Итак, идея длящейся добросовестности - фантазия, оторванная от реальной жизни и не имеющая почвы в законе, который тоже ведь написан для жизни. 11 страница
Если ТОО "ДальМАК" сможет сохранить свое владение, опираясь на норму ст. 302 ГК, то по истечении известного срока оно сможет приобрести и право собственности в силу приобретательной давности (ст. 234 ГК).
Механизм применения последствий ничтожной сделки порождает вопрос, который можно обозначить как проблему отрицательной силы недействительной сделки. Дело в том, что если прямой вещный эффект недействительности сделки довольно быстро затухает, как только вещь - предмет сделки - попадает к добросовестному третьему лицу, то отменительное петиторное действие, напротив, не имеет предела, выходя за рамки отношения сторон в договоре. Здесь имеется в виду, что одновременно с восстановлением прав, переходивших по ничтожной сделке, в том числе и собственности, считаются аннулированными и права было возникшие. Поскольку всякое право, особенно вещное, может сказаться так или иначе на правовой позиции иного участника оборота, любое лицо вправе сослаться на ничтожность сделки, не доказывая специально, каким образом при этом затронуты его интересы.
Проблема особенно обостряется применительно к возникшим и аннулированным личным (обязательственным) правам. Следует согласиться с В.В. Витрянским, что едва ли отвечает духу договора поведение стороны, которая ссылается на ничтожность сделки с целью уклониться от ответственности <1>. Однако надо признать, что эта ситуация не может быть разрешена без отказа от понятия ничтожной сделки, которое в свою очередь не может не иметь абсолютного значения уже хотя бы в силу того, что им охватываются и вещные права с их абсолютным действием. Можно, видимо, предположить, что возникающее (и отмеченное В.В. Витрянским) напряжение в части аннулирования обязательственного, относительного (т.е. приватного) эффекта ничтожной сделки - это одно из проявлений дуализма гражданского права, последовательное проведение которого могло бы, как может показаться, развести последствия недействительных сделок в зависимости от того, обсуждается ли вещный или обязательственный эффект <2>.
--------------------------------
<1> Экономические реформы и гражданское законодательство: новое в договорном праве, арбитражные споры: Материалы научно-практической конференции в ИЗиСП // Журнал российского права. 1997. N 6. С. 144.
<2> Имеется в виду предположение, что установивший только личную связь договор, имеющий пороки, мог бы считаться недействующим лишь постольку, поскольку ни одна из сторон не получила предоставления и не несет из такого договора убытки.
Это, однако, едва ли возможно, так как наряду с резким усложнением механизма за его пределами оказались бы договоры, которые имеют и вещное, и обязательственное действие, а таких договоров - большинство.
Но на этом не хотелось бы обрывать обсуждение действительно острой проблемы. Известно, что оспаривание заключенных сделок в судах и массовое признание их недействительными приобрело почти эпидемический характер. Высказанный полтора века назад основателем русской цивилистики Д.И. Мейером завет - не аннулировать сделок без самой крайней необходимости - давно и прочно забыт практикующими юристами. Понятно, что такая практика никак не способствует устойчивости оборота. Да и правовой уклад, главной чертой которого остается сплошная неуверенность, а точнее, уверенность, что любой договор может рухнуть в суде, не может не вызывать разочарования.
Нет сомнения, что ближайшей задачей должно стать укоренение совсем другой позиции, когда даже существенные пороки договора не могут вести к признанию сделки недействительной, если такое решение может быть повернуто против стороны, добросовестно исполняющей договор, о чем говорит В. Витрянский.
В порядке расширения дискуссии я бы предложил обсудить такой вариант: изменить трактовку ст. 168 ГК таким образом, чтобы по этому основанию аннулировались лишь те сделки, которые нарушают права общего, публичного значения (антимонопольные, таможенные, налоговые правила и т.п.). А если речь идет о нарушении частного права, суд был бы вправе сохранять силу сделки, поскольку при этом не усматривается серьезного ущерба обществу. В конце концов, если признана преимущественно публичная природа реституции, то можно сделать следующий шаг и допустить применение реституции не по частному, а по публичному мотиву.
