Двухтысячный год истории готов 15 страница

Не считая Балкан и определенных общин Восточной Римской империи, главное последствие политики завоевания для основной массы населения Византии проявилось в форме увеличенных налогов, чтобы покрыть расходы на ведение войн и устройство гарнизонов на завоеванных территориях, – уходило несколько лет на то, чтобы от них начинали поступать какие-то дополнительные доходы. Отдельные люди, связанные со снабжением армии оружием, продовольствием, повозками, кораблями и массой других вещей, безусловно, извлекали из этого выгоду. Война всегда в высшей степени прибыльное время для тех, кто занимается снабжением, так как нужда заставляет обращаться к ним, и обычно можно обсудить условия выгодного контракта. Однако большая часть на селения Византии видела только налоговые счета, которые должна была оплачивать для покрытия этих контрактов, и очень мало выгоды от их выполнения – если вообще ее видела. Одна из главных тем, красной нитью проходящая через «Тайную историю», как мы видели в последней главе, – это «прожорливость» Юстиниана в отношении денег других людей, и в тексте содержатся оскорбительные общие обвинения с конкретными примерами людей, столкнувшихся с жадностью либо императора, либо его жены.

Победа в Африке не только сделала Юстиниана политически неприкасаемым, она также добавила ему смелости взяться за своих богатых налогоплательщиков. В год, наступивший после константинопольского унижения Гелимера, произошло не менее девяти отдельных мероприятий в регионах Восточной Римской империи с недвусмысленным намерением постепенно наращивать объем собранных налогов путем изъятия больших сумм у богатых. И это было до того, как в 540-х гг. начали кусаться расходы на борьбу с готами и персами одновременно (хотя заметно – и карьера Тотилы подтверждает этот факт, – что Юстиниан никогда не старался вести две полноценных войны сразу). В то время, без сомнения, налоговые счета выросли – это подтверждают и жалобы Прокопия. Все люди, которых он упоминает в «Тайной истории» как разорившихся, – это богатые, а он сам – как показывает его образование – был, безусловно, из достаточно состоятельной семьи землевладельцев. Войны Юстиниана увеличили налоговые счета, но сделали это настолько непропорционально для класса, к которому принадлежал Прокопий, что гнев, который они породили, все еще пылает на написанных им страницах[161].

Существуют два типа чрезмерного налогообложения – политическое и экономическое. Политически чрезмерное налогообложение имеет место, когда население (или его значительная часть) обнаруживает, что уровень его налогообложения слишком несправедлив, тогда люди активно протестуют, избегают или уклоняются от уплаты налогов. Уровень, на котором налогообложение становится с политической точки зрения слишком высоким, разумеется, субъективный. Экономически чрезмерное налогообложение, напротив, в большей степени основывается на цифрах. В промышленной экономике налоги увеличивают затраты на производство товаров, и если вы увеличиваете затраты до такой степени, когда покупатели теряют заинтересованность, производство (следовательно, и валовой внутренний продукт) идет на убыль. Поэтому экономически чрезмерное налогообложение измеряется своими негативными последствиями в отношении общего объема выпускаемой продукции, тогда как вы можете получить политически чрезмерное налогообложение на уровнях, когда валовое не снижается. Именно здесь вступает в действие скидка на различия, присущие сельскохозяйственной экономике. Без веской причины (да и кто может их винить) крестьяне не всегда максимально увеличивают свое производство на практике. Если у них нет действующего рынка, на котором они могут продавать товарные культуры, они будут работать ровно столько, чтобы прокормить свою семью и заплатить налоги, какие обязаны платить, предпочитая потреблять некоторую часть своих потенциальных излишков в виде большего количества свободного времени и досуга. В таких условиях повышение налогообложения может иногда увеличить объем производства, так что автоматическая связь между повышением налогов и некоторым снижением общего объема производства, которую вы обнаруживаете в современных промышленных экономиках, совсем не обязательна. Чрезмерное экономическое налогообложение крестьян жестоко проявляется, когда семьям не оставляют достаточную часть произведенной продукции, как бы упорно они ни трудились, для обеспечения себя на долгосрочный период. Это обычно принимает форму хронического, но не фатального недоедания, что делает население более уязвимым к болезням вообще, когда имеющиеся у него продовольственные резервы малы или отсутствуют, так что периодически случающиеся неизбежные неурожаи становятся причиной вспышек высокой смертности. Оба явления сокращают численность населения, что, в свою очередь, приводит к тому, что приграничные территории первыми выпадают из сферы производства и более высокого уровня жизни. С учетом этих рамок качественной оценки вызвала ли завоевательная политика Юстиниана чрезмерное налогообложение в центральных районах Восточной Римской империи?

