Итак, идея длящейся добросовестности - фантазия, оторванная от реальной жизни и не имеющая почвы в законе, который тоже ведь написан для жизни. 14 страница
Если стороны или хотя бы один покупатель ошибочно полагают <1>, что владение товаром подтверждает собственность продавца, то тем самым уже исчезает всякая почва для действительной продажи. Такая продажа сама по себе ничтожна, так же как и продажа заведомо чужой вещи, до всякого исполнения; а исполнение уже ничего не может ни добавить, ни отнять у ничтожного акта.
--------------------------------
<1> Я рассматриваю именно эту гипотезу как наиболее фактически распространенную. Но с позиций ст. 454 ГК РФ, как это было показано выше, не важно, насколько точно стороны осведомлены о принадлежности вещи, если только сам факт принадлежности не приобрел качество условия договора (продажа вещи, которая будет приобретена в будущем, и т.п.).
Условие (все равно, отлагательное или отменительное) способно лишь дополнить юридический состав, но никак не заменить в нем один факт на другой, да еще без осознания этой замены сторонами сделки. Иными словами, если сделка совершается без собственности на товар у продавца, то это обстоятельство (отсутствие права собственности) наряду с прочими и является предметом соглашения. Тогда стороны вправе оговорить последствия возникновения или невозникновения собственности у продавца. Но вот если стороны (хотя бы одна сторона) полагают, что собственность у продавца есть, а ее нет, то нет и соглашения о переходе собственности. Именно в этом пункте обнаруживается принципиальная ничтожность отчуждения чужого имущества.
Как уже говорилось, можно искусственно, фиктивно вычленить из соглашения об отчуждении вещи распорядительную сделку и таким образом отделить договор от отчуждения (хотя при этом неизбежно наблюдается упомянутое выше "удвоение" <1> волеизъявления об отчуждении), тогда ничтожность отчуждения не будет затрагивать договор, а будет отодвинута на стадию передачи (исполнения).
--------------------------------
<1> Понятно, что удвоение создает теоретические осложнения, сильно угрожающие стройности конструкции. Поэтому довольно часто его стремятся не заметить либо так или иначе затушевать. Видимо, именно этим можно объяснить замечание Я. Шаппа о том, что "упоминание особого правопритязания (здесь - требования. - К.С.) о передаче владения в § 433 ГГУ выполняет лишь разъяснительную функцию для того случая, когда с переходом права собственности передается и владение" (Шапп Я. Основы гражданского права Германии: Учебник. М., 1996. С. 67). Для теоретика, излагающего германскую модель, более важным оказывается спасение чисто юридической обязанности - о "передаче права собственности". Тогда приходится жертвовать совершением традиции и описание ее в законе квалифицировать не как норму права, а как "разъяснение".
Тем не менее, когда автор рассматривает "соглашение о переходе собственности" как вещный договор, он заявляет, что при этом "одна из сторон делает другой стороне соответствующее предложение о заключении договора и другая сторона принимает такое предложение" (Там же. С. 66). Однако учитывая, что и акцепт, и оферта - это внешние действия, "физические акты", желательно было бы узнать, в чем же они проявляются вовне. Но об этом автор умалчивает. Приходится признать, что даже жертва традицией ничего не смогла исправить: конструкция все же осталась вполне иллюзорной, хотя ее практические удобства вполне очевидны, и о них Я. Шапп рассказывает все, что обычно говорится об этом в учебниках.
Резоны такого приема очевидны: продавец несет ответственность за отсутствие реального эффекта, а покупатель получает иск об убытках, таким образом риск отсутствия правомочия на отчуждение возлагается на продавца, что совершенно оправданно и удобно для оборота; приобретатель имеет титул, основанный на действительной сделке, что создает ему устойчивую легальную позицию и помимо механизма приобретательной давности, таким образом сохраняется факультативная возможность продажи только спокойного владения с теми удобствами этого механизма, которые известны из римского права <1>. Можно указать и другие преимущества.
