Пикап будущего — загипнотизирую тебя и трахну! 12 страница

 

 

В тот момент, когда я кончаю, мне кажется, что я рождаюсь заново. Мои мышцы устали, моё тело дрожит, я дышу, словно демон, мне хочется отдыхать, я полностью расслабляюсь и наслаждаюсь поэзией неба в окне, тяжёлыми шапками снега на стеблях деревьев. Меня ничто не может сломать! Я опять родился! Запахи секса и лёгкой любви оседают на моём сердце, которое теперь дышит уже к ней благосклонно. Мне хочется любить её и находиться рядом. Но может ли это продолжаться вечно? Нет. Под влиянием музыки импульсов в голове я теряюсь в мыслях, которые кричат на меня и давят изнутри моё тело, мою голову, они повсюду. Я продолжаю бороться за выживание своей психики. Мои руки уже не в силах противиться мозгу, который управляет ими, но ноги, они смогут сбежать отсюда. «Только куда?» — спрашивают меня тихие мысли, упавшие на дно моего бессознательного. А вправду, где меня могут приютить? Где та свобода, которая записана в книге? Она вообще есть? Дяденьки, зачем вы обманываете своих детей, своё будущее поколение? Вы там что, блять, с ума все посходили? Дайте нам свежего глоточка беззаботия! Мы устали находиться в дерьме. Дайте нам мотивацию…

 

Запах дерьма оседает в комнате — это кот насрал в ванной. Теперь придётся за ним убирать. А за нами никто не подчищает. В стране бардак не только в правительстве, но ещё и на улицах, которые воняют говном. Хуёвые памятники, шрифты, архитектура; хуёвая культура, хуёвое образование, хуёвые будущие места для работников по специальности. А они тоже хороши. Зачем учиться на того, кем не будешь? Вот и получается, что нашей страной управляют «не те люди». Они не хотят работать здесь, но им приходится, потому что денег больше! Дураки. Деньги нужны подросткам! Хотя бы им нужно дать шанс не думать какое-то время о проблеме поиска работы.

 

Я искал своё счастье всю жизнь: сначала мне казалось, что это будет первая любовь, потом мне казалось, что счастье в познании себя и внешнего мира. А что мне кажется сейчас? Где скрывается моё счастье? Оно тщательно скрыто в той реальности, которая от меня когда-то ушла вместе с моим разумом и моими мечтами. Они и раньше-то казались недостижимыми, а теперь и вовсе скрываются за сотней туманных звёзд и скоплений газов там, где я ни разу не был. И там, куда я никогда не попаду. Да и зачем туда стремиться, когда я и здесь до конца не могу осознать, насколько мне повезло вообще оказаться именно в этом месте и в это время.

 

 

Мой организм вмещает в себя сотни каталогов порнухи, всякого разврата и похоти, помимо этого — тысячи развлекательных сайтов, которые веселят не только мою душу, но и мой мозг. Имён барыг я уже не помню, да и кому они важны, когда в голове уже мелькают эти огоньки, а сотни спиц разрывают твоё сознания, пытаясь вытащить его наружу, замаскировавшись этой реальностью. Романтика угасла во мне ещё в те годы, когда я даже не родился, но родились уже тогда мои эти принципы и эти мои привычки, которые формировали меня самого ещё до моего рождения — какого хрена-то, блять? Я не понимаю этого мира! Я не понимаю, куда он хочет меня унести, в какую пропасть, но конечной остановки я не вижу, а до ближайшей станции пешком идти километров пять или восемь. Я не понимаю, откуда возникают эти мысли: то ли из этого чёртового аппарата под названием мозг, то ли из этой внешней реальности, которая давит на оболочку моего нежного глаза; во всяком случае, мне кажется, что он дымится. Это дым повсюду: в машинах, в клубах, в лицах юных женщин, в лицах детей, в лицах футбольных фанатов, в лицах юных восьмиклассниц, в лицах… честно говоря, насрать в каких ещё лицах. Мне вообще на людей-то насрать по сути…

Так в чём же ваша для меня привлекательность? Наверное, в том, что вы глупы. И я сам тоже глуп. Я же и сам такой же, мудак, как и вы, закопанный в этом идеальном, якобы, теле. Однако, каждый из нас почему-то задумывается о более лучшей внешности, о более привлекательных ягодицах, о более вместительных сиськах, которые могли бы покорить весь мир. Да о чём вы думаете, шлюхи? Простите. Пардон. Идите на хуй, в общем.

