УНИВЕРСАЛИИ ЭКОНОМИЧЕСКОГО РОСТА 5 страница

До настоящего момента партийным старейшинам, по всей видимости, удавалось обходить эту фундаментальную дилемму. Вместе с тем растущее благосостояние постепенно освобоадает китайских крестьян от необходимости бороться за выживание и дает им такую роскошь, как возможность протестовать против несправедливости. Вряд ли Партия не знает о том, что богатство и последние инициативы в сфере образования толкают Китай к менее авторитарному режиму. Сегодня у президента Ху Цзиньтао меньше власти, чем было когда-то у Цзян Цзэминя, и еще меньше, чем у Дэн Сяопина в свое время. Ну а Дэн Сяопину было далеко до могущества Мао. В конце этого пути непрерывной потери власти маячит западноевропейское демократическое государство всеобщего благосостояния. Конечно, Китаю придется преодолеть еще немало барьеров, прежде чем он получит статус развитой страны, т.е. добьется цели, поставленной Дэном. Многие проблемы. стоящие перед китайскими реформаторами, хорошо известны: реакционная старая гвардия; гигантское сельское население, которое пока не может воспользоваться плодами бума и которому за редким исключением запрещено мигрировать в города; неподъемное наследие командной экономики советского типа, включая многочисленные неэффективные государственные предприятия; функционирующая с грехом пополам банковская система, обслуживающая эти предприятия; отсутствие знаний в области современных финансов и бухгалтерского учета; коррупция — практически неизбежный побочный продукт любой пирамидальной структуры власти; наконец, отсутствие политической свободы, которая, возможно, и не нужна рынкам в краткосрочной перспективе, однако является клапаном для стравливания общественного недовольства несправедливостью и неравенством. Кроме того, существует проблема зависти к нуворишам и всеобщего возмущения промышленным загрязнением окружающей среды. Любой из названных факторов может оказаться искрой, достаточной для того, чтобы все вспыхнуло. Несмотря на открытие значительной доли экономики рыночным силам, в Китае по-прежнему преобладает административный контроль, пережиток системы централизованного планирования. Как следствие, экономика остается негибкой и, полагаю, не способной выдержать удар, подобный тому, что обрушился 1 I сентября на США.

Глубину нерешенных китайских проблем лучше всего характеризуют те трудности, с которыми сталкивается руководство при демонтаже остатков централизованного планирования. После первоначального бурного роста богатства вслед за реформами Дэна в 1980-х годах процесс реформирования замедлился. Основными причинами этого были неправильно выбранный курс национальной валюты и законы, жестко ограничивающие свободу граждан на переезд из сельских районов в города и из города в город. Чтобы не потерять темп роста, достигнутый в предыдущем десятилетии. Китаю нужно было отказаться от этих атрибутов централизованного планирования.

Хотя сегодня большинство утверждает, что курс национальной валюты, женьминьби или юаня, в те времена был слишком низким, это не так — в начале 1980-х годов он был слишком высоким. Органы централизованного планирования зафиксировали курс юаня на нереально высоком уровне по сравнению с курсом черного рынка. Международная торговля по официальному курсу в начале 1980-х годов практически не велась. Китайские экспортеры, рассчитывающие себестоимость в юанях, были вынуждены устанавливать слишком высокие цены в долларах, чтобы компенсировать затраты. Как только разрыв по сравнению с новым дерегулированным и процветающим внутренним рынком становился очевидным, монетарные власти девальвировали юань. Однако этот процесс занял у них 1 4 лет. К 1 994 году курс стал свободным, и черный валютный рынок исчез. Курс при этом понизился с уровня менее 2 юаней за доллар до 8 юаней за доллар.

После долгого затишья рост китайского экспорта приобрел взрывной характер. Если в 1980 году объем экспорта составлял $18 млрд, то в 2006 году он достиг $970 млрд (темп роста почти 1 7% в год). Хотя более половины китайских экспортных товаров производится из импортных материалов, постоянно растет доля более дорогой продукции, о чем свидетельствует увеличение средних экспортных цен по сравнению с индексами цен, рассчитываемыми на основе фиксированной корзины потребительских товаров[43]. Не ясно, однако, насколько рост средних цен связан с повышением качества промежуточных продуктов, которые импортируются с целью использования в составе конечной экспортной продукции.