Проблема вещного эффекта купли-продажи тесно связана с вопросом об отчуждении чужой вещи, не принадлежащей продавцу. Этот аспект темы уже затрагивался выше, но он заслуживает более подробного обсуждения.
В последнее время все чаще, правда, с весьма различных позиций, утверждается тезис о действительности продажи, совершенной лицом, не имеющим права на отчуждение вещи (неуправомоченным отчуждателем), поскольку это допускается германским правом.
Эти выступления, не лишенные культуртрегерских амбиций, ставят под сомнение до сих пор преобладающий взгляд, многократно подтвержденный отечественной судебной практикой <1>, о ничтожности такой продажи в современном российском праве.
--------------------------------
<1> Русское право в течение последних двух веков определенно стояло на позиции, согласно которой продавец должен быть собственником.
Понятно, что этот вопрос не только весьма актуален практически, он затрагивает центральный пункт оборота и потому, без сомнения, занимает одно из центральных мест в системе гражданского права.
Прежде всего отмечу, что проблема должна решаться именно на почве российского ГК, так как и в истории, и в современном праве других стран мы найдем достаточно случаев действительности продажи чужого имущества <1>.
--------------------------------
<1> В дальнейшем я буду употреблять определение "продажа чужого имущества" для обозначения всякого отчуждения вещи неуправомоченным отчуждателем. Известно, что право (правомочие в терминологии Б.Б. Черепахина) на отчуждение вещи может базироваться не только на праве собственности, но и на праве залога, компетенции конкурсного управляющего, судебного пристава и т.д. Продажа чужого имущества - предмет дальнейшего обсуждения - предполагает отсутствие какого бы то ни было права на отчуждение при физическом владении вещью. Именно так и говорит закон, увязывающий в ст. 302 ГК РФ возникновение незаконного владения и тем самым ничтожность отчуждения с отсутствием "права отчуждать" имущество.
Само по себе правомочие, как это показано в другом месте, субъективным гражданским правом не является. Что касается правомочия на отчуждение вещи, то этот феномен вытекает из логики вещного договора. В российском праве, не знающем вещного договора, правом на отчуждение вещи обладает всякое лицо, способное от своего имени заключить и исполнить такой договор (право на заключение договора об отчуждении вещи, впрочем, всегда дается тому, кто может его исполнить).
Выше говорилось, что в римском праве вовсе не требовалось собственности на стороне продавца: передавалось только спокойное владение. На этой почве возникла ответственность продавца за утрату покупателем владения вещью в виде возмещения убытков (эвикция). Нельзя не заметить, что отсутствие у покупателя титула собственника, препятствующее распоряжению вещью, само по себе в римском праве не влекло ответственности продавца <1>. Обычно это объясняют краткими сроками приобретения по давности (два года для земельного участка, год для иных вещей), гарантирующими покупателю достаточно скорое возникновение права собственности в любом случае. Иными словами, если владение он не терял, то отсутствие права собственности не давало оснований в чем-либо упрекать продавца.
--------------------------------
<1> Изменение купли-продажи таким образом, что продавец обязан передать право собственности, начинает конфликтовать с эвикцией как формой ответственности за утрату не права, а владения, резко сужая ее сферу. В нашем праве это особенно заметно из-за широкой возможности изъятия вещи у покупателя третьими лицами (подробнее этот вопрос анализировался в статье: Скловский К. Некоторые последствия продажи чужого имущества // Хозяйство и право. 2000. N 9). Но и в германском праве принцип обязательной передачи права "входит в противоречие с принципом эвикции в раннем римском праве" (Медикус Д. Отдельные виды обязательств в Германском гражданском уложении // Проблемы гражданского и предпринимательского права Германии. М., 2001. С. 90).
