Чем мельче шрифт — тем важней инфа, блять! 12 страница

Я показываю ему фотографию. Он закатывает глаза... Вероятно, ему больно. Ещё бы... Два зуба валяется на полу. Наверное, его родные не виноваты. Поэтому он здесь совершенно один. Очень надеюсь, что он обоссыться... его шлюхам нужно знать о нём всё. Пусть знают, что перед смертью он обоссался. Что сделать, когда я разрежу его глаз? Будет неплохо, если его моча будет пытаться жечь его дыру в глазе... Но неужели кто-то думает, что я буду собирать его мочу? Лучше я сам нассу ему в глаз. Так?

Он плюётся на пол. Кровь течёт красиво. Я беру фотоаппарат и щёлкаю.

— Хочешь, мы поиграем в секс-игру? Я буду тебя душить, а ты будешь наслаждаться?! Если у тебя не встанет от этого, я начну бить битой тебе по черепу!

Через три часа его череп был в крови. У него даже не встал!.. Ха! Кстати, придётся испачкаться, да отрезать его член после того, как он подохнет... Иначе его рот будет выглядеть неуклюже без члена во рту...

Рассказать вам его историю? Нет?.. А нечего рассказывать. Зачем рассказывать о том, кто является никем? Ноль! Даже об этой цифре написано больше, чем о нём. Ледис?.. Лав ю? Хм...

Вероятно, ты избивал свою женщину и чувствовал, что ты мужик. Тогда зачем тебе соски?

Беру нож и аккуратно вожу по ним... по груди... Великолепно — мышцы напрягаются. Дёргаю за сосок пальцами и тяну на себя — ножик оп!

— Съешь, бэйб? Ах да, твои зубы... Проглоти сначала их!

Пихаю в рот его зубы и закрываю рот, поднимаю голову, чтобы взгляд упирался вверх; два глаза целы... скоро, детк, скоро, детка.

Глотает...

— Если я кончу тебе в рот, наверное, тоже проглотишь, да?

Коричневое небо сверкает на заднем фоне. Я ведь многое могу, да? Испортить мнение о тебе не только этого поколения, но и всех последующих. Жаль, что ты не умел заглядывать в будущее... Жаль, что ты до сих пор не умеешь это делать. Очень будет жаль, если ты будешь прыгать всё время как обезьяна, а не осторожно ходить, словно с каждой от тебя стороны, колья и стёкла; ад тебе не помешает. Убей меня, и ты его получишь, шваль!

Ты же не хочешь, чтобы твои дети узнали о своём отце что-нибудь плохое? Они же у тебя появятся? или ты любишь давать в жопу? Я могу подумать хорошо и просто написать здесь твоё полное имя. Когда-нибудь эту книгу будут носить на руках. Понимаешь это? Если я узнаю, что ты продолжаешь заниматься подобной хуйнёй, мой малыш, я буду сердитым папочкой. Я не буду тебя бить ремнём, конечно... Но мои руки сегодня дрожали, а я ненавижу, когда мои руки начинаю дрожать. Знаешь... Если ты хочешь быть подобием Майкла Джексона, еби детей; причём своих. Ок? Порти их. Они этого достойны.

— Проглотил сосок, падаль? Молодец, мой сладкий... Если бы я был геем, то мы подумали бы вместе, как расслабить твой анал. Но я не гей... Расслабься — скоро ты подохнешь.

Гвоздь входит в его ляжку. Удар! Удар!

Он заплакал?

— Ты серьёзно? Бля...

Хриплым голосом заявляет мне о том, что был невменяем. Ты что, урод, вечно будешь оправдываться такой хуйнёй, а потом беззаботно хихикать перед камерой?

Удар по шляпке гвоздя! Удар!

Я убираю зеркало, и что видит наш друг? Там сидит та, которую он избил. Она тоже привязана. Эти два шакала будто в зеркало смотрят на друг друга.

