Чудесное дерево Тсонг-Кхапа 6 страница

Я виделась с воспитателем Траши-ламы, учителем словесности и учителем, приобщившим его к мистическим истинам. Затем состоялось знакомство с мистиком-созерцателем, духовным руководителем Траши-ламы, пользующимся всеобщим глубоким уважением, и, если верить рассказам, закончившим впоследствии свой жизненный путь чудесным образом.

Когда я была в Жигатзе, там заканчивали постройку храма, воздвигаемого Траши-ламой грядущему Будде - Майтрейе, воплощению совершенной доброты. Я видела гигантскую статую в огромном зале, окруженном галереями, позволяющими верующим обходить статую со всех сторон - сначала внизу, на уровне ног, затем, последовательно, по галереям второго, третьего, четвертого этажей - на уровне пояса, плеч и головы. Во время моего посещения около двадцати золотых дел мастеров обрабатывали каменья, украшающие гигантского Майтрейю, переделывая для этой цели драгоценности дары дам-аристократок из Тсанга с матерью Траши-ламы во главе. Я провела в различных дворцах Траши-ламы чудесные дни, беседовала с людьми самых разнообразных знаний и характеров. Но, главное, я все время пребывала в состоянии блаженной безмятежности, омрачаемой только мыслью о неизбежном отъезде.

Наконец злополучный день наступил. Великий монастырь скрылся из вида на том же повороте дороги, за которым незадолго до этого предстал моим взорам. Я увозила книги, записи, подарки и облачения дипломированного ламы - нечто аналогичное докторскому диплому "гонорис кауза" университета Трашилхумпо, преподнесенные мне Траши-ламой.

Мы направились в Нартан осмотреть самую большую ламаистскую печатню. Количество находящихся там гравировальных досок для печати неимоверно. Эти доски, сложенные на стеллажах, заполняют огромное здание. Рабочие-печатники с руками, вымазанными чернилами до локтей, работают сидя на земле. В других помещениях монахи режут бумагу по особому для каждого произведения формату. Весь рабочий процесс проходит спокойно, не спеша, вперемежку с разговорами и продолжительными дегустациями заправленного маслом чая. Какой контраст с лихорадочной суетой наших типографий. Но типография, хотя и монастырская, все же мирское предприятие, а меня занимало в Тибете совсем другое.

Я побывала в обители гомтшена, оказавшего мне честь пригласить меня. Жилище анахорета находилось в бесплодной и унылой местности на северном склоне горы над озером Мо-тетонг. Очень просторной пещере постепенно приросшие к ней пристройки придавали вид маленькой крепости. Теперешний обитатель пещеры унаследовал ее от своего учителя, когда-то, в свою очередь, заступившего вместо собственного духовного отца. Благодаря преемственности трех поколений лам-магов, в этой обители скопилось достаточно предметов комфорта - подношений местных жителей - чтобы сделать жизнь отшельника достаточно приятной. Я рассуждаю, разумеется, с точки зрения тибетца, привыкающего с юного возраста жить возле какого-либо анахорета.

Мой гостеприимный хозяин за пределами пещеры никогда ничего не видел. Его учитель прожил в ней более тридцати лет. Он сам замуровался в ней на следующий день после смерти своего наставника. Под словом "замуровался" нужно понимать следующее: в пещеру-крепость можно было попадать только через единственную дверь. Сам лама никогда к этой двери не приближался. Две нижние комнаты, устроенные под скалой, выходили на внутренний двор, огороженный со стороны обрыва сложенной из выветренных камней стеной, совершенно заслоняющей обзор. Наверх в личное помещение ламы вела приставная лестница с люком. Его комната тоже выходила на огороженную стенами небольшую террасу, где затворник мог немного размяться или посидеть на солнышке, оставаясь невидимым снаружи и сам ничего не видя, кроме неба над головой. Лама вел такой образ жизни вот уже пятнадцать лет. К затворничеству - не слишком строгому, так как он позволял себе принимать посетителей, - отшельник для умерщвления плоти добавил правило никогда не ложиться спать, т.е. он проводил ночь в "гамтис" (четырехугольный ящик) и дремал в нем, сидя, скрестив ноги.

