Наполеон» масоны и фараоны

Вполне возможно, что жрецы Амона, ставшие впоследствии основателями первых масонских лож, активно использовали пирамиды в течение всего античного периода. И даже когда после начала новой эры центр их деятельности переместился в Европу, Египет оставался своеобразной метрополией, глубоким тылом масонов, священным для них местом. Пирамиды использовались реже, но свое культовое значение сохранили. В общем-то они сохраняют его и поныне, об этом свидетельствует хотя бы то, что один из главных символов масонства — пирамида.

Но волны времени неотвратимо накатывались на Средиземноморье. На Ближний Восток пришел ислам. Видимо, именно тогда руководство масонских лож решило «законсервировать» пирамиды. Сделано это было весьма умело, поскольку на протяжении многих веков мусульманские правители странным образом не обращали на гигантские сооружения никакого внимания, рассматривая их как элемент пейзажа. Судя по всему, такое поведение далеко не случайно. В пирамидах остались сокровища, «неприкосновенный запас» масонов, а также своего рода музей родоначальников масонства — жрецов Амона. Время от времени в Египет приезжали под видом путешественников эмиссары, осматривавшие пирамиды и проверявшие надежность консервации. Самая крупная из таких проверок известна каждому образованному человеку. Речь идет, конечно же, о знаменитом «египетском походе» Наполеона Бонапарта.

Скажите, вас никогда не удивлял тот факт, что в разгар войны в Европе Наполеон не нашел ничего лучшего, чем отправиться в Египет — на задворки цивилизованного мира? В учебниках по истории, разумеется, говорится о желании создать колониальную империю, пошатнуть влияние Англии, нанести удар Османской империи. Все это — благородные цели, однако на тот момент они были несколько неуместны. Франция вела войну со всей Европой, и отправлять армию в Египет означало примерно то же, что покупать килограмм икры в момент, когда вас выселяют из квартиры за неуплату. Следовательно, Наполеон преследовал иные, далеко не военные цели.

Второй любопытный момент — вместе с солдатами в Египет отправилась огромная научная экспедиция. Довольно интересно, ведь в Москву в 1812 году, например, за императором не последовал ни один археолог. Я перерыл в пыльных архивах гору материалов, касавшихся экспедиции, и обнаружил, что эти ученые уделяли большое внимание пирамидам. Вот что писал о них в своем письме домой лейтенант Камбре, которому была поручена охрана экспедиции:

Профессора, которых я и мои солдаты охраняем, — весьма странные люди. Мы стоим лагерем у подножия знаменитых пирамид. Если бы ты знала, какие они огромные! Захватывает дух. Однажды я поднялся на вершину одной из них — окрестности видны на много лье вокруг.

А эти ученые не лазают наверх. Они ходят внутрь пирамиды и остаются там целыми сутками. Однажды я попросился с ними, чтобы посмотреть, что они там изучают. Всего лишь пара коридоров и пустых комнат — ничего больше. Какая там духота! Я едва вытерпел полчаса в этих жутких тоннелях. Надо быть фанатиком науки, чтобы просидеть там хотя бы сутки.

Простачка-лейтенанта обманули — никто и не думал отсиживаться в коридорах. Так называемые ученые (многие из которых действительно занимались наукой) проводили, судя по всему, генеральную «ревизию» пирамид. Они находились во вполне комфортных условиях, обеспеченные свежим воздухом при помощи потайной системы вентиляции, и могли бы вообще не выходить наружу, если бы не боялись возбудить подозрение у военного эскорта.

Вероятно, именно тогда в качестве «сторожа» были на всякий случай оставлены неизвестные вирусы, от которых погиб Пьер Мари Федак, случайно прикоснувшийся к тайне пирамид.

История знает немало загадочных смертей, связанных с пирамидами: своей жизнью поплатились все, кто попытался проникнуть в их тайны слишком глубоко.

Однажды я задался целью составить точный список тех, кто погиб под воздействием «проклятия фараонов». Он оказался весьма внушительным, хотя я подозреваю, что в нем отсутствует немало имен. Итак:

• 1893 год—гибель английской экспедиции Томсона. По официальной версии, археологи перебиты арабскими грабителями. Что очень странно, поскольку грабители грабят, а не убивают.

• 1907 год — русская экспедиция Игнатова. Официальная версия — отравились пищей или водой из какого-то источника. Причину отравления найти так и не удалось. Интересно, что Игнатов, по слухам, тоже сделал некое важное открытие. Какое точно — не знаю, русские засекретили все документы.

• 1913 год — итальянский археолог Бальбио. Пропал без вести: вошел в пирамиду, и никто не видел, чтобы он оттуда выходил.

• 1927 год — группа английских туристов. Тоже пропали без вести — в свое время эта история гремела по всему миру. Все снова списали на арабов.

• 1931 год — английский египтолог Борстайн. Умер от неизвестной болезни (предположительно от какой-то инфекции).

• 1952 год — мой соотечественник Ляссе. Найден в коматозном состоянии в пирамиде, через три дня умер, не приходя в сознание. Причина неизвестна.

• 1955 год — немецкий археолог-любитель фон Герцер. Был человеком со странностями, поэтому никто не удивился, когда после исследования пирамид он сошел с ума. Прожил еще 31 год в психушке Висбадена. Его медицинское дело таинственным образом исчезло, поэтому установить, о чем бредил Герцер, мне не удалось.

• 1970 год — американская экспедиция Мет- чарда. Снова неизвестная инфекция.

• 1989 год — почти половина состава международной экспедиции, организованной США, Израилем и Германией. Лагерь был расстрелян из пулемета ночью, после чего экспедиция спешно прекратила работу. Официальная версия— арабский терроризм. Пулеметчика так и не нашли.

В дальнейшем зашита пирамид неоднократно обновлялась. Думаю, ни для кого не составило особого труда обработать их специальным покрытием, которое не позволило эффективно работать ультрасовременному радару. Однако в основном защита пирамид носит характер весьма остроумной пропаганды. Ведется она двумя путями.

ТЕХНОЛОГІЮ ОБМАНА

С одной стороны, ученые мужи В ОДИН ГОЛОС утверждают, что никаких тайн пирамид нет и все, что можно было про них узнать, давно из-

вестно. Многие этому верят. Но немало и таких, кто не удовлетворяется банальными ответами. Масонам, например, очень вредит геометрическое совершенство пирамид, вызывающее массу вопросов. Дело в том, что в период строительства гигантских сооружений никто, кроме жрецов, не смог бы расшифровать Каменную Библию. Сегодня прогресс науки позволяет это сделать без труда. И потому масоны придумали весьма остроумный ход, распространяя про пирамиды заведомо неверные и невероятные слухи.

Так, часто можно прочесть, что в пирамидах зашифрованы пророчества, при помощи которых ничего не стоит проследить весь ход истории и заглянуть в день завтрашний. Пишут, что при помощи пирамид жрецы общались с инопланетянами, да и сами пирамиды (или по крайней мере Сфинкс) возведены внеземной цивилизацией. И во всяком случае, возраст пирамид — не менее 12 тысяч лет...

Такая очевидная чушь может вызвать только аллергическую реакцию. А это и нужно масонам: человек, прочитавший явный бред, откажется верить в любые дрзтие тайны пирамид и скорее поверит седовласым профессорам, важно вещающим с экрана телевизора давно навязшую на зубах ложь о трех громадных могилах, построенных в угоду тщеславию фараонов, нежели тем одиночкам, которые пытаются это опровергнуть.

Тем временем пирамиды продолжают хранить в своих каменных стенах немало загадок. Там и только там мы сможем найти загадоч-

5 № 5878

но пропавшие архивы великого храма Амона в Фивах — бесценные материалы по истории египетской цивилизации; там лежат несметные сокровища, возможно, даже те, которые были извлечены из могил фараонов в Долине Царей; там сосредоточены многочисленные научные открытия, многие из которых, возможно, удивили бы даже современных ученых. И еще — там скрыт доступ к главным тайнам масонства. Но все это навсегда погребено под слоем камня и песка...

