Пикап будущего — загипнотизирую тебя и трахну! 24 страница
Вы, сырые старики, и, унылая молодёжь, никогда меня не остановите! Я буду смеяться, а вы и дальше глядите по сторонам и бегайте от правды, скитайтесь по задворкам свободы, а я буду идти рядом, за этим забором, за который вы не решаетесь взглянуть. Мне так обидно и смешно; и грустно, и тошно. И плохо, и хорошо. Я же человек всё-таки, и мне так нравится быть человеком! Я родился тогда точно, когда мне нужно было родиться, а раз я в этом настолько уверен, что ни раз уже прошибал свою голову об бетон, то и вы здесь все нужны; мы все здесь не зря. Только прошу, живите подольше!
От того, кто уверен в своих сильных руках:
«А некоторые смотрят на меня и начинают смеяться, я отвлекаюсь иногда, чтоб осмотреть их снизу и до самого их рта; теперь они осторожней смотрят на меня и чаще взгляд свой кидают на пол; а я пытаюсь смотреть в них беззаботно, но иногда с тревогой. Они меня не знают, я не знаю их; никто меня не знает, даже и сам я, но... Почему их смелости хватает лишь на звонкий смех, который утихает и превращается в неуверенные кряхтанья и хрипы; взгляды на меня они больше не бросают, но мне уже не хочется на них смотреть. И они отворачиваются, а когда отворачиваюсь я, мельком пытаются углядеть мой взор; моя ухмылка делает своё дело — теперь их нет».
Немного о силе:
«Братья, мы так привыкли к этим жёлтым лампам; сейчас их разукрасили в яркие и сочные, белые; но свет за окном ярче всяких мыслей — он помогает жить.
Чужие стены сбрасывают на меня потоки чьей-то музыки, от которой порой тошно; а соседский хохот поздно ночью будит моё уставшее сознание, оно потом не спит часами из-за этих мразей.
Армия не способна лечить людей, армия способна лишь систематизировать их глупость; она учит людей быть дёрганными; она учит людей драться. А в мире и без этого полно обид и грязи, а кулаки становятся недостатком, нежели свободой — кулаки не являются дорогой к свободе, они призваны угрожать и устрашать. Властью способны править кулаки, но мне нет дела до вашей власти! Пропитана она бездушным хохотом и мразями, стены из потомков, трупов окружают властвующих! Силы только в них совсем нет. Нет в них души, нет сердца в них. Лишь едкими словами способны наполнять они реальность, а эмоции оборачивают в их гибель. Так плачьте те, кто вышел к власти! Теперь вам лижут стопы, теперь вам и коленки красят! Скоро вы очнётесь от чумы, которая заразит все ваши семьи и умрёте вы в беспокойном сне, даже не очнувшись от тюрьмы — вы так и не увидите свободу! Власть не ищет свободы! Она мешает быть людям свободными! Но мне не страшно... Мы все умрём, а перед смертью я ещё и вырву клок волос этих придурков, да вцеплюсь зубами им в кожу; убивайте меня быстрей и тогда мои зубы навечно оставят след в вашей памяти, и я стану идолом; и даже после смерти всех моих врагов настигнет гибель и мука девяти кругов ада. Жаль, что не все понимают — мы были на последнем, дальше — пир».
Смех ли?
«Я начинаю смеяться со своей болью, а мой пах никак не дотягивается до асфальта; мои ноги худы и слабы, но бегать они умеют, а, значит, умеют и хорошо ударять! Как и слово, которое так некоторых бесит. Эти детишки готовы обижаться на каждого, лишь бы родители их похвалили, но родители давно перестали хвалить нас; мы должны хвалить наших родителей!
А мы только и умеем, что кидаться на других, портить другим счастье, завидовать успехам; грезить о своём ничтожном бытие! Сраные идиоты...»
Изящества? Немые твари!
Бушующая сталь и сердце пропитанное скипидаром.