После нескольких интересных бесед с гомтшеном мы с ним расстались. К этому времени я уже получила через сиккимских крестьян письмо от английского резидента, предписывавшего мне покинуть Тибет. Этому предписанию я тогда не подчинилась, желая закончить свое путешествие, как я его задумала. Но теперь мои странствия близились к концу. Я предвидела последствия длительного пребывания на запретной территории, и теперь сама собиралась покинуть Гималаи. Новое письмо, извещавшее о моем изгнании из Сиккима, нагнало меня уже на пути в Индию.

Глава 3

Знаменитый тибетский монастырь Кум-Бум. - Монастырская жизнь. - Высшее образование у ламаистов. - Волшебное дерево. - "Живые Будды".

Спускаясь по горным дорогам из Жигатзе, я снова пересекла Гималаи. С сожалением расставалась я с очарованной страной, где несколько лет вела такое фантастически- пленительное существование. Я понимала, что из этого преддверия Тибета мне едва ли удалось хотя бы мельком заглянуть в его "святая святых" со всеми его своеобразными учениями и удивительными событиями, тщательно скрываемыми от непосвященных мистическими общинами необъятной Страны Снегов. Во время моего пребывания в Жигатзе мне открылся схоластический Тибет с огромными библиотеками, монастырскими университетами, учеными. Сколько еще остается узнать, а я уезжаю!

Жизнь в Бирме. Уединение в горах Сагэна у "Каматангов" (монахов-созерцателей) - самой суровой из всех буддистских сект.

Пребывание в Японии среди глубокой тишины Тофокю-жи, монастыря секты Зен. В этом монастыре в течение многих столетий сосредоточена вся духовная аристократия страны.

Пребывание в Корее, в Панья-ан (монастырь мудрости) - уединенном, затерянном среди лесов убежище, где несколько пустынников-мыслителей ведут тихое, суровое и незаметное существование. Когда я туда явилась с просьбой принять меня на время в их общину, проливные дожди совсем размыли дорогу. Я застала монахов Панья-ан за ремонтом повреждений. Молодой монах, сопровождавший меня с поручением рекомендовать меня от лица своего настоятеля, остановился перед одним из работавших, покрытым, как и все, с ног до головы грязью, монахе и, склонившись перед ним в глубоком поклоне, сказал несколько слов. "Землекоп" облокотился на лопату, с секунду внимательно меня рассматривал, затем кивнул в знак согласия головой и снова принялся копать, не обращая больше на меня ни малейшего внимания.

- Это настоятель, - объяснил проводник, - он соглашается вас принять.

На следующий день мне отвели пустую келью. Расстеленное на полу одеяло служило мне ложем, а чемодан - столом. Ионгден разделял с одним послушником, своим сверстником, помещение, так же скупо меблированное, как и моя келья.

Распорядок дня был следующим: восемь часов медитации, разделенных на 4 периода, восемь часов занятий и физической работы, восемь часов на принятие пищи, сон и развлечения. Развлекался каждый по собственному вкусу и разумению. Каждое утро около трех часов один из монахов обходил монастырь, стуком деревянной колотушки пробуждая других монахов ото сна, и все отправлялись в зал собраний, где рассаживались лицом к стене для двухчасовой медитации. Суровость монастырского устава выражалась и в скудной пище: рис и немного вареных овощей. Часто последние отсутствовали и вся трапеза состояла из одного риса. Молчание уставом не предусматривалось, как у траппистов, но монахи только изредка обменивались отрывистыми фразами. Они не испытывали необходимости в разговорах и не расточали энергии на внешнее проявление чувств. Мысли их были сосредоточены на глубоких истинах, а взор обращен на созерцание внутренней сущности, как на изображениях Будды.