— Так кто из вас, пидарков, довёл ситуацию до белого каления? Вы же были, блять, парой... Виноваты вы оба, бестолочи. Смотри, дорогая, что ты натворила... Это ведь я из-за тебя, из-за бабы устроил это шоу! Неужели такая умная женщина, которая должна понимать своего мужчину, не смогла вовремя почувствовать его агрессивные намерения, которые он направил в её сторону? Хреновая, знаешь ли, баба... Вы созданы друг для друга. Здесь вас я и поженю.

Смеюсь. Подбегаю к ней и ударяю битой ей в грудь. Заливаюсь смехом...

— Смешно, ребята, я вас сейчас убью, а потом... Прикиньте, я убью себя! Что ты скажешь на это? — поворачиваюсь к этой девушке. Молчит. Не хочет смотреть. — Посмотри на своего жениха... До чего ты его довела?! Ты хоть понимаешь о ком я говорю или для тебя все парни, шалава, на одно лицо? Знаешь, если ты так судишь о людях, тогда нахуя тебе глаза? Швали, ровняющей всё под одну линию, не нужны глаза. Не правда ли, шакал?

— Не трогай её!..

— Бля, ты себе бы это сказал, когда тогда накинулся на неё! Сейчас, братишка, уже поздно. Время за полночь... Осенние листья падают. И всё такое... Ты рада подобному шоу? Поклон?..

Двигаю её стул к нему; их колени соприкасаются.

— Это ваш третий шанс, уёбки! Смотрите друг на друга, швали! Ну что, блять, это любовь у вас? Любите же!.. Кого-то... Он своих девок, ты своих петухов, к которым бегаешь, чтобы послушать их курлыканье. Ваша своеобразная любовь! Не похуй ли, да, кого щупать и с кем общаться?! Пообщайтесь... Я удаляюсь.

Неожиданно я останавливаюсь и осознаю, что я наделал. Я ударил её битой… Блять! Какого хуя? Мою малышку… Я подхожу к ней и касаюсь её лица — она отворачивается. Молю глазами её, но она не смотрит даже на меня. Я беру пистолет и направляю себе в голову.

Выстрел.

Она сильно раскрыла глаза, когда произошёл выстрел. Первой её мыслью было: «Он его убил? Я опять выбрала не того!» Она резко повернулась и посмотрела в сторону, где я стоял с криком:

— Что ты натворил?

Яркая лампа затмила её глаза; она кричала дальше, обращаясь ко мне туда, где я стоял:

— Это было в прошлом! Сколько раз я тебе говорила? Мы не должны были оказаться здесь! Он не должен был умереть так! Я его любила, но…

Тут её глаза прозрели. В той стороне, куда упёрся её взгляд никого не было. Она ощутила боковым зрением, что на полу лежит тело — она сильно вздрогнула и перевела взгляд на того парня, которого я мучил. Её лицо залилось злостью, потому что тот смотрел на труп и, кажется, улыбался.

— Ты улыбаешься? — спросила она.

— Этот псих мёртв — мы спасены!

— Этот псих был…

— Я знаю. Но он и тебя мог убить! — выплёвывая кровь говорил этот парень.

— Не думаю. Если бы он этого хотел, то я бы не разговаривала с тобой, — еле сдерживаясь от гнева сказала она спокойным голосом; и прокричала что-то.

— Успокойся. Твой стул не прибит гвоздями к полу… Растряси его. Он шаткий. Развалится под тобой, — он усмехнулся.

Она падает и катается до тех пор, пока ножки стула не начинают шататься; одна из ножек вылетает — девушка свободна. Она подходит к чёрному парню, что сидит на стуле и говорит тихо:

— Успеваешь шутить?!

Берёт тряпку и пихает ему в рот.

Подходит к трупу и переворачивает его на спину. Берёт за руку и гладит её; подводит мою руку к своему лицу и пытается гладить своё лицо моей рукой. Отпускает её, и рука падает мёртвой на пол. Она злится и с яростью берёт пистолет и смотрит в последний раз на чёрного парня.

У него расширяются зрачки, и он начинает дёргаться.

Она улыбается и говорит:

— Я тоже умею шутить.