Безусловно, она привела к политически чрезмерному налогообложению землевладельцев империи. Резкая обличительная речь Прокопия – одно указание на это, но есть и получше. Для новой власти один из самых легких способов быстро заработать политический капитал – это изменить на противоположную (полностью или частично) самую непопулярную политику своего предшественника. И после смерти Юстиниана его племянник Юстин II сразу же так и поступил в отношении политики своего дяди (или некоторых ее направлений), касавшейся налогообложения богатых[162]. Эта политика явно была очень непопулярна, но это не обязательно является доказательством того, что она причинила серьезный ущерб структуре империи. Политически чрезмерное налогообложение наносит серьезный ущерб только тогда, когда оно заставляет влиятельных политических избирателей искать альтернативы существующему порядку; и признаков этого практически нет в годы правления Юстиниана. Например, мы не видим, чтобы римская элита в лице землевладельцев искала покровительства у персов вместо традиционно римского (хотя Прокопий умышленно представил византийского императора так, что он не лучше своего персидского аналога) ни во времена Юстиниана, ни сразу же после него. Поэтому трудно утверждать, что повышение императором налогов нанесло серьезный ущерб структуре государства на долгосрочную перспективу, более вероятно, что это просто раздражало уже богатых людей.

Решение вопроса о том, были ли налоги Юстиниана на востоке чрезмерными в экономическом отношении, сильно осложняет тот факт, что в годы его правления произошла мощная вспышка чумы, затронувшая все Средиземноморье. В 541 г. чума переместилась на побережье Красного моря, через Египет в Александрию, которая была таким оживленным перевалочным пунктом, что из нее болезнь быстро распространилась по остальной территории империи и даже за ее пределами, достигнув Константинополя к весне 542 г., а городов в Сирии, Палестине и Африке – к концу года. К 543 г. она охватила Армению, Италию и Галлию, прежде чем, в конце концов, добралась до Британских островов. Известная как Юстинианова чума болезнь заняла свое место рядом с черной смертью и такой же вспышкой в конце XIX в. как одна из трех масштабных пандемий, случившихся в истории человечества. Но дебаты ведутся по каждому ее аспекту, в особенности о ее причине. В конце 530-х гг. имела место крайняя климатическая нестабильность на всем протяжении Евразии, включая ситуацию 536–537 гг., когда солнечные лучи частично задерживались тяжелыми частицами в атмосфере и температура воздуха понизилась во всем мире (это во многом подтверждают образцы сердцевины блоков арктического льда). Такая завеса, вероятно, была вызвана сильным вулканическим извержением в Восточной Азии (хотя это точно неизвестно), и последующее изменение климата, наверное, привело к тому, что центральноафриканские грызуны – переносчики чумы стали чаще обычного встречаться в районе Красного моря – отсюда и толчок к эпидемии. Однако ясно одно, что согласно письменным документам того времени ее вспышка протекала не так, как должна протекать эпидемия бубонной чумы (со связанными с ней мутациями). Она распространялась гораздо быстрее, например, чем пандемия в конце XIX в., несмотря на более медленные контакты и средства связи.