Затем следует жизнь в Пекине, так далеко от квартала для иностранцев, что визит к ним составляет настоящее путешествие. Потом я жила в монастыре Пей-линг-ссе, бывшем императорском дворце.

И вот я снова отправляюсь в неодолимо влекущий меня край. Уже много лет мечтаю я о монастыре Кум-Бум, совсем не рассчитывая туда попасть. Но теперь это путешествие решено. Нужно пересечь весь Китай до его западной границы. Я присоединяюсь к каравану, состоящему из двух лам-тюльку,* (*Которых иностранцы ошибочно называют "живые Будды". - Прим.авт.) возвращающихся на родину со своими свитами, китайского купца из далекой провинции Кан-су и нескольких безвестных путешественников, желающих совершить переход по беспокойной стране под защитой большого каравана.

Чрезвычайно красочное путешествие, мои спутники уже сами по себе представляют обширный, полный сюрпризов, материал для наблюдений. В один прекрасный день огромный начальник каравана приглашает на постоялый двор, где мы отдыхаем, китайских гетер. Малютки в шароварах из светло-зеленого атласа и розовых курточках входят в помещение, занимаемое гигантом-ламой, словно семейство мальчиков-с-пальчиков к свирепому людоеду-великану. Лама женатый человек, "нгагпа", то есть, принадлежит к секте весьма свободомыслящих магов, имеющих весьма отдаленное отношение к духовному сословию. При открытых дверях происходит оглушительная ожесточенная торговля. Условия, предлагаемые этим дикарем, одновременно циничные и наивные, переводит на китайский язык невозмутимый толмач - секретарь ламы. Сделка заключена за пять пиастров, и одна из крошек-куколок остается на ночь у простака-великана, отпускающего ее только в десять часов утра.

В другой раз тот же лама затевает ссору с китайским офицером. На постоялый двор врываются вооруженные солдаты, прибежавшие с соседнего поста. Лама зовет своих слуг. Слуги хватаются за ружья. Хозяин гостиницы падает мне в ноги, умоляя вмешаться и не допустить кровопролития. С помощью говорящего по-тибетски попутчика-купца убеждаю солдат, что ниже их достоинства обращать внимание на дикарей из "страны трав". Потом внушаю воинственному ламе: человеку его звания не пристало связываться с простыми солдатами. Мир восстановлен.

Мне приходится познакомиться с гражданской войной и с разбоем. В качестве добровольной сестры милосердия пытаюсь ухаживать за лишенными всякой помощи ранеными. Однажды утром моим взорам предстал букет из отрубленных голов, подвешенных над дверью нашей харчевни. Этот букет служит источником вдохновения для моего невозмутимого сына, излагающего по этому поводу некоторые философские соображения о смерти. Продвигаться дальше по дороге немыслимо. Всюду на пути идут сражения. Надеюсь избежать неприятных встреч, направившись в сторону Тунгсшоу. На следующий день после нашего прибытия Тунгсшоу подвергается осаде. Наблюдаю штурм города, взобравшись на приставную лестницу, и смотрю, как осажденные на земляных укреплениях забрасывают нападающих градом камней. Мне кажется, будто я вижу одну из очень старых картин, изображающих войну давно минувших времен. Нам удается бежать во время грозы, когда "армия" спасается от дождя в укрытиях; после этого следует ночной переход. Река. Переправившись через нее, мы будем в безопасности; взываем к перевозчику на пароме. В ответ в нас стреляют с противоположного берега.