--------------------------------
<1> При этом сохраняется и защита собственника, ограниченная только известным механизмом доброй совести приобретателя. Еще раз отмечу, что действие этого механизма прямо не связано с абстрактностью традиции (реального договора), а вытекает из нужд оборота; добрая совесть так или иначе действует в любом варианте переноса собственности как средство примирения конфликта между субъективным правом и нуждами оборота.
Именно удобства этого решения оправдывают его, но при этом его никак нельзя считать точной юридической интерпретацией купли-продажи. Напротив, точное следование базовым принципам права, заставляющее признать ничтожность купли-продажи чужой вещи и оставляющее традиции свойства лишь исполнения договора, а не абстрактного распорядительного акта (как вариант - фиктивно сопровождающего традицию), создает большое количество практических осложнений. (Принципиальность, как известно, чаще всего создает именно неудобства <1>; удобная принципиальность кажется, пожалуй, неким оксюмороном.) Часть таких осложнений устраняется посредством норм о действии доброй совести (добрая совесть приобретателя всегда указывает на недействительность, порочность отчуждения - этого нельзя забывать). Но некоторые тем не менее остаются, например ограничение действия эвикции (хотя купля-продажа, требующая от продавца передать не только владение, но и собственность, уже только этим вступает в противоречие с механизмом эвикции, созданным для защиты одного владения).
--------------------------------
<1> Приведу здесь оценку Д. Мейером "германского права, в котором юридический интерес нередко берет перевес над нравственными соображениями". Автор сравнивает некоторые частные правила купли-продажи по русскому и германскому праву (до ГГУ, естественно) (Мейер Д.И. Русское гражданское право: В 2 ч. Ч. 2. М., 1997. С. 228).
Что касается несправедливости, порождаемой абстрактным вещным договором, то в германском праве она устраняется с помощью кондикционных исков, предоставленных потерпевшему собственнику. Таким образом, кондикция, в которой заключено "самое святое" в праве, по выражению О. Гирке, восстанавливает нравственность, нарушенную куплей-продажей.
Изложенное позволяет, по-видимому, заключить, что представленная в ГК РФ модель приобретения собственности по купле-продаже является довольно последовательной в защите прав собственника <1> при заметном пренебрежении оборотом и защитой незаконного владения. Заметно, что при своей последовательности эта модель по сравнению с иными неудобна, порождает много практических трудностей. Можно и нужно обсуждать пути и средства смягчения этих проблем <2>. Но нужно при этом представлять, что это потребует непременных и довольно существенных изменений ГК РФ, который исходит все же из традиционной для отечественного права ничтожности купли-продажи чужого имущества <3>.
--------------------------------
<1> Но не идеальной и в этом отношении. Например, право продавца чужого имущества предъявить иск о признании заключенного им договора недействительным по мотиву нарушения прав собственника независимо от последнего, мало соответствует идее защиты собственности. Сама эта возможность, пока еще допускаемая ГК РФ, говорит скорее о неразвитости механизма купли-продажи, чем о подчинении его неуклонной защите собственности, пусть и вопреки интересам оборота. Возникают ситуации, стало быть, когда страдают и оборот, и собственник. Впрочем, весьма эффективным средством устранения этого частного следствия могло бы быть строгое применение ст. 166 ГК РФ в части толкования права на иск (подробнее см.: Вестник ВАС РФ. 2003. N 2. С. 90).
<2> Мне кажется весьма уместным начать не с отчуждения вещей (тем более, что проблемы, связанные с недействительностью продажи чужого, вполне удовлетворительно решаются путем введения гарантии (с использованием, конечно, абстрактности этой гарантии) на случай эвикции, как об этом будет сказано ниже), а с отчуждения прав. Абстрактность цессии сама по себе гораздо более естественна, чем абстрактность традиции. А весьма короткий срок жизни прав требования сравнительно с вещами (вещными правами) дает и больше причин пренебречь обязательственными правами в угоду обороту.
