ПРАВИЛА, КАСАЮЩИЕСЯ ДОКАЗАТЕЛЬСТВ

У нас есть только одно средство доказать, что одно явление служит причиной другого: это сравнить случаи, когда они одновременно присутствуют или отсутствуют, и посмотреть, не свидетельствуют ли изменения, представляемые этими различными комбинациями обстоятельств, о том, что одно зависит от другого. Когда они могут быть воспроизведены искусственно, по воле исследователя, метод является экспериментальным в собственном смысле этого слова. Когда же, наоборот, создание фактов от нас не зависит и мы можем сравнивать лишь факты, возникшие самопроизвольно, тогда употребляемый метод является косвенно экспериментальным или сравнительным.

Мы видели, что социологическое объяснение заключается исключительно в установлении причинной связи, или в открытии причины явления, или в определении полезных следствий данной причины. С другой стороны, так как социальные явления, очевидно, ускользают от влияния исследователя, то сравнительный метод — единственно пригодный для социологии. Конт, правда, нашел его недостаточным и счел необходимым дополнить его тем, что он называет историческим методом, но причиной такого взгляда является особое понимание им социологических законов. Последние, по его мнению, должны выражать главным образом не определенные отношения причинности, а то направление, в котором движется человеческая эволюция в целом. Они не могут быть, следовательно, открыты при помощи сравнений, ибо, для того чтобы иметь возможность сравнивать разные формы, принимаемые социальным явлением у различных народов, нужно сперва отделить их от их преходящих форм. Но если начинать с такого дробления развития человечества, то окажется невозможным определять его направление. Для того чтобы определить последнее, нужно начинать не с анализа, а с широкого синтеза. Нужно сблизить и соединить в од-

[139]

ном и том же интуитивном знании последовательные стадии развития человечества так, чтобы заметить «постоянное развитие каждого физического, интеллектуального, морального и политического предрасположения»[81]. Таково основание этого метода, который Конт называет историческим и который становится беспредметным, если не принять основной концепции кантовской социологии.

Правда, Милль объявляет экспериментальный метод, даже косвенный, неприменимым в социологии, но его аргументация утрачивает значительную долю своей силы оттого, что он применяет ее также к биологическим явлениям и даже к наиболее сложным физико-химическим фактам[82], но теперь уже излишне доказывать, что химия и биология могут быть только экспериментальными науками. Нет, следовательно, причины считать обоснованными и суждения Милля, касающиеся социологии, потому что социальные явления отлича­ются от предыдущих лишь большей сложностью. Вследствие этого различия применение экспериментального метода в социологии может представлять больше трудностей, чем в других науках, но не ясно, почему оно совсем невозможно.

Впрочем, вся эта теория Милля покоится на постулате, связанном, несомненно, с основными принципами его логики, но противоречащем всем выводам науки. Действительно, он признает, что одно и то же следствие не всегда вытекает из одной и той же причины, а может зависеть то от одной причины, то от другой. Это представление о причинной связи, отнимая у нее всякую определенность, делает ее почти недоступной научному анализу, потому что вносит такую сложность в перепле­тающуюся цепь причин и следствий, что разум теряется в ней безвозвратно. Если следствие может вытекать из разных причин, то, для того чтобы узнать, что определяет его в данной совокупности обстоятельств, нужно было бы произвести опыт в практически неосуществимых условиях его изоляции, особенно в социологии.

[140]

Но эта пресловутая аксиома множественности причин есть отрицание принципа причинности. Конечно, если согласиться с Миллем, что причина и следствие абсолютно гетерогенны, что между ними не существует никакой логической связи, то нет никакого противоречия в том, чтобы допустить, что какое-нибудь следствие может вытекать то из одной, то из другой причины. Бели связь, соединяющая С с А, чисто хронологическая, то она не исключает другую связь того же рода, которая соединила бы, например, С с В. Если же, наоборот, причинная связь есть нечто доступное пониманию, то она не может быть настолько неопределенна. Если она представляет собой отношение, вытекающее из природы вещей, то одно и то же следствие может находиться в зависимости только от одной причины, так как оно может выразить лишь одну сущность. Но только философы сомневались в познаваемости причинной связи. Для ученого она очевидна и предполагается самим методом науки. Как иначе объяснить и столь важную роль дедукции в экспериментальных на­уках, и основной принцип пропорциональности между причиной и следствием? Что же касается тех случаев, которые приводятся в подтверждение и в которых будто бы наблюдается множественность причин, то, для того чтобы они имели доказательную силу, нужно было бы предварительно установить или то, что эта множественность не просто кажущаяся, или что внешнее единство следствия не скрывает в себе действительной множественности. Сколько раз науке приходилось сводить к единству причины, множественность которых казалась на первый взгляд несомненной! Стюарт Милль сам дает пример этого, указывая, что согласно современным теориям производство теплоты трением, ударом, химическим действием и т. д. вытекает из одной и той же причины. Наоборот, когда дело касается следствия, ученый часто различает то, что смешивает воедино непосвященный. По ходячим воззрениям, слово «лихорадка» обозначает одну и ту же болезнь, для науки же существует множество специфически различных лихорадок и множественность причин находится в связи со множественностью следствий. Если же между всеми этими нозологическими видами существует нечто об-

[141]

щее, то это потому, что причины их тоже сходны в некоторых своих свойствах.

Тем важнее изгнать этот принцип из социологии, что многие социологи до сих пор находятся под его влиянием, даже тогда, когда они не возражают против применения сравнительного метода. Так, обыкновенно говорят, что преступление может быть одинаково вызвано самыми различными причинами; что то же самое относится к самоубийству, наказанию и т. д. Если вести опытное исследование в таком направлении, то, как бы много фактов мы ни собрали, мы никогда не получим точных законов, определенных причинных связей. В таких условиях можно лишь связать плохо определенное следствие со смешанной и неопределенной группой причин. Если, следовательно, применять сравнительный метод научно, т. е. сообразуясь с тем принципом причинности, который сформировался в самой науке, то за основание осуществляемых сравнений нужно взять следующее положение: одному и тому же следствию всегда соответствует одна и та же причина. Так, учитывая вышеприведенные примеры, если самоубийство зависит от нескольких причин, то это значит, что в действительности существует несколько видов само­убийств. То же самое можно сказать и о преступлении. Для наказания же, наоборот: признать, что оно одинаково хорошо объясняется различными причинами,— значит не замечать общего всем его антецедентам элемента, в силу которого они и производят свое общее следствие[83].

II

Если, однако, различные приемы сравнительного метода и применимы в социологии, то не все они имеют в ней одинаковую доказательную силу.

Так называемый метод остатков, хотя и составляет одну из форм экспериментального метода, не имеет, однако, никакого применения в изучении социальных явлений. Он может иметь место лишь в довольно развитых науках, так как предполагает знание большого

[142]

числа законов; притом социальные явления слишком сложны для того, чтобы в каком-либо определенном случае можно было бы точно вычесть действие всех причин, кроме одной.