Ведёт ствол к своему подбородку и стреляет.

«Чёртовы психи!» — думает Си.

Я начал голодать дней 50 назад... Честно говоря, я потерял уже счёт времени. Первые две недели было ужасно мерзко — я думал каждую секунду о том, что скоро подохну; несколько раз меня тошнило до того, что я блевал кровью, а потом блевал чем-то серым, коричневым, жёлтым... Безумно было осознание того, что я могу погибнуть или потерять сознание; несколько раз я видел движение чего-то небольшого: по полу что-то бегало — в тот момент слёзы выступили на моих глазах, одна из них докатилась до самых губ — она и стала моим питательным элементом на оставшийся срок.

Сегодня пятница. Я не ходил на работу и забыл о том, что такое чтение и просмотр телевизора. Я лежу в основном, а также провожу некоторые часы во дворе, напротив небольшого дуба — его рисуют в моём воображении позывы — раньше этого дуба здесь не было...

Я веду дневник, в котором просто чёрточками отмечаю каждый новый день. Порой я могу спать очень много, поэтому, предполагаю, что несколько дней я всё же пропустил. Это не беда, ведь, когда я умру... вряд ли это кто-то будет читать — у меня нет ни друзей, ни родственников, ни даже знакомых; ни родственников, ни друзей... ни тех, ни других. Нет никого, кто бы мог прийти ко мне, однако уже несколько дней я считаю это совершенно ненужным для меня; даже неуместным! Мне хорошо. Я счастлив. Я не ем. Я перестал сегодня пить.

Запись: «Прошло несколько дней, и я не могу подняться с постели. Я думал, что «пить воду» это также, как и «есть еду»; моя арифметика ушла к чёртям! Я просто не могу подняться... Вода в соседней комнате. У меня нет... ни тех, ни других... Вода, она... Вы видели воду?.. (слышен плачь) Вы когда-нибудь видели воду?»

Я ему вставил член в рот. Этот ублюдок доебался до меня на улице несколько лет назад. Я нашёл его. Теперь мой хуй торчит из его рта... Мне противно, честно говоря. Впервые я опустился до такого. Ни с того, ни с сего он просто дал мне по ебалу... Это было странно. Скоро я найду его друзей, которые хихикали мне в спину, когда я убегал. А сейчас пока что он...

— И кто у нас тут на переднем плане? — я достаю камеру. — Твоим сукам и друзьям будет приятно посмотреть на тебя в этой роли?

Он задевает зубами за мой член; это было неаккуратно. Я нервно хихикаю и ударяю ему кулаком в глаз.

— Осторожней будь. Ладно? Всё-таки мы же не хотим повредить тебе челюсть. Иначе как ты будешь хвалиться своим друзьям? Ты же будешь им рассказывать о своих увлечениях? Не всё время же кулаками на улице махать, да? Дьявол! Сука... Ты опять своими зубами хочешь испортить мне настроение?

Дал ему в щеку с кулака.

Камера включена. Ракурс пойман. Идеально!

— Теперь ты будешь самой сладкой сучкой в мире, брат!

Я плюю ему в лицо — он морщится.

— Ещё раз сморщишься, получишь сильней! Улыбайся, сука!

Улыбается. Неискренне, конечно... Но это его первая роль.

В душе сумбур — не могу расслабиться; член то падает, то встаёт — не могу поймать кайф. Напротив телик...

— Подожди, друг...

Включаю порнуху. Хочу расслабиться... Можно себе позволить. Я искал этого гада месяцев пять. Его ебало я запомнил на всю жизнь. Его и его друзей. Я думаю, что скоро я с ними подружусь. Всё-таки у меня тоже есть друзья... И некоторые из них ярые геи и трансексуалы. Когда их будут долбить люди подобной категории и многие в мире узнают об этом... их жизни... хм... этих петушков... станет несколько невыносимой.

Или лучше убить их после этого?.. Ведь смерть лучше, чем носить на себе клеймо пидораса.

— Так что ты сделаешь, когда я кончу тебе в рот? Можешь вытащить хуй изо рта, чтобы ответить.