Скипит даром…
«И что теперь показывать мне людям? Отбросы своих мыслей?.. Или это ваши мысли, которые я смело переработал, да направил в правильное русло?! Попробуйте сказать, что вы нашли ошибки здесь, и я вцеплюсь в ваше сиплое горло, засру вашу репутацию, а потом стану другом и спасителем. Теперь мы все рабы, только я раб посмелее, да покрепче ваших вялых тушек. От вас ещё и несёт чем-то... Фу... Уж не обида ли это? Или похоть?.. Сука, чтоб вас отымели, а вы отымели их. Да благословит вас Боженька, Иисус, Аллах и Будда.
Скольких вы ещё богов создадите для любителей, которые ради них сломаются и создадут мысль, будто я ничтожество? Ничтожества все вы!.. Вы всегда можете уйти, дорога есть у вас и есть все ваши цели. Запихайте себе в головы обратно их, да пиздуйте. Туда вам и дорога. Куски говна».
Для будущих разложившихся трупов:
«Эти сраные атомы бегают внутри нас, а мы их даже не чувствуем; они парят перед нашими глазками, а мы их даже не видим; они тысячи раз умерли перед нашим телом, а внутри нас царит вечная война! Но мы этого не понимаем.
Теперь повсюду бесятся и взрываются кварки... И я бы разузнал побольше об этих частичках, но, боюсь, что потрачу на это всю жизнь, которая предназначена совсем для другого.
Вокруг нас бродит свет, а наши линзы искажают его; окно запрещает видеть мир во всех красках, и даже ветру не позволено дышать в наши квартиры... Но долго ли природа будет просить у нас разрешения, стучась ветками деревьев по стеклу? И долго ли я смогу писать весь этот бред, который не найдёт читателя?.. Надеюсь, долго, потому что читатель сам меня найдёт, если, конечно, у него есть ум и смекалка. Так-то мне давно плевать на вас, людишек. Своя персона куда важней, чем ваши псевдожизни. Злитесь дальше, а другие вместе со мной будут смеяться».
Очередные недоразумения:
«Чёрные дыры сжимают галактики, а я сжимаю сильно глаза, чтобы кровь заполнила их капилляры; потом жмурюсь ещё и ещё. Только вряд ли я стану от этого умней, хотя бы лучше видеть буду...
Моя плёнка с фотографиями жизни стремительно бежит перед глазами, словно я нахожусь в последних секундах перед смертью; этот театр материи и частиц иногда так поражает воображение, но я слишком молод, чтобы думать о новаторстве, поэтому стараюсь просто жить. Но жить, блять, так непросто.
Иногда, бывает, сру и жёстко пукаю. Вам об этом может рассказать моя любимая. К сожалению, мне не хватит жизни, чтобы описать, насколько мне повезло с ней; насколько ей повезло со мной. Иногда мы ссоримся, но вовремя вспоминаем, что мы — два атома одного вещества и тянемся друг к другу, однако случаются и взрывы... Сложно пересчитать по пальцам конечностей наших, сколько раз мы колотили друг друга; возможно, столько же ещё раз поколотим, только будем в будущем помягче».
Всё то же самое, только немного по-другому:
«А время убегает, путешествуя по полным жизни улицам города, где толпа превращается в индивидуума, а индивид сливается с толпой. И этот зоопарк вырвался из клетки, но, может быть, поэтому я так пишу, ведь счастья поиметь — разве много нужно для этого? И чего нужно? Только ваших мыслей.
Из уголков глаз вытекают белые говняшки, которые оказываются на фаланге большого пальца, а потом на трусах: где-то там есть член».
Ещё чуть так же, но иначе:
«Вода, важная для организма, меня чуть не погубила в детстве, — я захлёбывался в быстрой речке, но дедушка меня успел спасти, — а слёзы нас спасают всегда абсолютно, и не важно, на самом деле, плачете вы на подушку или в ладошки; главное, что отрицательная энергия уходит вместе с грязью и солью, которая находится в самой слезе.
И не обязательно мне верить, я ведь — шут. Поэтому сердитесь дальше — это хорошо для вашей формы».