Та же причина делает затруднительным применение метода совпадения и метода различия. Действительно, они предполагают, что сравниваемые случаи или совпа­дают, или различаются только в одном пункте. Конечно, нет науки, которая была бы в силе когда-либо произвести опыты, относительно которых было бы неопровержимо установлено, что они совпадают или раз­личаются только в одном пункте. Никогда нельзя быть уверенным, что не пропущено какое-нибудь обстоятельство, совпадающее или различающееся так же и в то же время, как и единственное известное. Между тем, хотя полное исключение всякого случайного элемента является идеалом, которого в действительности нельзя достигнуть, фактически физико-химические и даже биологические науки приближаются к нему настолько, что в значительном числе случаев доказательство в них может считаться практически достаточным. Совсем иное дело в социологии вследствие слишком большой сложности явлений и связанной с ней невозможностью произвести искусственный опыт. Как нельзя составить даже приблизительно полный перечень всех фактов, сосуществующих в данном обществе или преемственно сменявших друг друга в его истории, так никогда нельзя быть даже в малой степени уверенным, что два народа совпадают или различаются во всех отношениях, кроме одного. Шансов пропустить какое-нибудь явление больше, нежели шансов заметить их все. Сле­довательно, такой метод доказательства может породить лишь предположения, которые сами по себе почти совсем лишены всякого научного характера.

Но совсем другое дело — метод сопутствующих изменений. Действительно, для того чтобы он имел доказательную силу, не нужно, чтобы все изменения, отличные от сравниваемых, были строго исключены. Простая параллельность изменений, совершающихся в двух явлениях, если только она установлена в достаточном числе разнообразных случаев, служит доказательством существования между ними причинного отношения.

[143]

Преимущество этого метода заключается в том, что с его помощью причинная связь постигается не извне, как в предыдущих методах, а изнутри. Он обнаруживает нам не просто внешнюю связь двух фактов, при которой они сопровождают или исключают[84] друг друга, но при которой ничто прямо не доказывает наличия внутренней связи между ними. Наоборот, он обнаруживает нам причастность друг другу, и причастность постоянную по крайней мере, в значительном масштабе. Уже одной этой причастности достаточно, чтобы доказать, что они не чужды друг другу. Способ развития какого-нибудь явления выражает его сущность; для того чтобы процессы развития двух явлений соответ­ствовали друг другу, необходимо соответствие выражаемых ими сущностей. Постоянное сосуществование изменений, следовательно, само по себе есть закон, каково бы ни было состояние явлений, остающихся вне сравнения. Поэтому, чтобы опровергнуть его, недостаточно показать, что он опровергается некоторыми отдельными случаями применения метода совпадения или различия. Это значило бы приписать этому роду доказательств такое значение, какого они не могут иметь в социологии. Когда два явления регулярно изменяются параллельно друг другу, следует признавать между ними это отношение даже тогда, когда в некоторых случаях одно из этих явлений появилось без другого, так как может быть так, что или действие причины на следствие было прервано воздействием противоположной причины, или же что следствие налицо, но в другой форме, нежели та, которую наблюдали ранее. Конечно, есть повод пересмотреть заново факты, но не надо отбрасывать сразу результаты правильно осуществленного доказательства.

Правда, законы, обнаруживаемые этим методом, не всегда представляются сразу в форме отношений причинности. Совпадение изменений может зависеть не от того, что одно явление есть причина другого, а от того, что оба они — следствия одной и той же причины, или от того, что между ними существует третье, промежу-

[144]

точное, но незамеченное явление, которое есть следствие первого и причина второго. Результаты, к которым приводит этот метод, должны быть, следовательно, подвергнуты интерпретации. Но какой же экспериментальный метод позволяет открыть причинное отношение механически, без того чтобы установленные им факты не нуждались в обработке разумом? Важно только, чтобы эта обработка велась методическим образом. Метод, пригодный для нее, следующий. Вначале надо посредством дедукции обнаружить, каким образом одно из двух явлений могло произвести другое; затем надо постараться проверить результаты этой дедукции при помощи опытов, т. е. новых сравнений. Если дедукция возможна и проверка удалась, то доказательство можно считать оконченным. Наоборот, если между этими фактами мы не заметим никакой прямой связи, особенно если гипотеза такой связи противоречит уже доказанным законам, то нужно приняться за разыскание третьего явления, от которого оба другие одинаково зависят или которое могло бы служить промежуточным звеном между ними. Можно установить, например, самым до­стоверным образом, что склонность к самоубийству изменяется параллельно со стремлением к образованию, но невозможно понять, как образование ведет к самоубийству; такое объяснение противоречило бы законам психологии. Образование, особенно сведенное к элементарным познаниям, затрагивает лишь самые поверхностные области сознания; наоборот, инстинкт самосохранения — одна из наших основных наклонностей. Следовательно, он не может быть чувствительно затронут столь отдаленным и слабо отражающимся фак­тором. Таким образом, возникает вопрос, не представ­ляют ли собой оба факта следствия одной и той же причины. Этой общей причиной является ослабление религиозного традиционализма, которое одновременно усиливает потребность в знании и склонность к самоубийству.

Существует еще одна причина, делающая метод сопутствующих изменений главным орудием социологических исследований. Действительно, даже при наиболее благоприятных для них обстоятельствах другие методы могут применяться с пользой лишь тогда, когда

[145]

число сравниваемых фактов очень значительно. Хотя и нельзя найти двух обществ, сходных или различающихся лишь в одном пункте, однако можно, по крайней мере, установить, что два факта очень часто сопровождают или исключают друг друга. Но, для того чтобы такая констатация имела научную ценность, нужно, чтобы она была многократно подтверждена, нужно быть почти уверенным, что все факты были рассмотрены. Однако столь полный перечень не только невозможен, но и факты, собранные таким образом, не могут быть установлены с достаточной точностью именно потому, что они слишком многочисленны. В таких условиях не только рискуешь проглядеть факты весьма существенные и противоречащие уже известным, но нельзя быть вполне уверенным и в надлежащем знании последних. Рассуждения социологов часто многое теряли оттого, что, применяя методы совпадения или различия, особенно первый, они больше занимались собиранием документов, чем их критикой и отбором. Так, они постоянно ставят на одну доску путаные и поспешные наблюдения путешественников и точные исторические документы. Относительно подобных доказательств можно сказать не только, что достаточно одного факта, чтобы опровергнуть их, но и что сами факты, на которых они основаны, не всегда внушают доверие.

Метод сопутствующих изменений не принуждает нас ни к таким неполным перечислениям, ни к поверхностным наблюдениям. Для того чтобы он дал результаты, достаточно нескольких фактов. Как только доказано, что в известном числе случаев два явления изменяются одинаково, можно быть уверенным, что в данном случае имеется некий закон. Так как нет необходимости, чтобы данные были многочисленны, то они могут быть тщательно отобраны и изучены социологом. Главным предметом своих индукций он может, и потому должен, сделать те общества, верования, традиции, нравы и право которых воплотились в достоверных письменных памятниках. Конечно, он не станет пренебрегать и данными этнографии (нет таких фактов, которыми мог бы пренебрегать ученый), но он поставит их на подобаю­щее им место. Вместо того чтобы делать их центром тяжести своих исследований, он воспользуется ими

[146]

лишь в качестве дополнения фактов, взятых из истории, по крайней мере он попытается подтвердить их последними. Он не только более тщательно ограничит область своих сравнений, но и будет относиться к ним более критически, так как уже вследствие того, что он обратится к ограниченному числу фактов, он сможет контролировать их более внимательно. Конечно, ему не надо переделывать работу историков, но он не может также пассивно воспринимать отовсюду нужные ему сведения.