Впрочем, Великие пирамиды — это, похоже, лишь небольшая модель, которую должны были затмить более могучие постройки. В 70-е годы археологическая экспедиция, отправившаяся в Сахару издать следы стоянок древнего человека, обнаружила неподалеку от маленького оазиса Фуад фундаменты неких титанических строений. Это бььш девять огромных каменных квадратов, внешние грани которых были наклонены. Внутрь квадратов вели заваленные песком ходы. Археологи попытались пробраться вглубь построек, но их сил явно не хватало. Было решено вернуться и снарядить более крупную и хорошо оснащенную экспедицию.

Обо всем этом я знаю лишь со слов одного старого араба, общавшегося с руководителем экспедиции профессором Геленом. Потому что в течение трех дней после возвращения в оазис все до одного археологи погибли от странной болезни. Удивительным образом пропали все бумаги их экспедиции. Возможно, старый араб лжет и ученым удалось прорваться к подземным загадкам недостроенных Величайших пирамид.

Однако, что они нашли там. какие тайны открылись их взорам, — эти загадки хранят семь невзрачных могил на краю Фуада.

Организовать новые экспедиции к этому месту не удалось — египетские власти объявили территорию вокруг Фуада закрытым военным полигоном. Точно так же поступило и китайское правительство, когда стало известно о грандиозных китайских пирамидах, затерянных в пустынях Внутренней Монголии, которые хорошо различимы со спутника. Но для ученых они по- прежнему недоступны, как далекие звезды...

Глава 2 ЭЕПО MOUCEfl

Как Египетский тт стал Еврейским ПРОРОКОМ

Однажды, будучи в музее Лувра, я обратил внимание на статую, которая раньше не особо меня занимала. Точнее, не на саму статую, а на надпись под ней. Это было изваяние египетского первосвященника Птахмера, а надпись под ним гласила: «Ничего не было сокровенного для него, и он набрасывал покрывало на сущность всего, что видели его очи».

Меня зацепила именно эта завеса, которой жрец зачем-то укрывал то, что ему удавалось видеть. Зачем жрецу было прятать собственное знание? Возможно, кому-то хватит простого ответа: «Чтобы не довести тайное знание до простого народа». Но египетская религия и так всегда была тайной, она не выходила за пределы храмов.

Мне вспомнились слова из книги моего выдающегося соотечественника, филолога Фабра д’Оливье, который посвятил свою жизнь загадкам древних писаний. Он писал о первых главах книги Бытия, что те представляют собой не что иное, как наследие всей науки египтян. Но с-топ, говорит логика: если книга Бытия — священная книга иудеев и христиан, то при чем здесь египетская наука? Да, библейский рассказ не скрывает, что Моисей был воспитан в Египте и что начальство назначило его надзирателем над евреями Гесема. Меня всегда смущал этот факт: с чего бы еврей, представитель угнетаемого народа, вообще был назначен египтянами на какую-то должность? Тем более на должность надсмотрщика над своими же соплеменниками. Не просто так церковный деятель Иероним признавал, что книга Бытия — самая непонятная из всех священных книг вообще, и тайн в ней не меньше, чем слов, а в каждом ее слове заключено еще несколько тайн.

Все это промелькнуло в моем сознании за несколько секунд, пока я рассматривал надпись под статуей Птахмера. Тайны — это моя стихия. Я ими живу, а в каком-то смысле помогаю жить и им, не позволяя кануть в Лету. Плюс — Египет, с которым я давно дружен. Плюс — религиозная тема, с которой я, наоборот, давно не дружен. Три данности мгновенно сложились воедино и дали идею, противостоять которой я просто не мог. Итак, следующее мое дело — дело Моисея.

* * *

Я наметил отъезд в Египет на 1 ноября 2011 года.

Тут не могу не вспомнить яростных подозрений моих хулителей: «Кассе, чуть что, сразу едет в нужную страну, а не сидит в Интернете, как все нормальные люди. Видимо, он совершенно не ограничен в средствах. Наверняка кому-то нужны его разоблачения, у него очень влиятельные спонсоры!» Что на это сказать? Да, я не ограничен в средствах. Нельзя сказать, что «совершенно», но материальных проблем у меня нет. Хотя на поездки я не трачу ни единою цента из своего кармана. Не считаю нужным тратиться там, где за меня могут это сделать другие. Но вот что касается влиятельных спонсоров, которым нужны мои разоблачения, — здесь все гораздо проще. Никакие тайные организации за мной не стоят. Финансовые вопросы я решил сам проверенным деловым способом. Когда я вел цикл исторических передач на французском телевидении, оно же и оплачивало мои экспедиции. Ну а в экспедициях я не считал зазорным заниматься, помимо официального заказа, своими собственными расследованиями. Недавно цикл передач закончился, и тогда главным спонсором с готовностью выступил мой издатель.

Итак, начало октября, и я уже вовсю собираю материал для поездки. Огорчает то, что мне больше не придет на помощь мой друг израильский археолог Аарон. По сути, я еду на свой страх и риск, ибо арабского я не знаю, а часть необходимых связей умерла вместе с Аароном. Я сделал несколько звонков египетским ученым и исследователям, и все они в один голос твердили одно: они с удовольствием оказали бы мне посильную помощь, но после египетской революции, когда контакты с иностранцами были резко ограничены и даже доступ в международный Интернет был перекрыт (египтяне могли переписываться только внзтри своей страны), многое изменилось. Ученые ограничены в передвижениях, а университетское начальство контролирует каждый их шаг.

Что ж, господа исследователи не хотят рисковать собственными местами и зарплатой в 200 долларов. Не стал бы сильно их за это судить — по их меркам, это деньги. Мелькнула мысль оплатить им неустойку, но вспомнилась палестинская пословица «Пожав египтянину руку, пересчитай пальцы». Этот народец будет тянуть из меня деньги до конца своих дней, причем дни будут проведены с максимальным комфортом.

Однако же слухи разделяются быстро. В течение следующих дней мне поступило около сотни писем с предложением сотрудничества от студентов и «ученых», которые на поверку оказывались торговцами сувенирами. Принять? А зачем? Я никогда не пользовался услугами дилетантов. Если мне понадобится обыкновенный переводчик, я его найму. А прихлебатели в моем деле не нужны.

В тот момент, когда я удалял в корзину очередную серию писем от навязчивых искателей легких денег, мне пришло сообщение от моей подруги Селены. Селена, с которой мы вместе учились в университете, получив степень магистра, увлеклась царствованием Филиппа II и отправилась учиться в Грецию, на археологический факультет Университета Аристотеля. Письма от нее приходили все реже, она училась, затем стала совмещать учебу с работой гида. Последние два года я вообще не получал от нее ни строчки. И вот вдруг Селена пишет, да о чем!

Дорогой Этьен,

с большой радостью сообщаю тебе, что я встретила свою вторую половину. Его зовут Сократис, я люблю его и верю, что он любит меня. Мы будем счастливы видеть тебя на нашей свадьбе, которая состоится 2 ноября в г. Салоники. Детали во вложенном файле.

Я просмотрел вложение, в котором практичная Селена помимо дороги до отеля указала номер банковского счета для свадебного подарка.

Я убежденный холостяк и не большой любитель свадеб, но разве не любопытно увидеть под венцом красивую женщину, из-за красивого романа с которой был потерян почти весь второй курс?! Что ж, поеду в Египет на пару дней позже, решил я, и зашел на сайт своего банка.

Греция встретила меня жаркой, солнечной погодой и шумной свадьбой, впрочем, по местным меркам довольно скромной — всего порядка 600 гостей. Добрая половина которых никогда в глаза не видела жениха и невесту. Селена блистала, подарила мне танец, что было мне очень приятно, после которого к ней подбежала яркая молодая девушка и стала бойко говорить что-то на греческом с ужасающим египетским акцентом.

— Это Нагуа, доктор археологии из Каира, — представила подругу Селена, — мы вместе учились полтора года, она приезжала по студенческому обмену.

