте и русские блинчики — одним словом, все то, что ели обитатели Большого дома. А еще на полках всегда стояли большой пакет молока и бутылка фруктового сока.
Матт наполнил себе тарелку и пошел в комнату Селии.
Чуть ли не половину комнаты занимала большущая кровать, заваленная вязаными подушками и плюшевыми зверями. У изголовья висели распятие и картина, изображавшая Господа нашего Иисуса с сердцем, пронзенным пятью мечами. Эта картина всегда пугала Матта. Еще хуже было распятие, потому что оно светилось в темноте. Матт старался держаться к нему спиной, но все равно в комнате у Селии ему нравилось.
Он растянулся на кровати и понарошку покормил собачку, мишку, кролика (конехо, поправился Матт). Сперва это его немного развлекло, но затем внутри вновь начала расти пустота. Эти животные были ненастоящими! Он пытался разговаривать с ними, он даже придумал им имена, но они отказывались ему отвечать. Они ничего не понимали! Матт, конечно, не мог выразить это словами, но чувствовал, что их здесь как бы и нет.
Матт повернул зверей лицом к стене, словно бы в наказание за то, что они ненастоящие, и направился в свою комнату. Она была гораздо меньше; все стены обклеены картинками, которые Селия вырезала из журналов: кинозвезды, животные, младенцы — Матт не находил в них ничего привлекательного, а Селия считала неотразимыми,— цветы, фотографии из разделов новостей. На одном снимке акробаты выстроились в огромную пирамиду.
«Шестьдесят четыре! — гласила подпись.— Новый рекорд лунной колонии!»
Матт видел эти слова так часто, что давно выучил их наизусть. На другом снимке человек держал здоровенную лягушку, зажатую между двумя кусками хлеба.
«Квакающий закусон!» — утверждала подпись.
Матт не знал, что такое закусон, но Селия, глядя на картинку, всегда смеялась.
Он включил телевизор и попробовал смотреть сериал. В таких сериалах люди всегда кричат друг на друга. Никакого смысла в этом не было, а когда и был, интереснее от этого не становилось.
«Все они ненастоящие,— подумал Матт с внезапным ужасом.— Как плюшевые игрушки».
Он мог говорить с этими людьми, скакать перед телевизором, ходить на руках (если бы умел), орать во всю глотку, но люди эти все равно не обратили бы на него ни малейшего внимания.
На Матта навалилось чувство одиночества, такое острое и горькое, что хоть плачь. Он обхватил себя руками за плечи и действительно заплакал, громко всхлипывая. По щекам покатились крупные слезы.
И тогда... тогда... сквозь орущие голоса по телевизору, сквозь собственные всхлипы Матт услышал голос. Голос чистый и громкий — детский... Настоящий!
Матт подбежал к окну. Селия всегда предупреждала его быть осторожнее, когда выглядываешь на улицу, но от волнения он забыл все ее советы. Поначалу он увидел только привычно слепящую белизну маковых полей. Потом под окном промелькнула тень, и Матт, поспешно отшатнувшись, упал на пол.
— Что это за развалюха? — спросил голос.
— Наверно, хижина рабочих,— отозвался другой голос, повыше.
— Вот не думал, что кому-то разрешают жить на опиумных полях...
— Может, склад. Посмотри, дверь заперта? Задергалась и загремела дверная ручка. Матт скорчился на полу; сердце готово было выпрыгнуть из груди. Кто-то прижался лицом к окну и, заслонившись ладонями, принялся вглядываться в полумрак. Матт словно окаменел. Ему ужасно хотелось завести друзей, но это произошло слишком неожиданно. Он чувствовал себя совсем как Педро Эль-Конехо в саду у мистера Макгрегора.
— Смотри, там ребенок!
— Что?! Дай-ка глянуть.— К стеклу прижалось второе лицо: девочка с черными волосами и оливковой, совсем как у Селии, кожей.— Мальчик, открой окно. Как тебя зовут?
Но от испуга Матт не мог вымолвить ни слова.
— Может, он идиот,— со знанием дела предположила девочка.— Эй, малыш, ты идиот?
Матт протестующе затряс головой. Девочка рассмеялась.
— А я знаю, кто тут живет,— сказал мальчик.— Узнаю картинку на столе.
Матт сообразил, что он говорит о портрете, который Селия подарила ему на день рождения.
— Здесь живет старая толстая кухарка — забыл, как ее звать,— сказал мальчик.— Она почему-то никогда не ночует с другими слугами. Наверно, это ее халупа. Понятия не имел, что у нее есть ребенок...
— И муж,— заметила девочка.
— Да, верно. Интересно, а папа знает? Надо его спросить...
— Не надо! — воскликнула девочка.— Ты на нее накличешь беду.
— Это ранчо принадлежит моей семье, и папа мне говорит, чтобы я за всем присматривал. А вы тут только в гостях.
— Ну и что?! Мой папа говорит, что слуги тоже имеют право на личную жизнь, а он сенатор Соединенных Штатов, поэтому его мнение главнее.
— Твой папа меняет мнения чаще, чем носки,— сказал мальчик.
Матт не расслышал, что ответила девочка. Дети отошли от дома, и теперь до него долетали лишь обрывки отдельных слов. Он лежал на полу и дрожал всем телом, как будто повстречал одно из тех чудовищ, которыми, по рассказам Селии, кишит внешний мир, например чупакабру[2]. Чупакабры, как известно, высасывают у человека кровь и бросают его тело сохнуть на солнце, как пустую тыквенную кожуру. Слишком уж неожиданно все произошло!
Но девочка ему понравилась.
До конца дня Матта попеременно захлестывали то страх, то радость. Селия не раз предупреждала его, чтобы он ни за что не показывался в окне. Если кто-нибудь придет, надо прятаться. Но появление детей так обрадовало его, что он не мог удержаться и подбежал к окну. Они были старше его. Насколько старше — он не знал. Но явно не взрослые и на вид не казались опасными. Но Селия все-таки будет в ярости, если узнает. Матт решил ничего ей не говорить.
В тот вечер она принесла ему раскраску, которую выбросили дети в Большом доме. Они успели раскрасить только половину, так что Матт с толком провел за книжкой полчаса перед ужином, пустив в ход огрызки карандашей, которыми Селия снабдила его несколькими днями раньше. Из кухни доносился аппетитный аромат жаренного с луком сыра, и Матт понял, что она готовит ацтланскую[3]еду. Это было необыкновенным лакомством. Обычно, возвращаясь домой, Селия так уставала, что только разогревала остатки.
Матт раскрасил в зеленый цвет целую лужайку. Карандаш почти кончился, и держать его приходилось за самый кончик. От зеленого цвета на душе становилось радостно. Вот бы увидеть такую лужайку на месте слепяще-белого поля! Он не сомневался, что трава должна быть мягкая, как постель, и пахнуть дождем.