Уже в классическом праве эвикция начинает утрачивать свою роль. "Ответственность за эвикцию с точки зрения исторической не более, как последнее отражение архаической обязанности продавца защищать покупателя а потому не может считаться живым, определяющим принципом права, стоящего на такой высокой ступени развития, как римское в классическую эпоху", "ответственность за эвикцию в праве классическом не имеет никакой будущности и всецело обращена к весьма и весьма отдаленному прошлому" (см.: Митюков А.К. Ответственность продавца за эвикцию в историко-сравнительном освещении. Киев, 1906. С. 153, IV).
Впрочем, известная ГК РФ ответственность за эвикцию, также предусматривающая лишь утрату владения, но не отсутствие права собственности у покупателя (ст. 461 ГК), действует подобно римской, хотя наши сроки приобретательной давности значительно больше римских (в раннем римском праве). Впрочем, с учреждением в рамках п. 2 ст. 223 ГК мгновенной приобретательной давности этот тезис нуждается в оговорках. Тем не менее само существование эвикции, конечно, может дать материал для выводов, близких классическому римскому праву.
Но на воззрения некоторых современных российских юристов еще в большей мере воздействуют решения германского права, которое проводит принцип абстрактности вещного договора (передачи вещи в порядке передачи собственности), ее независимости от сделки, создающей обязательство купли-продажи (§ 929 ГГУ) <1>.
--------------------------------
<1> Эти особенности германского права не нуждаются в изложении ввиду общеизвестности. Впрочем, можно указать на их характеристику в самом кратком виде в компендиуме: Жалинский А., Рерихт А. Введение в немецкое право. М., 2001. С. 421 - 422.
На этой почве возникают возможности юридических конструкций, позволяющих противопоставить договор купли-продажи, передачу вещи и передачу права собственности продавцом. Впрочем, наиболее существенным следствием абстрактности передачи вещи обычно считают сохранение ею силы при недействительности купли-продажи: тогда покупатель сохраняет собственность, несмотря на пороки договора, только в силу того, что получил вещь от традента-собственника, а продавец защищается посредством кондикции.
Однако я намерен обсудить прямо противоположную ситуацию, когда традент - не собственник. Соответственно механизм абстрактной традиции (вещного договора) для нас выступает лишь как один из возможных технических способов <1> приобретения собственности.
--------------------------------
<1> Напомню, что здесь не обойтись без фикции, каковой и является вещный договор.
Такой подход, конечно, ставит под сомнение естественность абстрактной традиции. Природа традиции познавалась путем тщательного изучения классического права. И хотя римское право имело статус писаного разума, естественность абстрактной традиции, даже если бы она была прямо выведена из римского права, как мне кажется, все же не очевидна. Более того, именно римское право дает основание и для вывода о "смешанном" характере традиции, зависимости ее от основания отчуждения (каузы). В частности, как незаконные сделки (дарение между супругами, сознательное принятие недолжного исполнения), так и сделки, исключающие волю традента на отчуждение, лишали традицию эффекта <1>.
--------------------------------
<1> Трепицын И.Н. Переход права собственности на движимые имущества посредством передачи и соглашения. Одесса, 1903. С. 133.
При обсуждении проблемы продажи чужого имущества приходится постоянно иметь в виду разные варианты соотношения купли-продажи и отчуждения вещи без собственности на стороне продавца.
На самом деле теоретически возможны и в разных системах права сконструированы юридические механизмы, позволяющие совершить действительный договор купли-продажи и в том случае, когда продавец не является собственником продаваемой вещи.
Речь идет о механизме, который состоит в том, что продавец обязывается передать в собственность покупателю вещь, не имея на нее права. Это обязательство возникает, но собственность не переходит к покупателю именно из-за отсутствия права собственности на стороне продавца. Договор тем не менее действует и служит основанием ответственности продавца за убытки, возникшие у покупателя из-за отсутствия у него права на полученную по договору вещь.