Нагуа смерила меня оценивающим взглядом и вежливо перешла на отменный английский. Оставшуюся половин}' свадебного вечера мы провели в отдалении от толпы, за маленьким столиком (мне — виски, ей, по шариату, не крепче сока). Хотя, должен сказать, Нагуа оказалась довольно демократичной мусульманкой: искусный макияж, легкость в общении, вместо платка — милейшая шляпка. Два года назад она стала вдовой, прожив в браке всего несколько месяцев, но, видимо, не сильно горевала о муже. Покойный встретил ее на том же греческом факультете, быстро женился, обойдя обязательные свадебные подарки, и, что самое бесчестное, завлек обещанием сделать ее первой и единственной супругой. Вернувшись с новоиспеченным муженьком в Каир, Нагуа обнаружила себя третьей женой, к тому же окруженной неслабым выводком детворы. Последний фактор послужил супружнику поводом отказать Нагуа в детях, которая до свадьбы предупредила, что хочет минимум четверых.

Мне нравятся люди, которых жизнь потрепала, но не сломила. А когда выяснилось, что моя новая знакомая посвятила себя библейской археологии, дело было решено. Немилость университетского начальства Нагуа не испугала, потому что уже давно основная доля ее исследований проходила на базе частного исследовательского центра. Через два дня на самолет в Каир мы сели вместе.

Как я вышеп на Moucea

— Что бы ни хотел ты узнать про Древний Египет, — сказала Нагуа, — все дороги ведут к Рамзесу.

Пока Haiya, которая всегда была чем-то занята, носилась по столице и окрестностям, я жег свет в Каирской библиотеке. Часть работ, которые мне удалось найти, была на современном египетском диалекте арабского языка, которым я, увы, владею весьма условно и на каждой строчке вынужден заглядывать в словарь. Из довольно подробного описания царствования Рамзеса II я узнал, что «Рамзее II был одним из величайших фараонов Египта. Его сын, Менефт, получил образование в г. Мемфис, у жрецов храма Амона-Ра».

Что ж, ничего удивительного, в те времена царствование считалось частью религиозной науки. Если уж фараоны почитались богами, они должны были знать, как не выпустить из рук жезл манипуляций. Произойди это — и граждане мгновенно свергли бы не бога, а самого обычного человека. В Европе не то что революции, даже казни царствующих особ стали обычным делом, как только монаршая власть перестала считаться божественно освященной.

Далее я узнал, что фараонов сын с юности был робок, любопытен и обладал ограниченными умственными способностями. Видимо, божественный перст не всегда благословляет царских отпрысков. Менефт увлекался магией и астрологией, что со временем позволило ему скатиться до примитивных колдунов и составителей ежедневных гороскопов. Но жрецы Амона-Ра всякую ответственность за эту пагубную страсть с себя снимали, да и Менефт оказался единственным негодным учеником. Его товарищ по учению, некий Хозарсиф, делал успехи в учебе и обеспечил себе блестящее будущее.

Честно сказать, я был разочарован, а на На- iya — даже разозлен. Какой, извините, Рамзее II, при чем тут его сынок со своим банальным оккультизмом и высоколобый одноклассник сынка?!

Я вышел выпить кофе, раздосадованный потерянным временем. Когда я собирался сделать первый глоток, мне позвонила Нагуа.

— Этьен, ну как? Копаешь? Про Рамзеса прочитал? Про Менефта прочитал? Правильно, копай! Я точно не помню, как, но Менефт с твоей историей связан.

— Что значит «точно не помню», —я почти вспылил, — а не твоя ли это специальность?!

— Я занимаюсь библейской археологией, ты меня спрашиваешь про египетские царства, — отрезала Наїуа, — я тебе дала направление, не хочешь — не копай.

И, не позволив мне вставить слова, дала отбой.

Воистину, египетские женщины, нюхнувшие свободной Европы, теряют всякий страх перед мужчинами.

Зарядившись кофе, я пригладил вздыбленные нервы и рассудил, что Нагуа хоть и бессовестная, но не тупица. И других направлений, кроме тех, что дала она, у меня нет. А сам я ни малейшего представления не имел, в какую еще сторону можно, как она выразилась, копать.

Я вернулся в библиотеку и решительно взялся за каталог и пожелтевшие фолианты. Среди упоминаний о Менефте еще раз промелькнул его безымянный друг, одаренный всяческими талантами, силой характера и мрачной замкнутостью. И вдруг — о счастье! Я нашел в каталоге составленное египетским жрецом Манефоном самое подробное из имеющихся описаний египетских династий. А среди рекомендуемых для прочтения документов рядом значилось — что бы вы думали? — книги Ветхого Завета! Конечно, мне приходилось слышать об этом труде, но я понятия не имел, что нащупаю от него пусть и тонкую, но ниточку к библейской теме.

Закаленное чутье подсказало, что еще несколько шагов — ия найду эту связь между Библией и Египтом.

Второй подарок — описание династий, написанное на древнегреческом и в XIX веке переведенное трудолюбивым парижанином на французский. Отлично, а то мой мозг уже был готов взорваться от словарей.

Манефон много рассказывал о Менефте и его брате, который учился вместе с ним. Этот кузен был сыном сестры Рамзеса II, правда, мне так и не удалось узнать, родным или приемным; автор об этом умалчивает, при всей его склонности к деталям. Скорее всего, он просто не придает этому решающего значения. Прочитав детальное жизнеописание этого человека, я уже второй раз за сегодня ощутил досадное разочарование. Биография фараонова сына и фараонова племянника — и никакой завязки на библейскую тему, то есть ровным счетом никакой. Было бы странно, если б Манефон упомянул само слово «Библия», которая на тот момент вообще не существовала, но я рассчитывал на любую зацепку, которая натолкнет меня пусть даже на самый слабый ассоциативный ряд. Я посмотрел на часы — было почти восемь. Через двадцать минут Нагуа будет ждать меня в ресторане отеля вместе со своим другом из исследовательского центра. Я захлопнул рукопись, подавив привычку класть любую книгу себе в карман, и направился к выходу.

— Hjr как? — снова спросила меня Haiya, которую было не узнать: она уже переоделась по форме.

Я отмахнулся:

— Когда твой приятель подойдет, расскажу, лень два раза жаловаться.

— О’кей, толі.ко он не приятель, а коллега. Вот он, кстати, минута в минуту.

Приятелем и коллегой оказался хитроглазый ливийский араб, подъехавший к самому входу на своем белом джипе (моветон в Париже и вынужденная необходимость в странах — экспортерах нефти). После быстрых и совсем не витиеватых приветствий (откуда только взялось, что все арабы говорят как в сказках «Тысячи и одной ночи») мы сразу перешли к делу. Я вкратце рассказал о своих неуспехах. Огладив бороду, Ашраф посмотрел на меня снисходительно (пришлось сдержаться, чтобы не одарить в ответ ласковым взглядом). Говорил он вежливо, но в его тоне все же сквозило высокомерие:

— Почему же — неуспехи? Я полагаю, вы идете в правильном направлении. Из какого именно источника вы брали информацию?

— Из «Истории Египта» Манефона.

Ашраф поднял бровь.

— В переводе де Граммона, —уточнил я.

— А! Я знаю этот перевод. Не лучший вариант изучать его в том варианте, в котором он хранится в библиотеке.

— Вы советуете обратиться к оригиналу? — спросил я и понял, что сморозил глупость.

— К оригиналу? — Ашраф улыбнулся.— Оригинал был написан в IV веке до нашей эры. Полностью он давно утрачен, как и, сами понимаете...

— Все оригиналы, за исключением каких-то считаных единиц, — буркнул я.

— Как я помню, Манефон писал на древнегреческом, затем с него делались переводы на другие европейские языки, — сказала свое слово Нагуа. — К тому же в этой работе самое ценное — это не перевод.

— А ЧТО?

— Комментарии и архивные материалы к переводу, написанные лично де Граммоном.

