Пикап будущего — загипнотизирую тебя и трахну! 20 страница

Сейчас, когда я вдруг оказался в своей квартире, меня не так смущала прошедшая встреча с сестрой, и я переключился на беседу с некой. Она стояла в центре комнаты и курила, ссыпая пепел на ковёр, прямо в центр его рисунка. Недалеко от неё, по левую мою руку, маячил свет от лампы; он заслонял тенью шкаф, на котором лежали игрушки вперемешку с пылью и картами: они разбросанные вверх рубашкой лежали там уже некоторое время, что я провёл без неё... У нас не было ссор, замечу сразу, но наши отношения решительно бились о тупик; мы расклеились и раскисли.

— Безобразие! — произнесла она и уронила сигарету на пол. Она ткнула ногой и размазала. Я стукнул ногой и прошёл вперёд, развернулся и обошёл её со спины, проводя легонько по нагой её спине своим указательным пальцем. Она вздрогнула и прижала руки к телу, обняв себя; платье её роскошно обтянуло талию и бёдра, вызвав во мне лёгкое смятение и недоумение от этого чувства.

— Это, право, вам решать... Безобразие было сегодняшним днём! Я решился встретиться с ней, но она, как и надо было полагать, испортила мне напрочь настроение! — я отошёл от некой и сел в кресло, закинув ногу на ногу. Мои штаны слегка осели, но было крайне неудобно так сидеть, поэтому я сразу же привстал и снова подошёл к ней. Это действие было нелепым с моей стороны, но она посчитала, что я стремлюсь к ней. Я решил посчитать также.

— Что натворила вновь твоя сестрёнка?

— Она встречается с ним!.. Я ненавижу этого ублюдка! Но это выбор её, и мне ничего не остаётся делать, как находится в их обществе, чувствуя, как он давит меня своим взглядом и своими амбициями...

— Что с ним не так?

Некая прошла по ковру и докатила окурок до самого пола. Он остался там, а она прошла дальше и оказалась у окна, наблюдая что-то. Мне совершенно неважно было знать, что она разглядывает, поэтому я продолжил:

— На это нельзя никак ответить! Мне просто рядом с ним ужасно некомфортно и угрюмо. Он давит своими словами и взглядом. Мне совершенно невыносимо выражать при нём чувства... Поэтому теперь и оставшись наедине с сестрой я вряд ли смогу выдавить ей что-то из себя, зная, что она всё может рассказать ему. Да и если это не так, мне не хочется более находиться в её обществе! — я приблизился к её спине и прошептал: — В любом случае, за неё я счастлив, и моё участие в её жизни не столь обязательно.

— Мне кажется, ты просто её ревнуешь... — она посмотрела на меня снизу-вверх и вновь вернулась к виду из окна. Оттуда вновь послышался постылый звук машин и этих чудаков, что искали жизнь в своих движениях. Я их понимал, ведь сам делал так, но в мыслях; крал их из этого мясного социума и мёртвых поэтов.

— Возможно. Я слишком мало защищал её в детстве и никак не заботился в юности. Теперь она и вовсе меня забыла... Только ревность ли это? Мне просто кажется, что я ей совершенно безразличен, — я обнял некую и почувствовал пульс, бивший по моим рукам остро и очень напряжённо. — Мне кажется, что это ты меня ревнуешь...

— Что ты? — она вылезла из-под моих объятий и пролезла до кровати по стулу, который находился между мной и столом. На этом столе валялись исписанные бумаги, которые я читал с удовольствием, будучи совсем пьяным и безрассудным. Мне нравилось улавливать из них те мысли, которые я никогда бы не стал пичкать в упрямое чтиво для высокоинтеллектуальных придурков. Я принадлежал к их числу, однако я был ещё хуже. Я находил смелые идеи там, где никто ничего не находил; мои глаза загорались там, где половина стада выдохлось, издохло! Мне приходилось в самой тьме находить что-то светлое и так сильно этого желать, что оно через секунду возникало передо мной... Сейчас этого не происходило, поэтому моя меланхолия продолжила свои кляксы мазать о моё сознание и саму жизнь. Вероятно, это подавляло меня больше, чем сестра, что неожиданно исчезла из моей жизни.