<3> Русское дореволюционное право, как уже было сказано, исходило из ничтожности продажи чужой вещи. В ГК РСФСР 1922 г. была прямо установлена консенсуальная модель: право собственности на индивидуально-определенную вещь переходило на основании договора между отчуждателем и приобретателем (ст. 66 ГК 1922 г.). Понятно, что продажа чужого имущества была тем самым исключена. При следующей кодификации хотя и была избрана система традиции (каузальной), продажа чужой вещи, тем не менее, не допускалась. Продавцом мог быть только собственник с исключением для продажи имущества в силу судебного решения (см.: Иоффе О.С. Обязательственное право. М., 1975. С. 209; Комментарий к ГК РСФСР / Отв. ред. С.Н. Братусь, О.Н. Садиков. 3-е изд. М., 1982. С. 279).
Исключает ГК РФ и удвоение воли, причем также вполне подчиняясь фундаментальным принципам (а фикция вещного договора состоит в требовании повторить волю на отчуждение, извиняемая лишь тем, что на самом деле вещный договор не совершается).
Ведь нельзя не понимать, что однажды выраженной сделкой воли не только совершенно достаточно, но и изменить ее потом уже нельзя. Именно поэтому невозможно, недопустимо и ошибочно в каждом действии по реализации ранее выраженной воли снова и снова требовать ее выражения или подтверждения. Очевидно, что такие представления имеют в своей основе неприемлемое допущение, что сделка может быть односторонне пересмотрена после ее совершения.
На самом деле достаточно убедиться, что осуществляется обязательство, возникшее из действительного волеизъявления. Все последствия такого исполнения заранее оговорены, и никакой дополнительной воли на эти последствия требовать недопустимо. Именно на этом основан механизм передачи права собственности в ГК РФ.
Убедившись в том, что в основе передачи права собственности по ГК РФ лежит запрет на отчуждение чужого имущества, мы должны предположить, что этот запрет, отличающий нашу систему права от иных систем, скажется также и на смежных институтах, таких, например, как реституция вследствие недействительного договора об отчуждении вещи.
Само по себе действие реституции по недействительному договору с вещным эффектом не вызывает трудностей, пока полученное по сделке остается у ее сторон. Если же имущество перешло к третьим лицам, вступают в силу защищающие добросовестного приобретателя нормы. В качестве субсидиарного средства применимо также обязательство из неосновательного обогащения <1>.
--------------------------------
<1> Полезно сравнение с германским правом: "...если в случае ничтожности отчуждения непосредственный участник сделки совершит дальнейшее отчуждение, то, конечно, добросовестные приобретатели могут воспользоваться для своей защиты известными нормами ГУ" (Эннекцерус Л. Курс германского гражданского права. Т. 1. Полутом 2. М., 1950. С. 307). И далее для оспоримых сделок: "...оспаривающий продавец может виндицировать вещь. В противном случае продавец имеет только притязание из неосновательного обогащения и, возможно, деликтные иски" (С. 315). При оценке последнего пассажа, касающегося оспоримых сделок, нужно учесть, что ГГУ не содержит общего правила о реституции.
В связи с этим возникает частная проблема расчетов сторон купли-продажи после отсуждения третьими лицами у покупателя вещи, которую продавец не имел в собственности и потому не мог отчуждать. Поскольку сделка ничтожна, покупатель по смыслу ст. 167 ГК вправе истребовать покупную цену у продавца. Продавец же не вправе ни виндицировать вещь от третьего лица, ни предъявить к нему иск из неосновательного обогащения за свой счет, так как не является собственником вещи и не имеет законного основания пользования ею. Следовательно, его права ограничены лишь действием реституции. Главный вопрос состоит в том, может ли он истребовать по ничтожной сделке переданную вещь, если не имел на нее права собственности (или законного владения). Ведь если он имеет право требовать восстановления в прежнем положении, то тем самым получает и право требовать компенсацию, если невозможен возврат вещи в натуре (п. 2 ст. 167 ГК).