— А что в них такого?

— А то, — встрял Ашраф, почему-то обидевшись, — что, во-первых, манефонская история сохранилась в обрывках. Де Граммон всю жизнь посвятил поиску этих утерянных частей. Искал по всему свету, тратил бешеные деньги, в конце концов разорился...

Я готов был бить копытом, как конь.

— Тогда еще раз тот же вопрос — где архив де Граммона? — повторил я.

Мои собеседники переглянулись, и я понял, что они знают не болыпе меня.

А может, на этот раз я знаю и побольше.

Мне известно, что для таких энтузиастов, каковым являлся де Граммон, архивы — нечто священное. А их потомки хранят документы в надежде когда-нибудь продать подороже.

— Господа. Что известно про потомков нашего переводчика?

Племянник ФАРАОНА

Потомков у переводчика оказалось немного, и проследить их не составило труда. Своей семьи у него не было; после де Граммона его дело продолжал племянник. Сын племянника этим не занимался, так как прошел обе мировые войны и в мирное время продолжал нести военную службу. А вот внучка племянника оказалась деловой особой и сейчас бойко торговала египетскими редкостями на черном рынке, будучи своего рода агентом. Имя ее было известно местным археологам, но на хорошем счету она, ясное дело, не была.

Я быстро посчитал, сколько может предприимчивая особа запросить за документ — поправочка, за документ, который у нее может быть сохранился. Прикинул, сколько согласится выложить мой издатель, который вряд ли раскошелится на большую сумму. Этот замечательный и очень деловой человек, как и я, не считает нужным платить там, где можно выкрутиться своим умом. Ну, или чужим.

Найти искомою особу мне помогли со скрипом. Нагуа и Ашраф ее координат не имели, а их друзья опасались, что приезжий француз просто хочет поживиться с помощью нечистого на руку агента. Честность моих новых знакомых, проявляемая столь не к месту, меня изумила. А может — и скорее всего, — они были заняты другими делами, я даже догадывался какими. Пришлось махнуть рукой на них и пойти по пути наименьшего сопротивления. Путем наименьшего сопротивления для меня всегда был многоязычный каирский рынок. Полчаса кругов по базару — и я вырвался из этого балагана с телефоном и домашним адресом охотницы за редкостями в одной руке и поддельными золотыми серьгами (дань разговорчивому торговцу) в другой. Серьги были передарены ближайшим попрошайкам, и, взяв такси — настоящее ведро с облезлой краской,—я отправился по указанному адресу.

Барышня подошла к вопросу по-деловому и сразу назвала цену. Если бы эту сумму услышал мой издатель, у него гарантированно случился бы инфаркт с летальным исходом.

— Мадемуазель, —улыбнулся я, — когда мне называют такие суммы, я делаю вывод, что продавец просто не хочет продавать.

Мадемуазель насторожилась.

— Предлагаю компромисс. Этот документ — всего лишь перевод, его стоимость — в лучшем случае процентов пять от означенной суммы. Вы отдаете его мне бесплатно, а я делаю вам рекламу. Среди моих знакомых достаточно интересующихся людей, которые весьма состоятельны и готовы приобретать те действительно ценные вещи, которые и являются профилем вашего бизнеса.

Я бил наугад, но попал в точку. Через час копания в шкафах, занимавших целую комнату (я пока изучал арабско-французский словарь), мадемуазель выудила на свет тот самый перевод. Набранный на печатной машинке и совсем не бережно хранимый в картонной папке, которая на своем веку послужила и подложкой под бумагу, и блюдцем, и подставкой под утюг.

Время, потраченное на не самое приятное в моей жизни общение, принесло результат, превзошедший все ожидания.

Содержание документа, который мне в режиме реального времени переводила с древнегреческого Нагуа, оказалось тем, ради чего я приехал в Египет. Правда, я быстро понял, что и это — только начало.

Того кузена Менефта звали Хозарсиф, и это — первое египетское имя Моисея. О чем говорит нам философ Филон Александрийский, между прочим, защитник иудейства. В свою очередь со слов египетского жреца Манефона.

Для меня одно это уже было странно. Ведь мы хорошо помним, о чем повествует библейское предание.

Там Моисей — никакой не египтянин, а еврей, причем из колена Левия, — между прочим, бывшего у иудеев на отдельном счету, так как считалось посвященным Богу. А заодно только оно имело право собирать с израильского народа десятину. В камышах Нила дочь фараона нашла младенца, которого положила туда его мать, надеясь разжалобить фараонову дочь и спасти младенца от гонений.

Меня всегда занимало это место в Библии: и то, как мать четко рассчитала появление принцессы, и то, как она не побоялась положить ребенка в камыши Нила — точно на зубы знаменитым нильским крокодилам. Ну а с точки зрения логики — то, что дочь фараона еще и дала ребенку еврейское имя. Моисей, в переводе «спасенный», в библейской традиции символизирует то самое чудесное спасение (то ли от гонений, то ли от крокодилов).

Забегая вперед, скажу: мы еще поговорим о том, почему Моисей на самом деле назывался «спасенным».

Манефон прямо утверзкдал, что Моисей — в то время еще Хозарсиф — был не просто благородным египтянином, а жрецом Озириса.

В этом месте у де Граммона была сноска:

См. у Страбона. Его сведения — также от египетских жрецов. Его информация — подтверждает. Климент Алекс. — о посвящении Моисея в священную науку Египта.

Ну а что же в таком случае за расхождение между еврейскими источниками и египетскими? Почему одни говорят одно, а другие — полностью противоположное? Почему древнегреческие географ и богослов говорят о египетском посвящении, хотя Страбон называет вещи своими именами, а Климент Александрийский расплывчато упоминает «посвящение в священную науку», что есть не что иное, как жречество?

Я призадумался.

А ведь все очевидно. Какой интерес был египетским жрецам убеждать древних греков, что Моисей был египтянином?! В те годы, когда Манефон писал свои труды, Египтом правил эллинец Птолемей — хороший друг Александра Македонского, а сам Александр, между прочим, незадолго до того получил в Египте титул фараона и был приравнен к богу. Выходит, что для греков не было разницы, кем являлся по национальности Моисей: с евреями у древних греков не было конфликтов, которые надо было бы улаживать. И тем более не было у них проблем с египтянами, чтобы им пришлось поднимать свой имидж за счет Моисея. И наконец, не был Моисей в те времена такой уж имиджевой фигурой.

А вот для евреев было делом чести, принципа и логики представить основателя своей религии человеком одной с ним крови. Что это, как не глобальная мистификация?!

Итак, рассуждая беспристрастно, можно сделать вывод: в данном случае египетские источники заслуживают больше доверия, нежели еврейские.

Все это я проговаривал вслух, порой нетерпеливо перебивая Нагуа, а она дополняла мои слова известными ей деталями.

Вместе мы продолжали чтение.

Сестра Рамзеса II и мать Хозарсифа посвятила его Озирису, и он провел свое детство и юношество среди жрецов. Хозарсиф участвовал во всех священных праздниках и жреческих процессиях. Он носил одежду, по которой отличали жрецов.

Далее следовало детальное описание внешности — невысокий рост, широкий лоб, черные пронзительные глаза, складка между бровями — древняя примета трудной и великой судьбы. Б комментариях де Граммона написано:

Говорят, женщины боялись на него смотреть. Говорят, их пугал его взгляд. Но что такого страшного могло быть в его глазах, ведь он был известен как молчаливый и спокойный человек с ровным характером. Может, они боялись не его глаз? Может, они боялись своих предчувствий — тонкая женская интуиция подсказывала им, что когда-то этот суровый юноша положит начало новой религии, где женщинам уже не будет оставлено свободного места? И если египтянки могли становиться жрицами в храме, то от этого человека пойдет новая традиция, ссылаясь на которую тысячи лет спустя люди будут серьезно обсуждать, может ли женщина вообще входить в храм.