Не нужно, однако, думать, что социология стоит значительно ниже других наук, потому что она может пользоваться лишь одним опытным методом. На самом деле это неудобство компенсируется богатством видоизменений, доступных сравнению социолога, богатством, не встречающимся ни в какой другой сфере природы. Изменения, происходящие в индивидуальном организме в процессе его существования, малочисленны и очень ограниченны; те, которые можно вызвать искусственно, не разрушая жизни, также заключены в тесные пределы. Правда, в ходе зоологической эволюции возникали и более важные изменения, но от них остались лишь редкие и неясные следы, и крайне трудно найти вызвавшие их условия. Наоборот, социальная жизнь есть непрерывный ряд изменений, параллельных другим изменениям в условиях коллективного существования, и в нашем распоряжении находятся данные не только об изменениях ближайшей эпохи, но и о многих изменениях, пережитых уже исчезнувшими народами. Несмотря на все пробелы, история человечества более полна и ясна, чем история животных видов. Кроме того, существует масса социальных явлений, происходящих на всем пространстве общества, но принимающих различные формы в зависимости от местности, профессии, вероисповедания и т. д. Таковы, например, преступление, самоубийство, рождаемость, брак, накопление и пр. Из разнообразия окружающей их среды для каждого из этих категорий факта вытекает новый ряд видоизменений помимо производимых исторической эволюцией. Следовательно, если социологи не могут применять с одинаковым успехом все приемы экспериментального исследования, то почти единственный

[147]

метод, которым они должны пользоваться, может быть весьма плодотворен в их руках, так как в процессе его применения он располагает несравненными ресурсами. Однако он дает надлежащие результаты лишь в том случае, если применяется с величайшей точностью. Если, как это часто случается, довольствуются тем, что с помощью более или менее многочисленных примеров показывают, что в отдельных случаях факты изменились так, как того хочет гипотеза, то этим, собственно, ничего не доказывают. Из этих спорадических и отрывочных совпадений нельзя сделать никакого общего вывода. Иллюстрировать какую-нибудь идею примерами — не значит доказать ее. Нужно сравнивать не изолированные изменения, но регулярно устанавливаемые и достаточно длинные ряды изменений, которые примыкали бы друг к другу возможно полнее. Потому что из изменений данного явления можно вывести за­кон лишь тогда, когда они ясно выражают процесс развития этого явления при данных обстоятельствах. А для этого нужно, чтобы между ними была такая же последовательность, как между различными моментами естественной эволюции, и чтобы, кроме того, представляемый ими процесс был достаточно продолжительным, чтобы его направление не оставляло сомнений.

III

Способ построения этих рядов, однако, различен, смотря по обстоятельствам. Они могут содержать в себе факты, взятые в одном обществе, или во многих обществах одного и того же вида, или у нескольких различных социальных видов.

Первый прием достаточен, когда дело касается фактов, очень распространенных и относительно которых мы имеем достаточно полную и разнообразную статистическую информацию. Сопоставляя, например, кривую, выражающую движение самоубийств в течение достаточно длительного периода времени, с видоизменениями того же явления по провинциям, классам, сельским или городским поселениям, полу, возрасту, гражданскому положению и т. д., можно, даже не рас-

[148]

пространяя своих исследований за пределы одной страны, установить настоящие законы, хотя всегда лучше подтвердить эти результаты наблюдениями над другими народами того же вида. Но столь ограниченными сравнениями можно довольствоваться лишь тогда, когда изучают какое-нибудь из тех социальных течений, которые распространены во всем обществе, видоизменяясь в разных местах. Когда же, наоборот, дело касается института, юридического или нравственного правила, установившегося обычая, которые одни и те же и функционируют одинаково на всем пространстве страны, изменяясь лишь во времени, тогда нельзя ограничиться изучением одного народа. В противном случае предметом доказательства служила бы лишь одна пара параллельных кривых, а именно кривых, выражающих историческое развитие рассматриваемого явления и предполагаемой причины, но в данном обществе, и только в нем. Конечно, параллелизм, если он постоянен, является уже значительным фактом, но сам по себе он не может служить доказательством.

Вводя в пределы исследования несколько народов одного и того же вида, мы располагаем уже более широким полем для сравнения. Вначале можно сопоставить историю одного народа с историей других и посмотреть, не развивается ли у каждого из них одно и то же явление под воздействием одинаковых условий. Затем можно сравнить эти различные процессы развития данного явления. Так, например, можно определить форму, принимаемую данным явлением в различных обществах в тот момент, когда его развитие достигает своего апогея. Так как эти общества, несмотря на то, что принадлежат к одному и тому же типу, все-таки являются различными индивидуальностями, то форма эта не везде одна и та же; она выражается более или менее отчетливо, смотря по обстоятельствам. Таким образом, мы получаем новый ряд изменений, которые можно сравнить с изменениями, вызванными предполагаемым условием в то же время и в каждой из этих стран. Так, проследив эволюцию патриархальной семьи в истории Рима, Афин и Спарты, можно распределить эти государства по максимальной степени развития, достигаемого в каждом из них этим семейным типом, и

[149]

 

затем посмотреть, различаются ли они подобны образом и по характеру социальной среды, от кот по-видимому, зависит данное явление согласно пер наблюдению.

Но сам по себе этот метод недостаточен. Действительно, он применим лишь к явлениям, возникли время жизни сравниваемых народов. Но обществ создает совершенно заново свою организацию, оно получает ее отчасти от обществ, ему предшествовавших. То, что передано ему таким образом, не является продуктом его исторического развития и потому не может быть объяснено, если не выйти за пределы вида, представителем которого является данное общество. Так может рассматриваться лишь то, что выработано данным обществом в дополнение и изменение этой первоосновы. Но чем выше поднимаемся мы по социальной лестнице, тем ничтожнее становятся черты, вырабатываемые каждым народом по сравнению с переданными ему признаками. Таково, впрочем, условие всякого прогресса. Так, новые элементы, внесенные нами в семейное право, в право собственности, в нравственность, самого начала нашей истории относительно малочисленны и мало значительны по сравнению с тем, что на) завещано историей. Происходящие нововведения в могут быть поэтому поняты, если не изучены сначала эти более фундаментальные явления, послужившие ив корнями, а последние могут быть изучены лишь с помощью гораздо более широких сравнений. Для того чтобы иметь возможность объяснить современное со- стояние семьи, брака, собственности и т. д., надо узнать, каково их происхождение, каковы простейшие элементы, из которых состоят эти институты, а эти вопросы сравнительная история великих европейских обществ не может прояснить. Надо пойти дальше.