— Очень красиво, чико,— похвалила Селия, заглядывая ему через плечо.
Крошечный зеленый огрызок выпал у Матта из пальцев.
— Ке ластима! Надо будет принести тебе из Большого дома еще. Там дети такие богатые, не заметят, даже если целая коробка пропадет.— Селия вздохнула.— Но я возьму только несколько штучек. Мышке лучше не оставлять следов на куске масла...
На ужин они поели кесадилью и энчиладу[4]. Пища тяжелым комом легла Матту на желудок.
— Мама,— попросил он,— расскажи мне о детях из Большого дома.
— Не называй меня мамой! — взорвалась Селия.
— Прости.
Запретное слово само слетело с его губ. Селия не раз говорила, что она ему не настоящая мать. Но у всех детей по телевизору были мамы, и Матт привык (по крайней мере, про себя!) считать Селию своей матерью.
— Я люблю тебя больше всех на свете,— торопливо добавила женщина.— Никогда этого не забывай! Но тебя, ми вида, мне просто одолжили...
Матт плохо понимал слово «одолжили». По его представлениям, оно означало, что ты кому-то что-то даешь на время. Но это значит, что тот, кто «одолжил» его Селии, может когда-нибудь потребовать его обратно.
— Уж поверь мне на слово, ми вида, все дети в Большом доме — отъявленные негодники,— охотно пустилась в рассказ Селия.— Ленивые, как коты, и такие же неблагодарные. Переворачивают все вверх дном и заставляют горничных убирать за ними. Работаешь как проклятая, готовишь необыкновенные пирожные с сахарными розочками, фиалками и зелеными листиками, а «спасибо» из них и клещами не вытянешь — никакой благодарности! Набьют свои самодовольные рты и заявят, что на вкус хуже глины!
Селия нахмурилась. Видимо, этот случай произошел совсем недавно.
— Их зовут Стивен и Бенито,— напомнил Матт.
— Бенито — самый старший, ему семнадцать. Вот уж кто дьявол во плоти! Ни одной девчонке на фермах прохода не дает. Но ты об этом не думай, ми вида,— это дела взрослые, скучные... В общем, Бенито вылитый отец, то есть пес в человечьем обличье. В этом году он уезжает в колледж, и я рада, что больше его не увижу.
— А Стивен? — терпеливо спросил Матт.
— Он чуточку получше. Иногда мне даже кажется, что у него есть душа. Он водится с дочками Мендосы — девочки вроде неплохие, хотя одному богу известно, что они здесь делают, среди нашей-то своры.
— А как выглядит Стивен? — Матту ужасно хотелось узнать, как звали детей, приходивших к его окну.
— Ему тринадцать. Довольно крупный для своих лет. Волосы песочного цвета. Голубые глаза...
«Наверно, это он и есть»,— подумал Матт.
— Как раз сейчас семейство Мендосы гостит в Большом доме. Эмилии тоже тринадцать, очень красивая девочка, черноволосая с карими глазами.
«Наверно, это та самая»,— решил Матт.
— У нее хоть манеры хорошие. Мария, сестра ее, примерно одних с тобой лет, так она водится с Томом. Хотя как сказать — водится! То и дело рыдает горькими слезами.
— Почему? — спросил Матт.
Ему нравилось слушать про проделки Тома.
— Том в десять раз хуже, чем Бенито! Глазки свои распахнет широко, большущие такие, невинные — кому угодно в душу залезет. Все ему умиляются, но только не я! Сегодня он дал Марии бутылку лимонада. «Последняя,— говорит,— холодная, специально для тебя припас». И знаешь, что в ней было?
— Что? — Матт замер в предвкушении.
— Да язык прямо не поворачивается сказать! Написал он туда — можешь себе представить?! И крышечку, мерзавец, на место приладил! Ох как же она плакала, бедняжка! Никак уму-разуму не научится...
Внезапно из Селии будто весь воздух выпустили. Она широко зевнула и прямо на глазах у Матта покачнулась от усталости:
— Прости, чико. Когда колодец пуст, его уже не наполнишь.
Матт ополоснул тарелки и сложил их в посудомоечную машину, а Селия тем временем приняла душ. Она вышла из ванной в бесформенном розовом халате и, взглянув на убранный стол, сонно кивнула.
— Ах ты, мой маленький помощник!
Она взяла Матта на руки и отнесла в постель. Как бы Селия ни уставала — а иногда она от изнеможения буквально валилась с ног,— этот ритуал они соблюдали всегда. Она накрыла Матта одеялом и затеплила лампадку перед изваянием Святой Девы Гвадалупской. Эту статуэтку она привезла из родной деревни в Ацтлане. Ноги Девы покоились на пыльных гипсовых розочках, увитое каскадом искусственных цветов платье было закапано воском, но лицо светилось все той же божественной мягкостью, что и в спальне у Селии много-много лет назад.
— Я буду в соседней комнате, ми вида,— шепнула женщина, целуя Матта в макушку.— Если станет страшно, позови...
Вскоре дом затрясся от храпа. Для Матта этот звук был привычен, как далекие раскаты грома над горами, и ничуть не мешал спать.
— Стивен и Эмилия,— прошептал он, словно пробуя эти имена на вкус.
Он понятия не имел, что скажет детям, если они придут еще раз, но решил во что бы то ни стало познакомиться с ними. Даже заготовил несколько фраз: «Привет, меня зовут Матт. Я здесь живу. Хотите пораскрашивать картинки?»
Нет! Так говорить нельзя — ведь раскраски и карандаши украдены...
«Хотите поесть?» — но еда, может быть, тоже украдена... «Хотите поиграть?» Вот это хорошо... Может быть, Стивен и Эмилия что-нибудь ему ответят, и Матту не придется думать дальше.
— Меня зовут Матт... Хотите поиграть? Я здесь живу... Хотите поиграть? — шептал он, закрывая глаза.
Над ним в колеблющемся пламени свечи покачивалось доброе лицо Святой Девы Гвадалупской.
Собственность семейства Алакран
Утром Селия ушла, и Матт провел целый день, ожидая детей. Перед закатом, когда надежда почти оставила его, он услышал голоса. Они приближались. Матт подбежал к окну.
— Вот он! Видишь, Мария, я же говорила, что не вру! — Это была Эмилия. Ее рука лежала на плече девочки помладше.— С нами он не хочет разговаривать, может, хоть тебя не испугается.
Эмилия подтолкнула девочку вперед. Мария решительно шагнула к домику.
— Эй, мальчик! — закричала она, барабаня кулачками по оконной раме.— Как тебя зовут? Хочешь поиграть?