— Конечно, есть здесь и моя вина, — сказал я в квадрат окна и закрыл его — ветер беспардонно дул на меня, вызывая напряжение и мурашки, что так же беспардонно бродили по телу. — Я сам закрылся... Поэтому, может быть, не смог принять её потеху.

— Потеха? — она усмехнулась и перевернулась, оказавшись задом ко мне; её бёдра были нацелены прямо на меня, и я упал близко от её блаженного, уютного мне тела. Мои ладони оказались в сгибе, чуть выше икры... Она зашипела: — Мне казалось, что у них всё очень серьёзно.

— Это так. Только получилось так, что я очень много когда-то ей рассказывал о своих отношениях, а она крайне мало упоминала о своих.

— Так это зависть? — она зашипела ещё хлеще и перевернулась, оказавшись лицом к лицу со мной. Её губы вцепились в мои и вытянули из меня душу.

— Ты правда так думаешь?

— Конешшшно.

Она ошибалась. Это пагубно влияло на нас в дальнейших обсуждениях этой темы, и это меня ни к чему не привело. Конечно, ошибки её были не фатальны, но избежать их было можно...

— Ты слишком радикален!

— Это всё моё стремление к идеалу и самосовершенствованию.

— Ты выбираешь длинные слова, чтобы обозначить жизнь. Мне кажется, удобней было бы говорить коротко и задушевно.

— Это не оставляет выбора моей индивидуальности... Я требую соблюдать определённые принципы, иначе мне не видать себя самого в этом тумане и пыли из глубинных глупчайших частиц бытия.

— Снова эти гнусные фразочки, которыми ты отпугиваешь диких барышень.

— Всё потому, что между нами так мало действий.

И я привстал. Направился в сторону выхода и сгинул прочь. Она осталась одна, и я даже не обернулся, чтобы, попрощавшись, не видеть больше её лица.

Скитания по улицам привели меня к одному заурядному домику, который стоял на краю между пропастью и широкой дорогой, где давно уж никто не ходил и не ездил. Настолько широкой и пустой дороги я не видел никогда, но пересекать её было ничем от этого не примечательней. Я протяжными шагами справился со своей задачей и достиг этого домика.

Это был бар. Я зашёл в него и уселся за один столик. Он там всего был один... Три джентльмена украшали стулья этого стола и совершенно не двигались, когда я зашёл, но теперь они живо заиграли мимикой и жестами, показывая мне всю их жизнь. Я был напуган тем, который сидел от меня справа. Его длинный нос упирался в сторону лба того, кто сидел напротив: этого пухлощёкого сложно было не заметить за этим столом. Словно поросёнок он что-то нахрюкивал и успокаивал длинноносого. Слева сидел парень, полностью отрешённый от происходящего, похоже, рассуждающего что-то на свой лад. «Ты!» — показывал длинноносый пальцем щекастому; и постоянно посмеивался, ехидно толкая при этом под столом ногу того, что слева — этот парень моментально изображал дрожания и кой-какие конвульсивные манипуляции, но ответный толчок совсем не хотел, вероятно, совершать, при этом сжимался ещё пуще прежнего. Тот, что напротив давился колбасой... Он схватил её и направил себе в рот, словно огромный монстр, пожирающий товарняк.

— Кража! — кричал бармен и бежал к нашему столу, а затем обратно. Один раз я пытался задержать его за рукав, но он вырвался и снова оказался за барной стойкой, где и остался до конца представления, что происходило за столом.

Я резко поднялся! Ударил по столу рукой и крикнул гулкое и протяжное: «А!» Никто не обратил внимания, а у меня началась жуткая паника; жар бросился на меня, и я выбежал из бара.