Будто бы сто раз произнесённое, но перенесённое:
«Вот вы и зацепились за струну вниманием, поэтому шагаете глазами дальше. А что вы ищете в этих словах? Ответ или загадки? Тайны?.. К сожалению, я сам в непонимании.
Гравитация тянет нас к полу, который кишит паразитами; кишим паразитами и мы; кидаются сквозь стены волны, а внутри нас пустота: снаружи и внутри.
Остаётся тонкая линия тела; мы — точка, и через нас летят волны света, проецируя изображение туловища на стены и асфальт в форме тени. Ух, эта сука так любит бродить за нами.
А что с нашим лицом? Блять, да мы его не видим. Это же полный пиздец! Я бы хотел взглянуть на себя со стороны, но нужна ли ещё одна статуя в этом мире?»
«И снова белый лист, который заполняют электронные чернила. Этот электронный мир стал нашей отравой и приютом; пристанище мы в нём нашли и скуку.
Крики о том, что мы проснулись, ничего не изменят; внутри что-то колышется, но правда бегает по нашим лицам, которые сжимаются, скукоживаются, а потом, словно старые ненужные кости, выкидываются в мусорку. Но играют здесь не все, однако играть каждый умеет; только свои правила пытается впихнуть в систему восприятия, забывая, что внутри нас хаос, безмятежность — лишь она способна править нами и любить. Да и ставить не на кого в этих играх! Всё равно произойдёт провал, проигрыш, фиаско. Ищите словари и пихайте в головы ещё кучу ненужных слов, которые ничем вам не помогут. Ищите эти слова, вместо того, чтобы попытаться найти себя. Но инструкцию нам никто не дал. Поэтому приходится её самим выдумывать».
«Почему-то я не способен писать то, что происходит со мной в жизни, поэтому пишу сплошной вымысел и бред. Возможно, это говорит обо мне что-то в какой-нибудь психологической литературе, но мне, поверьте, наплевать что какой-то идиот смог описать человека! Никакой психолог не сможет объяснить мне меня, а помочь мне... Лишь я сам себе могу психологом быть, читая эти странные записки. Наверное, до них я снизойду лишь в зрелом возрасте, когда сам стану ворчливым старпёром. Надеюсь, что буду смеяться, иначе я ничему себя так и не научил. Привет, морщинистое чмо! Мэээ! — кричи ты дальше».
«А некоторые люди продолжают умирать. И таким хоть говори о том, чтобы они подождали, хоть не говори: они умрут. И это обязательно случится с каждым. И сколько бы не любили эту жизнь, да и сколько бы сама жизнь нас не любила, мы всё равно окажемся в гостях у смерти.
И я ругаю себя за то, что во мне не хватает таланта и изюминки, ведь мой читатель может в следующую секунду умереть. Я так боюсь, что для кого-то ценным может стать это дерьмо, что я сливаю и соскабливаю со своих немытых рук; слишком я самодоволен.
И мне печально от того, что некоторых читателей я так и не найду. Конечно, печалиться о каждом из вас я не могу, да и не в силах был бы это выдержать, ведь даже смерть моего крыса Джонни сопровождалась горькими слезами и жгучей моей истерикой. А я уже взрослый малый...
И вроде бы мне хочется дарить радость вам, людям, но сами вы эту радость должны дарить себе; не я и не мои каракули, за которыми скрывается очередная ранимая душа, которую в детстве обзывали, избивали, унижали; одиночек никто не любит, однако мне приятно быть таким неудачником! Я самый счастливый неудачник во Вселенной! Но это не значит, что я вас должен унижать, хотя некоторые из вас, наверное, примерили слова, что сверху, к своей персоне. И, знаете, если кто-то вдруг ушёл, пожалуйста! Мне не сложно идти дальше без таких потерь! Я нахожусь в далёком прошлом, а вы читаете это, скитаясь по близкому такому будущему...