Следовательно, чтобы объяснить социальный институт, принадлежащий к определенному виду, надо сравнить различные формы, принимаемые им, не только у народов этого вида, но и во всех предшествующих видах. Допустим, например, что дело касается семей- ной организации. Сначала надо определить самый рудиментарный тип ее, какой только когда-либо существовал, и затем проследить шаг за шагом, как он про-

[151]

грессивно усложнялся. Этот метод, который можно на- звать генетическим, дал бы одновременно и анализ и синтез явления. С одной стороны, он показал бы нам его элементы в разъединенном состоянии уже тем, что выявил бы, как они постепенно присоединяются друг к Другу. С другой стороны, благодаря широкому полю сравнения он лучше способен определить условия, от которых зависит формирование и соединение этих элементов. Следовательно, объяснить сколько-нибудь сложный социальный факт можно, только проследив весь процесс его развития во всех социальных видах. Сравнительная социология не является особой отраслью социологии; это сама социология, поскольку она пере- стает быть чисто описательной и стремится объяснять факты. В процессе этих обширных сравнений часто Допускается ошибка, приводящая к неверным результатам. Случалось, что для определения направления, в котором развиваются социальные явления, просто сравнивали то, что происходит при упадке каждого вида, с тем, что возникает в начале следующего вида. Действуя таким образом, считали возможным утверждать, например, что ослабление религиозных верований и всякого традиционализма всегда могло быть лишь кратковременным явлением в жизни народов, потому что оно появляется только в последний период их существования, с тем чтобы исчезнуть, как только развитие возобновится. Но при таком подходе рискуют. принять за постоянную и необходимую поступь прогресса то, что является следствием совсем иной причины. Действительно, состояние, в котором находится молодое общество, не есть простое продолжение состояния, к которому в конце своего существования пришли сменяемые им общества; это состояние отчасти проистекает из самой молодости, препятствующей полному и немедленному усвоению и использованию результатов опыта, Достигнутого предшествующими народами. Подобным образом ребенок получает от своих родителей склонности и предрасположения, которые в его жизни вступают в действие довольно поздно. Если вновь обратиться к тому же примеру, то возможно предположить, что указанный возврат к традиционализму, наблюдаемый в начале истории каждого общества, определяется не тем,

[151]

что попятное движение того же явления должно быть быстротечным, но особыми условиями, в которых находится всякое общество, начинающее свое развитие. Сравнение может быть доказательным только в том случае, если исключен искажающий его фактор различий в возрасте. Чтобы этого достигнуть, достаточно рассматривать сравниваемые общества в один и тот же период их развития. Таким образом, чтобы узнать, в каком направлении эволюционирует социальное явление, нужно сравнивать его в период молодости каждого вида с тем, чем оно становится в период молодости следующего вида; и в зависимости от того, будет ли оно от одного из этих этапов к другому более, менее или столь же интенсивным, можно будет сказать, прогрессирует оно, регрессирует или сохраняется в том же состоянии.

[152]


 

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

В целом изложенный метод отличается следующими признаками.

Во-первых, он независим от всякой философии. Так как социология возникла из великих философских доктрин, то она сохранила привычку опираться на какую-нибудь систему, с которой она, таким образом, оказывается связанной. Поэтому она была последовательно позитивистской, эволюционистской, спиритуалистской, тогда как она должна довольствоваться тем, чтобы быть просто социологией. Мы не решились бы даже назвать ее натуралистской, если только этим термином не обозначать то, что она считает социальные факты объяснимыми естественными причинами. А в этом случае эпитет довольно бесполезен, так как он просто указывает на то, что социолог — не мистик и занимается наукой. Но мы отвергаем это слово, если ему придается доктринальное значение, касающееся сущности социальных явлений, если, например, подразумевается, что последние могут быть сведены к другим космическим силам. Социологии не следует принимать сторону какой-нибудь из великих метафизических гипотез. Ей не нужно утверждать ни свободы, ни детерминизма. Она требует только признания, что к социальным явлениям применим принцип причинности. Даже этот принцип она выдвигает не как непреложный постулат разума, а как постулат эмпирический, результат правомерной индукции. Так как закон причинности признан для других областей природного царства и признание его господства постепенно расширялось, распространялось от мира явлений физико-химических на явления биологические, от последних — на мир явлений психических, то мы вправе допустить, что он также верен и для мира социального. И можно добавить к этому, что исследования, предпринятые на основе этого постулата, судя по всему, его подтверждают. Но вопрос, исключает ли природа причинной связи всякую случайность, этим еще не решается.

К тому же сама философия весьма заинтересована в

[153]

этом освобождении социологии. Пока социолог не освободился вполне от влияния философа, он рассматривает социальные явления только с их наиболее общей стороны, с той, с которой они более всего походят на другие явления вселенной. Если же, находясь в таком положении, социология и может иллюстрировать философские положения любопытными фактами, то она не может обогатить ее новыми взглядами, поскольку не обнаруживает ничего нового в изучаемом объекте. Но в действительности, если основные факты других областей обнаруживаются и в сфере социальных явлений, то лишь в особых формах, делающих их природу более понятной, потому что они являются высшим ее выражением. Только, для того чтобы видеть их с этой стороны, нужно выйти за пределы общих положений и' обратиться к детальному изучению фактов. Таким образом, социология, по мере того как она будет специализироваться, будет доставлять все более оригинальный материал для философского размышления. Уже предшествующее изложение могло показать, что такие существенные понятия, как вид, орган, функция, здоровье, болезнь, причина, цель, предстают в совершенно новом свете. К тому же разве не социология призвана наиболее рельефно выразить идею ассоциации, которая может быть основанием не только психологии, но и целой философии?

Относительно практических учений наш метод позволяет и рекомендует ту же независимость. Социология, понимаемая таким образом, не будет ни индивидуалистической, ни коммунистической, ни социалистической в том значении, которое обыкновенно придается этим словам. Она принципиально будет игнорировать эти теории, за которыми не может признать научной ценности, поскольку они прямо стремятся не выражать, а преобразовывать факты. По крайней мере, если она и заинтересуется ими, то лишь в той мере, в какой увидит в них социальные факты, которые могут помочь ей понять социальную реальность, обнаруживая потребности, волнующие общество. Это не значит, впрочем, что она не должна интересоваться практическими вопросами. Наоборот, можно было заметить, что мы постоянно стараемся ориентировать ее таким образом,

[154]

чтобы она могла делать практические выводы. Она непременно сталкивается с этими проблемами в конце своих исследований. Но уже благодаря тому, что они возникают перед ней только в этот момент и, следовательно, выводятся из фактов, а не из страстей, то можно предвидеть, что они предстают перед социоло­гом в совершенно ином виде, чем перед толпой, и что предлагаемые им решения, впрочем частичные, не могут вполне совпадать с решениями какой-либо партии. Но с этой точки зрения роль социологии должна состоять именно в том, чтобы освободить нас от всех партий, не столько противопоставляя одну доктрину другим, сколько приучая умы занимать по отношению к этим вопросам особую позицию, которую может внушить только наука посредством прямого соприкосновения с вещами. Только она может научить относиться с уважением, но без фетишизма к исторически сложившимся институтам, каковы бы они ни были, указывая нам, что в них необходимого и временного, какова их прочность и бесконечная изменчивость.