Одним махом она разрушила тщательно заготовленную Маттом речь. Он уставился на нее, не в силах сообразить, как следует себя вести, что говорить теперь...
— Ну так что, да или нет? — Мария обернулась к остальным.— Скажите ему, пусть отопрет дверь.
— Это уж ему самому решать.— Стивен пожал плечами.
Матт хотел сказать, что у него нет ключа, но не смог вымолвить ни слова.
— Хорошо хоть сегодня не прячется,— заметила Эмилия.
— Если не можешь открыть дверь, открой окно,— сказала Мария.
Матт попробовал, хотя знал, что все равно ничего не получится. Все окна в домике были накрепко заколочены. Он развел руками.
— Он понимает, что мы говорим,— сказал Стивен.
— Эй, мальчик! Сделай что-нибудь, да поскорее, а то мы уйдем! — прокричала Мария.
Матт принялся лихорадочно соображать. Надо их чем-нибудь заинтересовать! Он поднял палец, как делала Селия, когда просила его подождать немножко. Потом кивнул, давая понять, что согласен с требованием Марии и готов «что-нибудь сделать».
— Что это значит? — удивилась Эмилия.
— Понятия не имею. Может, он немой? — предположил Стивен.
Матт помчался к себе в комнату и сорвал со стены фотографию человека с сэндвичем из лягушки. Селия, глядя на нее, всегда смеялась — может, эти дети тоже посмеются? Вернувшись, он прижал снимок к оконному стеклу. Дети подошли поближе.
— Что там написано? — спросила Мария.
— «Квакающий закусон»,— прочитал Стивен.— Поняла? Лягушки квакают — ква-ква-ква. А этот дядька положил лягушку между двух кусков хлеба и хочет ею закусить. Очень смешно!
Эмилия хихикнула, но Мария лишь пожала плечами.
— Люди не едят лягушек,— сказала она.— Тем более живых.
— Это же шутка, дуреха.
— Я не дуреха! А есть лягушек — гнусно и гадко. И совсем не смешно!
— Спасите меня от этой идиойдки! —- Стивен картинно закатил глаза.
— И я не идиойдка!
— Да полно тебе, Мария,— вздохнула Эмилия.
— Вы привели меня посмотреть на мальчика, я сто миль тащилась за вами по солнцу, устала, а этот мальчик не хочет говорить. Ненавижу тебя!
Матт смотрел на эту сцену с ужасом. Он совсем не ожидал такого поворота событий. Мария плачет, Эмилия сердится, а Стивен вообще повернулся к обеим спиной. Матт постучал по стеклу и, убедившись, что Мария подняла на него глаза, помахал картинкой, скомкал ее в мячик и изо всех сил швырнул через комнату.
— Смотрите, он со мной согласен! — прокричала Мария сквозь слезы.
— Мне это нравится все меньше и меньше,— проворчал Стивен.— Напрасно мы привели сюда эту идиойдку.
— Я думала, мальчик захочет поговорить с ребенком его возраста,— примирительно сказала Эмилия.— Пошли, Мария. Нам надо вернуться до темноты.
— Никуда я не пойду! — заявила Мария и уселась на землю.
— Как хочешь, толстуха, я тебя не понесу.
— Оставим ее тут,— предложил Стивен и решительно зашагал прочь. В следующую минуту за ним последовала и Эмилия.
Матт окаменел от ужаса. Если большие ребята уйдут, Мария останется совсем одна. Скоро стемнеет, Селия вернется только через несколько часов, а вокруг одни пустые маковые поля и...
И чупакабры, которые гуляют по ночам и высасывают из людей всю кровь, оставляя их высыхать, как пустые тыквенные кожурки!
И тут Матта осенило. Мария на несколько шагов отошла от окна и снова села, крича вслед исчезнувшим из виду Стивену и Эмилии разные обидные слова. Матт схватил со стола большой чугунок, в котором Селия варила менудо[5], и, размахнувшись что было силы, нимало не заботясь о последствиях — надо спасать Марию! — шарахнул им в окно. Искрящимся потоком стекло посыпалось на землю. Мария вскочила на ноги. Из маковых зарослей вынырнули Стивен и Эмилия — оказывается, они просто прятались, присев на корточки.
— Черт побери! — вскричал Стивен.
Все трое стояли разинув рты и глазели на темную дыру, зияющую на месте окна.
— Меня зовут Матт. Я здесь живу. Хотите поиграть? — выпалил Матт, потому что других слов так и не придумал.
— Оказывается, он умеет говорить,— пробормотала Эмилия, когда первый испуг прошел.
— Ты всегда так открываешь окно, малыш? — спросил Стивен.— Мария, отойди подальше. Тут везде стекло— Он осторожно подошел к домику и палкой выломал из рамы торчащие осколки. Потом заглянул внутрь и осмотрелся. Матту пришлось вцепиться обеими руками в стол, чтобы не выскочить в другую комнату.— Странное дело! Окно заколочено. Тебя что, держат под замком? Как в тюрьме?
— Я здесь живу,— повторил Матт.
— Ты это уже говорил.
— Хотите поиграть?
— Может, он, как попугай, знает всего несколько слов? — предположила Эмилия.
— Я хочу поиграть,— заявила Мария.
Матт с благодарностью посмотрел на нее. Девочка вырывалась из рук Эмилии, явно вознамерясь подойти поближе. Стивен покачал головой и отступил на шаг в сторону. На этот раз он, похоже, всерьез собрался уйти.
И тогда Матт принял решение. Оно пугало, но такого случая ему никогда раньше не представлялось и вряд ли представится когда-нибудь в будущем. Он подтащил к разбитому окну стул, вскарабкался на подоконник и прыгнул на улицу.
— Стой! — заорал Стивен и рванулся веред, пытаясь подхватить мальчика. Но было уже поздно.
Ноги Матта пронзила страшная боль. Он упал вперед, руками и коленями прямо на битое стекло.
— Да он босиком! Что же нам теперь делать?! — Стивен поднял Матта и переложил на свободное от осколков место.
Матт с удивлением смотрел на кровь, капающую из его рук и ног. По коленям змеились ярко-красные струйки.
— Вытащи стекло! — закричала Эмилия.— Мария, отойди прочь!
— Я хочу посмотреть! — завопила малышка.
Матт услышал шлепок и обиженный визг. Голова его закружилась. Он с трудом поборол тошноту, а потом весь мир качнулся у него перед глазами и уплыл куда-то в черноту.
Очнулся он оттого, что его куда-то несли. Его мутило, но куда хуже было чувствовать, как все тело сотрясается от жестокой дрожи. Он завопил что есть мочи.
— Этого еще не хватало! — пропыхтел Стивен, тащивший Матта за плечи.
Эмилия держала мальчика за ноги. Ее рубашка и брюки намокли от крови — его крови. Матт снова закричал.