Просто я в таком замешательстве, что не только ваше существование объяснить не могу; я о своём-то понятия никакого не имею, а ведь лично со своим телом я уже знаком довольно-таки долго. Так что же теперь делать? Мысли теряются. Путаются, извиваются. Они есть вообще? А наша реальность, какая там у неё уже версия? Два ноль. Три ноль. Господи. Каждая сраная секунда этой сраной нудной жизни, которая тянется почему-то ещё и так медленно, пропитана отчаянной борьбой и желанием понять и узнать, а сколько вообще нам осталось-то жить и ради чего это всё? Всем же интересно, блять. А я об этом вою буквально. Ведь я же родился, я же вырос. Так и что мне делать теперь? Что мне делать с собой, таким хорошим и со своим телом, таким вот, тоже хорошим? Главная проблема в том, что мне не нужно ничего делать. Потому что всё уже сделано. Тело это пропиталось грязью, солью, хуёйлью… Ненавистью… И чья тут вина-то? Моя? Ваша? Наверное, ничья. Даже с бога бы я снял эту ответственность, потому что и он хуй разберёт вообще, чо с нами делать-то, блять, на его священную голову, и куда от нас деваться-то.

 

 

Мои мысли катились в пропасть. Вместе с ними туда, в ту же пропасть, катился и я со своей грёбаной жизнью. Моя голова была забита требухой, которая выходила наружу: я выдыхал, произносил слова, блевал. Я не плевался… Бычки от сигарет уже спокойно лежали на полу: они томились в ожидании чего-то, как и я. Некоторые из них ещё тлели. Как и я, моё сердце, кислород, гуляющий по моим венам и артериям. Никотин разрушил мои лёгкие, скорость разрушила мою переносицу, кислота убила мою психику и восприятие реальности, а она — вырвала моё сердце.

Я иногда чувствую, как оно бьётся, но бой этот перерастает в грохот, и тогда я уже перестаю понимать, реально ли он раздаётся или же это лишь мой бессознательный самообман. Почему психика решила меня так наебать? Почему я принял такое решение когда-то? Жизнь — не игра, но многие в ней лишь играют роли. Как актёры. Но мы же не актёры… В конце жизни нам не светит аванс за риск: за чёрные лёгкие, за кровь в блевотине, за тяжёлое мочеиспускание.

Кухня праздновала свободу духа, свободу разума, свободу тела от разума; свободу реальности для сознания, которая тяжело ударяла басами по моим ушам, ослепшим от скорости.

 

 

Я слишком рано начал писать — это не то чтобы затягивает, это уничтожает твою личность, твою сущность, твои поступки. Ассоциации со своим персонажем вписываются в бесконечность твоей личности, разрушает твой мозг, мнение, эмоции, чувства, разум… Боль. Здесь только боль и падение. Падение тебя самого на колени перед своим творением, которое кажется тебе прелестным, а иногда ужасным. Оно стирает тебя ластиком или зачёркивает толстым слоем чернил, а воздух пропитывается горечью. Горечь в твоём горле, в твоей голове, в твоих поступках. Но не в жизни. Хотя и жизнь от этого лучше не становится. Просто она становится более осмысленной. Но думать об этом не стоит, ибо мысли эти лишь иллюзия, болтающаяся в нашем теле в космосе на одинокой планетке вымышленного мира, который всё равно однажды исчезнет в сознании каждого из тех, кто это читает. Я надеюсь, что все мы сдохнем — не так будет стыдно за наши грехи.