Шаги мои принимала степь, на которую я вскоре вышел. Редкие растения и деревья останавливали на миг мой взгляд, безустанно бродивший по прелестям дикой природы. Трещины на земле вытягивали на свет глину. Мои следы чуть подымались, когда я осторожно шествовал вперёд, в сторону теней. Ветер безжалостно ударял меня и сушил кожу, заодно и сдвигал меня с намеченного курса. Когда я устал, света уже не было видно, и я укрылся где-то возле невысокого нагорья.

Под утро я вернулся к некой. Она всё так же лежала на кровати, а ноги её немного шевелились. Окно закрыто, поэтому в комнате прохлада не ходила, и даже было жарко. Я протопал по ковру и оказался на краю кровати. Она нежно открыла глаза. Улыбнулась...

— Давай больше никогда не будем просыпаться отдельно друг от друга?..

 

Пустой бланк лежал перед моим носом. Да, его я прекрасно видел. Нос! Но на бланке до сих пор ничего не было... Мне нужно было сочинить историю. Любую! Я надавил карандашом в середину — тот сломался. Грифель покатился вниз и упал на пол. Я решил достать его, и упёрся лбом в стол, чтобы поддерживать свою тушу. Лаская пол руками, я пытался найти грифель, как вдруг закричал! Кровь полилась из пальца... Засунув руку в рот, я перестал кричать. Крайне больно...

В окне я видел людей, которые неспешно шагали, прогуливались; кто-то даже торопился!.. Я высосал кровь из пальца и вытащил руку изо рта. Влажная, она блестела под дневным светом; я поднял бланк и поместил его между своим лицом и Солнцем — там, где сломался карандаш, была дыра... Солнце ущипнуло меня, и я посмотрел на палец — он покраснел, а кровь завернулась в шарик. Оказывается, заноза вцепилась под мой ноготь!

Я надавил на ноготь; жидкость сильней вылезла из-под пальца, наполнив весь ноготь кровью... Я зубами потянулся к пальцу и схватил занозу — через секунду та была побеждена! Кровь наполнила мой рот, и зубы стали красными. Я улыбнулся себе в зеркале.

 

Неожиданно я покосился в сторону бетона — немая трещина напомнила мне о том, первом разе... Я даже замечтался, чему был удивлён; через секунду удивленье обратилось страхом! Я сразу же подумал цифру... Быть может, и число? Я вновь напуган...

— Вы, кажется, загадали цифру «7»?

— Как вы узнали? — моё внимание упёрлось в широкую чёрную фигуру человека, несколько угнетённого и старомодного: шляпа и галстук сильно смущали всю неофициальность его беседы.

— Цифра «семь» для вас в ту секунду, в тот момент... в тот миг! была запрещена. Это может погубить...

— Запрещена? Как это понимать? Кто вы?..

— Три вопроса сразу? Пошли ошибки, — сообщил он в сине-жёлтую трубку телефона, которая после запятой исчезла моментально. Сам он тут же вышел из комнаты моей, да испарился вовсе.

«Что мне делать?»

Впрочем, вопрос этот был совершенно неуместен. Я знал, что нужно заменить мысль. Придётся выдвигаться в сторону Пункта М.: там записаны основные правила, которыми и подтвердят мои опасения, либо обнадёжат мои ожидания.

Улица состояла из частиц таких же скитальцев, как и я. Тем не менее, их мыслям, видно, ничего не мешало, и даже когда я дошёл до Пункта М., понял, что я единственный в очереди. Однако пришлось долго стоять... Главного Человека не было на месте. Вообще мой приход был неожиданным... Пункт М. был заперт на замок, а рядом даже не было охраны. Это здание и вовсе казалось заброшенным: дряхлое и разваленное — видать, давно никто не ошибался в мыслях... С этого момента моя жизнь стала мешаниной и лёгким отвлечением от основного занятия — я был...

— Здравствуйте!

Сказавший это покосился на меня виноватым, одновременно, и неодобрительным взглядом, ссутулился и сломал замок.

— Из-за вас пришлось вновь открыть Пункт М... Ошибка природы! — ворчливо он заметил и зашёл внутрь.