Это очень важно, поскольку с ростом доли высокотехнологичной продукции в экспорте Китая увеличивается его конкурентное давление на развитые страны. Можно подумать, что Китай взбирается по технологической лестнице. Сегодня он экспортирует намного более сложную продукцию. чем десятилетие назад. Однако можно ли утверждать, что повышение уровня сложности продукции — это его собственная заслуга? Может быть, в стране просто занимаются сборкой изделий, разработанных другими? Журнал Economist весной 2007 года фактически согласился с позицией Николаса Ларди из Института международной экономики Петерсона, отметив, что «китайская экспортная модель... заключается в предоставлении иностранцам дешевой рабочей силы и земли. Даже самая успешная китайская национальная компьютерная фирма... это не более чем изготовитель продукции, созданной тайваньскими компаниями». Все же, на мой взгляд, повышение вклада самого Китая в прирост стоимости его экспортной продукции лишь вопрос времени. Уверен, что он постепенно заместит импортируемые материалы сложными компонентами собственного производства.

Рост объема экспорта сопровождается исходом сельского населения в города. Максимальной численности {850 млн человек) сельское население достигло в 1 995 году. Одиннадцать лет спустя оно сократилось до 737 млн. Такое сокращение обусловлено не просто переездом людей в города, а урбанизацией сельских земель, связанной с появлением новых промышленных анклавов, главным образом в дельте реки Сицзян по соседству с процветающим Гонконгом. В 1970-е годы на этой плодородной территории не было ничего, кроме сонных крестьянских хозяйств да деревень. Однако в последние 15 лет иностранные инвесторы сначала из Гонконга, а потом и из других мест разбудили эти края. Здесь теперь производится все — от игрушек до текстиля, главным образом на экспорт. Пример помощи Гонконга в развитии экономики дельты реки Сицзян поразителен.

В 1997 году в момент возвращения Гонконга под юрисдикцию Китая я довольно скептически оценивал перспективу сохранения капитализма на этой территории. Надежда на то. что Китай выполнит свое обязательство сохранить Гонконг как бастион капитализма в течение 50 лет, была довольно призрачной. Существование капитализма и коммунизма в пределах одного суверенного государства казалось немыслимым. Однако десятилетие провозглашенного Дэном курса «Одна страна — две системы» принесло совсем не то, чего я опасался. Китай, вместо того чтобы насаждать коммунистическую культуру и экономику, сам начал перенимать элементы культуры и экономические законы Гонконга.

Среднегодовой переток населения из сельских районов в города на уровне 1,4% на протяжении десятилетия привел к заметному повышению производительности в Китае: производственные фонды в городах намного сложнее, чем в сельских районах. Часовая производительность в городах в три раза выше. Появившиеся в 1980-е годы специальные экономические зоны, в которых экспортная продукция выпускалась на финансируемых иностранным капиталом предприятиях, оказались очень эффективными, Одни государственные предприятия приватизировались, а другие серьезно реструктурировались. В результате численность их работников резко сократилась, что было явным признаком процесса созидательного разрушения.

Реструктуризация ряда государственных предприятий и приватизация остальных потребовали переноса обязательств по социальному страхованию и обеспечению на другие государственные структуры или перехода на частное финансирование. Государственные предприятия не могли сохранять конкурентоспособность, если стоимость социальной защиты ложилась на них полностью. Раздувание штатов на государственных предприятиях как непрямая форма страхования от безработицы постепенно уходит из практики. Во время одной из традиционных чайных церемоний во дворце народных собраний в 1 997 году президент Китая Цзян Цзэминь рассказал мне, какой руководил крупным государственным сталелитейным комплексом. Предметом его гордости было то, что при значительно меньшей численности работающих им удавалось производить столько же стали, сколько их конкуренту на северо-востоке Китая.