— Лежи смирно! — зашипел Стивен.— Мы и так несемся со всех ног!
Во все стороны простирались маковые поля, казавшиеся синеватыми в длинных предзакатных тенях, протянувшихся со стороны гор. Стивен и Эмилия бежали по узкой тропинке. Матт всхлипывал так громко, что перехватывало дыхание. Ему не хватало воздуха.
— Погоди! — крикнула Эмилия.— Надо подождать Марию.
Ребята присели на корточки и положили Матта на землю. Матт услышал топот маленьких ножек.
— Я тоже хочу отдохнуть,— заявила Мария.— Нам еще много-много миль идти. И я пожалуюсь папе, что ты меня шлепнула.
— На здоровье,— огрызнулась Эмилия.
— А ну, смолкните, вы все,— велел Стивен.— Малыш, кровь у тебя больше не идет, так что, думаю, жить ты будешь. Напомни-ка как тебя зовут.
— Матт,— ответила за него Мария.
— Мы недалеко от дома, Матт. Считай, что тебе повезло — врач остался у нас на ночь. Сильно болит?
— Не знаю,— сказал Матт.
— Конечно сильно. Вон ты как вопил,— сказала Мария.
— Я не знаю, что значит «сильно»,— пояснил Матт.— Мне раньше никогда не было так больно.
— Ты потерял кровь, но не очень много,— сказал Стивен, заметив, что Матт снова начал дрожать.
— А похоже, что много,— сказала Мария.
— Заткнись ты, идиойдка!
И старшие ребята, подхватив Матта, побежали дальше. Мария плелась следом, громко жалуясь на долгий путь и на то, что ее обзывают идиойдкой.
По дороге Матта укачало. Боль слегка унялась, а Стивен сказал, что он потерял не слишком много крови... В навалившемся сонном дурмане его даже не очень беспокоило, что скажет Селия, когда увидит разбитое окно...
Когда они наконец добрались до границы маковых полей, последние лучи солнца уже угасали за горами. Тропинка вывела их на широкий газон. Он переливался мерцающим зеленым цветом, казавшимся еще темнее в голубоватом вечернем свете. Никогда в жизни Матт не видел так много зелени.
«Это лужайка,— подумал он сквозь дремоту.— Иона пахнет дождем».
Они взбежали по широкому крыльцу, мягко белевшему в сумерках. С обеих сторон над мраморными ступеньками тяжело нависали усыпанные золотистыми плодами ветви апельсиновых деревьев. Неожиданно среди листвы вспыхнули и затрепетали миллионы лампочек. Огни выхватили из темноты белоснежную стену огромного дома, колонны и статуи, высокую арку двери, ведущей неведомо куда. Посредине арки в камне был выгравирован скорпион.
— Ох! Ах! — закудахтали женские голоса. Чьи-то руки забрали Матта у Стивена и Эмилии, подняли и понесли.
— Кто это? — наперебой спрашивали служанки — все как одна в черных платьях с белыми фартуками и накрахмаленных наколках.
Сурового вида женщина с глубокими складками вокруг рта подхватила Матта на руки.
— Мы нашли его в домике среди маковых полей,— объяснил Стивен.
— Там живет Селия,— сообразила одна из служанок.— Она слишком заносчива, чтобы жить вместе со всеми.
— И неудивительно, раз она прячет там ребенка. Малыш, кто твой отец? — спросила женщина, что несла Матта.
От ее фартука пахло солнцем — точь-в-точь как от фартука Селии, когда та снимала его с бельевой веревки. Матт посмотрел на брошку, пристегнутую к ее воротнику,— серебристый скорпион с загнутым кверху хвостом. Под скорпионом была приколота пластиковая карточка, на ней значилось имя — Роза. Матт был слишком слаб, чтобы говорить; впрочем, какая разница: ответа он все равно не знал...
— Он не очень разговорчив,— сказала Эмилия.
— Где врач? — спросил Стивен.
— Придется подождать. Он у твоего дедушки. А пока что надо его вымыть,— сказала Роза.
Служанки распахнули тяжелые двустворчатые двери; за ними оказалась такая красивая комната, каких Матт в жизни не видывал. Под высоким потолком тянулись резные балки, стены были оклеены шелковыми обоями с тысячами птиц. У Матта перед глазами все кружилось, и ему почудилось, что птицы живые. А еще он увидел диван, расшитый цветами: их оттенок переливался от лавандового до нежно-розового, как перья на голубином крыле. На этот диван Роза и собиралась его положить.
— Я слишком грязный,— протестующе залепетал Матт.
Селия всегда ругалась на него, если он залезал на кровать с грязными ногами.
— Еще какой! — сварливо согласилась Роза.
Служанки расстелили поверх чудесного дивана белоснежную простыню и опустили на нее Матта. Он с ужасом подумал, что, если испачкает кровью эту простыню, ему влетит еще сильнее.
Роза достала пинцет и принялась вытаскивать из его ладоней и ног осколки стекла.
— Ну-ка, ну-ка! — шептала она, бросая стекляшки в стакан.— А ты смелый, не плачешь...
Но Матт не чувствовал в себе никакой смелости. Он вообще ничего не чувствовал. Его тело словно уплыло куда-то далеко-далеко, и он смотрел на склонившуюся над ним Розу, как на картинку по телевизору.
— А раньше он кричал, и очень даже громко,— сообщила Мария.
Малышка приплясывала вокруг, чуть ли не подпрыгивала, стараясь не пропустить самого интересного.
— Не задирай нос! — осадила сестру Эмилия.— Сама-то вопишь во все горло от крохотной занозы в пальце.
— А вот и нет!
— А вот и да!
— Ненавижу тебя!
— Да на здоровье! — хмыкнула Эмилия. Девочка с замиранием сердца смотрела, как из порезов Матта снова потекла кровь.
— Когда вырасту, стану врачом,— заявила она. Горничные тем временем принесли ведро воды и полотенца.
— Осторожнее,— сказала Роза.— Правая нога сильно поранена.
У Матта звенело в ушах. Он почувствовал прикосновение теплой воды, и внезапно боль вернулась. Она пронзила все тело от правой ступни до самой макушки. Он раскрыл рот, чтобы закричать, но не смог выдавить ни звука. От боли перехватило дыхание.
— Боже мой! Наверно, внутри стекло осталось,— вскричала Роза, подхватывая Матта под плечи.
Что-то — едва ли не злость,— прозвучавшее в ее голосе, заставило мальчика сжаться, как от удара.
Туман, окутывавший Матта, понемногу рассеялся. Ладони, ступни, колени полыхали такой яростной болью, о возможности существования какой он даже не подозревал.
— Говорила же я вам, раньше он плакал,— торжествующе заявила Мария.