 

Он стоял спиной ко мне, но я почему-то сразу же ощутил, что это Франц Кафка. Необычный его взгляд, которого даже не видно было, всё равно прожигал меня и мою спину — было ощущение того, что он не спереди, а сзади. Послышался лёгкий смешок, после которого он побежал в сторону лестницы, которая вела куда-то вверх и заканчивалась у стены; на этой стене была нарисована кривая дверь. Кафка попытался пнуть её, но, видимо, поняв, что всё-таки он бессилен, пошёл обратно. Теперь я увидел его лицо.

В момент оргазма моё тело окутывают сотни мыслей, и я не знаю, бог ли это постарался или же его приятель, сатана, но лишь занятия подобными грешками, которыми, как считают некоторые люди, любуется сам бог, меня часто успокаивали в моменты моих сильных ночных кошмаров, которые окутывали не только моё сознание. Страшно даже попытаться описать эти галлюцинации, которые образовывались в моей комнате.

 

— Это самое ебанутое, что может быть в жизни!

— А что есть жизнь тогда такое?

— Это неважно! Ничего неважно! Важно жить!

— Ты так уверен?

— Нет, но другого выхода нет.

— А как же это милое окно?

— Оно не спасёт тебя от страха смерти! Смирись!

— Я не могу. Почему?

— А кто-то может? Если только врёт себе, да и другим заодно.

— Блять!

— Нужно ли?

— Да! Блять, нужно! Нужно, блять! Ещё как, блять, нужно! Лишние всегда идут на хуй! Всегда! На хуй! СъЯбывайте с моих страниц!

Последние строки.

 

Снизу, из кухни, я услышал какой-то сильный треск: будто чем-то мягким, не слишком-то твёрдым, разбили окно. «Что за придурки это сделали?» — высветилось где-то внутри меня, а потом резко возник страх, пропавший мгновенно.

Я медленно поднялся с кровати и услышал громкий крик — стекло опять разбилось. «Что это?..»

Я посмотрел в окно — ничего не видно: ночная темень била в мои толстые зрачки, таящие в середине глаза, словно льдина в тёплом потоке бушующей лавы в центре разъярённого вулкана. Подумав, что звук — лишь помехи моего воображения, я решил опять лечь, однако тут же услышал крик намного протяжней остальных — кто-то пролетел прямо перед моим окном. Я вышел из комнаты. Деревянный пол скрипуче принял мои шаги, а лестница, раздосадованная моим весом, и вовсе заныла от боли.

Первый этаж — в метрах пяти от меня дверь в кухню. Какие-то звуки… «Что там?»

Я медленно открыл дверь и увидел на полу кровь.

— Чёрт! Какого хрена?

Дверь захлопнулась, а я выбежал на улицу. В моей голове сейчас картинка с лужей крови, смешенной с какой-то серой жидкостью и кишками маленького младенца — это всё стекало по дверце кухонного стола.

На улице стало ещё темней, а ветер усилился. Я посмотрел в сторону дома и понял, что впервые его вижу. «Это не мой дом?» — пробежало в моей голове, но эти мысли разбились о ступени, на которых появился ещё один мёртвый младенец.

— Какого хрена? — крикнул я в его сторону и посмотрел вверх: оттуда, на большой скорости, летели вниз сотни капель, которые становились всё чётче и приобретали форму детского организма. Сотни несчастных криков разбивались о толстую поверхность плоскости под моими ногами. Каждый крик их был всё протяжней, однако шанса выжить не было ни у кого.

Я, рыдая, месяцами ходил по этой пустыне трупов днём, когда светало; ночью же мне приходилось укрываться в пещерах.

Что я ел?..

Слёзы лились из меня, но жаркий воздух пустыни их испарял, а вечером опять возникал этот ужас. Каждый поток крика становился для меня ужасающей пыткой; в криках, казалось, возникала сама жизнь, боль и страх, а потом и грядущая смерть. И с каждым новым днём их становилось всё больше.