А теперь я хочу отдать вам вашу гордость, которую пытался истоптать и буду целовать вам ваши стопы, что жадно изголодались по теплу и отдыху. Теперь, пожалуйста, расслабьтесь, я буду напевать вам в ухо сочную мелодию диких танцев чёрных рабынь; они умели веселиться и веселили своих хозяев, теперь и мы, словно рабы, будем веселить друг дружку — осталось нам недолго; скоро новый рейс, а выйдя из летящей банки мы станем королями!»
«И что нам наша решимость? Она рушит наши тела или спасает их от бегства? Пускаются наутёк те, кто мало ел сегодня, но те, кто ел много далеко не смогут убежать. Едкие фразы наполняют мозг каждого из нас, только не каждый способен их вылить на другого, поэтому приходится делать всё за вас, но иногда так сложно проделать максимально оскорбительный пируэт с па от левой ноги.
Яички пованивают в трусах, а сперма стекает по диванной решётке; окна заперты на ключ, а дверь запаяна — выходить так не хочется, поэтому перед каждой прогулкой хочется себя подготовить... Начинаешь активно бегать взад и вперёд, потом немного ходишь по стенам, а когда нервы уже хорошенько расшатаны — бегаешь по потолку!..
Руки трясутся, когда в дверной замок заливается подходящий ключ, но вместо того, чтобы открыться, дверь намертво щёлкает, и ты спускаешься с каждым этажом всё ниже, в эту пургу бездарностей и подхалимов. Только они тебя не знают; им на тебя плевать! А если они знают тебя, то им всё равно плевать. Тут ничего не изменишь... Система, брат».
— И вот ты там, где вокруг пустыня и ветер; строящиеся дома никак не делают из пустыни крепости — тут всё держится на соплях и один чих космоса — всё!
ДЛЯ ПАРАНОИКА СВОБОДА ЭТО МИФ!
«На улице старайся обращать внимание на каждый шорох — тогда тебе поймётся, что значит «сумасшедший»: всюду можно схватить паранойю, которая прячется в лицах маленьких детишек и немых кашолок. А мужики здесь дерзостью покрыты и опилками, их рабочие руки привыкли вытаскивать из своих щелей такую мерзость; теперь в глазах их брёвна, поэтому им не видно тебя и твоей души; они видят пидораса, гомика или быдляка, такие же и сами.
Теперь ноги действуют без нас, дрожа они несут тело якобы к своей цели. Возможно, мы и забыли уже куда плетёмся, сливаясь с асфальтом, который продолжает тащить нас дальше. Линии метро, транспортные коробки: всё это тянет нас в пропасть, а иначе смерть. Когда-нибудь... Но не сегодня, брат. Не сегодня; нужно потерпеть».
«И чей-то смех тревожит твою душу. Возможно, ты и не один даже, но душа твоя вечно одинокая будет встревожена, сколько бы ты пудов соли в себя не впихал. Недружелюбная публика — агония в твоём теле распространяется, и вот, ты уже дышишься, словно дракон иль дьявол, своим внутренним огнём.
Лично моё спокойствие возвращается, когда я с ней. Но даже с ней я прихожу в себя через длительные мгновения, которые в моей душе роскошно превращаются в вечность.
Теперь любой смех мне нипочём. Возможно, там где-то сбоку, сзади говорят обо мне, но мне плевать, ведь рядом есть она. И даже мозг мой, негодования полный, остужается под диким сибирским зноем. А слёзы капают с небес, которые обрадовались нашему счастью... Только из них, двуногих, мало кто нам радуется. Чёртовы завистники и неудачники!»
— А вы, я смотрю, не такие. Смелость — в ваших жилах, господа! Смелее дальше.
«А эта слякоть забирает наши последние силы, ноги испачкались, а руки всё равно устали, хоть мы на них и не ходили. Глазкам тоже нужно отдыхать.
И вот мы катаемся на нашем шаре, словно в карусели одного из детских сериалов, но как это вообще, блять, возможно? Мы катимся там где-то, находимся мы здесь, себя мы не увидим... Что ж это такое... Чёртова башка покоя не даёт, а тело воет!»