— Я не знаю... (злится)

— Пожалуйста, улыбайся... Тебя наблюдает весь мир! Ты же хотел стать звездой, да? Много ебаться с разными тёлочками, благодаря тому, что уебал такого как я; как-то показать своим шакалам-друзьям, что ты достоин быть среди них... — плюю ему в лицо — ТАКОЙ ЖЕ ШАКАЛ!

Ударяю ногой ему в нижнее ребро; выше сердце. Держится — не упал.

— Мне ударить сильнее? Мне хочется, чтобы ты хотя бы показал, что тебе больно... — достаю из небольшого сундука огромный чёрный фаллос. — Это твоя жена, бро! Если ты заплачешь или как-то покажешь вид, что тебе не нравится, когда я засуну тебе это в жопу... Бля... Лучше бы тебе смеяться, мой милый сладкий ванильный пирожочек. Съесть тебя точно многие захотят — ты становишься неимоверно аппетитным, когда кричишь от злости, но когда ты такой ранимый твои рейтинги резко поднимаются вверх.

— Что? (смотрит недоуменно)

— Это нога (показываю на ногу)... Она — единственное, что может показать тебе правду. Ты хочешь узнать правду?

— Правду?.. К-какую ещё правду?

— Я наступил в дерьмо.

Кладу ногу на его спину.

«В прошлый раз, когда я пихал ему в рот... знаешь, ахах, он предпочёл кусать мой член... видишь — зашивали здесь... так вот, этот ублюдок схватил зубами... Что делать, когда хищники тебя хватают? Как сделать так, чтобы их челюсть разжалась? Я достал нож и воткнул ему в глаз. Это его весьма удивило».

Я включил эту аудиозапись перед тем, как расстегнул ширинку. Насколько ценны для падалей их глаза?.. (улыбка на моём лице)

— Чем займёмся? (улыбаясь, смотрю в зеркало) Даже не знаю, что тебе предложить, — верчу в руке гвоздь. — Блестит... (злобный оскал; третий зуб, считая с середины, желтоват)

Лижу этот зуб языком, слюна течёт по губам — вытираю её свободной рукой. «Наверное, не стоит её трогать... Но очень хочется, да? Как это в себе остановить?»

Медленно направляюсь к стене и кладу руку ладонью прямо на эту милую стену; она белая, неровная, в некоторых местах даже обваливается. Беру молоток.

— ЧЁЁЁЁЁЁЁЁЁЁЁЁЁЁЁЁРТ! КАКОГО ХУЯ? СУКА! КАКОГО ХУЯ? СУКА!

— БЛЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯ!

! ещё удар !

Падаю на колени. «Я просто хотел прикоснуться...»

— Я просто хотел... Хей! Вы меня хоть слышите? (кричу в сторону окна)

Листья падают. Луна, словно юла, вертит больно в осознании того, вечность это или поражение?!

Знаете, я просто захотел прибить руку к стену. Ну что в этом может быть плохого?

На улице воняло; гарью или чем-то ещё... Запах неуютный; я начал потеть, когда в окнах заметил радостное Солнце; оно злилось, хмурилось, краснело пятнами.

Крик сверху разбудил моё воображение — «Кто это?»

Она летела, словно ангел с небес; спускалась ко мне сюда вниз. Её белое одеяние порхало на воздухе... Один громкий звук «а» врывался в моё сознание и растопил холодное сердце, что после долгой разлуки с той, которая уже не любит, забыло значение слова «любовь»; аналитический мозг убивает всё чувственное восприятие реальности, однако иначе никак не объясниться мне с этим чёртовым чадом любви, которое проникновенно анализирует то, что должно чувствовать, а то, что должно чувствовать оно анализирует.

Теперь она разлеглась на асфальте... Кровь в разные стороны, даже стена в метрах пяти от тела стала забрызганной этим ядом, что убивает расовые различия, цвет кожи и культурные особенности данного конкретного народа. Только кровь теперь защищает нас от нападения друг друга! Если бы однажды заметили, что в каждом из нас течёт кровь разного цвета, то на Земле когда-нибудь остался бы только один человек, который командовал бы войсками, что режут тела и проверяют с помощью крови принадлежность того или иного человека к своей группе...