Мать Хозарсифа мечтала, чтобы он получил царскую власть. Поскольку он приходился фараону родственником, это не было пустыми мечтами. Конечно, родной сын Рамзеса II, Менефт, имел все основания для того, чтобы занять престол. Но интеллектом он существенно уступал Хозарсифу, которому к тому же могли оказать поддержку египетские жрецы. Дело в том, что власть в Древнем Египте не переходила автоматически к старшему сыну, фараон сам назначал себе преемника из числа наследников, но жрецы имели право уже после смерти фараона отменить его решение, если того требовали интересы страны. И такое не раз случалось. Как правило, новое решение принималось в пользу одного из жрецов, имевших царское происхождение. Вот поэтому и Рамзее, и Менефт имели все основания опасаться Хозарсифа, который быстро завоевывал почет и уважение первосвященников. Но сам он не строил планов захвата царской власти. Историк приводит нам его разговор с матерью.

Мать и сын случайно встретились на площади Мемфиса, сама по себе напоминавшая огромный музей, вход в который охраняли шестьсот сфинксов, поставленные так, чтобы образовывать аллею.

— Настало для тебя время проникнуть в мистерии Изиды и Озириса, — сказала она. — В течение долгого времени я не увижу тебя, мой сын. Но не забывай никогда, что в тебе — кровь фараонов и что я — твоя мать. Посмотри вокруг... Если ты захочешь, со временем... все это будет принадлежать тебе!

— Ты хочешь, — ответил Хозарсиф, — чтобы я властвовал над этим народом, поклоняющимся богам с головою шакала, ибиса и гиены? От всех этих идолов что сохранится через несколько веков?

Он поднял пригоршню песка и, пропуская его между пальцами, сказал: «Вот что останется от них».

Мать поразилась такому ответу и спросила:

— Ты презираешь религию наших отцов и науку наших жрецов?

— Наоборот, я стремлюсь к ней. Но пирамида неподвижна. Нужно, чтобы она двинулась вперед. Я никогда не буду фараоном. Моя родина далеко отсюда... Она — там, в пустыне!

— Я родила тебя на свет, и я же не знаю тебя! Скажи: кто ты и что ты собираешься делать?

— Могу ли я это знать? Один Озирис знает. Он научит меня, когда настанет время. А ты, моя мать, дай мне свое благословение, чтобы Изида покровительствовала мне и чтобы земля Египта оказалась благоприятной для меня.

После этого Хозарсиф прошел посвящение Изиды. Это довольно сложные испытания, и физически, и прежде всего психологически. Многие из посвящаемых умирали во время них, а большинство просто сходило с ума.

Но тучи над Хозарсифом продолжали сгущаться. Напряжение усилилось после одного разговора, который затеял верховный жрец с целью выведать планы Хозарсифа.

Поводом послужил золотой ковчег, в котором хранились тайные книги. Этот ковчег Хозарсиф нес во время церемонии. По ее окончании верховный жрец напомнил Хозарсифу, что тот — царского рода, наделен выдающимися талантами и наверняка хочет большего, чем просто место жреца в храме. Хозарсиф, положив руку на ковчег, ответил, что, кроме этого, ему не нужно ничего. И хотя он имел в виду знания, верховный жрец понял намек по-своему, сделав вывод, что честолюбивый юноша стремится быть первосвященником Амона-Ра и пророком Египта.

Впрочем, жрец не был так уж далек от истины, поскольку содержание тех книг открывалось только первосвященникам, остальные просто не имели к ним доступа. О чем жрец и напомнил Хозарсифу. На что тот ответил, сразив жреца наповал: «Если Дух захочет говорить со мной, то заговорит».

Когда фараону донесли об этих словах, он увидел в них прямую угрозу для будущего царствования своего сына Менефта. Не стоит удивляться, почему фараон насторожился: Хозарсиф дал понять, что стремится к очень высоким целям, а какие выражения для этого использовал— фараону было уже не столь важно. Фараон назначил своего племянника священным писцом храма Озириса. Такая должность была завидной и почетной, но позволяла держать Хозарсифа подальше от трона.

И вот это назначение и оказалось тем поворотным пунктом, с которого начались исторические перемены.

По делу службы Хозарсиф был послан на проверку начальников провинций Дельты. В то время в одной из провинций на тяжелых общественных работах трудились евреи, данники Египта. Во время инспектирования Хозарсиф увидел, как египетский надсмотрщик избивает еврея. Возмущенный Хозарсиф бросился на египтянина и убил его.

Когда миновало состояние аффекта, Хозарсиф осознал, что теперь его ждет. Во-первых, по закону если жрец совершал убийство, то подлежал суду. Во-вторых, было на горизонте кое-что пострашнее суда: это преступление развязывало руки фараону и давало ему возможность подвергать Хозарсифа любым суровым мерам — опале, изгнанию, чему угодно, лишь бы устранить соперника своего сына. Не дожидаясь крайне неблагоприятного для него развития событий, Хозарсиф сбежал. Он нашел убежище на другом берегу Красного моря, в Мадиамской стране — уединенной местности, расположенной недалеко от горы Синай. Там же находился посвященный Озирису храм, куда, однако, шли и евреи для поклонения своему богу — Элоиму. В этом храме Хозарсиф и получил убежище.

— Подожди-ка, — перебила меня Haiya.

— Что такое? — я отвлекся от чтения.

— Мне кажется, тут должна быть еще одна страница.

Я пригляделся внимательнее. И в самом деле: там, где заканчивался рассказ про храм, принявший жреца-убийцу под покровительство, была сноска под номером 11. Все сноски у де Граммона были аккуратно пронумерованы, те, что покороче, вынесены на поля, а те, что длиннее, — на листы, вложенные в ту же папку с рукописью. Но после листа №10 сразу шел № 12. Без потерянного листа картина не складывалась.

Вместе мы перевернули всю папку, но листа не было. Я хлопнул ладонью по столу, Нагуа вздрогнула.

— Я знаю, где лист.

— Где?

— У этой черной торговки, у которой я выманил папку.

— Может, она его потеряла?

— Нет, я уверен, она его не теряла. Хотя, если вспомнить ее захламленную берлогу... Хм... Да нет, —я встряхнулся. — Она оставила его специально. Для гарантии.

— Гарантии чего?

— Что я сдержу обещание.

— Ну так сдержи, — удивилась Haiya.

— Нет уж, теперь — ни за что. Никакую рекламу я ей не дам. Ну не нравится мне, когда меня держат за шута! Да и те мои знакомые, которых бы заинтересовали ее услуги, сами разберутся, у кого и что им приобретать. Выжму из нее этот лист, она еще и должна мне останется.

— И что ты предлагаешь?

— Придется воспользоваться старим добрым способом.

— Убить ее?

— Не поможет... В ее бардаке я буду нужную бумагу годами искать, — задумчиво ответил я, не успев сообразить, что Нагуа пошутила. —Я ей пригрожу.

— Чем?

— Сдать ее.

— Полиции? — Haiya усмехнулась. — Ее бизнес, конечно, незаконен, но, поверь, полиция и без тебя все про всех знает. Хуже того: имеет свою выгоду. Ну, ты понял.

— Понял. Но не думай, что я мыслю так узко. Зачем полиции? Сдавать, так конкурентам. Черные копатели — это огромные деньги и огромная конкуренция...

— ...За эти огромные деньги, — продолжила Нагуа. Я увидел, что глаза, у нее заблестели. — А вот эта идея мне нравится.

— Мне нужны реальные имена. Я не могу прийти к ней с пустыми угрозами.

— Н-да... Выпей пока кофе, — посоветовала мне моя сообщница и скрылась в соседней комнате.

Вскоре я услышал, как она быстро-быстро с кем-то говорит. Слова разобрать было невозможно, но по ее тону я догадывался, что ей очень нужно кого-то убедить, а этот «кто-то» убеждаться не готов.