Во-вторых, наш метод объективен. Он весь проникнут идеей, что социальные факты суть вещи и должны рассматриваться как таковые. Конечно, этот принцип встречается в несколько иной форме и в основе доктрин Конта и Спенсера. Но эти великие мыслители скорее дали его теоретическую формулу, чем применили его на практике. Для того чтобы он не остался мертвой буквой, недостаточно было провозгласить его, нужно было сделать его основанием дисциплины, которая завладела бы ученым в тот самый момент, когда он приступает к предмету своих исследований, и которая постоянно сопровождала бы его во всех его попытках. Именно за установление такой дисциплины мы и взялись. Мы показали, как социолог должен устранять имеющиеся у него заранее понятия о фактах, чтобы стать лицом к лицу с самими фактами; как он должен находить их по их наиболее объективным признакам и в них самих искать признаки для разделения их на здоровые и болезненные; как, наконец, он должен проникнуться тем же принципом и в даваемых им объяснениях, и в способе доказательств этих объяснений. Понимая, что имеют дело с вещами, не станут уже объяснять их

[155]

утилитарными расчетами или какими бы то ни было рассуждениями.

Тогда становится слишком очевидным разрыв между подобными причинами и следствиями. Вещь есть сила, которая может быть порождена только другой силой. Следовательно, для того чтобы объяснить социальные факты, нужно найти энергии, способные произвести их. При таких условиях изменяются не только объяснения, но и процесс их доказательства или, точнее, лишь тогда чувствуют необходимость доказывать их. Если социологические явления суть лишь системы объективированных идей, то объяснить их — значит вновь рассмотреть эти идеи в их логическом порядке, и такое объяснение является своим собственным доказательством; самое большее, что остается сделать,— это подтвердить его несколькими примерами. Наоборот, лишь методически правильными опытами можно проникнуть в тайну вещей.

Но если мы и рассматриваем социальные факты как вещи, то как вещи социальные. Третья характерная черта нашего метода состоит в том, что он является исключительно социологическим. Часто казалось, что эти явления вследствие своей чрезвычайной сложности или вовсе не поддаются научному исследованию, или могут стать объектом его, лишь будучи сведены к своим элементарным условиям, психическим или органическим, т. е. утратив свойственный им характер. Мы же, наоборот, попытались доказать, что их можно изучать научно, не лишая их специфических свойств. Мы даже отказались свести характерную для них нематериальность sui generis к сложной нематериальности психологических явлений; тем более мы не позволили себе по примеру итальянской школы растворить ее в общих свойствах организованной материи[85]. Мы показали, что социальный факт можно объяснить только другим социальным фактом, и в то же время мы показали, как этот вид объяснения возможен, признав внутреннюю социальную среду главным двигателем социальной эволюции. Социология, следовательно, не есть приложе­ние к какой-либо другой науке; она представляет собой

[156]

особую и автономную науку, и ощущение специфики социальной реальности настолько необходимо социологу, что только особая социологическая культура может привести его к пониманию социальных фактов.

Мы считаем, что это самый важный шаг, который остается сделать социологии. Конечно, когда наука на­ходится в процессе зарождения, для создания ее бывают вынуждены обращаться к единственным существующим моделям, т. е. к наукам, уже сложившимся. Там находятся сокровища уже проделанных опытов, не воспользоваться которыми было бы безумием. Тем не менее наука может считаться окончательно установленной только тогда, когда она стала независимой. В самом деле, она имеет право на существование лишь тогда, когда предметом ее служит категория фактов, не изучаемая другими науками. Невозможно, однако, чтобы одни и те же понятия были бы одинаково пригодны для разных по сути вещей.

Таковы, по нашему представлению, принципы социологического метода.

Эта совокупность правил покажется, быть может, излишне сложной по сравнению с обыкновенно используемыми приемами. Все эти приготовления и предосторожности могут показаться весьма затруднительными для науки, до сих пор требовавшей от лиц, посвящавших ей себя, лишь общей и философской культуры. И действительно, применение подобного метода на практике не может увеличить интерес к социологическим предметам. Когда от людей требуется в качестве основного предварительного условия, чтобы они отрешились от тех понятий, которые они привыкли прилагать к какому-то разряду явлений, чтобы они заново пересмотрели их, нельзя рассчитывать найти многочисленных последователей. Но мы стремимся не к этому. Мы, наоборот, думаем, что для социологии настал момент отказаться от, так сказать, светских успехов и обрести эзотерический характер, приличествующий всякой науке. Таким образом она выиграет в достоинстве и авторитете настолько, насколько, быть может, проиграет в популярности. В самом деле, пока она остается втянутой в борьбу партий, пока она довольствуется лишь тем, что обрабатывает с большей логикой, чем толпа,

[157]

общепринятые идеи и потому, следовательно, не требует никакой особой квалификации, она не вправе говорить так громко, чтобы заставить умолкнуть страсти и предрассудки. Конечно, еще далеко то время, когда она сможет выполнить эту задачу, но нам нужно трудиться уже теперь, чтобы когда-нибудь она была в состоянии ее осуществить.

 

 


 

Оглавление

 

 

Предисловие ко второму изданию ………………………………………………………………...7

Предисловие к первому изданию.……………………………………………………………….. 23

ВВЕДЕНИЕ........................................................................……………………………………….. 27

Рудиментарное состояние методологии в социальных науках. Цель работы.

Глава I

ЧТО ТАКОЕ СОЦИАЛЬНЫЙ ФАКТ? ...............................……………………………………..29

Социальный факт не может определяться своей распростра­ненностью в обществе. Отличительные признаки социального факта: 1) его внешнее существование по отношению к инди­видуальным сознаниям; 2) принудительное воздействие, ко­торое он оказывает или способен оказывать на те же созна­ния. Применение этого определения к устоявшимся обычаям и социальным течениям. Проверка этого определения.

Другой способ характеристики социального факта: состояние независимости по отношению к его индивидуальным прояв­лениям. Применение этой характеристики к устоявшимся обычаям и социальным течениям. Социальный факт распро­страняется потому, что он социален, а не социален потому, что распространен. Как это второе определение входит в первое.

Как факты социальной морфологии входят в это определе­ние. Общая формула социального факта.

Глава II

ПРАВИЛА, ОТНОСЯЩИЕСЯ К НАБЛЮДЕНИЮ СОЦИАЛЬНЫХ ФАКТОВ………………………………………………………….................................................. 40

Основное правило: рассматривать социальные факты как вещи.

I. Идеологическая фаза, которую проходят все науки и в которой они вырабатывают обыденные и практические поня­тия, вместо того чтобы описывать и объяснять вещи. Почему эта фаза должна в социологии быть еще продолжительнее, чем в других науках. Факты, взятые из социологии Конта, Спенсера, из современной этики и политической экономии и демонстрирующие, что эта стадия еще не пройдена.

Причины, по которым она должна быть пройдена: 1) социаль­ные факты должны рассматриваться как вещи потому, что они представляют собой непосредственные данные науки,тогда как идеи, развитием которых, как считается, они являются, непосредственно не даны; 2) все они имеют при­знаки вещи.

Сходство этой реформы с той, которая недавно преобразовала психологию. Основания надеяться на быстрый прогресс со­циологии в будущем.

II. Непосредственные королларии предыдущего правила.

1) Устранить из науки все предпонятия. О мистической точке зрения, противостоящей применению этого правила.

2) Способ установления позитивного объекта исследования: группировка фактов по их общим внешним признакам. Соци­альные отношения, сформированные таким образом, с обы­денным понятием. Примеры ошибок, допускаемых из-за пре­небрежения этим правилом или его неверного- применения; Спенсер и его теория эволюции брака; Гарофало и его опреде­ление преступления; распространенное заблуждение, соглас­но которому в низших обществах нет морали. О том, что внешний характер признаков, входящих в первоначальное определение, не составляет препятствия для научных объяс­нений.