Забавное воспоминание о чае у губернатора Шаньси. Город окружен неприятелем. Чай подают солдаты с револьверами за поясом, с ружьями за спиной, готовые отразить ожидаемую с минуты на минуту атаку. Несмотря ни на что, гости беседуют спокойно, с обходительной и внешне безмятежной учтивостью, отличающей старинное китайское воспитание. Мы обсуждаем философские проблемы. Один из чиновников превосходно говорит по-французски и служит мне переводчиком. Каковы бы ни были чувства, волнующие в данный момент губернатора и его приближенных, на их лицах они не отражаются. Это беседа ученых. Обмениваясь изысканными мыслями, они бесстрастно наслаждаются изящной игрой ума. Как тонка, как восхитительна, несмотря на все свои недостатки, китайская раса!

В конце концов, мне удается уйти из зоны военных действий. Я в Амдо и занимаю на территории монастыря Кум-Бум маленький домик при дворце ламы Пегиай... Моя тибетская жизнь возобновляется.

* * *

Хвала тебе, о Будда!

На языке богов,

На языке нагов, демонов и людей,

На языке всех существ вселенной

Я возвещаю истину!

Стоя на террасе, крыше общей молельни, несколько юношей, каждый с раковинообразной трубой, возглашают эту священную формулу и одинаковым движением все сразу подносят к губам инструменты. Раздается необычный воющий звук. Трубные переливы последовательно вздымаются и снова низвергаются, как волны морского прибоя, разбрызгиваясь и долго бурля над спящим монастырем. Еще ночь. Безмолвный гомпа множеством своих низеньких выступающих из мрака домиков похож на некрополь, а силуэты музыкантов, облаченных в ламаистские тоги, на фоне звездного неба напоминают посланцев иных миров, сошедших с небес, чтобы пробудить мертвецов от вечного сна. Прерывные звуки замирают. В окнах дворцов монастырских сановников начинают мелькать огоньки. Из скромных жилищ младшего духовенства доносится хор голосов. Хлопают и скрипят двери, шум поспешных шагов гулко раздается на всех улицам монастырского города: ламы идут на утреннюю службу. Когда они появляются перед колоннадой молельни, небо бледнеет, занимается день. Монахи снимают войлочную обувь, оставляя ее снаружи беспорядочно разбросанной, и торопливо простираются ниц на самом пороге большого входа, или же на паперти, если они еще не монахи, а только послушники. Затем все спешат на свои места.

В Кум-Бум и других больших монастырях часто собирается несколько тысяч монахов. Зловонная, растерзанная толпа. Среди лохмотьев и рубищ странно выделяются роскошные одеяния великих лам из золотой парчи и украшенные драгоценными каменьями плащи избранных руководителей гомпа. Масса стягов, подвешенных к потолку в галереях и прикрепленных к высоким опорным столбам, являют собравшимся великое множество изображений Будды и богов, а на покрывающих стены фресках, среди когорт других героев, красуются святые и демоны в угрожающих или благодушных позах. В глубине огромного помещения за несколькими рядами алтарных светильников мягко мерцают позолоченные статуи великих, давно преставившихся лам и усыпанные драгоценностями ковчеги из серебра и золота, хранящие их мумии или кремационный пепел. Устремив свои требовательные или повелительные взоры на монахов, подавляя их своим количеством, все эти существа, скульптурные, живописные или представленные материально собственными останками, удивительным образом расширяют рамки конгрегации: кажется, будто прародители и божества смешиваются с толпой монахов. Мистическая атмосфера окутывает людей и предметы, застилает дымкой тривиальные детали, идеализируя лица и позы. Собрание это являет собой зрелище, оставляющее неизгладимое впечатление даже у тех, кому хорошо известен низкий уровень умственного и духовного развития большинства присутствующих монахов. Все сидят по-восточному, скрестив ноги - сановники на тронах разной высоты, зависящей от ранга их обладателей, а вся масса низшего духовенства на длинных, покрытых коврами скамьях почти вровень с полом.

Священные песнопения начинаются с глубокой низкой ноты в очень медленном темпе. Колокольчики, жалобные голоса гианлингов, оглушительные раскаты огромных труб, тамбурины всех размеров - от гигантских до крошечных, отмечают ритм хора и время от времени сопровождают пение.