Я прошёлся по длинному пустому коридору, в котором стульев и скамеек не было. Остановился перед портретом, на котором была нарисована сова; было написано внизу: «Только пение сов успокаивает и мысли, и виноватые оправдания нравоучителей».

— Придётся вам подождать здесь какое-то время...

 

Прошла неделя.

Я стоял на месте и никуда не двигался. Было некуда пойти, ведь мысль о семёрке не давала мне покоя.

Почему я посмел подумать о ней?.. Почему?

— Мы так долго вас задерживали, — услышал я весёлый голос одного из людей, которые зашли вдвоём в Пункт М. — Задерживали мы вас, потому как пришлось искать нового начальника!

— Присаживайтесь, — заявил, видимо, начальник. Его презентабельный вид говорил об этом. — Пожалуйста, расскажите, что случилось! И не так подробно, как это можно было бы... Желательно, покороче. Моя должность очень короткая. Буквально через пару минут меня уволят!

— Я подумал о цифре «7»... Это и положило начало новым ошибкам... Вот уже неделю я пытаюсь это осмыслить.

Глаза у начальника Пункта М. увеличились вдвое. Возможно, и втрое, ведь последствия ошибки могли сказаться на моём зрительном восприятии! Он покрутил головой в разные стороны, но так и ничего не сказал.

Он резко заплакал.

— Похоже, вас не уволят... — выразительным тоном добавил человек в ситцевом плаще и удалился.

Однако тут у начальника появился блеск в глазах, и он начал копаться в столе. Через секунду он достал пистолет и выстрелил; кровь упала на стену, где было написано: «Любая проблема решаема!»

Кровь стекала на эту надпись, а на полу лежало несколько трупов, сложенных в ряд.

 

— Ну и как же теперь выразить то, что нельзя выразить?.. — я погладил бедро своё и попытался затянуться сигарой, что передал мне мой товарищ. Очень туго пошла… Так… Ещё немного и… выдох!

«Ах, как приятно!»

Поблизости сидело человека два, неопрятные и грязные; не видел в них смысла, однако они сидели здесь, значит, сами этот смысл находили.

— Замечательно… — мечтательно добавил мой компаньон по беседе; длинная борода нисколько не давала ему лишних годов, а глаженый сюртук выглядел строго и делал его ещё и стройным. — Вопрос действительно требует разгадки… — задумчиво произнёс он после того, как забрал у меня свою сигару.

— Сам за себя он не ответит!.. — кашлянул вдруг я и добавил: — Если только этот вопрос задан не в пустоту… — теперь я разглядывал кий, которым ловко выиграл буквально с минуты две назад раунд.

— Тогда действительно… — он пожевал что-то ртом; потом засунул в рот пальцы и начал ковыряться: — Ждать ответа не имеет смысла!

 

Я проследовал по переулку, немного прошёл вверх от центральной дороги и вытянул шаг свой вдоль небольшой аллеи, где отдыхали молодые парочки. Следуя инстинктивно куда-то я шёл не торопясь, но и не так уж, чтобы совсем тихо; иногда я ускорялся, когда рядом появлялись целующиеся, чтобы не наблюдать их счастливых рож. В левом кармане у меня был припрятан ножик, который я совсем недавно купил; он ещё не пользованный, но сегодня в парке так много тех, кто бесит меня, поэтому я обязательно кого-нибудь зарежу. Я выяснял взглядом, кто из этих дичей является самой болезненной оторвой, чтобы убрать из мира того, кому не следовало здесь находиться... Одна из них сильно хохотала, поэтому я подошёл и сел напротив. Её взгляд уцепился за меня, но она не так смело путешествовала по мне, а зигзагами пыталась ухватить частицу моего пыла; я весь направлен был на неё, но не тягостным глазом; просто любовался погодой, что была скверно-приятной для многих, чем тоже невероятно бесила; я бы и её зарезал!