Остается лишь гадать, насколько возрос бы приток сельских переселенцев в города, не будь ограничений на внутреннюю миграцию. Эти ограничения в их нынешнем виде существуют с 1958 года. Человеку запрещается покидать то место, где он родился. Официальное разрешение на переезд получают очень немногие. Насильственное прикрепление к месту обеспечивает неподвижность частей экономической системы и, таким образом, способствует достижению задач централизованного плана, впрочем, политический контроль также не следует сбрасывать со счетов. Ограничение миграции фактически не позволяет людям свободно выбирать род занятий.

Не представляю, как можно жить в таких условиях, хотя они, наверное, намного лучше кошмара Культурной революции. Усилия нынешнего руководства по снятию ограничений заслуживают одобрения. Однако боязнь массового исхода сельских жителей в города и связанных с этим беспорядков сдерживает перемены в этой сфере китайской жизни, как, впрочем, и во многих других.

Вместе с тем сдерживание недовольства, возникающего в результате вмешательства в жизнь среднего жителя сельских районов, на которые приходится львиная доля населения, — верный путь к социальному взрыву. По мере того как растущая экономика освобождает все больше людей от элементарном борьбы за существование, все меньше становится желающих терпеть несправедливость, реальную или воображаемую. У Китая нет предохранительного клапана в виде демократии, позволяющего выпустить пар. Обиженные люди, у которых нет возможности законным путем лишать чиновников власти, склонны к восстаниям.

Гиперинфляцию, наблюдавшуюся в Китае в конце 1 940-х годов, нередко называют причиной восстания, которое привело коммунистов к власти в 1949 году. Они хорошо усвоили этот урок. Коммунисты очень боятся инфляции и считают ее самым большим врагом стабильности общества. Джон Мейнард Кейнс заметил в 1919 году: «Ленин абсолютно прав. Нет более тонкого, более верного средства уничтожения существующего базиса общества, чем безудержное печатание денег. Оно разворачивает законы экономики в сторону разрушения, причем настолько незаметно, что ни один из миллиона не замечает этого».

Китайские лидеры убеждены, что ничем не сдерживаемая инфляция ведет к ухудшению экономической ситуации, росту безработицы в городах и возникновению волнений. Они считают твердый курс национальной валюты необходимым условием предотвращения нестабильности на рынке труда. Однако это глубокое заблуждение. Существующая политика подавления валютного риска намного разрушительнее* Поскольку в Китае величина реального ВВП на душу населения растет быстрее, чем у его торговых партнеров (результат, обусловленный в значительной мере «заимствованием» технологий у развитых стран), международная конкуренция приводит к повышению спроса на китайскую валюту[44]. Компенсация этого спроса и поддержание относительно стабильного курса юаня в периоде 2002 по 2007 год потребовали от китайских монетарных властей покупки в совокупности более $1 трлн[45]. Чтобы впитать или стерилизовать избыток денежных средств, который образовался в результате приобретения иностранных активов, китайский центральный банк выпустил огромное количество долговых обязательств, деноминированных в юанях. Однако этого оказалось недостаточно. Темпы роста денежной массы были заметно больше темпа роста номинального ВВП. Именно в этом кроется источник инфляции.

Другой не менее животрепещущей проблемой для китайского руководства является нарастающая концентрация доходов. Китай, где в 1980-е годы концентрация была очень незначительной на фоне всеобщей бедности, превратился, по оценкам Всемирного банка, в общество с крайним неравенством, доходов, превосходящим неравенство в США и России. Еще один источник головной боли — банковская система, которая до настоящего дня остается переформированной. Вместе с тем цены акций китайских банков демонстрировали быстрый рост в 2006 и 2007 годах. Контролируемый государством Промышленный и коммерческий банк Китая получил $22 млрд при первоначальном публичном размещении акций в 2006 году. Другие контролируемые государством банки также получают высокую оценку рынка при первоначальном выпуске акций и листинг иностранных бирж. Однако интерес инвесторов к акциям таких банков в значительной мере обусловлен тем, что государство фактически гарантирует исполнение их обязательств. Оно уже выделило из своих гигантских золотовалютных резервов $60 млрд на рекапитализацию банков и занимается ликвидацией безнадежных долгов. Китайские банки всегда финансировали массу политически целесообразных проектов, многие из которых экономически бессмысленны.