Изо рта несло железом, а следы блевотины были крошками, как в сказке, и могли помочь мне прийти обратно. Но я уже и не мечтал быть нормальным после увиденного: я просто хотел понять, «зачем так?»

Эти крики вливались в моё сознание, становясь общим хаосом, беспорядочно крутясь в моей ушной улитке, раковине или как там её… Мне плевать. Я слышал, казалось, каждого из них и представлял его жизнь: в каждом крике я искал что-то, что помогло бы мне в воображении создать полноценную жизнь младенца, который вырастал, женился, родил других детей, умер, вместе со своим криком. Эти крики олицетворяли жизнь, которую и сами младенцы могли прожить, когда слышали свой голос, свой крик; это первое, что они слышали при рождении из этого тёмного неба с миллиардами звёздных точек.

Я не помог ни одному из них.

 

Яркий свет солнца заполнял всё пространство, видимое с одинокого маленького острова, расположенного где-то в безграничных водах солёного моря, омывавшего со всех сторон берега… На острове лежало чьё-то обнажённое тело, утопавшее в раскалённых зёрнах песка; тело не двигалось, и даже ветер, гоняющий частички раскалённого воздуха, не мог заставить кончики тончайших нитей волос на голове этого человека шелохнуться. Волны кипящего моря изо всех сил пытались пробиться ближе к издыхающему от жары телу, чтобы омыть его своими солёными водами, отбирая шанс спастись от жажды; несколько капель успевают падать на сухую потрескавшуюся кожу, и тут же превращаются в пар, улетая вместе с жарким воздухом. Недалеко от лежащего тела находится небольшая деревянная хижина, из окон которой льётся яркий свет, шторы закрывают его источник, а сам свет падает прямо на лицо истощённого человека. Идиллию нарушает волна моря, облившая лицо этого человека, он резко вдыхает вместе с воздухом несколько капель воды — они провоцируют внезапный кашель и будят моё сознание.

Я встал на колени, чтобы отряхнуть с себя песок, прилипший к моему телу и заду, но руки не слушались; я опять упал на раскалённую жёлтую лаву, которая жгла мой живот и грудь, всё тело. Я встряхнулся как промокшая собака и побежал в сторону хижины, дверь которой была заперта. Изо всех сил я старался стучать, но меня никто не слышал. Я побрёл куда-то вперёд, к Солнцу, которое обжигало моё тело; мои ноги были в крови, которая запекалась. Боли не было, но горькая обида и страх того, что будет дальше, убили во мне всякую надежду на выживание.

Спустя неделю, в пустыне лежал небольшой сгусток тела, которое так и не насладилось жизнью.

Стоп!

 

ПУСТЫНЯ

чуть дальше

ИНГЛИЯ

третий роман

Фрэнка Спэррела

(если вы будете терпеливыми,

то уже в этой работе вы сможете

найти отрывки из третьего романа)

 

 

Я увидел огромную пустыню, посреди которой были видны коричневого цвета горы. Там, прямо в центре этой пустыни танцевала влюблённая парочка: эти люди подобно птицам начали подниматься куда-то высоко в небо, а потом и вовсе оказались на краю одной из этих высоких гор. Неожиданно девушка прыгнула с края в обрыв, но её что-то подхватило, растворив в этом горячем воздухе, и она загорелась — остался лишь дым, который резко поднялся вверх, образовав тучи; остался прах, который тихо упал на этот песок, образовав море.

Это плавное скопление всех невозможных элементов окутывало меня и крутилось вокруг моего тела подобно дикому вихрю, совершенно неуправляемому. Я испугался, очень сильно испугался. «Что будет со мной дальше? Неужели дальше будет только хуже?..» — доверять мыслям не хотелось, поэтому я просто расслабился. Сильные удары песка разъедали уже моё тело и сознание, которое вывернулось наружу, а мозг, расплескавшись о тонкие кости черепной коробки, вылетел из щелей для носа и глазных дырок, яблоки зрения просто вылетели куда-то вперёд, позволив мне увидеть всё это с другого ракурса.