Левой рукой я гладил нож, который был чрезвычайно остр — несколько раз я порезал палец, поэтому рубашка наполнилась кровью, и я застегнул куртёнку, чтобы никто не заметил этого. Девчонка напротив стала смелей смотреть, поэтому вскоре я ей улыбнулся. Она тут же отвернулась, но через некоторое время повернулась и улыбнулась в ответ. В вцепился возбуждённо за нож... Через мгновение я представил, как ласкаю её кожу этим лезвием, поэтому моя улыбка заиграла ещё слаще; она тоже решила со мной поиграть и подмигнула. Меня это только подстегнуло, и я направился к ней.

С нею были какие-то две кумы, на которых я совершенно не обратил внимания; мы о чём-то потрепались с ней и решили прогуляться.

 

Кружка наклонена чуть-чуть в бок; так и вода, находящаяся в ней немного наклонилась... Я выпустил из рук этот предмет, когда он был близок к столу, поэтому слегка испугался — она закружилась и могла перевернуться, однако всё шоу продлилось недолго, вскоре кружка просто успокоилась.

 

За окном проходили люди — тысячи!.. Куда они двигались?.. Вниз, по вертикали; однако их мысли считали, что двигаются они чётко вверх!

 

«Что-то приходится писать и здесь...» — уверенным тоном гласила, хоть и с некоторыми недочётами, табличка, повешенная на голову того, кто стоял за высоченной трибуной. «Ни в коем случае нельзя упоминать принадлежность говорящего к определённой группе!»

 

Теперь шагающие потянулись вниз, дым над их головами смущал краски неба... «Что можно ещё добавить к этому безумию?» — сказал человек. Он медленно направился сквозь время по горизонтальной нитке, натянутой над безумным строем тех, кто носил униформу. Безликое и нон-чувствительное стадо. Кажется, меняется логика повествования, чтобы быть немного тем, кем ты стал, но был не раньше того срока, в котором и было утянуто твоё превосходство и хлам идейных популяризаторов идентичной красоты пространства.

 

— У вас всё?! — хладнокровно заявил низкий, но самодовольный тип, красивый и высокий череп которого украшался жирными и толстыми волосьями. Копна эта свисала и бегала по лбу в разные стороны, пока он, восхвалённый своим безумием, читал что-то по памяти и дрыгался в разные стороны, как маятник, неожиданно сломавшийся в вечном механизме притягательной атмосферы будущего краха и грядущей смерти, ухода в самозабвение. — Ликовать нужно каждому! Мы!.. Да, есть мы!

 

— Отличная речь, мой новый человек! — произнёс неуклюжий дядька, толстая туша его покачивалась в такт оркестру, который тотчас проснулся позади этих странных людей, считавших себя рассудком системы.

 

— Наша страна имеет границы — это весь мир! — произнёс этот харизматичный лидер и заразил своей манерой следующего за ним, такого же уверенного и самодовольного нового человека. Безликая масса за ними и впереди них кричала одно единственное слово: «Хайль!»

 

А дальше всё стало опошляться и усредняться. Разговоры стали идентичными тем, что происходили раньше. «Скольких мы убьём сегодня, чтобы завтра нам не было позорно не выполнить план?» «Сколько же ещё пройдёт времени прежде, чем страна наша не превратилась бы в империю?» «Сколько нам нужно человек, чтобы новый человек стал ликовать и изумляться своему величию?» «Скольких всё-таки нам нужно уничтожить ещё?» «Скольких ещё нам нужно угостить смертельной отравой из горечи, несвободы и...» так до бесконечности. Об одной смерти. Все эти разговоры были только о смерти и её возвеличивании. Даже дьявол был бы поражён, что новый человек смог превзойти все его мечтания и преграды из человечности и всяких добродетелей.

 

Кружка всё-таки разбилась. Да! Она закружилась, как и голова [фюрера]*, упала на пол и разломалась на несколько частей.

 

* — этого слова здесь не должно быть.

 

Это похоже на заточение в гробу... Ничего не удаётся сделать. Сколько я не долблюсь в него — ничего не получается. Нет смелых идей, нет смелых устремлений; одни мечтания и паранойя.