Для послушников-детей отведены места на концах скамеек возле дверей. Мальчики едва осмеливаются дышать. Они знают, что стоокий "четимпа" мгновенно подметит малейший шепот или игривый жест. Им внушает ужас бич, висящий у него под рукой на столбе возле его высокого трона. Это орудие воздействия предназначается не только для мальчиков: вся монашеская братия за исключением сановников и старцев рискует при случае с ним познакомиться. Мне довелось несколько раз быть свидетельницей бичеваний. Одно из них имело место в гомпа секты "Сакьяпа".

В тот раз в молельне собралось около тысячи монахов, и, как обычно, звуки песнопений и музыки наполняли огромный зал своей суровой гармонией. Вдруг трое участников хора возымели неосторожность жестами сообщить что-то друг другу. Без сомнения, за спинами сидящих перед ними монахов, они были уверены в своей безопасности, думая, что главный надзиратель не сможет заметить взгляды и легкие движения рук, которыми они объяснялись. Но, должно быть, боги-покровители ламаистских молелен наделяют своих служителей сверхъестественной прозорливостью. Надзиратель видел все и сейчас же поднялся с места. Это был Кхампа колоссального роста с темной кожей. Стоя на ступенях своего трона, он казался бронзовой статуей. Величественным жестом сняв со столба бич, он, внушающей ужас поступью с грозным взглядом карающего небожителя, большими шагами пересек зал. Остановившись перед преступниками, он одним рывком поднял их за загривок одного за другим. Не было ни малейшей возможности избежать наказания. Покорившись своей участи, монахи пробрались через ряды собратьев и распростерлись ничком в проходе, прижав лоб к полу. Несколько звонких ударов бича легло на спину каждого провинившегося, и рослый блюститель порядка все с той же свирепой величавостью вернулся на свое место. Только нарушения правил поведения наказываются незамедлительно при всем честном народе. Кара за тяжелые проступки или за проступки, совершенные за пределами молельни, воздается в специальном месте и только после судебного дознания и решения, вынесенного монастырскими судебными органами.

Священнодействие длится очень долго и прерывается интермедией, вызывающей оживленное одобрение всех монахов: подают чай. Еще кипящий, приправленный по тибетскому вкусу маслом и солью, чай приносят в больших деревянных чанах. Дежурные по раздаче несколько раз проходят по рядам, наполняя протягиваемые им чаши. Отправляясь на ассамблею, каждый монах должен запастись собственной чашей, которая обычно хранится под курткой. На ассамблеях не разрешают пользоваться чашами из фарфора или серебра. Монахи должны пить из простых деревянных чашек. В этом правиле можно усмотреть далекий отзвук обета бедности, бывшего обязательным для всех монахов при древнем буддизме. Но плутоватые монахи-ламы ловко обходят неугодные им правила устава. Чаши самых богатых лам, несомненно деревянные, но сделаны из редкостных древесных пород или из наростов на некоторых деревьях с прожилками, образующими красивый рисунок. Такие чашки стоят порой до 70 рупий (700 франков). В определенные дни к обычному чаю добавляют несколько горстей тсампы* (*Мука из поджаренной ржи. Основная пища тибетцев; имеет такое же значение, как хлеб в Европе. - Прим. авт.) и маленький кусочек масла. Иногда масло заменяется супом. В некоторых случаях даровое угощение состоит из чая, супа и кусочка вареного мяса. В это время происходит раздача денег. При этом монголы по щедрости намного превосходят тибетцев. Я бывала свидетельницей, как некоторые из них за одно посещение оставляли в Кум-Буме свыше десяти тысяч китайских долларов (китайский доллар был в то время почти что равен американскому).