«И поверьте, я вообще не в курсах к чему может привести меня мой нынешний эксперимент. Я и без того считаюсь на голову ёбнутым, а после этого произведения ещё в психушке создадут вакантное местечко; что, конечно, вряд ли. Я прекрасно пою, а в нашем мире голосом можно заработать деньги. Только нужно время. Очень много времени, ведь вокальное искусство сложней, чем эти сладенькие буковки».
— Все мы — хитрецы, которые за тонким слоем кожи скрывают свои истинные чувства и намерения; мы на людях привыкли быть одними, а когда одни — какие мы?.. Такие же лжецы, но только лгать приходится себе.
— И вот время двигается; не важно, когда ты встал, важно, что однажды ты вновь уснёшь.
«А сегодня я впервые почувствовал запах; моё сердце вряд ли зажглось, но мне так захотелось ощутить сладость мыслей, что воистину иногда можно назвать такое состояние изменой. Мне не стыдно; стыдно должно быть тем, кто перекрыл дыхание, когда озеро оказалось вдруг открытым.
Я люблю её, конечно, но она понимает, что любовь эта образна; эта любовь поверхностна и полная отчаяния, юмора; однако нет той красоты в ней более: исчерпалась она и увяла; и нет в ней той былой критики: стала вязкой она и засосала всё в себя. Теперь всё в этом мире ей не нравится! Теперь всё в этом мире ей вдруг опостылело! И, мой друг, что ты скажешь мне? Молча проводил ты меня взглядом... Тоскою полон взгляд твой, тоскою по мне полон он и одиночества! Сыт не будешь теперь ты, друг мой! Сыт ты был при мне, теперь ты голоден. Тогда пусть в голоде твоём теперь тайны и валяются! Пусть валяются они в грязи, и тухнут пусть они; эти тайны, которые такие слизкие: пропитала их грязь, а душонка твоя мне совсем уже опостылела.
А сосед, что же скажешь мне ты? Плюнешь в рожу мою, соседушка. Обзовёшь меня волком — пусть вою я! Ну и что же с того, соседушка? Ты унизил меня, соседушка; оскорбил мою душу грязную. И задел меня, а теперь-то что? Сам в грязи извалялся ты...»
«А зима прошла; нет тех холодов. А зима ушла; зима, зимушка. И теперь весна гордо трубит в рог!.. И лишь злыдни те, кто одинокие. Даже если есть у них спутники, в сердце их так одиноко; так холодно. Я чихаю на вас, заразили меня вы своими пустыми темами. Ничего в них не смыслите вы, друзья, а ковать мечи и рыть могилы смеете!
Мне хотелось бы стать сильней скалы, да ударить вас со всей силушки. Только вряд ли это дух земли... Месть для глупых, я был уже глупеньким. Взрослеть мне нужно; взрослеть, расти и выращивать своё мнение. Многим, я уверен, со мной не по пути. Их манить к себе я не смею.
Как возможно так, как же может быть, что мне кто-то здесь указывает?
Как возможно, как же может быть, что я ещё и откликаюсь на их крики?
Я ненавижу себя в такие моменты, но их я люблю, ведь ненависть они во мне разбудили, а она долго спала во мне, эта сварливая баба; вот проснулась она, стучит в двери, но теперь я выучен ею же. Дверь моя плотно заперта. Не прорвётся голос бабёнки этой сквозь мою дверь!.. А если встретит она меня; мой молчаливый голос вряд ли вырвется из темницы рта. Ни слова больше не способен я произнести тому, кто ни в состоянии меня понимать».
После книги я заснула со включенным телевизором. И сложно понимать, что снилось мне, но, похоже, что-то смешанное: я болталась между сном и эфиром. И кто это говорил, поверьте, я не знаю. То ли ведущий, то ли моё внутреннее я, то ли дьявол, изучающий неврозы и колеченные души:
— Заткните ёбла те, кто решил вдруг что-то вякнуть! Понимаете, бляди, я вас не слышу!? Вы вообще куда кричите? Ваш ебальничек взорвётся от эмоций и краснеющих щёк, ебучие критики, ебущие мозг тем, кто умеет что-то творить. Когда и вы научитесь творить, пидорастичные старпёры, срущие в дорогие унитазы, возможно, тогда мы с вами переглянёмся, как старые братья, а пока вы идёте на хуй; на хуй же несёте своё мнение.