Более того, все еще неразвитая банковская система не обладает гибкостью, необходимой для экономического регулирования. В условиях рыночной экономики баланс постоянно нарушается, однако обусловленные экономическими факторами изменения процентных ставок и обменных курсов наряду с изменением цен на продукцию и активы быстро восстанавливают сбалансированность. Китайское правительство не позволяет процентным ставкам свободно изменяться в зависимости от спроса и предложения. Оно меняет их административным путем вместе с резервными требованиями для банков, однако это происходит не раньше, чем свидетельства экономического дисбаланса станут очевидными. Иными словами, корректировки производятся слишком поздно, когда они уже недостаточны или вообще ведут к обратному результату. Монетарные власти вводят ограничения на рост кредитования, когда они считают его темп слишком высоким, но опять же с опозданием. Подобные действия редко эффективны при устранении нарушений финансового баланса. По иронии судьбы изолированность финансов Китая защитила страну от глобального финансового кризиса 1997-1998 годов.

Китаю крайне недостает специалистов, обладающих профессиональными знаниями в сфере финансов. Удивляться здесь нечему, если учесть, что подобные знания практически не требуются в условиях централизованного планирования. Точно так же недостает и специалистов в области маркетинга, бухгалтерского учета, управления рисками, без которых немыслимо нормальное функционирование рыночной экономики. Необходимые дисциплины были включены в программы китайских учебных заведений в последние годы, однако пройдет еще немало времени, прежде чем экономика, в частности банковский сектор, получит достаточное количество профессионалов. В декабре 2003 года Лю Минкан. новый председатель Комиссии по банковскому регулированию, приезжал в ФРС. Он признал, что китайским банкам не хватает профессионального опыта для оценки способности погасить кредит. Я сказал тогда, что, по моему разумению. Китаю нужно привлекать специалистов западных стран, имеющих опыт работы кредитным экспертом в условиях рыночной экономики. С тех пор многое было сделано, но еще больше предстоит сделать.

Поскольку финансы играют незначительную роль в условиях централизованного планирования, китайские банки — это совсем не те организации, к которым мы привыкли на Западе. Подчиняясь политическим директивам, государственные банки занимаются лишь переводом средств для расчетов по государственным обязательствам. Требуются не эксперты по кредитам, которые должны погашаться, а просто трансфертные агенты. Безнадежные долги на счетах национального дохода являются не более чем расхождением между ВВП, предполагаемым объемом производства а денежной выражении, и объемом заработной платы плюс прибыль Масса неработающих инвестиций превращает часть рассчитанного ВВП в потери, лишает ее стоимости. Уровень безнадежных долгов в Китае ставит под сомнение достоверность публикуемых данных о ВВП. Не следует забывать, что инвестиции, даже если они не дают результата, все равно приводят к потреблению сырья. Таким образом, публикуемый размер китайского ВВП полезен разве что для оценки ресурсов, необходимых для производства внутреннего продукта, т.е. размера необходимых затрат.

Даже с учетом сомнительного качества некоторых публикуемых Китаем данных результаты реформ, начатых в конце 1970-х годов, поразительны. Уже поверхностный взгляд на перемены в Пекине. Шанхае и Шэньчжэне и не такие масштабные, но все же реальные преобразования в остальных районах страны показывает, что Китай можно считать чем угодно, но только не потемкинской деревней.

Рыночные инициативы в Китае, на мой взгляд. — дело рук технократов в правительстве, главным образом в центральном банке, министерстве финансов и. как ни удивительно, в регулирующих органах. Большинство из них, однако, играют роль советников, а ключевые политические решения принимаются госсоветом и политбюро, которые, следует признать, прислушиваются к рыночно ориентированным рекомендациям. Принципиальным препятствием на их пути является идеологическая проблема, т.е. угроза самой основе правления Коммунистической партии. Поставленная Дэн Сяопином цель — подъем Китая до уровня «развитой страны» к середине века — требует дальнейшего укрепления права собственности, даже несмотря на сопротивление консервативных марксистов.