Но ведь и правда: кофе я пил утром, а сейчас уже... сколько? Ближе к вечеру я совсем перестал следить за временем. Так что я воспользовался советом, позвонил в ресторан отеля, заказал кофе и легкий ужин на двоих. А заодно, чтобы немного размять кости, вышел на балкон перекурить. Когда я затушил сигарету, Нагуа вернулась.

— Вот, — она положила на письменный стол обрывок газеты, на которой, поверх рекламы обуви, наспех был записан телефон и адрес. Я разобрал буквы.

— А имя и должность?

Нагуа назвала имя, которое я, по понятным причинам, здесь не привожу.

— Это, можно сказать, своего рода археологический наркобарон, — пояснила Нагуа. — Вообще-то есть специальное слово на египетском, но оно на английский не переводится. Пару лет назад наша особа крепко перешла ему дорогу. А на прошедшей неделе — еще раз, но он об этом еще не знает. Когда узнает — если узнает — ей придется очень непросто, можешь мне верить.

Через полчаса я уже стоял перед дверью черной копательницы. Она явно стояла с другой стороны, прислушиваясь и надеясь, что Я уйду.

— Да открывайте уже, — нетерпеливо поторопил я, — ваша машина у входа, в гостиной горит свет. Ну же!

Хозяйка нехотя открыла, оставив, однако, дверь на цепочке, и настороженно посмотрела меня.

Я решил обойтись без лишних слов, понимая, что будет эффектней просто назвать ей имя того, как выразилась Нагуа, археологического наркобарона. Подумав, добавил:

— Он будет рад получить от меня любые сведения о вас. Говорят, у него к вам достаточно претензий.

— Это вы про то дело двухлетней давности? — усмехнулась собеседница.

— И про более свежее, не старее недели. Говорят, он не будет в восторге, с одной стороны. А с другой — будет. Потому что вы сами дали ему повод — догадайтесь к чему.

Мадемуазель померкла.

— Я принесу ваш проклятый лист. Ждите.

Вернулась она гораздо скорее, чем в предыдущий раз, и брезгливо протянула мне листок. В отличие от той кипы документов, которую она отдала мне в самом уродливом виде, этот листочек был упакован в аккуратную пластиковую папку. Видимо, дамочка собиралась его беречь.

— Предусмотрительно действуете, — похвалил я.

— Но не всегда срабатывает. — Суда по ее вызывающему тону, она уже успокоилась и вернулась к своей обычной непроницаемой наглости.

Когда я уже повернулся, собираясь уходить, она окликнула меня:

— Мсье! Но вы ведь меня посоветуете своим знакомым, как мы договаривались?

Я улыбнулся и покачал головой, только теперь поняв слова бессмертного Шекспира: «О, женщины, вам имя — вероломство!»

За что Mouceu назван «спасенным»?

На листе № 11 убористым почерком де Грам- мон писал:

Так откуда же появилось имя Моисей? Ведь даже если мы определили, что библейская версия жизни этого человека не совсем достоверна, должно быть что-то, что сделало Моисея из Хозарсифа.

До того, как информация стала замалчиваться...

На этом месте я прервался. Надо же, де Грам- мон был тот еще разоблачитель. Жаль, не указывает, кем стала замалчиваться эта информация. Что ж, возможно, он писал эти заметки для себя и ближайшего окружения, и ему, само собой, было ясно, кем она замалчивалась. Я надеюсь тоже это понять.

Итак...

...До того как информация стала замалчиваться, мне попал в руки документ — точный список с приложения к утраченной работе Манефона «Священная книга». В этом приложении он поднимает завесу над истиной.

Когда Хозарсиф нашел пристанище вдали от Египта, он принял решение искупить совершенное им преступление. Существовал определенный искупительный ритуал, которому обязан был следовать жрец, совершивший убийство.

Для начала жрец лишался одного из своих главных преимуществ — преждевременного воскресения из мертвых в «сияние Озириса». Это преимущество было огромной ценностью, оно давалось как награда за тя-

желые испытания посвящения и символизировало более высокое положение, чем у простых смертных. Совершая убийство, дажй поневоле, жрец утрачивал внутренний свет и в качестве наказания и искупления, ради возможности вернуть свет, он должен был пройти еще более суровые испытания, грозившие смертельной опасностью.

Испытания начались с продолжительного поста. Далее жрец выпивал специальное зелье, которое ввергало его в летаргический сон. Спящим жреца оставляли в склепе храма на несколько дней, а порой и несколько недель. В течение этого времени он совершал путешествие по потустороннему миру или по мрачной области, населенной душами, которые пока не успели окончательно перейти в царство мертвых. Все зависело оттого, как давно было совершено убийство и где находится душа убитого. Эту душу жрец был обязан разыскать. Разыскав ее, он должен был пройти через все страдания, которые убитый пережил из-за злой воли своего губителя. Жертва могла сколь угодно проклинать убийцу и желать ему тяжелой и скорой погибели. В конце убийца должен был выполнить две труднейшие задачи: получить прощение и помочь душе убитого найти путь к свету. После этого жрец мог вернуться в свое тело и считался очищенным от преступления. Сложность заключалась в том, что не каждый мог вернуться из этого путешествия в другой мир. Многие оставались там навсегда, и тогда в храмовом склепе жрецы находили холодное мертвое тело.

Именно на такое испытание с готовностью пошел Хозарсиф. Очевидцы рассказывали, что когда он спускался в склеп, то обратился к Озирису, говоря, что приносит себя ему в жертву. Он был готов к смерти и не просил помочь ему вернуться, но просил для себя воз-

можности защищать справедливость, если только он воротится на землю.

Как бы то ни было, Хозарсифу суждено было вернуться. Когда он очнулся от своего сна, чуть было не ставшего для него смертельным, тс почувствовал себя преображенным. Он говорил, что полностью порвал со своим прошлым, в прошлом остался чужой для него человек. Он отказался называть себя египетским жрецом, свое происхождение — царским, а Египет — своей родиной. Те жрецы Мадиамского храма, которые видели его в тот момент, передавали потом, какими полными вдохновения глазами он смотрел на пустыню, на кочевые племена и на Синайскую гору. Тогда он решил, что его миссия — превратить этих кочевников в сильный народ, который защитил бы единобожие и принес всему миру истину. В тот день, когда Хозарсиф отказался от своего прошлого, он отказался и от своего имени. С готовностью он принял имя Моисей, что значит Спасенный.

На этом записи де Граммона заканчивались. Но мое расследование продолжалось.

Шифровки Пятикнижия

В XIX веке мои предшественники, расследовавшие загадки и противоречия Библии, предполагали, что Моисей не писал Пятикнижие, более того — что он вообще не существовал. Они пришли к выводу, что эта личность была сфабрикована спустя четыре-пять веков после описанных в Пятикнижии событий. Главный аргумент в пользу этого довода был следующий:

Пятикнижие состоит из различных отрывков, а его истинная редакция была составлена минимум за четыре века до того, как Израиль покинул Египет.

В том, что касается времени, мои предшественники были точны. Но даже при моем критическом отношении ко всему, что связано с религией, я не могу признать их выводы логичными. Как бы то ни было, я не против религии как таковой, я против фальсификаций любого рода. И считаю, что факты и логика — главный способ борьбы с ними. А в данном случае логика говорит: если отрывки, из которых составлено Пятикнижие, были написаны через четыре века после исхода из Египта, это не означает, что они в то же время появились. Я подозреваю, что это были не авторы, а переписчики, которые к тому же не очень хорошо понимали документ, который переписывали.

Еще одно противоречие — это рассказ о жизни Моисея, в котором полно сомнительных деталей. Одни из них просто не имеют отношения к действительности, другие — явно преувеличены и походят на рассказ о каком-то фантастическом, почти сказочном персонаже.

И снова: это не означает, что в библейском рассказе нет ни капли правды. Она есть, задача лишь в том, чтобы отделить ее от позднейших вставок, дополнений и домыслов.