— Когда перестанете охуевать, пройдёт мгновение, вы всё забудете, станете вновь вежливыми жополизами, которые подтаскивают рты свои прямо под звезду анального отверстия — а теперь облизнитесь, ведь ещё куча говна выльется в ваши чистенькие глотки. Ёбаные недоделки!
«Пока на улице чистый снег марается об асфальты, о грязные машины и о наши лица, куча недотёп и ебланов гордо шагают навстречу к своей цели. Кто-то хочет кого-то отпиздить, кому-то хочется получить пизды, а кто-то хочет получить пизду, кому-то хочется поучить пизду; с пёздами, конечно, можно много всего сотворить, но наши прагматики, циники, нравоучители, пидорки короче, а также нигилисты прошагивают мимо таких дамочек, а те растопырили ножки, в ожидании своего последнего героя, который осчастливит не только их гениталии, но и жизнь.
Алкаши медленно спиваются, а наркоманы — скуриваются; вскуривается молодёжь, снюхивается, колется. Шлёт приветы дорогим и близким, а те и не знают, что милые детки их калечат своё невинное и здоровое тельце. Только здоровым здесь быть неуместно! Умирают молодые, а старики гребут деньги; блять, моему хохоту нет предела...
С такими пидорасами приходится нам жить; но, поверьте, не все старики столь ироничны! Есть и нормальные старпёры, которые тянутся к молодым и считают их не едкой занозой в заднице, а великим детищем и будущим нашей планеты. Такие старики заслуживают всего моего добра и уважения, и ради них мне приходится иногда свою грязь в текстах отмывать, чтобы их глазки помокрели от катарсического бульканья в сознаньи.
Я — не великий гений; не творец. Я всего лишь бездыханная пустыня немых желаний, которые хочется выплюнуть в вас, как когда-то не сделал Кафка. Да пошли вы на хуй со своей цензурой, со своим правительством, со своей совестью. У вас её нет, потому что вы скрываете её за толстым слоем правил и слякотью ваших скучных эмоций. Разрушаете искусство, и теперь страна медленно и боязливо шагает в свой Золотой век».
— Но посмотрите на меня! Кто я? Всего лишь сраный извращенец, который хочет выебать побольше сучек, и хочет их ебать каждый божий день! Нахуя меня ростили? Чтобы я сдох без удовольствия и дрочил сутками напролёт? Да в рот я драл такую унылую и тусклую жизнь! Снимать этих шлюх было бы одним удовольствием и азартом: сегодня бы я отодрал одну, завтра смог уломать уже и вторую; а там и двоих отъебать можно. А потом та, что посмелей смогла бы дать в анал... Я бы с радостью разодрал её очко до крови, чтобы её вагина забыла о том, что такое отдых! Ведь после такой ебли в жопу, вряд ли кто-то стал бы трахаться пиздой.
Следующие пёзды лизали бы анал уже мне и драли бы в очко уже меня. Потом пошла бы очередь парней, ведь я такой ненасытный! Хочу яйцами собирать их слюни: одна будет заигрывать с моими волосками на очке, другая будет ковыряться в тазе! Третья будет сидеть на моей голове своей вагиной! О, да...
Теперь вы довольны, жадные шакалы? Словно волки вы бежите, видя падальщиков типа вас, но постойте же!.. Когда вы сожрёте все трупы, вы перекинетесь на живых. Но не бойтесь, грязные ничтожества, вам в пору уже грызть самих себя. Жадность ваша не знает границ, а ебля — почему же ей не быть на первом месте?.. Пусть дрочащие детки разглядывают голых тёлок, пока вы ебёте матерей в подъездах, в сортирах и на крышах!