Именно этот механизм описывает случай обязательственного эффекта продажи чужого имущества, и только о нем имеет смысл говорить в дальнейшем, пытаясь определить, имеется ли место этому механизму в современном российском праве. Подчеркну это сразу, чтобы не смешивать этот действительно конструктивный анализ с имеющим мало смысла обсуждением взгляда, согласно которому действительность купли-продажи чужого имущества будто бы может сама по себе привести к возникновению собственности у покупателя.
Ряд обстоятельств в большей или меньшей мере сопровождает эффект действительности продажи (еще раз подчеркну - не отчуждения) чужого имущества там, где она допускается законом, и без этих факторов такой эффект едва ли может состояться.
Я бы выделил как важные или необходимые во всяком случае такие, как четкое разделение не только в доктрине, но и в позитивном праве договора об обязательстве и абстрактной сделки о передаче вещи, а также описание фигуры покупателя вещи без собственности на нее не только в понятиях обязательственного права, но и в понятиях права вещного, т.е. не только как покупателя, но и как владельца.
Нетрудно убедиться, что в нашем праве эти условия едва ли выполнены.
Закон говорит о сделке как об основании возникновения права собственности, имея в виду именно договор купли-продажи, но не сделку передачи вещи (п. 2 ст. 218 ГК). Такая сделка здесь и не упоминается.
Можно заметить известную преемственность нормы п. 2 ст. 218 ГК РФ с предыдущим российским законодательством. Г. Шершеневич, как и другие русские цивилисты, критиковал нормы русского гражданского законодательства, в силу которых договор рассматривался как способ приобретения собственности, замечая, что договор купли-продажи сам по себе собственности еще не создает, а является только основанием <1>. (Обращу внимание на то, что традиция характеризовалась Г. Шершеневичем как "физический акт" <2>. Выбор этого термина не позволяет отождествить традицию со сделкой (договором). Это весьма важное обстоятельство, если учесть авторитет автора и всегда выражаемое им сочувствие германской модели.)
--------------------------------
<1> Шершеневич Г.Ф. Учебник русского гражданского права. С. 182. Конечно, важным является вопрос, насколько абсолютно представленное здесь же утверждение, что договор в принципе, "по своему существу" не может создать вещной связи (см.: там же. С. 183). Одно только указание на французское право (Г. Шершеневич весьма критически оценивал нормы ФГК о купле-продаже), дающее противоположный пример, переводит этот вопрос из категории непосредственно практических в разряд вопросов общей теории гражданского права. Тем не менее проблема остается. На мой взгляд, при обсуждении этого вопроса, который, видимо, не имеет абсолютно непротиворечивого решения, следует учитывать генетическую неродственность собственности и договора. Договор создает только личные права; собственность нуждается в поддержке правопорядка, ей мало одного договора, требуются и иные факты внешнего характера.
<2> Там же. С. 183.
Впрочем, в ст. 218 ГК буквально сказано, что право собственности возникает "на основании" договора купли-продажи, мены, дарения и др. Это означает, что законодатель не имел в виду прямо выводить собственность из договора. Системное значение нормы ст. 218 ГК, стало быть, состоит в том, что иной нормы об основаниях приобретения права собственности, кроме нормы, указывающей в этом качестве на договоры, в ГК РФ не имеется. Статья 224 ГК РФ, перечисляя действия, которые приравниваются к традиции, уклоняется от квалификации их в качестве основания возникновения права собственности. Соотношение норм ст. ст. 218, 223 и 224 ГК говорит, конечно, не о приверженности законодателя консенсуальной модели приобретения собственности, а скорее выражает каузальность традиции, исполнение ею "вспомогательной" функции <1>.
--------------------------------
<1> В. Бердников приводит взгляды отечественных цивилистов, в том числе М.М. Агаркова и Е.А. Флейшиц, считавших распорядительные сделки, поскольку они могут быть выделены, вспомогательными, производящими эффект лишь "в силу основной сделки", по словам Е.А. Флейшиц (см.: Бердников В.В. Распорядительная сделка как способ изменения имущественно-правового положения лица // Законодательство. 2002. N 3. С. 30). В предыдущей главе говорилось о поддержке такого подхода и Б.Л. Хаскельбергом.