Я должен усидеть хотя бы страницу... Для чего? А кто это знает?! У меня есть дар! У меня есть талант. Гений я или дурак?.. Во всяком случае, не мне вам говорить об этом! Вы сами мне должны сказать. Постойте...

Загвоздка в том, что есть некая разнузданная печаль, грозящая своим малоприятным гулом.

Задача — написать всего одну страницу. А потом? Уже ставим цели так далеко. Глядим на два шага вперёд. Потом будет уже две. А дальше? Так далеко? Ого, ну ничего себе. Будет писаться три! Как-то неудивительно... Но вы спросите! А как же дальше?.. Пять! Ох, как... После трёх уж сразу пять?.. А потом?.. Восемь! Вот это да. Восемь за раз? Не обязательно. Восемь — цельное произведение. То есть сейчас это уже написано? Да. Только нужно избавиться от частоповторяющегося слова «уже».

Будут какие-то правила? Разве есть правила у художника? Есть, определённые. Ну, после завершения нужно попить чая.

 

Меньше половины. Как же вы напишите цельное произведение? Без понятия. Впервые у меня проблема с мыслями. Их будто бы изъяли. Я готов рыдать, но мне это не поможет.

«Вдруг поможет?»

Слёз всё равно нет. Что же мне делать?

 

Так и пиши. Не важно, что писать. Главное, писать. Цельное произведение у тебя потребует другой совершенно силы, чем какое-то парастроничное песнопение. И пить чай не обязательно! Попей хотя бы водички...

 

1.07.2015

Чтобы шрифт был подибильней...

Играл сейчас в «Восставших...» Снова. В третий раз решил пройти эту историю, чтобы с должной совестью начать вторую часть. Потом надоело... Сел читать Манна. Хотя для моей нынешней истории, — «Напряжение»; нужно бы читать де Сада.

И вспомнил вновь о ней. Я впервые сел за эту игру в одиночку. Может, и не нужно ничего вести. Но это будет моим оправданием, почему я не смог написать лучше. Я не знаю, что смогу написать лучше. Я так этого не знаю... Мне кажется, что я пишу такую поеботу. С другой стороны, когда это выйдет из меня, мне легче будет сосредоточиться на своей третьей, идеальной, работе. Только, может быть, не надо загадывать?.. Типа не пиши до 19-го... Не должен же был писать. Смешал стили. Добавил кучу диалогов. Это будет ужасная работа... Благо, хуже уже были.

 

Чёртов де Сад.

 

Вот и весь день. Я поиграл в Вокин Дэд (первый сезон); прошёл дальше главы каннибализма.

Скоро спать. Завтра вновь убирать мусор. Тра-ля-ля. Иногда вспоминаю эмоции Кати, делаю их и вспоминаю о ней. Думаете, это нормально? Всё нормально, Саша. Ты же человек. Ты просто скучаешь по ней... А раньше не скучал, заметила бы она. Мой хачан. Уже давно не мой... Арабка, татарка, француженка... Как это называется? ЕБанько. Все говорят о картошке, ассоциативные мысли. «Подслушано» Нахуй эту группу!

 

Пора спать. J

Некоторые мысли приходится скрывать. Я им не доверяю. Иначе всё было бы не так. Да? (чешу левую щёку левой рукой) (сжимаю большой палец правой руки большим и указательным левой; подмигиваю левым глазом)

Чёрт возьми, кто-то знает, что всё это значит?..

 

Уже третий час ночи, а сон всё не лезет в башку. Думаю о разном: о мерзком, о прекрасном. Вспомнил о Шекспире и двух трупах, лежащих рядом друг с другом… Его «Ромео и Джульетта».

У нас в городе тоже появился свой Шекспир: он убивает парочек и решает, видимо, таким образом войти в историю. Да, представляете, сегодня утром нашли двух детишек из соседней школы. Слава богу, эти дебилы были не из нашей, иначе хрен бы кто у нас уснул из-за допросов. А так, я не сплю один. По крайней мере, у себя дома. Лисси давно уснула, а мои третьи сутки угощает бессонница.