Здесь следует обратить внимание на содержание ст. 167 ГК: закон говорит об обязанности каждой стороны вернуть "все полученное по сделке", не увязывая эту обязанность с каким-либо правом другой стороны на подлежащее возврату <1>. Г.Ф. Шершеневич применяет аналогичный безличный оборот: "Все, что на основании сделки было передано одним лицом другому, должно быть возвращено по принадлежности" <2>.
--------------------------------
<1> Если вспомнить приведенный выше спор по поводу договора о продаже лифта, то такой поворот дела, когда возникает вопрос о ничтожности продажи по мотиву отсутствия собственности, дает, кстати, подтверждение тому, что реституция осуществляется независимо от титула, права на имущество, возвращаемое по недействительной сделке. В данном деле обе стороны, возникшие в процессе выделения из подвергшегося приватизации общества, имеют в крайнем случае одинаковые права на спорное имущество, если даже признать, что владение продавца не дало ему преимуществ; в этом случае ни одна из сторон не может предъявить полноценного титула (а бывший собственник уже ликвидирован), но ведь это никак не может значить, что реституция невозможна. Вывод о присуждении в рамках реституции только по праву безнадежно и неисправимо порочен, так как он влечет оставление вещи у получателя имущества, который также не имеет титула в силу ничтожности сделки, стало быть, защищается владение, но ведь и продавец имел как минимум владение, почему же не защитить его? Выход остается только один: реституция производится независимо от права на вещь.
<2> Шершеневич Г.Ф. Учебник русского гражданского права. С. 127. Безличный оборот, конечно, не означает, что связь по реституции утрачивает личный характер, но удачно подчеркивает внешнее, механическое действие реституции.
Допуская различные причины, по которым законодатель отказался выдвинуть обязательным условием наличие права на имущество для требования его по реституции, мы склонны остановиться на том объяснении, что ближайшей целью реституции является восстановление прежнего положения. При этом обоснованно предполагается, что прежде стороны имели право на имущество, переданное по сделке; если же такого права не было, то реституция никак не мешает заинтересованным третьим лицам прибегнуть к своей защите - точно так же, как применение посессорных средств, восстанавливая нарушенный мир, не исключает петиторного иска. Более того, если третьи лица имели не вещное, а обязательственное, т.е. личное, требование, то возврат имущества только облегчает защиту. Например, если вещь была отдана в аренду хранителем, который был обязан обеспечить ее сохранность, но не передавать ее в пользование, по какой причине аренда и является ничтожной, то после реституции, т.е. возврата вещи хранителю, возможно не только истребование вещи в натуре от хранителя, но и взыскание убытков от ее износа вследствие хозяйственной эксплуатации; при этом лицо, отдавшее вещь на хранение, не обязано доказывать свой титул (как при виндикации), а может ограничиться лишь своей легитимацией в качестве стороны в договоре хранения.
Следовательно, право стороны недействительной, в том числе ничтожной, сделки требовать переданного ею по этой сделке имущества от другой стороны, а при невозможности вернуть имущество в натуре требовать возмещения его стоимости не зависит ни от наличия у этой стороны возникшего до совершения сделки права на это имущество, ни от ее добросовестности (поскольку закон прямо не указывает на отказ в реституции как на следствие виновного поведения участника сделки).
Отсюда можно сделать вывод, что требованию покупателя отсужденного третьими лицами имущества о возврате покупной цены в порядке реституции продавец вправе противопоставить требование о возврате переданного имущества или его стоимости, причем продавец не обязан доказывать свое право на проданное имущество, поскольку речь идет о реституции. Следует заметить, что для применения механизма реституции сторона, получающая переданное ею по сделке, должна быть той же самой. В этом смысле показательно такое дело.