Существуют также широкие разногласия в отношении последствий эпидемии. Рассказы современников говорят о том, что она убила массу народа, по-видимому, в равной степени и городского, и сельского. Но по-прежнему дискутируется вопрос: была ли смертность на том же уровне, что и от черной смерти в XVI в., когда ее жертвами стало значительно больше трети населения в охваченных ею районах Западной Европы. Те, кто стремится видеть в чуме величайший кризис, попытались увидеть в некоторых явных археологических находках признаки экономического упадка на землях Восточной Римской империи и датировать их приблизительно 550 г. Но по результатам самых недавних исследований этих данных спор оказался, в общем, безуспешным. Фактически и города, и сельская местность Византийской империи демонстрируют в конце VI в. признаки продолжительного благоденствия, и нет вообще никаких доказательств какого-то крупного экономического спада. Как мы увидим далее в этой главе, есть также очень хорошее и совершенно другое объяснение явного упадка, который следует после 600 г. Чума была, безусловно, ужасной и унесла жизни многих людей, но нет доказательств того, что она привела к какой-то всеобщей или структурно серьезной экономической дезорганизации[163].

Надеюсь, ясно, что я не сомневаюсь в том, что войны Юстиниана представляли собой цепочку ужасных событий для очень большой части населения Средиземноморья. Они, безусловно, породили более высокий налоговый спрос с византийского населения – с землевладельцев (к которым я, в общем, испытываю гораздо меньше сочувствия) и в равной степени крестьян. Многие солдаты армий Восточной Римской империи, вандалов – аланов и готов погибали мучительной, жестокой смертью. И благодаря сопутствующему ущербу и последующей нестабильности простые люди из числа провинциального населения Северной Африки и Италии – их было десятки тысяч, а быть может, и больше – потеряли свое имущество, средства к существованию на будущее и просто жизнь. И все для того, чтобы удовлетворить требования тирана-самодержца, который начал эту политику, отчаянно пытаясь вернуть себе утраченный политический капитал, а затем опьянился вкусом, очевидно, легкой победы. Для большого числа территорий войны Юстиниана стали абсолютной катастрофой, и это, наверное, вывод, который нуждается в акценте больше, чем любой другой. История слишком часто была виновной в том, что поддерживала точку зрения правителей-деспотов при описании их славных побед, тогда как нужно еще так много сказать.

Так что там, в конце концов, с войнами Юстиниана, если смотреть на них с той последней, более традиционной точки зрения – центра империи? Именно с этого ракурса, несмотря на все потери, стоили ли войны всех затрат? Для самого императора – самопровозглашенного завоевателя многих народов – нет ни малейшего сомнения, что стоили. Победа в Северной Африке дала ему все козыри и политический капитал и для восстановления репутации своей власти, и для реконструкции церемониального центра Константинополя в конце 530-х гг., и позже. Он пережил все это и умер в собственной постели в преклонном возрасте 83 лет (или около того), оставив после себя ряд памятников, которые нас все еще удивляют (храм Святой Софии поистине поразительный), а каждая его война приводила – с его точки зрения – к успешному исходу. К 565 г. в Африке сохранялся мир в течение почти двух десятков лет, на большей территории Италии – более десяти, а на Сицилии – почти тридцать. Для иллирийского авантюриста, готового сесть на корабль и бежать в тот ужасный конец недели в январе 532 г., завоевательная политика была в высшей степени успешной. Но это лишь собственная точка зрения тирана. Как насчет государства, которым он правил, Восточной Римской империи в целом?