Члены братии особенно популярных монастырей часто получают приглашения на подобные банкеты, устраиваемые богатыми паломниками-мирянами или зажиточными ламами. Во время таких пиршеств переполненные кухни уже не вмещают гор тсампы и зашиваемых в бараньи желудки кусков масла. Их приходится складывать за дверями. Иногда больше сотни баранов попадает в гигантские котлы, где мог бы вариться суп для целой армии великанов-Гаргантюа.

В Кум-Буме и других монастырях, мне, как женщине, запрещали принимать непосредственное участие в этих вечерах. Но, когда я хотела, мне всегда присылали полную миску самого лакомого блюда. Таким образом, я познакомилась с одним монгольским блюдом, состоящим из баранины, риса, китайских фиников, масла, сыра, кислого молока, жженого сахара, имбиря и различных пряностей, причем все варилось вместе в одном котле. И ламаистские шеф-повара потчевали меня не только этим образчиком своего искусства.

И так изо дня в день, когда неумолимо брезжит пронизывающий зимний рассвет, и на заре теплого летнего утра - круглый год, совершается эта своеобразная заутреня в бесчисленных гомпа, разбросанных помимо Тибета по огромной территории Азии. Каждое утро мальчуганы, наряду со взрослыми, погружаются в странную духовную атмосферу, создаваемую смесью мистицизма, прожорливости и возбуждаемой денежными подачками алчности. Такое начало дня проливает свет на характер всего уклада монастырской жизни ламаистов. Тут снова соприкасаются разношерстные стремления, проявляющие свою истинную сущность во время ассамблеи: изощренная философия, торгашество, высокая духовность, неистовая погоня за грубыми плотскими наслаждениями. Все эти элементы переплетаются здесь так тесно, что напрасны были бы усилия выделить какой-нибудь из них в чистом виде. Послушники, воспитываемые среди самых противоположных влияний, поддаются тому или иному из них, в зависимости от врожденных склонностей и наставлений учителя.

Религиозное воспитание в Тибете готовит небольшой избранный круг ученых, великое множество неповоротливых бездельников, любезных и веселых жизнелюбцев и живописных фанфаронов, небольшое число мистиков, живущих в беспрерывной медитации в уединенных убежищах в пустынях. Однако большинство представителей тибетского духовенства нельзя с уверенностью причислить к той или иной категории. В каждом из них таятся, по крайней мере, потенциально, все указанные свойства. Такую множественность личностей в одном человеке, по-видимому, нельзя считать отличительной чертой одних только тибетских лам, но в последних эта многоликость развита в потрясающей степени. По этой причине их поведение и речи бывают для стороннего наблюдателя неистощимым источником сюрпризов.

Ламаистский вариант буддизма значительно отличается от буддизма Цейлона, Бирмы, Сиама и даже от буддизма, исповедуемого в Китае и Японии. Характер местности, избираемой тибетцами для постройки убежищ для братии, до некоторой степени созвучен своеобразному толкованию буддийской доктрины в Тибете. Тибетские монастыри, расположенные на горных вершинах, открытых всем ветрам вселенной, имеют воинственный облик. Кажется, будто они бросают вызов невидимым врагам во все четыре конца света. В то же время, гомпа, ютящиеся в пустынных высокогорных долинах внушают тревожное представление о таинственных зловещих лабораториях, оккультизме и черной магии. Такая двойственность в какой-то мере соответствует реальности. Хотя уже давно мысли большинства монахов всех рангов направлены на занятие торговлей или на другие тривиальные заботы, монастыри в эпоху своего возникновения создавались не для людей с таким прозаическим мировоззрением. Покорение дорогой ценой доступного восприятию человека потустороннего мира, приобретение опыта чистого разума, занятия магией, подчинение оккультных сил - вот цели, для достижения которых воздвигались среди облаков эти крепости и возникали загадочные, затерянные в горных лабиринтах селения.