— Заткнись! — прикрикнула на нее Эмилия.
— Смотрите! У него на ноге что-то написано! — Мария попыталась подойти поближе.
Эмилия отпихнула сестру.
— Кто здесь собирается учиться на врача, ты или я?! Черт! Ничего не могу разобрать... Все в крови.
Она взяла салфетку и обтерла ногу Матта. На этот раз боль была не такой сильной, но Матт все равно не удержался и застонал.
— Ты ему больно делаешь, дуреха! — взвизгнула Мария.
— Погоди! Ага, вот... «Собственность»... Какие мелкие буквы! «Собственность семейства Алакран».
— «Собственность семейства Алакран»?! Так это же мы! Ничего не понимаю,— пробормотал Стивен.
— Что тут происходит? — раздался голос, которого Матт до сих пор не слышал.
В комнату ворвался рослый мужчина ужасно свирепого вида. Стивен тотчас же вытянулся в струнку. Эмилия и Мария встревоженно переглянулись.
— Папа, мы нашли его в маковых полях,— сказал Стивен.— Он поранился, и я подумал, что врач...
— Кретин! Этому зверю нужен не врач, а ветеринар! — взревел великан.— Как ты посмел притащить его в дом?!
— Но у него шла кровь...— начал было Стивен.
— Да, и он изгадил всю простыню! Теперь ее придется сжечь. Немедленно выкиньте эту тварь на улицу!
Ничего не понимающая Роза озадаченно переминалась с ноги на ногу.
Мужчина склонился и что-то прошептал ей на ухо.
Лицо служанки исказилось от ужаса. Она поспешно схватила Матта в охапку и потащила из комнаты. Стивен, бледный как полотно, метнулся открыть ей дверь.
— Как он посмел так со мной разговаривать,— прошипел он спешащей за ним Эмилии.
— Он не хотел тебя обидеть,— попыталась успокоить его девочка.
— Еще как хотел! Он меня ненавидит,— возразил Стивен.
Роза сбежала с крыльца и грубо, словно тюк мокрого белья, швырнула Матта на траву. Потом, не произнеся ни слова, повернулась и исчезла в доме.
Мария
Матт лежал и глядел вверх. В черном бархатном небе яркой россыпью жемчужин сверкали мириады звезд. Это Млечный Путь — Селия говорила, что он получился из молока, которое брызнуло из груди Святой Девы, когда Она впервые кормила Младенца Иисуса. Спина Матта прижималась к траве. Та была совсем не такой мягкой, как ему хотелось бы, но все-таки пахла прохладной свежестью, и это было ужасно приятно.
Матта трясла лихорадка. Чудовищная боль в ноге понемногу утихла, сменившись тупым нытьем. Матт был рад снова оказаться на улице. Небо было знакомым, уютным. Те же самые звезды сияли и над домиком в маковых полях. Селия никогда не выпускала его на улицу днем, но вечерами они частенько сидели на крыльце. Селия рассказывала ему сказки, показывала на падающие звезды.
— Это Бог ответил на чью-то молитву,— говорила она,— и один из Его ангелов летит выполнять Божье повеление.
Матт лежал и молился, чтобы Селия пришла и спасла его. Она огорчится из-за разбитого окна, но это еще можно пережить. Пусть кричит, сколько хочет, все равно он знает, что в глубине души она его любит. Он долго смотрел на небо, но оттуда не упало ни звездочки.
— Гляньте только — лежит тут, как зверек,— послышался голос Эмилии.
Матт вздрогнул. Он совсем забыл про детей.
— А он и есть зверек,— после недолгого молчания сказал Стивен.
Матт повернул голову: ребята сидели на нижней ступеньке крыльца. Мария срывала с ветки апельсины и катила их вниз по лестнице.
— Не понимаю,— призналась Эмилия.
— Я был дурак. Надо было сразу сообразить, кто он такой... что это за существо. Никому из слуг не разрешается заводить детей или жить отдельно от других. Бенито рассказывал мне как-то эту историю, но я думал, что он... оно живет где-то в другом месте. В зоопарке, может быть... там, где держат таких, как оно.
— О чем это ты?!
— Он — клон,— сказал Стивен. Эмилия тихонько ахнула.
— Не может быть! Он... я видела клонов. Они чудовища! Пускают слюни, пачкают штаны. Мычат и хрюкают, как животные.
— А этот не такой, как все. Мне Бенито рассказывал. Техники сразу после рождения должны уничтожать клонам разум — так велит закон. Но Эль-Патрон захотел, чтобы его клон вырос как настоящий мальчик. Он так богат, что ему никакие законы не помеха.
— Это отвратительно! Клоны не люди! — воскликнула Эмилия.
— Конечно же не люди... Эмилия обхватила руками колени.
— Прямо мурашки по спине бегут. Я же до него дотрагивалась! И испачкалась в его крови... Мария, немедленно перестань катать на нас апельсины!
— Попробуй заставь,— ухмыльнулась Мария.
— Это ты еще раз попробуй, и я тебя мигом с лестницы спущу!
Девочка высунула язык и бросила апельсин с такой силой, что тот отскочил от нижней ступеньки и плюхнулся в траву.
— Матт, хочешь, я тебе апельсин почищу? — крикнула она.
— Не смей,— сказала Эмилия. Голос ее был таким строгим, что малышка мигом угомонилась.— Матт — клон. К нему нельзя подходить.
— А что такое клон?
— Гадкое животное.
— Очень гадкое? — В голосе Марии сквозило неподдельное любопытство.
Эмилия не успела ответить. Дверь открылась, и на крыльцо вышли давешний свирепый великан и врач.
— Надо было сразу меня позвать,— говорил врач.— В мои обязанности входит следить за его здоровьем.
— Я не знал, что оно здесь, пока случайно не прошел мимо гостиной. Весь дом залит кровью! От злости я потерял голову и велел Розе вышвырнуть его вон.
Сейчас свирепый человек уже не казался таким свирепым, но Матт все равно заерзал по траве, пытаясь отползти подальше. От малейшего движения ногу пронзало мучительной болью.
— Надо перенести его куда-нибудь. Я не могу оперировать на газоне...
— В крыле для слуг есть пустая комната,— сказал свирепый и кликнул Розу.
Та с недовольным видом спустилась с крыльца, подхватила Матта под мышки и отнесла в другой конец дома — тесный лабиринт полутемных, пропахших плесенью коридоров. Стивена, Эмилию и Марию отослали прочь — принять душ и переодеться.
Матта положили на жесткий голый матрас. Комната была узкая и длинная. В одном конце была дверь, в другом — окно, забранное железной решеткой.
— Мне нужно больше света,— коротко бросил врач. Свирепый принес лампу.
— Держи его,— велел он Розе.
— Помилуйте, хозяин. Он же клон,— взмолилась Роза.