Если в области права на владение городской собственностью виден прогресс, то в отношении права собственности на землю в сельских регионах. где проживают 737 млн китайцев, этого сказать нельзя. Предоставление права собственности на обрабатываемую землю слишком явно идет вразрез с коммунистическими устоями, чтобы с ним смириться. Крестьяне могут арендовать землю и продавать свою продукцию на открытых рынках, но у них нет законного права на обрабатываемую ими землю, а следовательно, они не могут покупать ее, продавать или использовать в качестве обеспечения кредитов. В последние десятилетия в процессе интенсивной урбанизации сельских районов Китая местные власти захватили огромные территории, хотя под сами городские анклавы требовалось намного меньше земли. Эти захваты стали одной из главных причин недавних волнений и протестов. Поданным руководства китайской полиции, число публичных выступлений с протестами в стране достигло е 2004 году 74 000г тогда как десятью годами раньше не превышало 10 ООО. Предварительные данные за 2006 год, впрочем, показывают некоторое снижение уровня протестов. Предоставление права собственности на крестьянские земли могло бы значительно сократить разрыв уровней дохода городского и сельского населения.

Хотя главным аспектом инициатив Партии является экономика, партийное руководство не оставляет без внимания и другие вопросы, в числе которых не последнее место занимает статус Тайваня. Многие партийные руководители прекрасно понимают, что военное противостояние отпугивает иностранных инвесторов и серьезно мешает намерениям превратить страну в экономическую державу мирового уровня.

В итоге руководство Коммунистической партии оказывается перед очень трудным выбором. Путь, по которому оно идет в настоящее время, неизбежно потребует от Партии отказа от философских корней и официального принятия той или иной формы рыночного капитализма. Трансформируется ли она в демократическую социалистическую партию, как это произошло во многих государствах бывшего советского блока? Согласится ли на политический плюрализм, который, скорее всего» поставит под угрозу партийную гегемонию? Или откажется от реформ и вернется к ортодоксальному режиму централизованного планирования и тоталитаризму, что практически наверняка положит конец процветанию, обеспечивающему законность руководящей роли Партии?

Не сомневаюсь в том, что Коммунистическая партия Китая способна поддерживать авторитарный, квазикапиталистический режим относительного процветания некоторое время. Однако без демократического процесса. выполняющего роль предохранительного клапана, она вряд ли может рассчитывать на долгосрочный успех. Оттого, какой выбор будет сделан, зависит очень многое не только для Китая, но и для всего мира.

 

ТИГРЫ И СЛОН

 

Еще до того, как Китай превратился в экономического тяжеловеса Восточной Азии, экономическая модель, которую он взял на вооружение, была отработана государствами, прозванными «азиатскими тиграми». Китай, который добился бурного экономического роста, сделав ставку на экспорт, явно следовал путем, проложенным «тиграми» — в первую очередь Гонконгом, Тайванем, Южной Кореей и Сингапуром. Их модель проста и эффективна. Развивающаяся страна открывает в той или иной мере свою экономику для иностранных инвесторов, которые получают возможность использовать дешевую, но часто хорошо обученную рабочую силу. Иногда политически это легче сделать в отдельных регионах вроде китайских специальных экономических зон, где создается благоприятный для иностранных инвестиций и внедрения новых технологий режим. Для реализации такой модели чрезвычайно важно, чтобы инвесторы имели гарантию получения вознаграждения в случае успеха. Это требует уважения права собственности со стороны развивающегося государства.

Вторая мировая война, а позднее войны в Корее и Вьетнаме разорили Азию, поэтому экономический рост начался практически с нуля. Почти на всей территории Восточной Азии ВВП на душу населения едва превышал прожиточный минимум. Однако защита инвестированного капитала в сочетании с дешевой рабочей силой позволила добиться многого. Поначалу такую экономику нельзя было назвать рыночной. Превалировали различные формы централизованного планирования и государственной собственности, Корея, подражая Японии, создала условия, благоприятные для функционирования крупных конгломератов (чеболей), Тайвань, где государству принадлежали мощные компании, как и остальные «тигры», придерживался политики торгового протекционизма, защищая национальную экономику.