Злое и ужасное дерьмо лезет в голову, а я никак не могу вытряхнуть всю эту мерзость из неё; там болтаются мысли о Джессике. Это новенькая сногсшибательная сучка лет 16-ти, которую перевели из соседнего городка. Я видел через тонкие легинсы её трусики, когда был на физкультуре с учителем по имени Гарри. Я бы предположил, что из-за этой заразы не могу уснуть, но три дня… Всё-таки это не шутка для будущего директора школы!.. Во всяком случае, когда-нибудь я им обязательно стану.

 

А пока всё утро на мне проелозился пятый класс; на моей заднице, которая потом болела от этих неудобных стульев; мой мозг, который разрывался от этих неудобных школяров!.. Они нахрен все там чокнутые, я прям отвечаю! У них мозги, кажется, высираются каждый вечер через жопу и наутро они совершенно не помнят, что было вчера. Этим, кстати, пользуется физрук… Блин, и мне дают таких отбросов. Ничего не сделаешь: иначе здесь не стать кем-то выше.

На самом деле, я помощник завуча сейчас, но меня уже называют не просто помощником, а настоящим завучем, поэтому настоящий завуч претендует на место директора, шляющегося где-то на Отдыхе. А что здесь делать? Проблемы с дисциплиной: многие ученики — тупые жопомордые обсосы!

Почему же я ненавижу этих говноедов, но всё ещё работаю здесь? У меня сложилась хорошая репутация, а ещё я люблю наблюдать за молоденькими сучечками. Их проще всего брать под опеку и издеваться.

 

Пролежал я так ещё один час, а не в одном глазу. Мне жутко хочется трахаться, однако Кристина свалила к маме на весь месяц! И всего три дня назад… Надеюсь, я вновь обрету спокойствие и буду спать, или я просто откинусь нахрен и сдохну.

 

— Ну что, Гарри, как твои чувства к этой Бэтси? — и гляжу на пробегающую рядом мини-тыковку, которая больше никому здесь не может понравится, кроме идиота-физрука. Её так и называют, «тыква»: полная, низкая, задушенная всеми этими самобытными клоунами, которые ничего из себя не представляют. Это пока… Потом появятся литераторы, историки, математики, менеджеры, продавцы, а вскоре и пенсионеры. А потом и трупы. Трупы, трупы. Трупы… Может быть, среди них уже сейчас есть новый Шекспир, заодно и новый маньяк-убийца; будущий педофил, который будет валять в рот одной из выросших недозрелых красоток. Возможно даже из этой школы. Мне бы их молодость! Но я уже их ненавижу!.. Смотри, как говорится, но не трогай!

— Да чёрт её дери! Эта сучка даже не хочет садиться мне на коленки! Другие стервы были посмелей и разговорчивей, когда я намекал об их окончании четверти на «отлично»! А этой плевать! Сука, — и он смачно харкает на трусы одного из школьников, валит их на пол и трёт ногой… — На, сука! Сраный Билли!

Гарри — тупоголовый кретин, который иногда тискает даже 13-летних девочек, а порой пристраивается свои хером к мальчикам… Это система, но я его жутко не перевариваю, хоть он мне и приятель. В баре с ним бывает нескучно. Иногда.

— Чёрт, — шепчет мне в ухо Гарри. — Идёт идиот-завуч Кэрон Криппи! Этот недоумок чует нашу мерзость, Джек! Он чует, что мы долбанные извращенцы!

— Да брось ты, Гарри! — тихо похлопываю его по плечу, и он вроде остывает: — Нихера он не знает и не чует, поэтому ничего нам не сделает! — перевожу взгляд на Кэрона: — Привет, старик!

Он даже не моргает, а просто проходит мимо.

— Видишь?