Я видел, как моё тело разорвалось на мельчайшие частицы полной безысходности бытия. Я не ждал, что буду жить после такого, ждал я полного забвения в бессмысленности смерти, которая постоянно подпитывала мой страх, намекая о жизни, как о чём-то невечном. Один глаз улетел от другого на огромные расстояния, и я увидел то, что происходит.

 

Палата номер 6

В больнице я находился недолго, но за эти дни я ощутил лёгкое желание вырваться из тела и просто смыться вместе с унитазной водой, что чистит стенки этой странной ёмкости, в которую лишь ссут и срут, да сливают всякую хуету; так и наши современные головы уже переполнены дерьмом; готовы взорваться просто, и тут я ещё. Теперь вам нужно очиститься, забыть всю это поеботу и начать жизнь заново, чистый лист, возможно, там, на следующей странице уже, поэтому, ребят, немного потерпите.

 

 

Только вчера в тебе сломался странный механизм, который удерживала всего одна пружина... Да так всё рухнуло!.. «А что из памяти? Всегда торопят! Почему так, не знаю... Нужно сколько планов себе построить, чтобы так тяжело вздыхая, вспоминать о предстоящем конце?» — пищит бета-версия новой системы по оптимизации контроля общения эмбриона посредством выращенного клона и самого эмбриона человека... То есть до рождения будущая личность ребёнка может вложить в себя некоторые качества, рассмотреть свою физиологию, почти заново выстроить своё тело. Журналисты пищат от радости!.. Сенсация, новая форма жизни!

 

 

— Так что о них слышно?

Пальцы его противно стучали сигарой о чёрную, будто платиновую поверхность стола, ножка которого просверлила нехилую дыру в отражающем реальность полу: помнится, я стоял в сортире и утонул в странных образах на стене, в которую врос писсуар, а потом уснул, пропитанный скотчем и мочой. Сейчас я сидел недалеко, — два-три стула, — от этого бугая, который рукавами пиджака случайно стёр все пакости от сигары; другие, особенно те, что боялись бугая, прямо вжались в стенки кресел, некоторые из которых казались пустыми, но в скором времени они поворачивались, а там всё же кто-то сидел. На улице потемнело, но ответа на вопрос так и не было произнесено: будни спровоцировали скуку, скука навевала страх.

 

 

я точно не помню, когда у меня начали формироваться зачатки «Инглии», однако первые строки были написаны задолго до моего первого предложения к этому роману, которое начинается со слов «звуки моего голоса…» кстати, в третьем романе будет около тысячи персонажей, которые рассказывают о своей жизни на тысячах страниц формата А4

 

 

Ровно в пять сорок мы двинулись по бесконечному коридору до Глендона (город вымышлен, поэтому его название нам не пригодится, однако для удобства и объективно-логически конструктивного способа нашего с вами взаимодейсвия мне необходимо было указать хоть какое-то название города). В шесть двадцать шесть и ещё спустя 11 секунд дверь слева отварилась — я вышел.

 

Прогуливаясь по чёрно-белой площади, создатель которой однажды уснул, чтобы забыть цвета, но, тем не менее, стать известным, я обратил внимание на странный огонёк внутри ладони: он растёкся, и прямоугольником вонзился в колоссальных размеров череп Сальвадора Дали — память, словно платочек, окутанный ветром скрыла и точку, что зовётся прошлым, и огромную бесконечную дыру, что тянет нас в бескрайнее будущее.