ТЭЦ-2 - структурное подразделение производственного объединения "Челябэнерго" совершило договор купли-продажи нежилого помещения, который впоследствии был признан ничтожным по иску прокурора, предъявленного в государственных интересах. Однако при обсуждении возможности реституции суд установил, что ПО "Челябэнерго" в процессе приватизации и преобразования его в АО "Челябэнерго" не включило спорное помещение в уставный капитал. Следовательно, ничтожность сделки означает восстановление государственной собственности на спорное помещение, а АО "Челябэнерго" является частным обществом. По этим основаниям суд отказал в требовании о передаче спорного имущества АО "Челябэнерго" <1>.
--------------------------------
<1> Вестник ВАС РФ. 1997. N 7. С. 79 - 80.
В приведенном Постановлении содержится довод, что при применении последствий ничтожной сделки суд вправе принять решение по собственной инициативе (ч. 2 ст. 166 ГК) и "не связан с требованиями, заявленными другими заинтересованными лицами". Это, видимо, следует понимать в том смысле, что суд вправе не только отказать в иске о реституции, но и принять иное решение, о котором не просят стороны, так как иначе получится, что суд, установив отсутствие основания владеть имуществом, тем не менее оставляет его в прежнем положении, а это противоречит императивному смыслу реституции (такое понимание согласуется с признанием наличия в реституции черт публичности).
В данном случае, однако, возврат имущества государству нельзя считать корректным применением ст. ст. 166 и 167 ГК, так как лицо, в чью пользу присуждается имущество, - государство - не сторона в сделке. Ведь государство в лице его органов, распоряжающихся собственностью, и хозяйствующие субъекты, использующие государственное имущество, не могут рассматриваться как тождественные, поскольку речь идет о совершении сделки. Защита государства как собственника не может, следовательно, осуществляться посредством реституции, если только ничтожная сделка не совершалась таким лицом, которое в гражданском обороте рассматривается как само государство (а такими лицами не могут считаться предприятия). Применительно к указанному делу виндикация кажется более уместной, особенно если учесть, что не может считаться добросовестным приобретатель, получивший имущество вопреки нормативным запретам, так как добросовестность состоит в извинительном незнании фактов; незнание права таковым быть не может.
Вот еще один пример проявления строго личного характера реституции.
Фирма "Ник энд Си Корпорейшн" была обязана судом возвратить полученные по сделке 35 тыс. акций АО "Завод "Ленинец" в связи с признанием недействительным протокола чекового аукциона. В то же время суд отказал в требовании о взыскании с другой стороны сделки - Фонда имущества Санкт-Петербурга - полученных приватизационных чеков, поскольку, во-первых, они погашены, а во-вторых, "приватизационные чеки получены государством, а Фонд имущества не является тем финансовым органом, который может возместить стоимость чеков". Это решение было отменено со ссылкой на ст. 167 ГК: невозможность вернуть полученное имущество в натуре не означает освобождения от реституции, причем компенсация должна быть взыскана именно с продавца, а не с иного лица <1>.
--------------------------------
<1> Вестник ВАС РФ. 1998. N 1. С. 35 - 36.
Если тождественность стороны не подтверждается, то право на реституцию сохраняет универсальный правопреемник. Можно, следовательно, сформулировать правило: реституция возможна постольку, поскольку налицо сторона в недействительной сделке; при ее отсутствии передача имущества иным лицам в порядке реституции недопустима. Действительно, если возвращение имущества, переданного по сделке, осуществляется не стороне в сделке, а иным лицам, то неизбежно возникает присвоение по праву, а мы ведь только что убедились, что реституция осуществляется как раз без учета права на имущество.
Что касается сингулярного правопреемства, то, по мнению Эннекцеруса, "противной стороной при заявлениях об оспаривании договоров является контрагент или его наследник, но не сингулярный правопреемник" <1>. Можно, однако, допустить отдельную цессию только имущественного требования из реституции, особенно если оно уже имеет форму исполнительного документа, но, конечно, не требования о признании сделки недействительной.