Я подошёл несколько ближе и ощутил сильный холод; нет, ветра не было, совсем не было ветра и даже несколько уютней стало, однако что-то изменилось — чувства остыли настолько, что меня стало морозить, и я упал рядом.

Размазанный череп смотрел куда-то в сторону, один глаз вытек — другой глаз смотрел на меня; я улыбнулся ему.

— Кто ты? — шепнул я тихо и осторожно, чтобы не отбить у неё охоту со мной разговаривать; женщины такие коварные существа, что даже после их смерти нужно обходительней стараться преподнести себя, дабы выглядеть самым лучшим самцом для этих... «Нужно остыть...» — подумал я, однако думы мои произнеслись вслух, и я испугался. «Это отпугнёт её?! А что, если она так и пролежит, и не произнесёт мне ни слова?.. Это будет опасная игра...»

Я лежал недолго и немного подвинулся к трупу. Моя рука смогла коснуться бедра, другое бедро разворотило от удара об асфальт, а колено выбило, и оно под углом в 90 градусов смотрело прямо в небо — так сексуально. Если подует ветер, колено может упасть... Будет крайне обидно.

И вот, моя рука касается этого сочного бедра, аж искус и слюнки текут от такого лакомства; внутри я точно и твёрдо уверен — она мне не откажет! На этот раз всё будет в порядке. Я ласкаю пальчиками её бедро, а глаза мои смотрят в её глаз, который направлен прямо на меня; жаль, что другой глаз вытек, возможно, я слижу эту оболочку, чтобы почувствовать таинство зрения и ощутить весь диапазон мечтаний и эмоций, что оно несёт для нас и тайно нас заставляет управлять своими мечтами и желаниями в зависимости от того, что перед нами находится.

Моя коленка потянулась к её ногам; та, что смотрит в небо, на ней юбка колышется и ещё секунду, два, и она откроет свои прелести. Я начинаю возбуждаться и двигаюсь к ней ближе... Солнце греет нас, а кровь уже не течёт по асфальту: где-то внизу появилось озерце; кажется, даже из него кровь перестала течь, скоро засохнет, что в нем, в этом озерце, появится? жизнь ли? смерть ли?

Я с бедра рукой провёл до ягодиц, так осторожно, чтобы она не заметила, а потом поднялся по талии до самых плечей и обнял её, прижал к своей груди — глаз упал на асфальт. Я поднял его и положил себе в рот — так сладко жевать то, чем она поглощала реальность — глоток!.. Теперь я полон любви к ней!.. Боже... Я прижимаю её крепко к груди и целую в губы — верхняя губа рассечена ровно по середине до самого носа, но мне это не мешает: ещё никогда поцелуй не был столь сладок для меня и моих губ, и моего хранилища сладких и чувственных воспоминаний — это восприятие данной секунды будет самым потрясающим в моей жизни.

Череп её разломан на несколько частей; послевкусие от глаза, проглоченного мною, расслабило мою ауру, и я принялся облизывать асфальт, где лежали кусочки её мозга.

— Дорогая, тебе так нравится?

Это была прелюдия. Это очень интимно, ведь рядом совершенная пустота; рядом никого нет абсолютно!

— Мы заперли этих тупорылых козлов в одной комнатке! Они посрут — убрать за собой не могут! Ссут прямо на пол... Ходят потом по этим лужам, и вонища такая! Смрад стоит повсюду, где они ходят...

— А что с ними делать-то?..

— Так мы и заперли их в одной комнате на постоянку, чтобы они и жрали там, и срали там; просто мы поливаем их водой из шланга, чтобы говно это, моча вся, жратва и остатки все эти, утекали в дыры, которые мы выдолбили позади.

— А спят они где?