 

 

«Жизнь прекрасна!» — кричали сонные птицы, а под навесным мостиком храпели и квакали лягушки. И даже, обычно злой охотник сидел и умилялся своим домашним питомцам, раздобривших его твёрдые по молодости скулы. Но ум его до сих пор твёрд, однако время чуждо обходит мужика этого стороной... Надо полагать, что время, этот длинноногий заяц, решил выставить охотника бестолковой улиткой, которая не сможет и познать даже, как же этот прохвост-ушастый смог обмануть её в очередной раз! Теперь бежать тебе некуда, времечко, но и вступать в беседу ты никак не смеешь...

— Вот и приходится все дни оглядывать те земли, где воевал, да вздыхать по былым победам, а когда приходит время молиться: понимаешь уже, что торопиться успевали только дураки.

 

 

Такое сложно задокументировать, но мы пытаемся; очевидно, вводим в ступор и других, думающих, что у нас есть мозги, поэтому и булькаем среди этих невежд на пути к нашему Золотому веку. На улице шёпот ветра оставляет все невзгоды, но уносит прохладу — день кажется сухим, но вязким... Тысячи голубей погибли в одной части планеты, зато на другой построили памятник. Конечно, это не был памятник голубю, ведь ещё ни один голубь не смог доказать свои заслуги перед Отечеством, миром, да что там говорить, Вселенной!.. «Прощайте, голуби на любых частях планеты! Мы забираемся выше и плюём на ваши никчёмные болтающиеся в эфире головки!»

— Ахаха, хрюк, это же!.. Га-га... Головки...

Полушария разделились, чтобы разобраться в мнениях, но, к сожалению, логика нас далеко не увела... Ну, она ведёт, конечно, всех нас потихоньку, но если мы пороемся в думалке своей, то вероятно признаем, что воображения и мечты делают свои дела быстрее; впрочем, всё это органично взаимодействует. Поэтому пиши в правильном порядке любую белиберду, а там уж как тебе повезёт... Только вот везением этим мир вряд ли ограничен; скорей, везение — это всего одна сторона в этой бесчисленной череде медалей, что вешаются на наши груди, рвущейся от мороза в пустынной Сибири. Странно, находясь всё здесь же, наблюдать в себе смятение и безумие тех реалий, что смешались под действием этого химического мира в моём забавном организме, который везде привык колупаться и искать тайны. Конечно, этот примат, мозг, совсем глуп, раз решил тягаться с целой пачкой разбросанных образов по всем мнимым Вселенным, что болтаются, летают, тают... «Короче, хуй знает, чо там творится-то на самом деле, но однажды всем придёт пиздец!» — кричит в нас голос предков, подкорректированный современной цензурой и внутренним нетерпением. И мы, напуганные, бегаем взад и вперёд (впрочем, почти на одном месте), словно маятники, только время-то маятник оттикивает, только вот грусть ему, что сам двигаться он не может. Вот и нам пришла пора переходить в режим сна, где всё дозволено; только кто нам запрещал в реальности хоть что-то? Мы сами являемся для себя же теми, кто запрещает, ограничивает или уравнивает свободу, пока может её коснуться и изменить; автономно так теперь шатаемся здесь, выравнивая друг дружку, обзывая и себя заодно «кривыми».

 

Хоть несколько лет моей жизни оставлены позади, я ревностно порой обращаюсь к своим воспоминаниям: они дают мне не только свежесть воздуха, что был схвачен моей гортанью, но и те кушанья и сластья, что избивали мою гортань во время трапезы; порой в этих ранних годах я нахожу утешение потому, что если бы я не был таким, то я никогда бы её не встретил. /////////////////////////. Внутри сгорел последний огонёк надежды и тоски о своей силе и могуществе, которыми пользовались наши предки, но нужно ли сравнивать столь разные времена, да что там, даже человека...

?

МАМА

Frank Saffol

 

 

Мама, однажды я убил человека:

Я нахрен прострелил ему башку!

А теперь я снова начал жить,

Но ты сама отважилась меня убить...

Прости, конечно, что я такой плохой:

За слёзы ты прости и за печали.

Однако вряд ли я смогу махнуть рукой...

Они останутся навеки —

не смыть их даже и рекой.