— Шевелись, если жизнь дорога,— прорычал свирепый.
Роза навалилась на Матта и изо всех сил стиснула ему лодыжки. Под ее тяжестью мальчик едва не задохнулся.
— Не надо... ну пожалуйста, не надо...— рыдал он.
Врач принялся прощупывать пинцетом самый глубокий порез. Матт отбивался, визжал, молил о пощаде и наконец, когда осколок стекла был извлечен, в полуобморочном состоянии распластался на матрасе. Роза держала его за лодыжки так крепко, что ее пальцы жгли ногу как огнем. Только когда рана была промыта и зашита, она выпустила Матта. Мальчик свернулся в комочек и в страхе следил за своими мучителями — что еще они замышляют?
— Я ввел ему противостолбнячную сыворотку,— сказал врач, складывая инструменты.— Правая нога может навсегда остаться искалеченной.
— Отослать его обратно в маковые поля? — спросил свирепый.
— Поздно. Дети его уже видели...
Мужчины и Роза вышли. Матт ждал, что будет дальше. Если помолиться хорошенько, Селия наверняка за ним придет. Возьмет его на руки, отнесет в кроватку, зажжет свечку перед Святой Девой Гвадалупской...
Но Святая Дева была далеко, в домике среди маковых полей, а Селия, должно быть, даже не знает, где он!
Дверь снова распахнулась: Роза принялась расстилать по всему полу газеты.
— Врач говорит, ты приучен к дому, но я не хочу рисковать,— сказала она.— Если у тебя есть мозги, делай свои дела в ведро.
Она поставила у кровати помятое жестяное ведро и взяла лампу, собираясь уходить.
— Погодите,— взмолился Матт.
Роза остановилась. Вид у нее был недовольный.
— Вы можете сказать Селии, что я здесь? Горничная злобно ухмыльнулась.
— Селии не позволено с тобой видеться. Это приказ хозяина.
Она вышла, громко хлопнув дверью. В комнате было темно, только сквозь крошечное окошко на двери пробивался слабый желтоватый свет. Матт вытянул шею, чтобы посмотреть, откуда он идет. С потолка на проводе свисала лампочка Она была совсем маленькая, как те огоньки, которыми Селия украшала новогоднюю елку, но светила очень храбро. Без нее в коридоре наступила бы кромешная темнота.
Он ничего не видел, кроме кровати и ведра. Стены были голые, высокий потолок терялся во тьме. Комната была такая узкая, что Матту казалось, будто его посадили в лежащий на боку спичечный коробок.
Еще никогда в жизни он не ложился спать один. Селия возвращалась всегда, пусть даже очень поздно. А если ночью он просыпался, храп Селии в соседней комнате успокаивал, убаюкивал его. А здесь не было абсолютно ничего, даже не шумел ветер над маковыми полями, даже не ворковали голуби в гнездах на крыше...
Тишина пугала.
Матт расплакался. Горе захлестнуло его с головой. Потом оно отступило, выплаканное, вылившееся с потоком горьких слез, но тут он вспомнил Селию и зарыдал с новой силой. Матт поднял набухшие от слез глаза на маленькую желтую лампочку в коридоре: казалось, она трепещет, как язычок пламени, как свечка перед образом Святой Девы Гвадалупской. Святая Дева может пойти куда захочет. Ее нельзя посадить под замок, как человека. Она может летать по воздуху и даже вдребезги разносить стены, как супергерои, которых Матт видел по телевизору. Только Она, конечно, не станет это делать, потому что Она мать Господа нашего Иисуса. Может быть, как раз в эту самую минуту Она стоит под окном и смотрит на него, Матта. На душе у мальчика стало немножко легче. Он глубоко вздохнул и вскоре уснул крепким сном.
Проснулся он оттого, что кто-то открыл дверь. Он попытался было сесть, но резкий приступ боли уложил его обратно. В глаза ударил луч фонарика.
— Слава богу! А то я боялась ошибиться комнатой.
Маленькая фигурка прошмыгнула в комнату, подбежала к кровати, скинула рюкзак и принялась выкладывать на кровать какие-то свертки.
— Мария, это ты? — удивился Матт.
— Роза сказала, что тебя не покормили ужином. Она такая злюка! У меня дома есть собачка, и, если ее не покормить, она скулит. Любишь манговый сок? Мой любимый...
Внезапно Матт понял, что ужасно хочет пить. Он залпом осушил целую бутылку. Мария разложила на матрасе сыр и пиццу.
— Я буду класть их тебе прямо в рот. Только пообещай, что не будешь кусаться.
Матт сказал, что никогда не кусается.
— Откуда мне знать?! Эмилия говорит, что клоны злые, как волки-оборотни. Видел по телевизору кино о том, как в полнолуние у одного мальчика выросла шерсть?
— Да! — Матт несказанно обрадовался, что у него с Марией нашлось хоть что-то общее.
После того фильма он заперся в ванной и сидел там, пока не вернулась Селия.
— А у тебя никогда не вырастает шерсть? — спросила Мария.
— Никогда,— сказал Матт.
— Это хорошо,— с облегчением вздохнула Мария. Она пихала кусочки еды Матту в рот, пока мальчик не наелся до отвала.
Потом они немножко поболтали о фильмах, и Матт пересказал Марии услышанные от Селии истории о страшилищах, которые бродят по ночам. Вскоре он обнаружил, что, если лежать совсем смирно, ноги болят не так сильно. Мария ерзала по кровати и время от времени больно пихалась, но он не издавал ни звука — боялся, что девочка рассердится и уйдет,— только зубы сжимал покрепче.
— Селия вешает на дверь амулеты, чтобы отпугнуть чудовищ,— сообщил он Марии.
— И помогает?
— Конечно! А еще они отпугивают покойников, которые не хотят смирно лежать в могилах.
— А тут нет ни одного амулета,— встревожилась Мария.
Эта мысль приходила в голову и Матту, но он не хотел, чтобы Мария ушла.
— В Большом доме не нужны никакие амулеты,— пояснил он.— Здесь много людей, а чудовища толпу не Любят.
Чувствуя интерес Марии, Матт расходился все больше и больше. Он болтал, болтал и болтал и все никак не мог остановиться, даже когда сам начинал стучать зубами от страха. Ни разу в жизни ему не уделяли столько внимания. Селия старалась выслушивать его, но обычно бывала слишком усталой. Мария же жадно ловила каждое слово, как будто от этого зависела ее жизнь.
— А о чупакабре ты слышала? — сказал Матт.
— Кто такая... чу-чупакабра? — спросила Мария замирающим от волнения голосом.
— Вампир. Кровосос!
— Ой как страшно! — Девочка придвинулась еще ближе.
