Миниатюра рассказывает и показывает, как еще молодой монах Саят-Нова, истощенный бытом монастыря, решается снова войти в свою юность и детство.
ГИЖ МАРТ[15]
Ахпат... Саят-Нова спал... Встревоженно ревела лань. Лаяли собаки...
В ночи тревожно метались белые голуби... Саят-Нова спал...
В собор вошли юноши. Горели свечи.
Саят-Нова спал...
Из кельи Саят-Новы вышел Саят-Нова...
Он доил лань.
Умолкла освобожденная лань...
Осели птицы...
Замолкли собаки...
Саят-Нова выплеснул белое молоко во двор монастыря, и все вокруг стало белым...
Саят-Нова проснулся в ознобе... Было очень тихо.
Он медленно спустился вниз и вышел во двор...
Белели горы в снегу, и Ахпат засыпал снег...
Замер родник... Должно быть, потому так тихо...
Саят-Нова шел украдкой...
Вошел в трапезную и разрыл пол...
Открыл сосуд в полу и жадно пил вино... Саят-Нова пьянел... и медленно качаясь, пошел вниз с горы в долину.
Он шел в ночи... Хрустел снег... И где-то кто-то почему-то ночью рубил и валил тополя!..
Играла назойливо музыка на курдской свадьбе...
Саят-Нова сбился с дороги...
Скажу, ты шелк, но ткань года погубят,
Скажу, ты тополь – тополь люди срубят...
Скажу, ты лань, про лань все песни трубят,
Как петь? Слова со мной в раздоре, прелесть!
Саят-Нова вошел в Тбилиси.
Он подошел ко дворцу... У входа горели костры, пели ашуги и воспевали Анну – царевну.
Сегодня в ночь родился мальчик...
Царевна сына родила...
Проскочил мимо всадник, и из под белой бурки сияла золоченая колыбель...
Саят-Нова трезвел на морозе... Фальшивили ашуги... Саят-Нова запел...
Скажу, ты шелк, но ткань года погубят,
Скажу, ты тополь – тополь люди срубят...
Скажу, ты лань, про лань все песни трубят,
Как петь? Слова со мной в раздоре, прелесть!
Медленно приоткрылось окно царевны... Царевна слушала и металась в горячке...
Пел Саят-Нова... Плакала царевна. Пел Саят-Нова.
Молчали ашуги.
Дымятся трубы бедных лачуг...
Пылятся дрова во дворах Авлабара.
Лают псы на «Человека в черном».
«Человек в черном» ищет свой дом... И везде лают псы, везде пилят поленья.
Капают с крыш сосульки...
С горячим белым хлебом перебегают улицы старухи.
Старушки окружают Саят-Нову и тянут к его лицу горячий хлеб...
Саят-Нова отломил кусочек и медленно разжевал горячий хлеб.
Старухи тянули его за руки и втолкнули в отчий дом...
В доме пусто и холодно, нет ковров... Капает вода с потолка в медные тазы, и колыбель Арутина замотана в марлю и висит под потолком...
Саят-Нова прижал горячий хлеб к груди и, медленно покачиваясь, закрыл глаза...
Тахта! Армянская тахта. На ней сидит старуха и вертит веретено. Бегают по черной юбке желтые цыплята.
Крутится веретено... Кудахчет наседка.
Врываются ветры. И сумасшедший ветер гудит над городом и гнет к земле кипарисы, срывает купол с церкви Сурп-Саркиса.
Бегут старухи с горячим хлебом... Кружится дым во дворе.
Гиж март! Гиж март!
Бегут в ужасе люди с горячим хлебом...
Летит над ними купол Сурп-Саркиса. И купол бьется о минарет! и о скалу Мтацминды[16], и окунается в воды Куры...
И взлетает снова вверх, истекая, исчезает в небе...
И снова ветры срывают крыши!
С Саят-Новы ветер срывает шапку, и Саят-Нова бежит...
Бежит... подхваченный ветром... бежит по кладбищу Петроса и Погоса[17], прижимая к груди горячий хлеб.
Саят-Нова бежит, бежит по могилам, и возникают перед ним призраки матери, отца...
Бабушка с веретеном и цыплятами.
И все они тянутся, тянутся к Саят-Нове и тянутся к горячему хлебу...
Горло мое пересохло, я болен...
ВЕСНА
Кончился великий пост... В притворах собора Ахпата паломники резали овец, снимали шкуры, перебирали внутренности...
Выли стаи собак у входа в собор в надежде утолить голод...
Саят-Нова протянул руки к овце и в награду получил новорожденного ягненка...
С необычной ношей монах вышел во двор Ахпатского монастыря...
Кругом была лишь выжженная трава и серые горы...
Саят-Нова поднял голову и неожиданно увидел:
на каменном куполе Ахпатского монастыря зеленела и голубела весенняя трава.
Саят-Нова сделал шаг и очутился на крыше монастыря.
Дунул весенний ветер... Колыхнулись голубые и зеленые травы... Саят-Нова поставил ягненка на купол церкви...
Саят-Нова, закрыв глаза, смотрел на солнце... Тревожно блеял ягненок...
Саят-Нова улыбался как бы во сне... Он одну за другой расстегивал пуговицы и снял рясу... Саят-Нова, обнажив тело, открыл объятия солнцу и весне... и медленно покачиваясь, что-то пел... пел про себя...
В его воображении:
с дальних, еще заснеженных гор пастухи сгоняли к Ахпату стада овец...
А юноши, оголив свои тела, шли по куполам монастыря и косили весеннюю траву...
Скошенную траву бросали вниз с купола, и серебряная ковыль-трава стекала по черным стенам Ахпата...
Монахи с удивлением смотрели на Саят-Нову и сами закрывали глаза, и смотрели на солнце, снимали рясы...
Растаскивая внутренности овец, вокруг монастыря с лаем носились собаки...
Так ворвалась после зимы, после озноба, после Великого поста – Весна!
Весна поэта!.. Поэта-монаха!
О горе! Матери в подлунном хоре нет!