— На полу прям спят. Друг с другом рядом спят. А какая разница-то? Звери ебаные! Им говоришь что-то, они вообще ничего не понимают, смеются чего-то там себе на уме постоянно, разглядывают тебя и снова смеются; водой их хлыстанёшь хоть иной раз, да успокоятся. Чёрт с ними, а что он говорит?

— Нужно делать, нужно работать! Что он ещё может сказать нам?

— Он заходил хоть сюда?

— Нет!

— Выходит, вы поливаете эти отребья водой, их говно утекает в сторону дыр, еда туда же и моча; а что со столовыми приборами?

— Ха! Какими ещё столовыми приборами? Они едят руками... Этим козлам нельзя трогать колючие предметы, они уколются сами, так ещё и других будут колоть! Поубивают друг друга! Ужас какой... Эти дикари! Этим дикарям лишь бы поубивать друг друга!

Эти говорящие стояли с огромного вида шлангом и смотрели в сторону десятков маленьких ребятишек, которым было не больше 10-ти или 12-ти лет.

Задумчиво я посмотрел в окно — ветер буйно шевелил одежду, что я недалеко как вчера постирал; улыбнулся. Еда была противной всю эту жизнь, поэтому я перешёл на хлеб-соль и воду. Поначалу я солил мало — брал на кончик пальца соли и тёр хлебушек, а потом клал его в рот, откусывал сколько нужно, жевал, запивал водой и ел дальше. Однако каждый день старался я что-то переосмыслить в плане поведения моего, а именно — в плане обращения с едой. Вскоре на небольшом кусочке хлебушка оказывалась уже полная чайная ложка соли, а потом уже и столовая; воды я стал пить меньше.

Однажды я вышел во двор, чихнул так сильно, а потом увидел, что моя ладонь в крови. Что со мной не так? Кости стали ужасно скрипучими. Кстати, в ладони оказался мой зуб. Пока что один...

Я собрал бельё, расположил его в шкафу. Кости ужасно болят, боже! Иногда я хожу по дому, и нога не выдерживает — падает коленом на пол; как я ещё не выбил себе чашечку коленную-то?!

Вечерком снова нужно поесть; теперь я ем практически одну соль, так как хлеба дома уже нет. Моя бедность привела меня к тяжёлым последствиям бытия моего и моей жизни. Воды чистой тоже не осталось, а принести её я не могу — развалюсь на части.

Сегодня я заметил, что из некоторых пор начала сочиться кровь — я обтираю ею соседние поры, будто это моя мазь, моё лекарство.

Спустя неделю я лежу и смотрю только в потолок; простынь подо мной воняет жутко, вся кровавая, даже уже цвет изменился на какой-то коричневый... Надеюсь, что однажды я смогу подняться, чтобы скушать свою миску соли, которую я оставил на столе.

Я летел, такое чувство, вечность! Под моими ногами — камни; одна нога то впереди, то сзади — так и вторая: то впереди, то сзади. Крыша гаража сияла от лучей Солнца... лет 17 назад я перебегал с друзьями по этой крыше с одного гаражика на другой. Весело было... Однако сейчас я уже взрослый мальчишка!.. 27 лет, а тело тянется к адреналину. Прыгал с парашюта, даже по горам лазил без страховки. Сегодня друг попросил перепрыгнуть из окна его дома на гараж.

Исполняется!

Глаза смотрят по сторонам: деревья загибаются от буйного ветра, в соседнем доме видны люди — они смеются друг над другом; недалеко, в песочнице играют малыши. «Когда-нибудь и мои дети тоже будут играть в песочнице... А сейчас бы... Ещё метр!»

Сильно ударяюсь о край гаража ногой и падаю на камни. Друг кричит громко. Откуда-то появилась кровь...

Очнувшись через некоторое время смотрю на ногу: торчит кость. Там, где икра — вздулось всё и посинело, а кость торчит белая с красным, а середина кости темноватая такая...

Падаю.

— Целый день ты так ходишь! Что с тобой не так, а? Что случилось? — кричу на неё, она бесится.

— Я... (ик) не знаю (ик) что (ик) не так!