3) Кроме того, эти внешние признаки должны быть объектив­ными настолько, насколько это возможно. Средство достиже­ния этого: выявлять социальные факты с той стороны, где они больше всего отделены от своих индивидуальных прояв­лений.

Глава III

ПРАВИЛА, ОТНОСЯЩИЕСЯ К РАЗЛИЧЕНИЮ НОРМАЛЬНОГО И ПАТОЛОГИЧЕСКОГО.........…………………………………………………………………….69

Теоретическая и практическая польза этого различения. Оно необходимо в науке для того, чтобы она могла служить управлению поведением.

I. Рассмотрение обычно используемых критериев: страдание не есть отличительный признак болезни, так как оно состав­ляет элемент здорового состояния; то же самое относится к уменьшению шансов на выживание, так как оно иногда ' происходит из-за нормальных фактов (старость, роды и. т. д.) и не обязательно является результатом болезни. Кроме того, этот критерий чаще всего неприменим, особенно в социоло­гии.

Болезнь, отличаемая от состояния здоровья, как анормаль­ное от нормального. Средний или специфический тип. Необ­ходимость учета возраста для определения того, является факт нормальным или нет.

Как это определение патологического совпадает в целом с обыденным понятием болезни: анормальное — это случайное;

почему анормальное обычно представляет собой более низкое состояние.

II. Полезность проверки результатов предыдущего метода посредством поиска причин нормальности факта, т. е. его всеобщности. Необходимость такой проверки, когда речь идет о фактах, имеющих место в обществах, не завершивших своего исторического развития. Почему этот второй критерий может использоваться только в качестве дополнительного и во вторую очередь. Краткое изложение правил.

III. Применение этих правил к нескольким случаям, в част­ности к вопросу о преступности. Почему существование пре­ступности — нормальное явление. Примеры ошибок, совер­шаемых в случае несоблюдения этих правил. Сама наука становится тогда невозможной.

Глава IV

ПРАВИЛА, ОТНОСЯЩИЕСЯ К ПОСТРОЕНИЮ СОЦИАЛЬНЫХ ТИПОВ..................……………………………………………………………………………….. 95

Различение нормального и анормального заключает в себе установление социальных видов. Полезность понятия вида, занимающего промежуточное положение между понятием ge­nus homo и отдельного общества.

I. Средство установить их — не в том, чтобы осуществлять монографические описания. Невозможность действовать этим путем. Бесполезность классификации, которая была бы по­строена подобным образом. Принцип метода, который необ­ходимо применять: различать общества по степени сложно­сти их состава.

II. Определение простого общества; орда. Примеры несколь­ких способов, которыми простое общество сочетается с таки­ми же, а его части — между собой.

Внутри установленных таким образом видов необходимо раз­личать разновидности согласно тому, сливаются или нет их сегменты. Формулировка правила.

III. Как предыдущее доказывает существование социальных видов. Различия в сущности вида в биологии и в социологии.

Глава V

ПРАВИЛА, ОТНОСЯЩИЕСЯ К ОБЪЯСНЕНИЮСОЦИАЛЬНЫХ ФАКТОВ …………….107

I. Финалистский характер общепринятых объяснений. По­лезность факта не объясняет его существования. Двойствен­ный характер вопросов, связанных с фактами пережитков, с независимостью органа и функции и разнообразием услуг, которые последовательно может оказывать один и тот же институт. Необходимость исследования действующих причин социальных фактов. Преобладающее значение этих причин в социологии, доказываемое всеобщей распространенностью даже самых мелких социальных обычаев.

Действующую причину следует, стало быть, определять неза­висимо от функции. Почему первое исследование должно предшествовать второму. Полезность последнего.

II. Психологический характер общепринятого метода объяс­нения. Этот метод основан на непризнании особой природы социального факта, который несводим к чисто психическим фактам по определению. Социальные факты могут объяс­няться только социальными же фактами.

Каким образом это происходит, несмотря на то что общество составлено только из индивидуальных сознаний. Важное зна­чение факта ассоциации, порождающего новое бытие, новый род реальности. Разрыв между социологией и психологией, подобный тому, который существует между биологией и фи­зико-химическими науками.

Применимость этого утверждения к факту формирования общества.

Позитивная связь психических и социальных фактов. Пер­вые представляют собой несформировавшуюся материю, ко­торую преобразует социальный фактор; примеры. Социологи приписывали им более непосредственную роль в генезисе социальной жизни потому, что принимали за чисто психи­ческие факты состояния сознания, являющиеся лишь преоб­разованными социальными явлениями.

Другие доказательства того же положения: 1) Независимость социальных фактов по отношению к этническому фактору, принадлежащему к психо-органической сфере; 2) Социаль­ная эволюция не объяснима чисто психическими причинами. Краткое изложение правил, касающихся этого вопроса. По­скольку эти правила игнорируются, социологические объяс­нения носят слишком общий характер, который их дискреди­тирует. Необходимость собственно социологической подго­товки.

III. Первостепенная важность социально-морфологических фактов в социологических объяснениях: внутренняя среда — источник любого сколько-нибудь значимого социального про­цесса. Преобладающая роль человеческого элемента этой сре­ды. Поэтому задача социологии состоит главным образом в нахождении свойств этой среды, оказывающих наибольшее воздействие на социальные явления. Два вида признаков больше всего соответствуют этому условию: объем общества и динамическая плотность, измеряемая слиянием сегментов. Вторичные внутренние среды; их отношения с общей средой

и частными деталями коллективной жизни.

Важное значение понятия социальной среды. Если его отбро­сить, социология сможет устанавливать не причинные отно­шения, а только отношения последовательности, не заключа­ющие в себе научного предвидения; примеры Конта и Спенсе­ра. Важность этого же понятия для объяснения того, как полезная ценность социальных обычаев может изменяться и не зависеть при этом от произвольных действий. Связь этого вопроса с вопросом о социальных типах.

О том, что понимаемая таким образом социальная жизнь зависит от внутренних причин.

IV. Общий характер этой социологической концепции. По Гоббсу, связь между психическим и социальным носит синте­тический и искусственный характер; согласно Спенсеру и многим экономистам, она является естественной и аналити­ческой. С нашей точки зрения, она является естественной и синтетической. Как согласуются эти два признака. Общие следствия этого.

Глава VI

ПРАВИЛА, КАСАЮЩИЕСЯ ДОКАЗАТЕЛЬСТВ ................………………………………...139

I. Сравнительный метод, или косвенный эксперимент,— это метод доказательства в социологии. Бесполезность метода, называемого Контом историческим. Ответ на возражения Милля относительно применения сравнительного метода в социологии. Важное значение принципа: одному и тому же следствию всегда соответствует одна и та же причина.

II. Почему среди разнообразных вариантов сравнительного метода наилучший инструмент исследования в социологии — метод сопутствующих изменений; его преимущества: 1) он постигает причинную связь изнутри; 2) он позволяет исполь­зовать хорошо и критически отобранные данные. О том, что социология, несмотря на использование единственного под­хода, не ниже других наук вследствие обилия видоизмене­ний, которыми располагает социолог. Но сравнивать необхо­димо лишь длительные и обширные ряды изменений, а не отдельные изменения.