— Еще бы не страшно! У нее на спине шипы, а когти и зубы оранжевые, как апельсин, и она сосет кровь!
— Врешь!
— Селия говорит, у нее лицо человеческое, только глаза изнутри целиком черные. Как пустые дыры,— сказал Матт.
— О!
— Больше всего она любит коз, но может сожрать даже лошадь или корову — а если очень проголодается, то и ребенка!
От страха Мария прижалась к нему крепко-крепко, обняла за плечи — руки у нее были ледяные. Матт стиснул зубы, чтобы не застонать от боли.
— Селия говорит, месяц назад чупакабра сожрала целый курятник,— сообщил он.
— Я слышала. Стивен сказал, их украли нелегалы.
— Так всегда говорят, чтобы люди не разбежались от ужаса,— ответил Матт, повторяя слова Селии.— Но на самом деле всех кур нашли в пустыне, и внутри у них не было ни капли крови. Они были сдуты, как пустая тыквенная кожурка!
Матт побаивался Стивена и Эмилии, но Мария была совсем другой. Такая же маленькая, как и он сам, и рядом с ней не было плохо. Как там назвала его Роза? «Мерзкий клон»... Матт не знал, что это такое, но сразу почувствовал обиду. Роза его ненавидела, и свирепый дядька, и врач тоже. Даже двое старших детей вмиг переменились, едва узнали, кто он такой. Матту хотелось расспросить Марию о клонах, но он боялся, что, если произнесет это слово, она его тоже разлюбит.
Так что Матт говорил, говорил и внезапно осознал восхитительную власть страшных историй: когда-то он сам слушал их с замиранием сердца, а теперь они потрясли Марию настолько, что девочка прямо-таки прилипла к нему.
— По ночам гуляют не только чупакабры,— солидно заявил Матт.— Еще есть Ла-Льорона[6].
Мария что-то прошептала. Ее лицо было прижато к его рубашке, так что он не разобрал слов.
— Ла-Льорона утопила своих детей, потому что поссорилась со своим дружком. А потом раскаялась и сама утопилась,— продолжал Матт.— Она пришла на небеса, и святой Петр закричал на нее: «Ты плохая женщина! Не приходи сюда без своих детей!» Тогда она пошла в ад, но дьявол захлопнул перед ней дверь. Так что теперь она ночами напролет бродит по свету. Никогда не присядет, никогда не спит. Только рыдает: «О-о! О-о! Где же мои дети?» Ее слышно, когда дует ветер. Она подходит к окну и стонет: «О-о! О-о! Где же мои дети?» И царапает стекло длинными ногтями...
— Перестань! — взвизгнула Мария.— Прекрати сейчас же! Слышишь?!
Матт замер. Что в его истории не так?! Он пересказал ее точь-в-точь как слышал от Селии...
— Ла-Льороны не бывает. Ты ее выдумал!
— Ничего я не выдумывал!
— А если и бывает, я о ней слышать не хочу! Матт коснулся лица Марии.
— Ты что, плачешь?
— Ничего я не плачу, идиойд несчастный! Просто не люблю плохих историй!
Матт ужаснулся. Он и не думал пугать Марию так сильно.
— Извини...
— Не извиню,— всхлипнула Мария.
— На окне решетка, через нее никто не пролезет,— сказал Матт.— А в доме полно народу.
— В коридоре нет ни души,— возразила Мария.— Если я выйду, меня сразу схватят чудища.
— Может, не схватят...
— Легко тебе говорить! Может, не схватят! Когда Эмилия увидит, что меня нет в кровати, мне влетит по первое число. Она наябедничает папе, и он заставит меня целый день учить таблицу умножения. И все из-за. тебя!
Матт не знал, что и сказать.
— Придется остаться здесь до утра,— заключила Мария.— Мне все равно влетит, но хотя бы чупакабра не сожрет. Подвинься!
Матт попытался освободить ей место. Кровать была очень узкая, и каждое движение причиняло боль. Он вжался в дальний угол. Руки и ноги мучительно заныли.
— Ты и вправду как кабан,— пожаловалась Мария.— У тебя одеяло есть?
— Нету,— ответил Матт.
— Погоди.
Мария соскочила с кровати и собрала газеты, которые Роза расстелила на полу.
— Можно обойтись и без одеял,— заметил Матт, когда она начала расстилать газеты на кровати.
— С ними будет не так страшно.— Мария юркнула под бумажные листы.— Вот так! Я всегда сплю с моей собачкой. Ты правда не кусаешься?
— Правда,— сказал Матт.
— Тогда все в порядке,— сказала она и придвинулась поближе.— Спокойной ночи.
А Матт лежал и думал о наказании, которое Мария получит за то, что принесла ему еду. Он не знал, что такое таблица умножения, но догадывался, что ничем хорошим она не пахнет. За короткое время произошло множество событий, и половины из них Матт не понимал. Почему сначала все старались помочь ему, а потом вышвырнули на газон? Почему свирепый дядька назвал его тварью? И почему Эмилия сказала Марии, что он — гадкое животное?
Все это как-то связано с тем, что он клон, и с надписью на ноге. Однажды Матт спросил Селию, что написано у него на подошве, и она ответила, что так делают с маленькими детьми, чтобы они не потерялись. Он думал, что такая надпись есть у всех. Но по поведению Стивена стало ясно, что далеко не у всех...
Мария во сне зашевелилась, вздохнула, взмахнула рукой — газеты соскользнули и засохшими листьями спланировали на пол,— и Матту пришлось вжаться в самый угол. Потом девочке, видимо, приснился кошмар. Она звала:
— Мама... Мама...
Матт попытался разбудить ее, но она только пихнула его кулаком.
При первых проблесках зари Матт заставил себя подняться. И чуть не вскрикнул от пронзительной боли в ногах. Болело куда сильнее, чем вчера вечером...
Он упал на четвереньки, взял ведро и пополз, стараясь не шуметь. Добрался до края кровати, туда, где Мария не могла его увидеть, и стал писать — как можно тише. Мария перевернулась на другой бок. Матт вздрогнул и опрокинул ведро. Пришлось собрать газеты, чтобы промокнуть разлитое. Закончив уборку, он без сил привалился к стене: руки и ноги болели невыносимо.
Дверь распахнулась.
— Гадкая девчонка! — заорала Роза. За ее спиной стайкой вертелись служанки, вытягивали шеи, пытаясь разглядеть, что делается в комнате.— Мы весь дом вверх дном перевернули, пока тебя искали! А ты, оказывается, все время была здесь, с этим мерзким клоном. Ну и влетит же тебе! Отец тебя сию минуту домой отправит!
Мария, жмурясь от яркого света, льющегося из коридора, села на кровати. Роза стащила ее на пол и поморщилась, глянув на жмущегося к стене Матта.