Просто подхожу близко и со всей силы ударяю ей в горло кулаком.

Ходила взад-вперёд, пока он нахваливал грудь соседки, что жила напротив. Она, видите-ли, вышла на балкон голой, и теперь этот гад не может заснуть!..

Беру молоток и ударяю об его голову со всей силы.

Теперь можно и самой поспать.

Разрубили ему башку на две части. Потом открываем живот ножом. Лезет... Ха!.. Представляете? Ползёт, гад!.. Червь такой огромный... Рубили его — всё равно ползёт!.. Тело в печь.

Я подождал пока сестра и мать выйдут по очереди из сортира и зашёл туда. Мой язык прошёлся по ободку унитаза; потом он опустился ниже и начал лакать воду...

Мне было лет 5 или 6. Мы поспорили, и я наклонился над гробом бабушки...

Цель спора: мой язык должен пройти по всей её челюсти два раза туда и обратно.

Очень хорошо запомнился момент, когда я ощутил языком один острый её зуб. Брр...

Я проходил мимо коровника; одна из коров дристала, и у меня встал член.

Она пила молоко, а потом бежала блевать. «Если любишь меня, пей!» — приказывал он ей. Только она подносила бутылку ко рту, её одолевала тошнота; она снова бежала блевать.

Ему миллиметра не хватило для касания пальцев ног до пола. Так провисел он целую ночь.

Одет я был шикарно: костюм-тройка блистала на мне как влитая. Серый пиджак с коричневыми идеального размера вставками там, где и нужно; смачный галстук, указывающий на самое сокровенное, что есть в мужчине (не понимаю, нахера его носят женщины; неужели и они считаю ЭТО самым сокровенным?); белая рубашка, доказывающая чистоту нашей семьи и её стремление к опрятности; на голове шикарная причёска, которую делали мне добрых пять часов; шикарные усы и борода (я потратил на них то же самое время).

Идеальные ботинки выражают щепетильность и изящность традиций всего человеческого рода с тех пор, как он начал носить шкуры на своих стопах. Кожаный салон так рьяно проникает во все секреты каждой из мышц и косточек, что носит в себе стопа; носочки — единственное, что отделяет кожу человека от кожи другого животного, наименование которого для нашей истории полностью безынтересно и незначительно.

Выше линии носок — только кожа вплоть до края пиджака.

— И ты так выйдешь на день рождения своей бабушки?

— А что не так в моём наряде? Это мода, мама!

— Смотрите на него! Он оделся по-модному!..

(крик и возмущения)

////дописать

Крики роженицы ухудшали общий запас веселья, расположенный в лёгких тех, кто стоял поблизости — родственники. Палата вычищена до блеска, а доктора идеально закупорены в белые халаты со стерильно-чистыми масками на лицах; перчатками один из них пытается что-то сделать, проникая в таинственную вагину, из которой скоро появится плод.

Плод появляется, и роженица теряет сознание.

Странно, но родственники почему-то перестают смеяться и уже задыхаются от другого, какого-то негативного чувства!.. Что это за чувство? Давайте-ка мы рассмотрим под лупой их лица:

Это самый высокий в этой группе. Лицо его было невозмутимо всё это время, однако, когда он увидел плод, оно стало бледнеть (до этого оно было в красноватых пятнах). Он, представляете, побледнел! Отчего бы это могло произойти? Что он увидел?

А это тётушка... Она очень не хотела сюда приходить, но её муж (вот тот высокий джентльмен) её заставил: он вывел её насильно из дома и усадил в машину, запер на ключ её дверь, соседнюю дверь, чтобы она не сбежала с задних кресел, сел за руль и приехал в больницу к своей племяннице. Лицо этой дамы прямо побагровело от возмущения и неистовства!

А этот персонаж — отец. Он просто отворачивается и ударяет кулаком о стену!

Мать падает в обморок.

— Унесите его! Быстро! Это урод! Она родила трёхногого! Ужас! Какой ужас... Позор на весь наш род! На всю нашу семью!

///дописать бла бла бла, помнишь?