III. Различные способы составления этих рядов. Случай, когда входящие в них явления могут быть взяты из одного-единственного общества. Случай, когда нужно брать их из разных обществ, но одного и того же вида. Случай, когда нужно сравнивать различные виды. Почему последний слу­чай — самый распространенный. Сравнительная социоло­гия — это социология как таковая. Предосторожности, кото­рые необходимо принять, чтобы избежать ошибок в процессе этих сравнений.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ..................................................................………………………………………153

Общие признаки данного метода:

1) Его независимость от всякой философии (независимость, полезная самой философии) и от практических учений. Взаи­моотношения социологии с этими учениями. Как она позво­ляет господствовать над партиями.

2) Его объективность. Социальные факты, рассматриваемые как вещи. Как этот принцип управляет методом в целом.

3) Его социологический характер: объясняемые социальные факты сохраняют свою специфику; социология как самостоя­тельная наука. О том, что завоевание этой самостоятельно­сти — самое важное достижение, которого социологии необ­ходимо добиться.

Растущий авторитет социологии, разрабатываемой таким об­разом.


[1] Мы видим, что, выдвигая это положение, нет необходимости утверж­дать, что социальная жизнь состоит из чего-то помимо представлений; достаточно утверждения, что представления, индивидуальные или коллек­тивные, могут исследоваться научно только при условии, что они исследуют­ся объективно.

 

[2] Это утверждение, впрочем, не совсем точно. Помимо индивидов суще­ствуют вещи, также образующие элементы общества. Верно лишь то, что индивиды являются его единственными активными элементами.

 

[3]Нет нужды демонстрировать, как с этой точки зрения необходимость исследовать факты извне становится еще более очевидной, поскольку они являются результатом синтеза, о котором мы не имеем даже того смутного представления, которое сознание может создать у вас о внутренних явлениях.

[4] Принудительная власть, которую мы ему приписываем, даже столь мало отражает в себе целостность социального факта, что он может в равной мере содержать в себе и противоположный признак. Институты навязываются нам, но вместе с тем мы и дорожим ими; они обязывают нас, а мы любим их; они принуждают нас, а мы находим выгоду в их функционировании и в самом этом принуждении. Это та самая часто отмечавшаяся моралистами антитеза между понятиями блага и долга, которые выражают две различные, но одинаково реальные стороны нравственной жизни. Не существует, вероятно, коллективных обычаев, которые бы не оказывали на нас этого двойственного воздействия, впрочем противоречивого лишь внешне. Мы не определяли их этой особой привязанностью, одновременно корыстной и бескорыстной, просто потому, что она не проявляется во внешних, легко воспринимаемых признаках. Благо содержит в себе нечто более внутреннее, более интимное, чем долг, и, следовательно, менее уловимое.

 

[5] См. статью Фоконне и Мосса «Социология» в «La Grande Encyclopedic».

[6] Из того, что социальные верования и обычаи проникают в нас извне, не следует, что мы пассивно воспринимаем их, не подвергая их изменениям. Осмысляя коллективные институты, приспосабливая их к себе, мы их инди­видуализируем, мы так или иначе отмечаем их своей личной меткой. Таким образом, осмысляя чувственно данный мир, каждый из нас окрашивает его на свой манер, и различные субъекты по-разному адаптируются к одной и той же физической среде. Вот почему каждый из нас в какой-то мере создает себе свою мораль, свою религию, свою технику. Не существует такого соци­ального сходства, которое бы не содержало в себе целой гаммы индивидуаль­ных оттенков. Тем не менее, область дозволенных отклонений ограничена. Она ничтожна или очень незначительна в религиозных и нравственных явлениях, где отклонение легко становится преступлением. Она более об­ширна во всем, что касается экономической жизни. Но раньше или позже, даже в последнем случае, мы сталкиваемся с границей, которую нельзя переступать.

 

 

[7] Но, могут нам возразить, если здоровье заключает в себе ненавистные элементы, то как же считать его, как мы это делаем ниже, непосредственной целью поведения? Здесь, однако, нет никакого противоречия. Беспрестанно случается, что какое-нибудь явление, будучи вредным некоторыми из своих следствий, другими, наоборот, полезно и даже необходимо для жизни. Если же его дурные следствия регулярно нейтрализуются противоположным влиянием, то фактически оно служит, не принося вреда. Однако оно по-прежне­му ненавистно, так как само по себе представляет возможную опасность, предотвращаемую лишь действием враждебной силы. Таково и преступление: вред, приносимый им обществу, уничтожается наказанием, если последнее правильно функционирует. Таким образом, не производя возможного для него зла, оно поддерживает с основными условиями социальной жизни полезные отношения, которые мы отметим впоследствии. Но так как без­вредным оно делается, так сказать, вопреки себе, то вызываемое им чувство отвращения не лишено основания.

 

[8] Это значит, что его не следует смешивать с позитивистской метафизикой Конта и Спенсера.

[9] Systeme de Logique, I, VI, Ch. VI-XII.

[10] Cours de philosophic positive. 2е ed., p. 294-336.

 

[11] Это не значит, что всякое принуждение нормально. Мы к этому вернёмся впоследствии

[12] Не во всяком возрасте и не во всех возрастах одинаково часто прибегают к самоубийству.

[13] Это определение социального факта, как видно, весьма далеко от определения, служившего основанием остроумной системы Тарда. Мы должны заявить прежде всего, что наши исследования не дали нам возможности констатировать то преобладающее влияние, которое Тард приписывает подражанию в генезисе социальных фактов. Кроме того, из предшествующего определения, являющегося не теорией, а простым итогом данных непосредственных наблюдений, кажется, ясно вытекает, что подражание не только не всегда выражает, но даже никогда не выражает того, что составляет сущность и характерную особенность социальных фактов. Конечно, каждый социальный факт распространяется подражанием; как мы указали, он имеет тенденцию к распространению; но это потому, что он социален, т. е. обязателен. Его способность распространяться — не причина, а следствие его социального характера. Если бы социальные факты одни вызывали это следствие, то подражание могло бы если не объяснять, то, по крайней мере, определять их. Но передающееся подражанием индивидуальное состояние не перестает все-таки быть индивидуальным состоянием. Кроме того, можно было бы спросить, подходит ли слово «подражание» для обозначения распространения, вызванного силою принуждения. Этим выражением одинаково обозначают весьма несходные явления, которые следовало бы различать.

[14] Это тесное родство жизни и структуры, органа и функции может быть легко установлено в социологии, потому что между этими двумя крайними пределами существует целый ряд промежуточных степеней, непосредственно наблюдаемых и обнаруживающих связь между ними. У биологии нет такого сродства. Но можно думать, что индукции первой из этих наук по этому поводу применимы и к другой и что в организмах, как и в обществах, между этими двумя категориями фактов существуют различия лишь в степени.

[15] Novum Oiganum, I, p. 26.

[16] Ibid., p. 17.

[17] Ibid., p. 36.

 

[18] Sociologie, III, p. 331, 332.

[19] Ibid., p. 332.

[20]К тому же способ этот можно оспаривать. См.: Division du travail social, П, 2, § 4.