Всюду можно найти место для ебли, ведь вам так невтерпёж, аж из хуя сочится, а пизда течёт; чего уж мелочиться, когда природа жгёт.
Словно острые рапиры рубят ветки чужой ветер. Он опять к нам с чужих городов принёс только пепел. Мы проглотили всё это. Пошли дальше. Стали старше. Ещё чуть-чуть. Немного… Сейчас. Ага. Почти. Да… Теперь вы стары.
Стары и немы, как дети. Только где ваша любознательность? Где она? Почему она тонкими ножками своими вас обходит?.. Мы тут рядышком ползаем, а вы не видите. Мы тут рядышком ползаем…
Или вы чуждые нам гости?! Тогда не видеться бы с вами. Но мы видимся, раз я считаю так… Значит, видимся.
Создавая сам себе шизофреника, однажды один поэт умер. Забыв посмеяться перед смертью… Кружили нищие, кружил закон, кружило невежество. Молчунами вас сделали, а потом вы так разговорились… Что молчунами нас сделали!..
Теперь наговоримся. Благо, из нас вся эта рухлядь вылетит! Мы все дружно обидимся, потом помиримся, потом опять обидимся. Наобижавшись вдоволь мы ещё раз обидимся. Потом обидимся ещё раз. Обидимся и ещё раз обидимся.
Те, кто не ушёл.
Переворачиваем страницу.
Книга Первая
1.
Не гений я; талант. Атлант хоть и расправил плечи, но сразу же упал с небес. Да и был ли он на небесах; сам бес его широкие крылья оборвал. Печатать так непристойно; так отдалённо… Так мимолётно. Ну, ещё немного. Так… Ещё чуть-чуть. Ещё… И… всё.
2.
— Отчаяние, ты уже уходишь?.. — гласила Боль сквозь зубы и прекрасно. Но крик Отчаяния смогло пронзить реальность:
— О, черти тащат меня вниз!
Тут Боль утихла, а Судьба внезапно ближе подошла и наклонилась:
— Чего вы шепчетесь, я вас случайно лишь услышала...
— Мне нужна Боль! — кричит Отчаяние, а сама Боль лежит и плачет: «Я не могу иначе!»
— Значит, так не могу и я! — тихонечко словами режет ухо Смерть... — Я вас всё время слышу, но... меня вы слышать не хотите! Ухожу!
Печаль подходит близко к Слуху; всё мгновенно превращается в Слух... «Слышите? — шипит Язык. — Мы снова Смерть прогнали!» А Ухо тихо и нелепо щекочет Мысль: «Я снова здесь!»
— Ох, ты пороков всех король, мой близкий друг, о Алкоголь! К чему ты рано так... Ну что же... — трезвонит Тело: — Садись всё же... Так... Захмелело я... О, боже!.. Не готово.
— Я к вам пришла совсем не зря... — тревожит Смерть нас.
Лелеял боль он; утешенье
Старался прятать ото всех!
Манил печалью, словно пленный;
И грустный ждал его успех...
Воспел орёл, взлетел он к ночи —
В пустую тьму и грянул вниз.
Тогда он сразу вспомнил очи,
Немой души её каприз...
Кричал и бил он по карнизу —
Её уж нет давно в темнице,
И рядом близко даже нет;
Она исполнила обед:
Так удалилась далеко,
Чтоб дьявол не нашёл легко.
На чечевице таял снег;
Зима приблизилась к концу,
Началам следует Весна.
Она идёт с другим к венцу,
Но на душе её тоска.
Гремит заря ужасным светом,
Туманом тучи закрывают.
Наверное, этим летом
Внезапный гром в душе воспрянет.
К чему стремится он?
Лишь к смерти!
Угасли все души порывы...
Чужим вы ангелам не верьте!
Гряды под стопами их сыры.
Решётка окон украшает
Дыханье ветра, туч прогибы.
Ликует чаща, восклицает
Всё запоздалые призывы:
«Молись богам своим, однажды
Возникнет день;
Своей беспечностью отважной
Та сгинет тень,
Что накрывает её ночью;
Что накрывает её днём.