Он взял нож, очень острый. Положил его на лоб и повернул лезвием к себе. Со всех ног он побежал в стену и врезался в неё. Нож остался внутри, и пошла кровь.

Он присел за стол, поднял с пола коробку и положил к себе на колени. Коробку он раскрыл; кровь упала куда-то внутрь. Выложив из коробки толстенную доску, он принялся доставать шахматные фигуры. Доску он положил на стол, а фигуры расставил так, как нужно. D6 заляпана кровью.

Четыре партии было сыграно — 3:1, выигрывает соперник. «Что-то изменилось...» — подумал парень и встал. Нож был лишь наполовину внутри лба, поэтому тот разбежался и ударился снова о стену. Теперь он полностью вошёл в лоб, из глаз потекли кровавые слёзы; парень упал на колени, а через секунду уже валялся на полу отключенным.

Через часа три он очнулся и еле поднявшись, сел за шахматы.

4:0

Снова удар.

Я сидел долго перед зеркалом, а потом смастерил удавку на шею из толстой верёвки, что забыл мой отец несколько месяцев назад; ему стукнуло 40. Я долго бродил по комнате в поисках надежды, но не нашёл её... Взяв стул, я поставил его в середину каморки, где я в основном ночевал после тяжёлой работы; я работал по 12 и более часов на одном заводе: «Думаю, ещё месяц, и моя спина не сможет разогнуться...» Петля на шее свободна. Скоро и я освобожусь.

5 секунд.

4...

3...

2...

1...

Эта сука порвалась! Беру ещё две, которые под боком и связываю. Время уже 6 утра. Пора на завод. Выхожу автоматически на улицу и иду вперёд. Десятки людей в упор смотрят на меня; странно смотрят... Я оборачиваюсь на них. Они оборачиваются в ответ. Через несколько километров я понимаю, что в моих руках толстая петля. Я останавливаюсь и осматриваюсь кругом — вижу забор; вешаю петлю на него. Ухожу.

По возвращению домой я вижу этот самый забор: он пуст. Однако маркером написано: «Спасибо».

Она состригла грязный ноготь и свалила его в кучу таких же ногтей. Постепенно с руки она перешла на ноги: образовалась кучка с вонючими ноготками. Кончив своё дело, она взяла один из ногтей, от него оторвалась грязь и упала на пол; она схватила зубами ноготь и отсосала грязную часть, очистив, тем самым, ноготь от грязи — он стал чистым. Так она поступила с остальными ногтями, а когда они все стали чистыми, она поднесла один из чистых уже ногтей ко рту и начала грызть его. Так она сгрызла все оставшиеся ногти.

Пришло время стричь ногти мужу. Да скоро и сын придёт с работы. «Жаль, что он ещё не женился...» — думала она.

— Тебе хорошо! На тебя смотрят толпы поклонников, а я — сраный автор, писакка! Что мне причитается?

— Понимаешь, Грегори... Поначалу на тебя смотрят толпы врагов. Они не знают, как ты сыграешь, что ты будешь делать на сцене: прыгать и кривляться или стоять спокойно и напевать себе тихо...

Рози в это время плакала. Она впервые прочла рассказы Грегори и не могла прийти в себя.

— Мне кажется, что лучше никому не показывать твоих выходок, — спокойно произнесла Рози, вытерев слёзы.

— Выходок? Это ты так называешь мои рассказы? Кейси! Прочитай их!..

— Нет... Спасибо. Я не любитель чтения...

— Что ж... ты не любитель, а музыку твою нам приходилось слушать! По многу часов!.. Помнишь, как папа звал нас в комнату, а сам уходил куда-то? Это он не хотел слушать это дерьмо, а нас звал специально, чтобы ты не оставался один! Сёба из-за этого начал даже сам писать музыку… Его вот отец хвалил!

— Я понимаю, что ты завидуешь... У меня есть сто-двести поклонников, любителей этого... того, что я создаю... дерьма, как ты выразился... а у тебя только Рози, которая не выносит того, что ты пишешь... Получается, что у тебя тоже дерьмо?!