В наши дни приходится, тем не менее, искать магов и мистиков за пределами монастыря. Спасаясь от насыщенной мирскими интересами монастырской атмосферы, они переселились в далекие, трудно доступные места. Розыски приютов уединений некоторых отшельников по сложности не уступают исследованиям настоящих научных экспедиций. И все же, за немногими исключениями, все анахореты начинают свой путь в качестве обычных послушников в одной из монашеских общин.

Мальчиков, предназначенных родителями для духовной карьеры, уже в возрасте восьми лет отводят в какой-нибудь монастырь и отдают на попечение монаха, связанного с семьей родственными узами или состоящего в дружеских отношениях с его отцом. Обычно опекун ребенка становится первым, а очень часто и последним его учителем. Богатые родители, имеющие средства оплачивать уроки ученого монаха, часто помещают ребенка к одному из них в качестве пансионера, или, по крайней мере, договариваются, чтобы мальчик регулярно брал у него уроки. Иногда учеников, особенно мальчиков знатного происхождения, принимают в дом какого-нибудь сановника культа, и тот более или менее добросовестно руководит их занятиями. Молодых послушников содержат родители, посылающие опекунам припасы: главным образом масло, чай, мясо. Помимо основных продуктов питания, состоятельные тибетцы присылают своим сыновьям лакомства: сыр, сушеное мясо, сушеные фрукты, сахар, пироги на патоке и т.д. Подобные драгоценные подарки натурой имеют большое значение в жизни маленьких монахов. Счастливчик, получивший посылку, может производить различные обмены и покупать услуги своих бедных, но чревоугодливых товарищей за горсть твердых как камень абрикосов или несколько крошечных кусочков сушеной баранины. Детям бедняков платить за учение нечем, и они идут в "гейоги" (добродетельные слуги), т.е. оплачивают уроки работой у опекуна в качестве слуги. Само собой разумеется, занятия в последних случаях имеют место редко и бывают непродолжительными. Учитель часто совсем или почти совсем неграмотный, в состоянии научить поступивших к нему в учение мальчиков только повторениям наизусть отрывков священных текстов, которые он к тому же потрясающим образом искажает и смысла которых совсем не понимает. Многие гейоги совсем ничему не учатся. Это происходит не потому, что черная работа поглощает все их силы и время, но по естественному в ребяческом возрасте равнодушию к наукам. Учиться их никто не заставляет, и мальчики проводят все свободное время в играх с такими же неимущими товарищами.

Как только послушника приняли в монастырь, он, сколько бы ему ни было лет, начинает получать положенную часть монастырских доходов* (*Доходы от урожаев монастырских угодий и от скотоводства реализуются светскими арендаторами. Три государственных монастыря Сера, Галден и Депюнг, расположенные вблизи Лхасы, и еще несколько монастырей получают, кроме того, ежегодную субсидию от правительства. Наконец, все монастыри занимаются торговлей через финансируемых ими посредников-купцов или же непосредственно через чиновников-монахов, выборных членов монастырской братии. Этим монахам поручается управление всем монастырским хозяйством. - Прим.авт.) и доброхотных даяний благочестивых прихожан.

Если с возрастом у мальчика пробуждается склонность к науке, ему не возбраняется поступить в одну из четырех высших школ, существующих при каждом крупном тибетском монастыре. Послушникам небольших монастырей, где нет школ, нетрудно получить разрешение пойти учиться в другое место. Программа монастырского образования ламаистов следующая: философия и метафизика - преподается в школе Тсен Гнид; ритуал (богослужение), магия и астрология - в школе Гиюд; медицина в школе Мен; священное писание и монастырский устав - в школе До. Грамматике, арифметике и другим наукам обучают частные преподаватели вне школы.