Д.М. Генкин, не допуская, как можно судить, возможности иного суждения, утверждает, что "по советскому праву передача носит каузальный характер" (Генкин Д.М. Право собственности в СССР. С. 139). С этой позицией соглашается Б.Б. Черепахин (Черепахин Б.Б. Правопреемство по советскому гражданскому праву // Черепахин Б.Б. Труды по гражданскому праву. М., 2001. С. 347).
Но еще более важно, что данное в ст. 305 ГК понятие законного владельца как лица, получившего вещь по договору, определенно не допускает возможности того, что такой владелец не имеет права на вещь - вещного или обязательственного. Иными словами, ГК РФ решительно исключает возможность того, что титульный владелец, т.е. владелец, получивший вещь по действительному договору, не получил на нее права. Видимо, нужно заметить, что сам титульный владелец, т.е. лицо, имеющее договорное основание (титул), хотя прямо в Кодексе и не упомянут, практически единодушно отождествляется с законным владельцем. (Обсуждению подлежит лишь другой вопрос: могут ли быть иные, кроме титульных, законные владельцы? Но этот вопрос здесь рассматривать не имеет смысла, так как он относится уже к проблеме владения.)
Однако, если мы допускаем действительность договора купли-продажи вещи без перехода собственности на нее, то мы должны будем допустить и фигуру титульного владельца, не имеющего права на вещь (незаконного владельца в системе понятий ГК РФ).
Очевидно, что допущение титульного незаконного владения действующим ГК РФ заведомо исключено. Следовательно, защита тезиса о наличии в ГК РФ возможности продажи чужой вещи должна начинаться с доказывания признания Кодексом фигуры незаконного титульного владельца, что пока никому не удавалось.
Еще более очевидным образом недействительность продажи имущества, совершенной без права на продажу (именно таким образом законодатель подходит к продаже чужой вещи, и с такой квалификацией следует согласиться, понимая под продажей чужой вещи именно продажу без права (правомочия) на отчуждение, не обязательно совпадающего всегда с правом собственности), вытекает из содержания ст. 302 ГК: "Если имущество возмездно приобретено у лица, которое не имело права его отчуждать, о чем приобретатель не знал и не мог знать...", то такой приобретатель, во-первых, является добросовестным приобретателем, а во-вторых, при известных обстоятельствах может получить защиту против требований собственника. Но добросовестный приобретатель, упомянутый в ст. 302 ГК, является в то же время и незаконным владельцем - ответчиком по виндикационному иску (ст. 301 ГК). Именно незаконный владелец, как известно, только и может обладать качествами (не)добросовестности. Законному владельцу, получающему вещь по действительной сделке, эти качества недоступны. А раз так, то очевиден вывод: если сделка совершена лицом, не имеющим права отчуждать имущество, то эта сделка влечет у приобретателя незаконное владение, т.е. она является недействительной.
Не можем мы обнаружить в ГК РФ и достаточных средств для описания механизма взаимодействия действительной купли-продажи и ничтожной передачи титула.
Так же, как действительность цессии в нашем гражданском праве оказывается в зависимости от основания (каузы), так и традиция не может иметь эффекта без каузы - договора купли-продажи (поскольку мы обсуждаем именно эту ситуацию как модельную). Но эта зависимость оказывается, насколько можно судить, обратимой: если традиция не может перенести собственность, то не может устоять и основание, поскольку причина ничтожности традиции, т.е. отсутствие собственности отчуждателя, имеет место и в отношении купли-продажи. Отказ от абстрактности традиции <1>, видимо, и не мог привести к иному результату. Признание связи (пусть и с подчинением) сделки и передачи заставляет требовать одновременной действительности и для сделки, и для передачи в отношении тех фактов, которые идентичны для обоих актов, что кажется очевидным. Но отсюда вытекают и другие следствия: недействительность сделки влечет недействительность традиции, а недействительность традиции, поскольку причины ее недействительности не вытекают из самой традиции (нарушение порядка ее совершения и т.п. <2>), означает и недействительность сделки. Очевидно, что ГК РФ не допускает оспаривания вещного эффекта традиции по тому мотиву, что традент - не собственник, таким образом, чтобы при этом покупатель мог тем не менее сохранить свой титул, т.е. договор купли-продажи, и иметь позицию действительного покупателя, как об этом уже говорилось применительно к ст. 305 ГК РФ.