Тогда поймёшь, что важно очень
Быть для тебя ему огнём.
Коварна жизнь — скрывает планы;
И тянет скуку, муку тянет.
В ней обнажаются обманы,
Но похоть чувственность обманет...
Возможно, годы протянутся
Потом они в любви очнутся;
Возможно, будут все в печали.
Возможно, вовсе мы устали...»
А он всё ждёт её и мечет,
Кидает бремя и калечит
Себя. Страдает, изувечить
Хотелось бы ему весь мир.
Пока она с другим, не с ним!
Ну что ж... Приходится мириться.
Однажды чёртом становиться
Пришлось всем, если б не любовь...
И этим мы гоняем кровь.
Та брызжет, капает, бушует;
И всё душа по ней тоскует.
Но всё однажды прекратится...
И, слава богу, волочиться
Нам за одной всегда не в силах;
Забытый ей, терзает в жилах,
Любовь другой, любовь и третей.
Но всё не то, вы мне поверьте...
Как будто тяжесть с мыслей спала,
Я встрепенулся от удара.
Всё сон, всё будто дурной сон.
А за окном ударов стон...
Калечат, казнь идёт и даром,
Моё здесь время не пропало.
«Знаешь, что происходит, друг, с тобой: всё это несерьёзно!»
Но почему? И как мне жить?.. Решать вопросы сложные…
И можно ли мне, друг, любить тогда?
«Нет, друг, нельзя! Это приказ и точка!»
Но в конце же у тебя далеко не точка, а целая тропинка…
«Тропинка точек у тебя, друг, а у меня, друг, верность мысли!»
Откуда знаешь, друг, что верны твои мысли?
«Они верны! я в них просто уверовал, теперь я в них уверен!»
Уверовали в Бога, а что теперь?.. Беда из сумерек и воин.
«Но из-за бога воины, друг? Эти бойни из-за власти!»
А что есть вера? Поиск власти!
«Поиск средств к существованью эта вера!»
Воля к власти!
«Ницше»
Сласти.
Ну что же, мой юный друг, приходит сказка!
Рассказывает нам она о прошлом…
Возможно, в этот раз и белая полоска,
Смешавшись, искупается и в чёрном.
Немое бешенство и скука, и подсказка
Стреляет в нас! О промах! Прямо в сердце…
Должна была упасть: гори огнём!
Хор воспевает: «О ней, немая бесконечность!
О ней все наши песни и мольбы. Только о ней».
Она идёт. Кричит ужасно что-то, но не ясно…
Возникла мысль, уединиться; и исчезнуть.
Священник по имени Геноцид шагает протяжным шагом по саду, огороженному чёрными кольями; от них тянутся по земле гниющие раны — наступила весна, а листья перевариваются пищеводом природы. «Чёртовы мальчишки!» — кричит Геноцид. Этот священник погряз в своей чёрной рясе... Из отличительных черт: лицо, отлитое из бронзы, и живот, который торчит пупом наружу, жёстко натянутая ряса не скрывает этого.
О чём же думает этот священник, разгуливая по мини-парку, сооружённого руками его рабов? Да... Конечно, рабов у церкви отобрали давно уже, но как назвать этих подчинённых, которые бегают вокруг этих дальновидных священников, обладающих определёнными и длинно-буквенными чинами, подобно фашистским офицерам и воинам? Именно об этом и думает этот скрытый чиновник.
— Что делать с этим мальчишкой? — говорит он себе, внутрь себя или богу; это неизвестно. — Он никак не поддаётся на мои уговоры и упрёки! Ничем его не пронять! Сукин сын, сын бляди.
Рядом, за забором проходят чистые детские умы, осквернённые умами этой церкви! Да, они буквально секунду назад избавились от давления этих высоких, но таких низменных потолков. Да, они вышли и ничему не научились, но пропитались запахом этих свечей и темноты, которая блуждает в душах всяких греховников, которые смели зайти во врата столь бесподобного и божественного заведения.