В определенные дни студенты-философы проводят публичные диспуты. Ученый спор сопровождается ритуальными жестами, оживляющими его самым забавным образом. Существуют своеобразные способы, задавая вопросы вращать на руке свои длинные четки, хлопать в ладоши и притоптывать ногой. Есть и другие, тоже скрупулезно соблюдаемые оттенки движений, например, подпрыгивать, задавая вопросы или отвечая оппоненту. Таким образом, несмотря на то, что тирады противников чаще всего заимствованы из трудов классиков и делают честь главным образом памяти цитирующего их философа, все-таки жестикуляции и антраша полемизирующих сторон создают иллюзию горячей дискуссии. Во время торжественных соревнований в красноречии монах, объявленный победителем, совершает триумфальный круг верхом на плечах побежденного противника.

Из сказанного не следует делать, однако, вывод, будто все представители ламаистской философской школы простые начетчики. Среди них встречаются выдающиеся ученые и тонкие мыслители. Хотя они и могут часами цитировать выдержки из бесчисленных произведений, но в то же время, умеют обсуждать смысл их и излагать выводы собственных размышлений.

Школа магии почти повсеместно самое богатое из монастырских схоластических заведений, а ее ученые "гиюд-па" пользуются глубоким уважением. На них возлагается обязанность охранять свой гомпа, отводить от него бедствия и обеспечивать благоденствие. Представители двух больших школ "гиюд" в Лхасе исполняют аналогичные обязанности по отношению ко всему государству и его владыке, Далай-ламе. В функции "гиюд-па" входит также поклонение и служение туземным богам и демонам. Благосклонность или нейтралитет последних покупают взамен обязательства постоянно им служить и удовлетворять все их потребности. Наконец, опять-таки "гиют-па" должен своим магическим искусством удерживать в заточении свирепые и злокозненные создания, если с ними невозможно столковаться никакими другими средствами.

Хотя за неимением другого слова в нашем языке нам приходится именовать гомпа монастырями, трудно найти какое-нибудь сходство между гомпа и христианскими монастырями, за исключением соблюдаемого монахами обета безбрачия и общей монастырской собственности. В отношении обета безбрачия следует оговориться: только одна реформированная секта гелугпа - в просторечии секта "желтых колпаков" - предписывает безбрачие всем своим монахам. В сектах "красных колпаков" безбрачие обязательно только для гелонгов, т.е. для монахов, получивших высшую степень посвящения. Женатые ламы имеют для себя и своих семей жилище за пределами монастыря. Кроме того, им отводят помещение и в монастыре, где они живут во время религиозных праздников или же, когда испытывают потребность уединиться на некоторое время для медитации, или совершения религиозных обрядов. Женщинам запрещается сожительствовать со своими мужьями в монастыре.

Назначение ламаистских монастырей - давать приют людям, преследующим цели духовного порядка. Эти цели весьма неопределенные, неодинаковы и необязательны для всех обитателей монастыря. Чаяния каждого монаха - низменные или высокие - составляют его тайну; ему предоставлена полная свобода добиваться осуществления своих целей какими ему будет угодно средствами. Единственные действующие в гомпа общие правила относятся к порядку и внешней благопристойности, обязательными как в монастыре, так и за пределами его, а также к регулярному посещению собраний. Последние обособлены от священнодействий, когда каждый из участников рассчитывает извлечь какую-нибудь выгоду духовного или материального порядка. Тут обитатели гомпа просто сходятся в зале ассамблей прослушать объяснения от лица властей предержащих о распорядке дня, а затем все читают или наизусть повторяют отрывки священных текстов. Считается, что подобные декламации имеют силу предотвращать бедствия, эпидемии; привлекать благоденствие. Поэтому такое чтение предписывается совершенно официально, как способствующее процветанию страны, ее монарха и благотворителей монастыря. Что касается ритуальных церемоний, то они тоже отправляются в целях, совершенно чуждых личным интересам священнослужителей. Тибетцы верят даже, что священнодействующий не может извлечь из отправляемого им обряда ни малейшей выгоды, и самые ловкие из "гиюд-па", желая обеспечить благотворное действие церемонии лично для себя, прибегают к помощи товарища.