--------------------------------
<1> Эннекцерус Л. Указ. соч. С. 317.
Весьма близок к обсуждаемой теме вопрос о последствиях совершенной продажи для собственника до момента утраты им права собственности на вещь. Не приходится говорить, что такая ситуация отнюдь не является умозрительной, поскольку между моментом заключения договора и моментом передачи вещи в порядке ее исполнения всегда проходит определенное время, в течение которого вещь остается в полном праве собственности у продавца.
Приведем такие примеры.
Собственница приватизированной квартиры продала по домашней сделке свою квартиру проживавшему в ней нанимателю. Затем она заключила соглашение об отказе от приватизации и вернула квартиру в муниципальную собственность. Узнав об этом, покупатель предъявил иск о признании действительным договора купли-продажи квартиры в связи с уклонением одной из сторон от его нотариального удостоверения (ст. 165 ГК), а также о признании недействительным соглашения о расторжении договора приватизации как притворного (ст. 170 ГК). Суд иск удовлетворил и признал право на квартиру за покупателем.
В другом случае общество "Тай-Цзи", получившее право собственности на здание магазина по сделке приватизации, заключило соглашение с АО "Ставропольская авиакомпания" об уплате причитающихся по сделке выкупных платежей в пользу фонда имущества, взяв на себя обязательство передать магазин авиакомпании. Авиакомпания действительно выплатила стоимость магазина фонду имущества, который по заявлению общества "Тай-Цзи" переоформил свидетельство о праве собственности на имя компании.
Вскоре после этого "Тай-Цзи" продало тот же магазин обществу "Тритон", которое приняло купленную недвижимость, зарегистрировало сделку, а затем продало магазин частному лицу, которое, в свою очередь, заложило его по банковскому кредиту, и вскоре магазин был отчужден в порядке торгов. Через несколько лет АО "Авиакомпания" потребовало признать право собственности на магазин, предъявив петиторный иск очередному покупателю.
Вопрос, заключенный в обоих делах, формулируется следующим образом: имеют ли силу действия собственника, обремененного обязательством по передаче вещи, по распоряжению еще принадлежащей ему вещью иным образом? Понятно, что этот вопрос выходит за рамки конкретной ситуации и сопровождает едва ли не каждую сделку по отчуждению вещи.
Конечно, собственность сама в себе содержит общественный долг; как сказано в ГГУ, "собственность обязывает". Но этот долг - именно общественный, а не частный, стало быть, право собственности может быть ограничено только законом, а не частной волей. Широко распространенное мнение, согласно которому требование к собственнику не нарушать права и законные интересы иных лиц следует понимать и в том смысле, что нельзя нарушать права кредиторов, возникшие на почве обязательств собственника, содержит в себе и признание возможности частного вмешательства постороннего лица в дела собственника - мнение антиправовое, но, к сожалению, отнюдь не чуждое нашей юридической культуре.
В силу ст. 209 ГК РФ право собственности может быть ограничено лишь законом или иным правовым актом <1>. Значит, заключенный договор или иное возникшее по поводу вещи обязательство сами по себе не затрагивают право собственности <2>, пока оно не передано в установленном порядке.
--------------------------------
<1> Впрочем, по разъяснению, данному в п. 1 Постановления Пленума ВАС РФ от 25 февраля 1998 г. N 8 "О некоторых вопросах практики разрешения споров, связанных с защитой права собственности и других вещных прав", иные нормативные акты, изданные после введения в действие части первой ГК РФ и ограничивающие права собственника, не подлежат применению (Вестник ВАС РФ. 1998. N 10. С. 14).