— Выходит, ты все-таки не приучен к дому, гаденыш,— прошипела она и брезгливо отпихнула ногой мокрые газеты.— Не понимаю, как Селия столько лет тебя терпела!
Тюрьма
Вечером, когда Роза принесла ужин, Матт спросил ее, когда вернется Мария.
— Никогда! — отрезала горничная.— Ее с сестрой отправили домой, и скатертью дорожка! Эти девчонки вечно задирают нос, и все потому, что у них папаша сенатор. Ха! У этого Мендосы хватает наглости протягивать лапку, когда Эль-Патрон раздает подачки...
Каждый день его навещал врач. Матт забивался в угол и испуганно дрожал, но тот, казалось, не замечал этого. Он деловито осматривал ногу Матта, промывал дезинфицирующим средством, проверял швы. Однажды вколол антибиотик, потому что рана припухла и у мальчика подскочила температура. Врач не пытался начать разговор, и Матт был этому рад.
Однако врач много разговаривал с Розой. Им, казалось, очень нравилось общество друг друга. Врач был высокий, костлявый. Волосы у него на голове топорщились, как пушок на брюшке у утки, а при разговоре он брызгал слюной. Роза тоже была высокая и очень сильная — Матт убедился в этом однажды, когда попытался вырваться и убежать. Ее лицо вечно было хмурым, улыбалась она лишь изредка, когда врач отпускал одну из своих шуточек. Матта улыбка Розы пугала еще сильнее, чем ее хмурый взгляд.
— Эль-Патрон уже много лет не спрашивал об этой твари,— как-то заметил врач.
Матт понял, что речь идет о нем.
— Может, вообще забыл о его существовании,— пробормотала Роза. Она, опустившись на четвереньки, мыла пол в углу комнаты; рядом стояло ведро с мыльной водой.
— Хотелось бы это знать наверняка,— отозвался врач.— Иногда мне кажется, что Эль-Патрон совсем выжил из ума. Целыми днями не произносит ни слова, сидит, уставившись в окно. А временами делается хватким, как старый бандидо, каким он был когда-то.
— Он до сих пор бандидо,— проворчала Роза.
— Никогда так не говори, даже мне! Не дай бог тебе увидеть Эль-Патрона в гневе!
Матту показалось, что и врач, и горничная вздрогнули. Ему стало интересно, почему они так боятся этого Эль-Патрона, если, по их словам, он уже стар и слаб. Матт вполне уяснил себе, что он клон Эль-Патрона, хотя не очень-то понимал, что это значит. Может быть, Эль-Патрон одолжил его Селии, а теперь собирается потребовать обратно?..
При мысли о Селии глаза Матта наполнились слезами. Он крепко зажмурился. Нельзя выказывать слабость перед своими мучителями! Он инстинктивно понимал, что те с радостью ухватятся за малейшую возможность сделать ему еще больнее.
— У тебя приятные духи, Роза,— сказал врач.
— Ха! Ты что, считаешь, я на все готова, лишь бы угодить тебе? — Горничная выпрямилась и вытерла мокрые руки о фартук.
— Я думаю, ты надушилась за ушками.
— Это дезинфицирующее средство, которым я чищу ванну,— сказала Роза.— Для врача, Виллум, его запах наверняка слаще духов.
— Верно, моя колючая Розочка.
Врач попытался обнять ее, но горничная вывернулась.
— Прекрати! — Она грубо оттолкнула его руку.
Несмотря на всю ее неприветливость, врачу Роза, казалось, нравилась. От этого Матту стало не по себе. Он почувствовал, что эти двое объединились против него.
Выходя из комнаты, Роза всегда запирала за собой дверь. Каждый раз Матт тянул за ручку, проверяя, не забыла ли она, но Роза не забывала никогда. Он подергал прутья решетки. Та не поддавалась — тоже как всегда. Матт встал на цыпочки и выглянул в окно. Грязная кирпичная стена загораживала обзор: в узкую щель он видел лишь фрагмент зеленого газона с яркими пятнами цветов, но этот маленький кусочек только разжигал желание увидеть побольше. Узенькая полоска неба вверху давала свет днем, а ночью показывала звезды. Матт все время прислушивался, но ни разу не услышал человеческого голоса.
На подошве его ноги образовался жесткий шрам. Он часто всматривался в надпись «Собственность семейства Алакран», но шрам рассекал крохотные буквы, как нож. Разобрать слова становилось все труднее и труднее.
Однажды между Розой и врачом вспыхнула страшная ссора.
— Эль-Патрон хочет, чтобы я был рядом с ним,— сказал врач.— Я вернусь через месяц...
— Это только предлог, чтобы избавиться от меня! — Роза была в ярости.
— Мне надо работать, глупая ты женщина.
— Не называй меня глупой! — вскричала Роза — Я таких лживых койотов, как ты, насквозь вижу!
— Я ничего не могу поделать,— сухо произнес Виллум.
— Тогда возьми меня с собой. Я могу быть горничной.
— Эль-Патрону не нужна горничная... Роза удрученно поникла.
— У меня сил больше нет здесь работать,— прошептала она.— Остальные слуги надо мной издеваются. «Она ухаживает за зверем, говорят. Она и сама не лучше, чем зверь». Мешают меня с грязью...
— Ты преувеличиваешь.
Ничего подобного! Пожалуйста, возьми меня с собой, Виллум. Прошу тебя! Я люблю тебя. Я ради тебя на все готова!
Врач оттолкнул ее.
— Прекрати истерику! Я оставлю тебе лекарств и вернусь через месяц.
Едва за ним закрылась дверь, Роза шарахнула ведром о стену и принялась проклинать врача и всех его предков до седьмого колена. От злости ее лицо стало белым как мел, лишь на щеках полыхали ярко-красные пятна. Матт никогда еще не видел ее в такой ярости и ужасно перепугался.
— Это ты во всем виноват! — Роза схватила мальчика за волосы.
Матт завопил от боли.
— Ори сколько влезет, скотина, это тебе не поможет. Никто тебя не услышит! Все это крыло пустует, потому что в нем живешь ты! Даже свиней сюда не пускают!
Роза приблизила свое лицо, яростное и бледное, к его — заплаканному и испуганному. Сухая кожа туго обтягивала острые скулы. Глаза выпучились, и Матт увидел нездоровую желтизну белков. Она походила на демона из комиксов, которые Селия изредка приносила ему из Большого дома.
— Я могла бы убить тебя,— тихо произнесла Роза.— И спрятать твои косточки. Когда-нибудь я это и сделаю.— Она с силой швырнула мальчика на пол. Матт потер голову там, где она держала его за волосы.— А может, и не сделаю. Кто его знает... Но одну вещь заруби себе на носу: теперь я твоя хозяйка. Так что лучше не зли меня!