 

И вновь опять я сам себя запутал — теперь я точно гасну и не знаю, возникнет ли во мне тот свет, что так старательно горел внутри и клеил моё сердце. За тонкими плечами тела моего несётся всё такое же, что и вчера, прошлое: оно порою бесит, но так его люблю я, иначе не старался бы здесь жить. Где-то утонул очередной корабль, а там, в дали, тащится свет маяка...

Раздался грохот; гром ли это или кирпичики высокой стеночки упали?.. Самому бы тут не развалиться. Метеориты перестали падать, а жизнь продолжает тикать в круглой бесконечности Луны: она прекрасна, спору нет, но ей не нужно тратить свои деньги на обед; да и денег у неё, как выяснилось, нет. Я сам себе всё создал — теперь я сам всё окончательно разрушу. Порой нет выбора, а «выбор должен быть всегда» — так утверждает злая тамада.

Да, я натворил кучу ошибок за свой короткий век... Да и не век-то это вовсе, мне всего лишь 25 лет, но дел, я знаю, сделал кучу всяких: и плохих, и хороших. Но разве я достоин слушать обвинения, что я виноват во всём этом? Похоже, что достоин. Поэтому меня и закрывают в психушке, где я прохожу очередное лечение — меня сочли ненормальным; какой-то человек решил, что я неадекватен и должен подвергнуться лечению. Так всех бы запихали в психбольницы, ведь все здесь испытывают трудности, да и жить никто здесь правильно-то не умеет, потому что правильного нет ничего!.. Возможно, лишь любовь здесь — правильная штука, но и любовь моя, порою, так от меня страдает, что я готов сидеть за этой сраной решёткой, чтобы доказать, что я нормальный человек. Только из меня пытаются сотворить, либо Идола и Бога, либо овоща; скорей, второе...

Я врал многим, что употребляю, но разве стоит об этом рассказывать, когда я сейчас понимаю, что лечением называют крики, ругань, ссоры! Поэтому и дети постоянно молчат, запираются в своих комнатах и кричат там сами с собой, ведь родители просят от них лишь доброты и понимания, а злость вашу, дети, держите при себе; она здесь нахрен никому не всралась!

 

ВЫ не достойны этой злости, говорят они нам,

ВЫ должны погибнуть.

 

И дети гибнут, потому что в них перестали верить; им перестали говорить, что они сыты и красивы, им говорят о том, что в дом тащите деньги! Да и дом уже решили отобрать; и что же делать детям? Всего лишь жить. Забудьте своих родителей — они воспитали вас хоть как-то, хоть что-то сделали, теперь

ИДИТЕ НАХУЙ!

 

Теперь я вяну; я словно цветок, а надо мной поилка; небо разрывается от грусти и грохочет, плачет, неугомонно продолжает двигаться вперёд, в потоке ветра; а я так и буду плыть здесь по течению, ведь и во мне нет никакого для всех вас ответа.

Ошибись хоть раз — и ты не достоин жизни! Теперь, дрожа, хоть будешь прыгать аккуратней, не спеша.

У меня хватило смелости всё рассказать, а что скрывается за вами? Куча правды. Так расскажите мне, отчего же я такой урод, а? Вы ничего не знаете — мы все одинаково погрязли в этой хрени, что под названьем жизнь пугает смертью нас и ленью.

Я продолжаю плакать, истерю, но даже смех уже не помогает; поможет смерть — она от всего избавит.

Пожалуйста, другие, будьте посильней, чем я; иначе вам всем будет плохо, так же как и мне сейчас. Не превращайтесь в скомороха, но и Гитлером не будьте никогда.

 

Тяжёлая дверь прикрывала разговор нескольких мужчин, один из них говорил низковатым и хриплым голосом:

— Так стоит ли выставлять подобное напоказ?.. Как это воспримут остальные члены стаи и те, которые и вовсе нам не принадлежат?