Как правило, в этих странах были харизматические лидеры автократического толка. Ли Куан Ю в Сингапуре стал творцом маленького государства мирового класса Другие автократы, в том числе генерал Сухарю, который правил Индонезией с процветающей системой кумовского капитализма, добились меньших успехов. Премьер-министр Малайзии Махатхир Мохамад, который очень болезненно относился к колониальному прошлому своей страны, был весьма влиятельным националистическим лидером.

Я встречался со многими из этих лидеров, хотя не могу похвастаться близким знакомством с кем-либо из них. Чаще всего мне приходилось общаться с Ли Куан Ю — последний раз это произошло в 2006 году. Он неизменно производил на меня впечатление, хотя нам не всегда удавалось поговорить с глазу на глаз. Впервые мы встретились, когда Джордж Шульц пригласил его в пресловутый клуб Bohemian Grove, где собирается избранное мужское общество, (Как-то раз журнал Time отправил туда женщину, переодетую мужчиной, чтобы та написала репортаж о таинствах клуба.)

Когда в мае 2003 года я встретился с доктором Махатхиром, который остановился в Blair House (особняк в центре Вашингтона для приема почетных гостей президента США), он оказался не таким грозным, как я ожидал. Если забыть о том, что он упрятал за решетку своего потенциального противника, министра финансов Малайзии Анвара Ибрагима, то Мохамад вполне мог показаться вдумчивым и интересным собеседником. Анвар Ибрагим пользовался глубоким уважением тех. кто играл ведущую роль в сфере международных финансов. Полагаю, что вице-президент США Ал Гор выразил общее мнение, когда в 2000 году осудил «пристрастное судебное разбирательство..., которое было насмешкой над международными нормами правосудия». Невозможно представить, чтобы такие грубые политические методы использовались в США даже во времена самых острых разногласий.

Когда министры финансов и председатели центральных банков стран «Большой семерки» посетили Таиланд в 1991 году и для нас устроили экскурсию по роскошному дворцу, я все время искал следы Анны Леоноуэнс. легендарной английской учительницы, которую в XIX веке пригласили заниматься с детьми короли Сиама — так назывался в те времена Таиланд. Один из потомков монарха, король Пумипон Адульядет, правит страной уже более 60 лет. Роль, которую играет в Таиланде монархия, произвела на меня неизгладимое впечатление. Юридические полномочия короля Пуми-пона туманны, однако народ боготворит монарха, видя в нем нравственный авторитет. Когда в сентябре 2006 года страна зашла в тупик и это привело к военному перевороту, король сгладил остроту ситуации, появившись перед телекамерами с лидером переворота, командующим армией Сонтхи Буньяраткалином.

Поначалу лидеры этих авторитарных правительств довольно успешно возрождали разрушенную экономику. Благодаря субсидиям и ограничению импорта в 1970-е годы объемы экспорта из Восточной Азии возросли, а уровень жизни повысился. Несмотря на непродуктивное использование ресурсов и неэффективность плановой и нвазиглановой экономики, в этих странах наблюдался определенный прогресс. Однако развитию экономики препятствовало вмешательство государства — оно лишало ее гибкости и ограничивало возможности роста. Чтобы избежать застоя, восточноазиатские «тигры» устранили часть барьеров для внешней торговли и к 1980-м годам практически покончили с субсидиями, которые душили конкуренцию. До этого без субсидий обходились лишь отрасли, ориентированные на экспорт.

Производители экспортной продукции успешно конкурировали на международных рынках — заимствованные у развитых стран технологии, повышающие производительность, в сочетании с низкой заработной платой обеспечивали высокую доходность. Компаниям, ориентированные на экспорт. все же приходилось повышать зарплату, чтобы привлечь рабочую силу для выполнения стремительно растущих заказов. Это заставляло отрасли, обслуживающие внутренний рынок, тоже повышать зарплату, чтобы удержать рабочих. В результате уровень жизни рабочих в Восточной Азии заметно вырос.