Я думаю, есть два пути думать об этом, один из них – взглянуть на завоеванные провинции. Под углом зрения Константинополя, ключевой вопрос – принесли ли эти войны достаточный доход, чтобы довольно долго покрывать расходы их на изначальное завоевание и последующую оборону. Быстро обежав их – и опять-таки, разумеется, мы должны придерживаться качественного, а не количественного подхода, – ответ окажется неоднозначным. Сицилия, без сомнения, стоила того, чтобы за нее воевать. В противовес своей роли в современном Итальянском государстве в древнем и средневековом мире Сицилия была большим выигрышем: король Англии Генрих III в XIII в. практически довел себя до банкротства, пытаясь наложить на нее свои цепкие лапки. Юстиниан, напротив, получил Сицилию практически даром, и Восточная Римская империя удерживала ее без проблем до 650-х гг., когда начались первые набеги арабов, а затем с гораздо большими затратами – до IX в. К этому времени остров, вероятно, более чем окупился. Полагаю, что то же самое справедливо и в отношении Северной Африки. Там затраты были выше, и могло показаться, что в конечном счете византийским сборщикам налогов предоставили несколько меньшую территорию, чем имели их предшественники из Западной Римской империи. Она также гораздо раньше попала в руки арабов. Потеря Карфагена в 690-х гг. ознаменовала фактический конец византийского владычества. Тем не менее основная часть завоеванной североафриканской территории находилась в руках Византии к этому времени уже 150 лет, что являлось более чем достаточным для того, чтобы окупились все затраты на ее завоевание. Действительно, в конце VI и начале VII в. ось Сицилия – Северная Африка была достаточно богата, чтобы обеспечить политическую базу, с которой команда отца и сына Гераклиев (подробнее о них чуть позже) захватит всю империю.

Не все так просто с Италией. Ее удивительно большие территории оставались частью Восточной Римской империи на протяжении очень долгого времени и, как мы видели, продемонстрировали гораздо больше археологических признаков экономического благоденствия, чем те, которые в нее не вошли. Значительным анклавом вокруг Равенны вместе с Римом и большей частью Центральной и Южной Италии правили напрямую из Константинополя до VIII в. В тот момент Равенна была утрачена, а Рим вышел из-под его непосредственной власти. Но об этом будет рассказано в главе 7. Южная часть полуострова оставалась прочно под властью Восточной Римской империи еще двести лет после этого, а отдельные общины – даже еще дольше. Захват Велизарием Неаполя, таким образом, ознаменовал лучшую часть пятисотлетнего правления Восточной Римской империи в Южной Италии, так что нетрудно сделать вывод о том, что затраты на завоевание были возмещены к X в.[164] Гораздо более заметна, чем эти примеры продолжительности владычества Византии, самая быстрая потеря большей части Северной Италии и двух центральных горных герцогств со столицами в Беневенто и Сполето сразу же после смерти Юстиниана. В 568 г. лангобарды ушли с земель, которые они занимали на Среднем Дунае на протяжении трех поколений, и двинулись в Северную Италию, где Нарсес, как мы уже видели, только-только подавил последние проявления независимости готов, что помешало престарелому полководцу уйти в отставку. Эта внезапная опустошительная потеря явно провалила подсчет затрат и прибылей, который вели в Константинополе в отношении ценности завоеваний Юстиниана в Италии. Для историков это тоже стало началом более общей дискуссии о том, что какими бы краткосрочными ни являлись успехи завоеваний Юстиниана, они породили в большей или меньшей степени фатальный прецедент чрезмерно растянувшейся империи. Ведь нельзя было удержать не только всю Италию; за сорок лет после смерти Юстиниана произошла серия крупных потерь центральных районов налоговой базы на Ближнем и Среднем Востоке, которая изменила характер Византийского государства навсегда. Насколько хорош прецедент, если эти потери представляют собой долгосрочные последствия чрезмерно растянутой империи Юстиниана?