Голос повыше отвечал:

— Придётся идти на этот риск, ведь скрывать такое тоже не имеет смысла… Конечно, многие будут шокированы, а другие просто разозлятся, но мы ищем тех, кто может нас понять. А где же Гарри?

— Гарри спит! — раздался сердобольный голос Лауры; она сжалась в уголке и решительным взглядом пронзала остальных.

— Заткнись ты, его нужно срочно разбудить!.. Мне кажется, что за нами чутко кто-то следит… Я чувствую этих мразей… Блять, да я их уничтожу!

— Нет! И без того ты создаёшь для нас проблемы, идиот! — прозвучал вновь хрипловатый голос.

В это время за стеной сидело несколько врачей, которые обсуждали очередной случай шизофрении. Они наблюдали за больным, который в одиночестве своём создал себе приятелей.

— А Катя вообще существует? — спрашивал один любопытный лаборант.

— Чем вы слушаете? — хмурясь, сообщает ему другой врач, седой и старый: — Нет никакой Кати и не было! Ни девушки, ни родителей, полный сирота!.. Потом жил с приёмными, но те отказались от него. Попал к нам и до сих пор здесь. Даже будущие убийства, которые описаны, придуманы. Короче, полный бред полного дурака!

Лаборант не унимался:

— А сколько ему?.. Выглядит не слишком-то и молодо…

— Сам он не знает, но по некоторым заключениям ему от 60 до 65… — он помолчал, потом добавил: — ВЫ уверены, что хотите прочитать все записи, что им были сделаны? Это даже не роман, это полная чушь… Вряд ли вы что-то найдёте здесь для себя ценного. Куча ошибок, матов и туфты. То говорит одна его личность, то другая, ничего не разобрать… Ужас какой-то просто.

— Да, я всё прочту!.. Мне интересны его мысли. К тому же во всех нас сидит что-то угрюмое и звериное, а он, мне кажется, смог хорошо это выразить и на бумаге… — лаборант призадумался и кинул: — Читал некоторые страницы, но думаю, что теперь прочту всё по порядку. Даже в безумии есть какая-то закономерность. Он писал это с того момента, как оказался здесь?

— Да, конечно. Даты были затёрты, но мы приложили дневник, когда он побывал некоторое время дома. Потом ему стало неспокойно, и он опять оказался здесь. Мы просто просили его печатать без датировок… И сложно сказать, перемешивал ли он записи… Творческий беспредел, короче.

— Он писал-то хоть правду?

— Сложно сказать, но, кажется, он пытался сочинить историю, однако у него ничего не вышло. Надеюсь, вы не хотите это кому-то показывать?

 

Сотни раз я пробуждался здесь, и с полным непониманием кричал и толкал всех, кто был рядом. Теперь меня держали на привязи, в этой чёртовой белой рубашке, которая жала моё тело и лёгкие: а они хотели глотнуть хотя бы каплю свежего воздуха. Здесь всё пропахло таблетками и безумием. Эти врачи кололи в меня какие-то микстуры и жидкости, от которых я откидывался на долгие часы, дни, а может, и недели; я уже не понимал времени, я его просто не чувствовал.

Мне плохо… Я постоянно блюю и потею. Я даже сру, кажется, прямо в постель, а эти сволочи убирают за мной.

Мерзко! «Кто они? Кто я? Где я?»

— Похоже, у него снова всё это началось… — расстроенно говорил лечащий. — Мне кажется, мы ничем не сможем помочь ему… А он ведь просил у меня тетрадь вчера, думая, что ему это поможет… — произнеся это он скривил губы и ушёл.

«Какая, блять нахрен, тетрадь?»

 

Иногда меня тяжело пинали, но я херачил и их тоже. Одному я вцепился зубами в ногу… Жаль, что пара зубов моих осталась валяться на полу. Но я даже боли не ощущал. Видимо, эти козлы загнали в меня столько хуйни, что я перестал понимать боль… И что есть хорошо, и что есть плохо?.. Разве здесь кто-то сможет вылечиться?