[21] «Кооперация не может существовать без общества, и это цель, для которой общество существует» (Principes de sociologie, III, p. 332).

 

[22] Systeme de Logique, III, p. 496.

 

[23] Этот характер проглядывает и в самих выражениях, употребляемых экономистами. Постоянно говорится об идеях: идее пользы, сбережения, помещения капитала, затрат. См.: Gide. Principes d'economie politique, liv. Ill, ch. I, § 1; ch. II, § 1; ch. Ill, § 1.

[24] Правда, большая сложность социальных фактов делает изучение их более затруднительным, но в виде компенсации за это социология, будучи последней, может воспользоваться успехами, достигнутыми ранее появивши­мися науками, и многому научиться у них. Это использование уже существу­ющего не может не ускорить ее развитие.

 

[25] Darmesteter L. Les prophdtes d'lsrael, p. 9.

 

[26] На практике всегда отправляются от обыденного понятия и обыденного слова. Ищут, нет ли среди вещей, смутно обозначаемых этим словом, таких, которые имели бы общие внешние признаки. Если таковые находятся и если понятие, образованное подобной группировкой фактов, хотя и не вполне (что редко), но, по крайней мере в большей части своей, совпадает с понятием обыденным, то можно продолжать обозначать его тем же словом, как и последнее, и можно сохранить в науке выражение, употребляющееся в разговорном языке. Но если уклонение слишком значительно, если обыден­ное понятие смешивает в себе ряд различных понятий, то создание новых и специальных терминов становится необходимым.

[27] То же отсутствие определения позволяло иногда утверждать, что демо­кратия в равной мере встречается и в начале, и в конце истории. Истина в том, что первобытная демократия и теперешняя весьма отличаются друг от Друга.

[28] Garofalo. Criminologie, p. 2.

 

[29] Lubbock. Les origines de la civilisation, ch. VIII. He менее неправильно говорить вообще, что древние религии безнравственны. Истина же в том, что у них своя собственная нравственность.

 

[30]Нужно было бы, например, иметь основания считать, что в данный момент право больше не выражает истинного состояния социальных отно­шений, для того чтобы указанная замена не была правомерной.

[31] См.:Division du travail social, I, 1.

[32] Ср. нашу работу: Introduction a la sociologie de la famille. Annales de la faculte des lettres de Bordeaux. 1889.

 

[33] С помощью такого определения можно отличать болезнь от уродства. Последнее есть исключение лишь в пространстве: оно не встречается у большинства индивидов, но продолжается всю жизнь. Впрочем, ясно, что эти два разряда фактов различаются лишь в степени, но не по существу; границы между ними весьма неопределенны, так как болезнь не лишена способности к распространению, а уродство — к определенному изменению. Следовательно, определяя их, нельзя их резко разграничить. Различие между ними не может быть более резким, чем различие между морфологическим и физиологическим:, потому что в общем болезнь есть ненормальность физио­логического порядка, а уродство — ненормальность порядка анатомического.

[34] Например, дикарь, у которого был бы ограниченный пищевой канал и развитая нервная система здорового цивилизованного человека, в своей среде был бы больным.

 

[35]Мы сокращаем эту часть нашего изложения, так как относительно социальных фактов в целом мы могли бы лишь повторить здесь то, что сказано нами в другом месте о делении нравственных фактов на нормальные и ненормальные. См.: Division du travail social, p. 33-39.

[36] Гарофало, правда, попытался отличить болезненное от ненормального (см.: Criminologie, p. 109, 110). Но в доказательство он приводит лишь два следующих аргумента. 1) Слово «болезнь» обозначает всегда нечто стремя­щееся к полному или частичному разрушению организма; если нет разруше­ния, то имеет место выздоровление, а не устойчивое состояние, как во многих аномалиях. Однако мы видели, что аномалия в среднем числе случаев также содержит в себе угрозу для жизни. Правда, это не всегда так, но и болезнь опасна лишь в большинстве случаев. Что же касается отсутствия устойчивости, то указывать на последнее как на отличительный признак болезни — значит забывать о хронических болезнях и совершенно отделять тератологическое от патологического. Уродства устойчивы. 2) Говорят, что нормальное и ненормальное различаются в зависимости от расы, тогда как Различие между физиологическим и патологическим действительно для всего человеческого рода. Мы только что показали, что, наоборот, часто то, что является болезнью для дикаря, не является ею для цивилизованного челове­ка. Условия физического здоровья изменяются вместе со средой.

 

 

[37] Можно, правда, спросить, не будет ли явление полезно потому уже, что оно неизбежно вытекает из общих условий жизни. Мы не можем заняться этим философским вопросом. Впрочем, мы коснемся его далее.

Правила, относящиеся к различению.

[38] См. об этом заметку, опубликованную нами в «Revue philosophique» (Nov. 1893) «La definition du socialisme».

[39] Сегментарными обществами, и в частности сегментарными обществами с территориальной основой, мы называем такие, группировка основных элементов которых соответствует территориальным делениям. См.: Division du travail social, p. 189-210.

 

[40] В некоторых случаях можно действовать несколько иначе и доказать, что факт, в нормальном характере которого сомневаются, заслуживает или не заслуживает этого сомнения, показав, что он тесно связан с предшествую­щим развитием рассматриваемого социального типа и даже с социальной эволюцией в целом, или же, наоборот, что он противоречит тому и другому. Таким способом мы смогли доказать, что теперешнее ослабление религиоз­ных верований и, шире, коллективных чувств по поводу коллективных объектов вполне нормально. Мы доказали, что это ослабление становится все более и более явным, по мере того как общества приближаются к нашему современному типу, а последний, в свою очередь, более развит (см.: Division du travail social, p. 73—182). Но, в сущности, этот метод есть лишь частный случай предшествующего, потому что если нормальность этого явления могла быть установлена таким образом, то это значит в то же время, что оно было связано с самыми общими условиями нашего коллективного существо­вания. Действительно, если этот регресс религиозного сознания становится тем более заметным, чем определеннее структура наших обществ, то это значит, что он связан не со случайной причиной, а с самим строением нашей социальной среды. А так как, с другой стороны, характерные особенности последней теперь, бесспорно, более развиты, чем прежде, то вполне нор­мально, что растут также и зависящие от нее явления. Этот метод отличается от предыдущего лишь тем, что условия, объясняющие и обосновывающие всеобщноси» явления, не наблюдаются прямо, а выводятся индуктивно. Известно, что оно связано с природой социальной среды, но неизвестно, в чем состоит эта связь и как она осуществляется.

 

 

[41] Из того, что преступление есть явление нормальной социологии, не следует, чтобы преступник был индивидом, нормально организованным с биологической и психологической точек зрения. Оба вопроса не зависят друг от друга. Эта независимость станет понятней, когда мы рассмотрим ниже разницу между психическими и социологическими фактами.

 

[42] Клевета, оскорбление, диффамация, мошенничество и т. д.

[43] 11 Мы сами ошибочно говорили так о преступнике вследствие того, что не применили нашего правила. См.: Division du travail social, p. 395—396.

 

[44] Из того, что преступление есть факт нормальной социологии, не следу­ет, что его не надо ненавидеть. В страдании тоже нет ничего желательного; индивид ненавидит его так же, как общество ненавидит преступление; а между тем оно относится к нормальной физиологии. Оно н