В 1981-е годы помимо экспорта продукции в развитые страны «тигры» начали торговать друг с другом. Узкая специализация почти всегда приводит к повышению мастерства и производительности работников. Это особенно ощутимо, когда конкуренты находятся рядом и затраты на транспортировку невысоки. По мере того, как их рынки труда становятся более стесненными, а заработная плата растет, «тигры» уступают преимущество в производстве трудоемких товаров более дешевым конкурентам в Азии, Латинской Америке, а в последнее время и в Восточной Европе. К счастью, добиваясь конкурентоспособности, «тигры» всегда придавали огромное значение образованию. Это позволило Восточной Азии переключиться на более сложные продукты: полупроводники, компьютеры и широкий ассортимент высокотехнологичных товаров, которые приносят высокую прибыль на международном рынке. Капитал и хорошо подготовленные трудовые ресурсы позволили «тиграм» добиться доходов и статуса развитых стран.

Можно ли утверждать, что эти успехи достигнуты за счет остального мира, как считают в США и Европе? Ответ — нет. Расширение торговли — не игра с нулевой суммой. Вот уже более полувека глобальный экспорт и импорт растут значительно быстрее, чем мировой ВВП. Именно это происходило в случае «тигров», поскольку высокие таможенные пошлины и другие барьеры приводили к значительным различиям в стоимости производства, и в первую очередь в затратах на рабочую силу. По мере того как в результате торговых переговоров и развития транспорта и коммуникационных технологий ограничения снимались, производство перемещалось в Восточную Азию и Латинскую Америку, а их реальные доходы росли. При этом США и другие развитые страны все более специализировались на концептуальных продуктах и интеллектуальных услугах, которые высоко ценятся на рынке. Так. в США доходы в сфере финансов и страхования выросли с 3.0% ВВП (1953 год) до 7.8% (2006 год), а доходы от производства за тот же период заметно снизились. В главе 25 я остановлюсь на причинах и последствиях таких перемен в Соединенных Штатах.

Изменения в производственной сфере, в частности перевод некоторых текстильных и швейных производств из США за рубеж, позволили высвободить трудовые ресурсы для производства продукции и услуг, которые стоят на мировом рынке выше. В итоге средний реальный доход рабочих возрос как в США. так и в странах Восточной Азии. Разумеется, данный «итор> не учитывает травму, которую нанесла потеря работы американским рабочим, занятым в текстильной и швейной промышленности.

Плачевное состояние, в котором находилась экономика Восточной Азии полвека назад, ушло в прошлое. Но сможет ли этот регион и дальше двигаться вперед теми же темпами, какими он развивался в последние годы? Или прогрессу вновь помешает финансовый кризис, подобный тому, что разразился в 1997 году? Впрочем, такой кризис маловероятен, по крайней мере в том же виде. После 1997 года «азиатские тигры» радикально решили проблему нехватки валютных резервов. Еще важнее то. что они отвязали национальные валюты от доллара и таким образом в основном положили конец игре на разнице процентных ставок. При недостаточных валютных резервах такие игры приводят к кризису[46]. Иными словами, теперь экономике легче выдержать неожиданные потрясения, чем 10 лет назад.

Но может ли объем торговли и уровень жизни повышаться бесконечно? Да. Такое благо несут с собою рынок, основанный на свободной конкуренции. и развитие технологий. Объем внешней торговли имеет мало внутренних ограничений. Экспорт Люксембурга, например, в 2006 году составлял 177% ВВП, а импорт — 149%[47]. С открытием новых мировых рынков, в первую очередь в результате распада Советского Союза, многие ограничения и препоны были устранены. Первые выгоды от этой ситуации уже получены. Разумеется, провал многосторонних переговоров в Дохе в 2006 году заставляет задуматься о темпах повышения уровня жизни в мировом масштабе. В будущем устранение торговых ограничений почти наверняка замедлится, поскольку мы столкнулись с непреодолимым политическим сопротивлением дальнейшим преобразованиям. Это означает, что рост экспортно ориентированной экономики, подобной той. что сформировалась в Восточной Азии, вряд ли будет таким же стремительным, как в последние 60 лет.