--------------------------------
<1> Вообще говоря, и абстрактная традиция знает случаи, когда договор купли-продажи и традиция одновременно поражаются одним и тем же пороком: например, и договор, и передача совершаются недееспособным лицом либо под влиянием насилия и т.п. Но для отчуждения чужой вещи здесь делается исключение, продиктованное известными практическими соображениями.
<2> В. Бердников говорит о необратимости традиции (см.: Бердников В.В. Указ. соч. С. 34). Видимо, имеется в виду, что поскольку содержание традиции предельно ограничено (воля на передачу собственности без каких-либо дополнительных условий), то заведомо отпадает возможность ее оспаривания.
В практике, впрочем, можно обнаружить случаи оспаривания передачи, совершенной неуполномоченным лицом, либо вовсе с составлением поддельного акта приема-передачи. Однако в этом случае применение нормы ст. 183 ГК РФ в части связывания сделкой самого неуполномоченного представителя исключено, так как эта сделка никакой обязательственной связи не устанавливает, а, напротив, прекращает обязательство продавца.
В предыдущей главе был сформулирован тезис о том, что, хотя традиция, видимо, может так или иначе оцениваться как ничтожная, иск о недействительности традиции по правилам об оспаривании сделок оказывается лишен самостоятельного интереса и потому отпадает. Ведь в силу ст. 166 ГК для спора о ничтожной сделке необходимо наличие интереса.
Более корректным является обсуждение действия традиции с точки зрения норм об исполнении обязательства (об этом тоже уже говорилось). Тогда традиция утрачивает эффект, если исполнение признано ненадлежащим.
К такому выводу, не имеющему, конечно, универсального характера, нас подталкивают также и нормы об основаниях возникновения права собственности, указывающие именно на сделку, а не на акт передачи.
Понятно, что действительность продажи чужой вещи сама собой дает покупателю иск о передаче вещи независимо от того, принадлежит ли вещь продавцу. Продавец лишен в этом случае каких-либо возражений и обязан передать чужую вещь покупателю, так как известная германскому праву конструкция, исключающая возможность вещного договора (в силу § 929 ГГУ для совершения вещного договора нужно непременно быть собственником), недоступна продавцу чужой вещи из-за отсутствия в нашем законе правила, аналогичного норме § 929 ГГУ, и вещного договора в целом. Между тем допущение иска о передаче чужой вещи очевидным образом вступает в противоречие с правопорядком, вплоть до признания этого действия если не преступлением (что вполне возможно в ряде случаев), то несомненным правонарушением в любом случае. Именно поэтому наше право и считает недопустимым продажу чужого.
Известно, что французская модель не придерживается принципа абстрактности передачи собственности, поскольку здесь собственность переходит в силу самой продажи <1> (я не буду специально обсуждать действия правила об индивидуализации, не имеющего принципиального значения для нашей проблемы <2>). Прямым следствием этого является недействительность (оспоримость) сделки по продаже чужого имущества. Обстоятельно и более подробно, чем в ФГК, этот подход изложен в общих положениях о продаже ГК Квебека. Согласно ст. 1713 ГК Квебека продажа чужого имущества может быть признана недействительной. Сделка, стало быть, оспорима.