Мне, как исследователю, неинтересно раскапывать доказательства того, что Книга Бытия— сплошная фальсификация. Есть множество энтузиастов, которые этим заняты, потому как у них есть стимул — доказать, что никаких высших сил нет. Если честно, я давно миновал этот период, и сегодня мне просто скучно тратить жизнь на подобные изыскания. А вот что мне интересно — так это выяснить, о чем именно хотел рассказать Моисей в своих записях? Ведь он был египетским жрецом, а прошлое ни для кого не проходит бесследно, как от него ни отмахивайся. Может, поэтому библейский рассказ порой кажется таким сомнительным — ведь переписчики, переводчики и толкователи не учитывали реальных, важнейших фактов?

Египетская наука во времена Моисея находилась на очень высоком уровне. Я не верю в домыслы про космические корабли, которые строили египтяне. Но они определенно признавали те же законы Вселенной, что и современная наука, неизменность этих законов, эволюционное развитие. Плюс египтяне были серьезными мастерами психологии, для этого достаточно лишь вспомнить, что жрецов они подвергали не столько физическим, сколько психологическим испытаниям. И надо признать, что испытания эти были на высоте, даже не снившейся современной психотерапии.

Когда я об этом думаю, меня поражает противоречие между реальными научными знаниями, которыми обладал Моисей, и теми детскими представлениями о сотворении мира, которые изложены в Книге Бытия. Так может, на самом деле история говорит совсем о другом? Но о чем? Чтобы это понять, нужен ключ.

Я в достаточной степени знаком с древними религиями и науками, и на этом этапе мне не нужны были скрытые документы и консультации специалистов. Я знаю, что необходимый ключ нужно искать в египетской символике и в понимании того, чему обучались жрецы Озириса.

Свои соображения я высказал Нагуа. Она восприняла их серьезно.

— А знаешь, логика в твоих словах есть, — призадумалась она. —Я, помню, читала у Гераклита, что египетские жрецы владели тремя способами выражения мысли. Самый первый — он же самый простой, как говорят обычные люди. Второй — символический, третий — иероглифический. У нас вообще неправильно понимают самое значение слова «иероглифы», думая, что это исключительно китайские символы.

Я понял, что сейчас Нагуа оседлает своего любимого лингвистического конька.

— А на самом деле, — продолжала она, — это греческое слово, оно означает священные буквы, вырезанные на камне. И это вовсе не символы, символы относятся ко второму способу выражения. Иероглифы — это скорее тайнопись, ими пользовались не тогда, когда не могли передать значение словами, а когда старались это значение скрыть или зашифровать. Когда египетские жрецы касались всего, что связано с тайнами мира, они использовали иероглифический способ.

— А от кого они шифровали смысл? — задал я напрашивающийся сам собой вопрос.

— От непосвященных, — ответила Нагуа, глянув на меня с выражением, говорящим «стыдно не знать».

— То есть от народа, —уточнил я.

— Ну да.

— А как думаешь, зачем?

— А зачем народу все знать? — недемократично ответила она. — Нет, были, конечно, и другие причины, метафизические: посвященные считали, что таким письмом они передают реалии всех трех миров — природного, человеческого и мира духов.

— По сути, те, кто не мог понять этого в изложении иероглифами, не поняли бы и в изложении простым языком, — в свою очередь недемократично отметил я.

— Тоже верно. И уж конечно, раз Моисей был посвященным и писал именно о тайнах мира, он пользовался иероглифическим письмом.

— И где ключи к нему? — поинтересовался я.

— Насколько мне известно, он устно передал их своим преемникам.

Я сник: преемников мне допросить не удастся. Хотя...

— Наверняка есть кто-то, кто сохранил эти сведения, — предположил я. — Есть же в Греции и в наши дни жрецы олимпийских богов, которые знают гораздо больше, чем мы читаем в книжках по мифологии.

— Возможно, — ответила Haiya и опять призадумалась. Я прямо видел, как она перебирает в уме телефонную книжку.

Я успел перекурить и выпить кофе, когда она наконец сказала:

— Знаешь, мне кажется, это мы маханули. Может, такие люди и есть, я почти уверена, что есть. Но прямых выходов на них у меня не имеется, и я не знаю никого, у кого бы они были. А круг общения у меня очень широкий.

— Значит, придется работать с тем, что есть, — философски подытожил я.

Мне хотелось найти библейского историка, но не помешанного на религии, а адекватного и непредвзятого человека, способного мыслить критически. И такого человека мы нашли. Оказалось, что он отбыл на конференцию в Иерусалим и вернется завтра. Я, было, сник, потому что совершенно не хотелось терять время. Что поделать, никто не обещает, что расследование должно идти быстро и гладко, что нужные контакты всегда оказываются под рукой, а люди в любой момент готовы встретиться и рассказать все, что мне интересно.

— Придется на сегодня устроить перерыв, — сказал я Нагуа и пригласил ее отужинать во французском ресторане с панорамным видом на город.

Удивительно, но в тот вечер нам все-таки не пришлось говорить о посторонних предметах. Каир, как и любая другая столица, — это большая деревня. Как только мы вошли в зал, Haiya вдруг заметила кого-то знакомого. Не сомневаюсь, будь мы в Европе, она бы радостно замахала ему рукой, но здесь, в Египте, при всей европеизированности ресторана и самой

Haiya, она даже не стала ловить взгляд своего знакомого. Он сам заметил ее и подошел к нам. Знакомый оказался тоже французом (родившимся в Египте) и филологом, и, разговорившись, мы пригласили его за наш столик. Он отказывался, так как уже поужинал, но позволил себе остаться на кофе. Мне кажется, что его имя встречалось мне и раньше, только я не мог вспомнить где. Тем более он попросил меня не упоминать его в книге, сказав, что его имя — своего рода торговая марка, и право на нее — исключительно у его издателя.

Он подтвердил слова Нагуа об устных ключах, которые передал Моисей.

— Конечно, эти ключи до поры до времени сохранялись. — Его французский был чист, как будто он вырос в Париже. — Во времена Соломона Книгу Бытия перевели с древнееврейского на финикийский, а после вавилонского плена Ездра переписал ее на арамейско-халдейском. К тому времени данные Моисеем ключи были основательно забыты. Впрочем, что-то еще оставалось. Но за три века до нашей эры за дело взялись греческие переводчики, которые вообще слабо представляли тайный смысл переводимого. Они корпели над переводом четыре столетия. В результате когда пришла очередь латинского перевода, то даже такой умный и серьезный человек, как Иероним, не сумел увидеть всего скрытого в тексте смысла. Впрочем, — собеседник затянулся сигаретой, — может, и сумел, но в те времена не смог это выразить открыто. Иными словами, с каждым новым переводом смысл терялся все больше. То, что мы имеем сейчас, это не истинная Книга Бытия, это не имеет к ней почти никакого отношения.

— Но как-то мы все-таки можем его восстановить? — задал я главный вопрос.

Он качнул головой в знак согласия.

— Можем. С помощью звукового способа, который несет на себе печать священного языка древних храмов, с помощью ключей, которые содержатся в Каббале (а надо отметить, что часть из них сохранилась со Бремен Моисея), ну и с помощью того, что мы вообще знаем о тайных учениях древности.

— Я все же хочу, чтобы объяснение было научным.

— Я сравнивал еврейский текст с арабским, сирийским, арамейским и халдейским. Это вполне научный метод. Поясню на примерах. Если вы посмотрите на египетские памятники, то на многих из них увидите женщину, которая держит в одной руке крест (который у египтян был символом вечной жизни), а в другой — скипетр, украшенный цветами лотоса (он был символом посвящения). Это богиня Изида, которая изображает женщину, совокупность всей земной природы и невидимую небесную природу. В книге Бытия тоже есть символ, который соответствует Изиде.

— Ева? — догадался я.