<2> При обсуждении этого текста пришлось столкнуться с выраженным весьма категорично суждением о том, что требование к собственнику не нарушать права и законные интересы иных лиц (ст. 209 ГК) следует понимать и в том смысле, что нельзя нарушать права иных лиц, возникшие на почве обязательств собственника перед этими лицами. Вывод из такого тавтологичного (права кредитора должны уважаться и соблюдаться любым должником) и внешне безобидного толкования оказывается, однако, довольно угрожающим для собственника: ведь, столкнувшись с необходимостью увязывать свои решения по поводу вещи с правами кредитора еще до передачи имущества, он практически лишается всякой, в том числе хозяйственной, автономии в своей имущественной сфере. С точки зрения юридической техники такое толкование также весьма сомнительно, так как оно заставляет признать "иных лиц" кредиторами, тогда как обычно законодатель имеет в виду под иными (иногда - третьими) лицами именно тех, кто не находится в относительных правовых связях с данным субъектом.
Думаю, что нет оснований присваивать норме ст. 209 ГК РФ иное, кроме вещного, содержание, что, кстати, прямо и вытекает из расположения ее в системе ГК. А вещный смысл ст. 209 ГК не оставляет иного ее толкования, чем ограничение осуществления собственности кроме закона (иных правовых актов) также такими правами и законными интересами третьих лиц, которые существуют вне относительных правоотношений с собственником: неприкосновенность личности, жилища, собственности и т.п.
Впрочем, иногда ссылаются на выделенное Г.Ф. Шершеневичем ограничение собственности "правом участия частного" <1> как на доказательство возможности ограничения права собственности посредством договора. Но если внимательно ознакомиться с источником, то нетрудно убедиться, что речь идет как раз о недоговорных формах, автор назвал их "правами соседства" (запрет на пристройку к стене чужого дома, запрет подымать воду запрудами и т.п.).
--------------------------------
<1> Шершеневич Г.Ф. Учебник русского гражданского права. С. 180 - 181.
Несколько отвлекаясь, обратимся к смыслу и функциям негаторного ("отрицающего") иска. Согласно общепринятым взглядам, этот иск отрицал прежде всего сервитут, а затем и иные аналогичные обременения собственности: "...гражданско-правовая традиция с самого начала закрепила представление о том, что всякая деятельность, вступающая в конфликт с осуществлением права собственности, структурно аналогична обременению этого права собственности сервитутом, так что всякий собственник, желающий защитить спокойное осуществление своего субъективного имущественного права, должен по суду оспорить существование такого обременения" <1>. Если теперь представить права кредитора по отношению к собственнику как способ ограничения собственности, то придется признать, что оспаривать такое ограничение собственнику придется с помощью негаторного иска, что, конечно, явилось бы абсурдом. Это доведение аргументации до абсурда - еще один довод в пользу того, что обязательства собственника перед третьими лицами на самом деле не ограничивают собственника.
--------------------------------
<1> Матеи У., Суханов Е.А. Указ. соч. С. 266.
Вообще, интерпретировать проблему ограничения права в смысле подсчета "правомочий", которые не может осуществить собственник, - это значит перейти из сферы проблемы ограничения права в сферу его реализации. Если продолжать следовать этой логике, то засуха ограничивает право использования земли и т.д. Путь этот совершенно бесплоден (еще одна тавтология), если только не иметь в виду развенчание логики триады, которое обычно неявно для себя демонстрируют ее последователи.
Точно так же "стеснение", как говорили русские цивилисты начала прошлого века, трудности в осуществлении собственности не могут считаться ограничениями, пока они не затронули свободу воли, т.е. право собственника: "затруднение никогда не уничтожает свободу воли" <1>. Напротив, затруднение потому и может быть преодолено, что у собственника имеются неограниченные (вспомним о неограниченности права собственности) возможности, из которых он выбирает те, которые пригодны для решения возникших трудностей <2>.
--------------------------------
<1> Ансельм Кентерберийский. О свободном выборе // Сочинения / Пер., послесл. и коммент. И.В. Купреевой. М.: Канон, 1995. С. 210.
<2> В отличие от обязательства, которое может прекратиться невозможностью исполнения, для права собственности такая ситуация исключена.