— У него просто нихрена не слышит одно ухо! Успокойся, Гарри! Он ничего не знает! — и я хлопаю его по плечу сильней с досады. Этот чмырь-завуч всегда меня жутко напрягал, но никто не должен этого знать!.. Эти падали, типа физрука, чувствуют, но шёлковый завуч туп как пень. Он ничего не скрывает и говорит всё прямо; только происходит это у него в кабинете. В других помещениях его язык сжирает жопа; видать, поэтому его любят даже среди учителей называть жопоголовым мудозвоном.

 

— Так, среди вас есть идиоты? — истошно в середине рабочего дня орёт Кэрон. Его рожа морщинится так ужасно, что хочется пару раз блевануть. Рядом сидит Прикси. Эта тёлка преподаёт историю и ворочает очень мясистой жопой. С моим подростковым сперматоксикозом можно рассуждать о ней днями. Мои штаны сразу набухают. Она очень масштабно мыслит, но не о том, о чём надо! Впрочем и я сейчас думаю о всяком дерьме. Сегодня ведь идёт четвёртый день, а я не спал.

— А к чему такой вопрос? — смышлёно ударяет грудастая Валли; мне кажется даже извращенец-охранник, спец по маленьким мальчикам, Габриэль, захотел бы натянуть её жопу! Мне же хочется ужасно жрать; заодно пердануть прямо в рожу Кэрону. Заодно и той суке, Дариен, которая вякает и постоянно трясётся перед директором. Сейчас эта паскуда, мне кажется, готова залезть в штаны Кэрону, лишь бы его должность досталась ей, когда он станет директором. Ха! Держи пачку, сука, с таким весом как у тебя только распродаваться на хот-доги. Встала бы на беговую дорожку! Хотя та уже через пару приёмов трещала бы по швам, как и одежда Дариен. Сука! Вот и её визглявый поросячий голос бегемотихи:

— Мистер Кэрон, почему вы, — обычно вежливый молодой джентльмен, — решили опуститься до оскорблений, — она еле повернула рукой в мою сторону, но не достала до моей туши, поэтому ткнула в физрука: — Подобно нашему Гарри и Джеку! Как его вообще сделали помощником, я не понимаю?!

Что? Я в ярости, но не даю знать никому; не даю гневу выплеснуться в эту кучищу дерьмища, а ненависть накрывает торжественно так пир к негативной энергии для этой жирной суки!

— Жрала бы меньше! — шёпотом я говорю Гарри; тот хихикает, а я продолжаю: — Её муж уже забыл, как должна выглядеть вагина. Что для него половые губы? Два чёртовых чебурека?..

Гарри начинает заливисто хохотать; его подхватывает Габриэль, слышавший сзади эту галиматью, которую я сказал вслух, чтобы не шибануть за каким-нибудь углом эту суку. Она ещё не видела настоящей мужицкой злости. Я бы придушил её, если бы смог обхватить эту толстую, потеющую шею!

— Так вот, если среди вас есть идиоты, то хочу их предупредить на будущее, чтобы они, — и он почему-то пялится на нас с Гарри и Габриэлем! — Хочу, чтобы они перестали говорить в коридорах школы об этом маньяке! Как вы не понимаете, что дети слышат это всё и теперь боятся ходить в нашу школу!

— Да всё ясно, Кэрон. Просто скажи этим бабам, — я уставился на жирную математичку Дариен и большежопую Зэту, которая даже не смогла обернуться.

«Что?» — прозвучало чья-то женская фигня в воздухе. Сейчас эти суки меня возненавидят, но смотреть на их злость так приятно.

— А что? — кидает Гарри: — Джек прав! Мы вообще за эти дни ни разу не упомянули об убийствах!

— Убийствах? А что их, уже два? — медленно произнёс я.

— Да, Джек, их уже два! — критично заявил завуч.

 

Я моментально пошёл поссать. Сел на унитаз и из меня полилось дерьмо. Жуткий понос — это хорошая разминка перед очередным месячным запором! Все кишки жутко напряглись и испачкали стенки унитаза. Следом потекла моча, а дальше посыпался град из пердежа: сначала затяжной, потом средний и вдогонку пара мелких и коротких; их песенка спета. Я услышал хохот. Детский… Так-так.