— Совершенно верно. Ева — это образ вечной женственности, но не только он. Из ее имени впоследствии составили имя бога — Иегова. Это имя — знак, который указывает на жизнь, и в точности оно означает «бытие, которое есть, было и будет». Это не имя женщины, это обозначение мужского и женского начал. Еще пример. Вы помните, что в истории двух первых людей значительную роль сыграл Змей. В египетских таинствах (да и не только в египетских, одновременно в греческих и индийских) змея, свернувшаяся кольцом, означает мировую жизнь и силу, которая приводит жизнь в движение. По сути, это взаимное притяжение, причина всемирного тяготения. С этой точки зрения Змей fie был искусителем, он был Любовью или Желанием.

— Я никогда не понимал, почему стремление Адама и Евы — двух супругов — друг к другу считалось грехопадением.

— Что ж, если вы посмотрите на всю историю с этой точки зрения, то увидите, что грехопадение окажется устремлением природы в круговорот жизни.

Мне понравилось, как говорил этот человек. В его словах было как раз то, что я искал — непредвзятость. Он занимал совершенно нейтральную позицию.

— Не могли бы вы рассказать подробнее, — попросил я, — честно говоря, не думал раньше, что книгу Бытия можно назвать фактически сборником египетских посвящений.

— Ну, это немного жестко сказано, но, если вам нравится, — можете выражаться и так. Про Еву я уже сказал — заглавная буква этого имени означает мужское начало, Озириса, а корень «Ева» (да, в еврейском языке это имя произносится в четыре звука — Хава) — зарождающую способность, небесную Изиду.

— Церковные догматы говорят, что Адам и Ева — это первая человеческая пара на земле. Но если вы говорите — точнее, прямо не говорите, но подразумеваете, — что имена у Моисея — это не имена, а символы, то Адам и Ева все еще остаются просто парой?

— Наивные представления! Это не пара, это символ, точнее, символическое Человечество. Кстати, в самаритянском переводе Библии к имени Адама прибавлено прилагательное «всемирный». Это нам снова подтверждает, что речь не об одном человеке, а обо всем человечестве. Впрочем, с именами и символами связан еще один любопытный момент. Имя Элоим — имя бога — значит не просто «Бог», это не только набор букв. У Моисея божье имя — это множественное число от «Эло», такое имя давали высшему Существу евреи и халдеи.

— Получается, что Моисей создавал религию единого бога, но при этом самого бога называл «богами»?!

— М-м-м.. Да нет, конечно. Скорее «Богом богов».

Я начал подозревать, что египетско-библей- ский символизм, при всей его увлекательности, тема необъятная. А главное, это тема богословская, и она уводит меня от моего расследования, — потому что я не занимаюсь ни богословием, ни религиоведением. Но неожиданная встреча подтвердила мои догадки относительно того, что магия Египта оставалась при Моисее.

Ucxoa* «Чыоеса» Моисея

Когда на следующий день знакомый Нагуа вернулся с конференции, вечером я встретился с ним в кафе. Он показался мне безучастным ко всему, что не касалось его работы. Это был Али аль Башар, ливийский араб, теневой кардинал научного мира, эдакий ученый муж, ушедший в себя и забывший вернуться обратно. Слава и прочие ценности его не интересовали, денег у него было более чем достаточно, информацией он готов был делиться совершенно безвозмездно, лишь бы она нашла читатели. Я спросил, почему он не напишет книгу сам, на что он ответил как-то замысловато, подразумевая, что книга подчиняется определенным правилам, а свои мысли он предпочитает выражать тем способом, который удобнее ему, а не читателю. Наверное, так же мыслил и Моисей.

— Я проследил уже больше половины пути Моисея, — сказал я, чтобы ввести моего собеседника в курс дела — И уже подошел к Исходу. Но здесь у меня возникли резонные вопросы. Само по себе это намерение — увести целый народ из-под власти наиболее могущественной нации того времени — было грандиозным планом. А грандиозные планы требуют значительной подготовки, и, глядя на всю историю человечества — в том числе и современную,— я понимаю, что такие планы не реализуются в одиночку. У Моисея были помощники, должны были быть и противники. Сведения, которые приводит об этом Книга

Бытия, представляются мне обрывочными, я же хочу видеть полную картину.

Аль Башар слушал меня молча, держа в желтых узловатых пальцах крохотн\ ю чашку густого кофе.

— Вы мыслите как стратег. — Заговорил он, устраняя из слов добрые три четверти гласных, а оставшуюся четверть используя для связки между согласными, которые он соединял в один прерывистый звук. Все ливийцы, которых я знаю, говорят в этой манере, и, чтобы их понять, приходится прилагать немалые усилия. Раньше, общаясь с ними, я даже сомневался в своем английском, пока другие египтяне и палестинцы не рассказали мне, что они сами не понимают ливийцев, даже когда те говорят на арабском. Он продолжил:

— Вы знаете, что исход подготавливали сам пророк, его старший брат Харун[2], его тесть Иофор и главные начальники Израиля. К тому времени как Менефт, о котором вы, конечно, тоже уже все знаете, стал фараоном, Муса готов был привести свой план в исполнение.

Я мысленно отметил, что за весь мой «египетский период» это первый араб, называющий персонажа не на английский манер «Мозес», а на арабский — Муса.

— В то время Менефт готовился воевать с ливийским царем Мермаиу, — продолжал аль Башар, — для Мусы это был идеальный момент. Вторжение огромной армии ливийцев представляло д\я Египта серьезнейшую угрозу, и все военные силы Египта были направлены на отражение атаки. Иными словами, фараону было просто не до того, чтобы удерживать евреев, когда каждый воин был на счету. Благодаря этому удачному обстоятельству переселение евреев произошло мирно. В противном случае, конечно, план Мусы не удалось бы исполнить так легко и бескровно.

— Мне что-то подсказывает, что эта легкость была не абсолютной, — не выдержал и перебил я. —Ладно, они ушли от фараона, оставив его разбираться с более серьезными на тот момент делами. Но как быть с расколом в рядах?

— Эта чаша его не миновала, — согласился аль Башар, вновь удивив меня, на этот раз аллюзией на Евангелие. — С Мусой вначале было сравнительно не много народу, несколько тысяч человек. Он не был единоличным вождем, среди евреев был человек по имени Бен-Израиль, который отличался прямотой, упрямством и к тому же мятежным духом. Он определенно жаждал перехватить у Мусы знамя лидерства. Если Муса был пророком, то Бен-Израиль — народным повелителем. Вокруг этих двоих быстро сформировалась группа священников, которую возглавляли Харун и Мириам, которая была пророчицей и представляла у Израиля женское посвящение. Также в рядах беглецов образовалась группа из семидесяти начальников, которым Муса впоследствии передал свое тайное учение. В центре этой группы находился золотой ковчег, известный сейчас всему миру как Ковчег Завета.

— Наверное, эту идею Моисей взял у египетских храмов, там подобный ковчег вмещал священные книги, — поделился я догадкой.

— Вполне возможно, что идею он позаимствовал именно оттуда, но его ковчег выглядел иначе. Он сам решил, как должен выглядеть его ковчег. Ковчег был литым, окруженным со всех четырех сторон золотыми херувимами, которые походили на сфинксов или четырех символических зверей видения пророка Иезекииля. У одного из херувимов была голова льва, у второго — быка, у третьего — орла, у четвертого — человека.

— Еще один символ, позднее отраженный в христианстве. Но там эти четыре головы означают то, как четыре евангелиста изображали природу Христа — царскую, жертвенную, божественную и человеческую.

— У Мусы они символизировали четыре космических элемента: землю, воду, воздух и огонь, а также четыре мира, изображенные буквами священной тетраграммы. В ковчеге находились Сефер-Берешит*, которую Муса написал египетскими иероглифами, расцветший жезл, упоминаемый в Библии, сосуд с манной, елей помазания. Позже в нем стали храниться золотые дары филистимлян и Скрижали Завета.

Аль Башар сделал паузу, отвечая на телефонный звонок, и затем продолжил:

— Просто представьте, по пустыне тянулся караван, верблюды несли палатки, за ними

шли стада животных. Муса планировал обогнуть Красное море. Но сначала он повел народ в бесплодную пустыню, посвященную Элоиму.

— Видимо, туда, где он впервые полз'чил откровение.