--------------------------------
<1> Исторически французская консенсуальная система развилась из традиции посредством систематического употребления такого исключения из традиции, как constitutum possessorium. В XVI - XVII вв. нотариусы включали это условие в договор уже формально, независимо от желания сторон. В конечном счете передача собственности договором купли-продажи стала правилом и была закреплена в ФГК.
Обсуждая выше механизм возникновения права собственности, мы могли видеть, что передача права собственности в силу одного договора об отчуждении вещи не означает еще, что право собственности возникает в силу волеизъявления, а не факта: в этом случае роль факта, с которым увязывается переход собственности, играет договор. Поэтому и механизм, принятый ФГК, не содержит в себе ничего, что бы могло исключить принципиальный вывод о невозможности возникновения права собственности из одной только сделки собственника.
<2> Впрочем, И.Н. Трепицын связывает нужду в традиции как с индивидуализацией, так и с продажей чужой вещи (см.: Трепицын И.Н. Указ. соч. С. 419), полагая, видимо, то, что в обоих случаях в момент заключения договора предмет отсутствует. (Поскольку речь идет о чужой вещи, имеется в виду, конечно, ее приобретение к моменту передачи.) Тогда традиция нужна для завершения договора. В целом это замечание И. Трепицына не столько служит подтверждением значимости традиции, сколько отводит ей место дополнения договора, т.е. по существу лишает ее самостоятельного значения.
Собственник вправе оспорить сделку и виндицировать имущество, если только продажа не была совершена под контролем суда либо покупатель не приобрел вещь по приобретательной давности.
Может сделку оспорить и покупатель, кроме случая, когда собственник не имеет права на виндикацию вещи (ст. ст. 1714, 1715 ГК Квебека).
Сравнение германского механизма абстрактной традиции и избранного ГК РФ механизма каузальной передачи заставляет прийти к выводу, что каузальность делает невозможным сохранение действительности купли-продажи при недействительности передачи по причинам, связанным не с самой передачей, а с правами на вещь.
Что касается вытекающей из французской модели оспоримости сделки, то фактически в нашем обороте так и происходит, когда проданы родовые вещи <1>.
--------------------------------
<1> Здесь же включается и другой механизм, который как-то выпал из современного российского права: договор может быть оспорен лишь до тех пор, пока он не исполнен. Это правило, одновременно и справедливое, и отвечающее нуждам оборота, остается пока достоянием доктрины. Но нынешним цивилистам уже кажется неприемлемым и другое правило: если договор расторгнут, он не может быть признан недействительным. Не раз, излагая этот подход, мне приходилось слышать: "Но как же можно сохранить силу за сделкой, ничтожной в силу закона?" Этот вопрос, вполне уместный в праве публичном, едва ли имеет достаточные основания в частном праве.
Кроме того, мне представляется весьма уместным заимствовать из французского права запрет продавцу оспаривать продажу чужого имущества в любом случае. До тех пор такие иски могут отвергаться лишь на основании п. 1 ст. 10 ГК, а этого почти не случается.
Вообще говоря, сегодня именно заимствование французского варианта в части купли-продажи чужого имущества (хотя наша система в целом и примыкает к германской) потребовало бы наименьших изменений ГК РФ и наименьших потрясений сложившейся практики и правовых представлений юристов.
Итак, мы имеем три подхода. В римском праве по купле-продаже передавалось только спокойное владение, а собственность переходила посредством традиции; если на стороне продавца собственности не было, то при наличии известных условий собственность у покупателя возникала по приобретательной давности. Таким образом, поскольку передача собственности оказывалась факультативным следствием купли-продажи, сам договор имел эффект при передаче одного только спокойного владения. Такое решение и сегодня могло бы быть признано, пожалуй, наиболее гармоничным и вполне жизнеспособным <1>.
--------------------------------
<1> Римское условие о перенесении риска случайной гибели (порчи) вещи на покупателя с момента заключения договора, а не передачи вещи, кажется не вполне удобным, но никто и не ведет речь о буквальном переносе римской модели в современное право.