О слонах и ложах

В 583 г. из Константинополя туда и обратно сновали посольства к правящему хану Аварского союза. Восточные римляне и авары на тот момент жили мирно, и в ходе этих контактов хан потребовал дипломатических подарков от императора – слона, золотое ложе и в довершение всего огромную сумму наличными. Об этом безо всяких комментариев сообщает восточно-римский историк Теофилакт Симокатта (очаровательно, его фамилия означает «одноглазый кот»). Авары были степными кочевниками, которые лишь недавно появились в Западной Евразии с окраин Китая, никогда не видели слонов и, вероятно, едва ли слышали о них. Что касается слона и ложа, то дело в том, что аварский хан и его советники, прежде всего, пытались придумать что-то такое, чего константинопольские власти не могли им дать, чтобы наглядно продемонстрировать пределы власти императора. Когда римляне доставили слона, авары выбрали золотое ложе как самый неосуществимый дипломатический дар, какой они только могли придумать. Когда появилось и ложе, оно стало поводом для проявления пренебрежения, и прелюдией к выдвижению невыполнимого требования – денег, – которое, как они знали, привело бы к войне. Вся канитель с требованиями замысловатых даров, а затем отказами от них была дипломатической уловкой, придуманной для того, чтобы показать превосходство аваров, а затем прервать существовавшее состояние мира[165]. Если отставить в сторону сюрреалистические моменты этой истории, то она в конечном итоге приведет нас к ответу на вопрос, почему Восточная Римская империя сочла больше невозможным удерживать итальянские территории после смерти Юстиниана.

Авары не входили в имперские расчеты до последнего десятилетия правления Юстиниана – к тому времени последние угольки сопротивления готов были уже потушены, а войны Иоанна Троглиты умиротворили ситуацию в Северной Африке. Их первое посольство прибыло в Константинополь в 558 г. и, как сообщает историк Менандр Протектор, повело себя несколько угрожающе, что было характерно для кочевых племен в середине первого тысячелетия:

«Некий Кандик… был выбран первым посланником аваров. И когда он прибыл во дворец, он сказал императору о появлении величайшего и самого могущественного из племен. Авары непобедимы и могут легко сокрушить и уничтожить всех, кто стоит на их пути. Император должен заключить с ними союз и получить их эффективную защиту. Но они будут благосклонны лишь в обмен на ценные подарки, ежегодную плату и очень плодородные земли для заселения».

Для кочевников того времени реальность была более прозаична. Хорошие деньги за то, что они на самом деле являлись беженцами, стремившимися убраться с пути западных тюрок, которые действительно были доминирующей силой в степи в середине VI в. и звезда которых бодро всходила в тот момент, когда авары – теперь обитавшие на периферии Черного моря – послали Кандика и свою визитную карточку в Константинополь. А убраться с пути западных тюрок было действительно хорошей идеей. Западные тюрки образовали первую известную в истории степную сверхдержаву. Аттила был достаточно жесток, но, хотя его часто сравнивают с великими монгольскими завоевателями вроде Чингисхана и Хубилай-хана, его завоевания на самом деле не были масштабными и ограничивались Центральной и Юго-Восточной Европой. Сила знаменитых сюнну (или хунну), которые так допекали императоров династии Цинь, что они построили Великую Китайскую стену, тоже ограничивалась северными окраинами Китая. Однако западные тюрки установили свою власть с монгольским размахом, перешагнув Евразию от Китая до восточных подступов к Европе[166].

Что-то такое грандиозное происходило в степном мире, но что именно – неясно, так как кочевники не любили писать, а ни западные, ни китайские источники не позволяют нам исследовать происходившие там процессы во всех подробностях. Поэтому некоторые ученые разыгрывают карту окружающей среды, и, безусловно, скрытое от наших глаз событие, которое, возможно, сыграло какую-то роль в возникновении чумы, сократило и количество корма для скота в степи в конце 530-х гг. От этого, вероятно, в некоторой степени возросло соперничество в среде кочевников, и если оно было достаточно серьезным, то последствия были предсказуемыми для их оседлых соседей.

Но это не единственная возможность. Кочевники зависели от своих оседлых соседей-землепашцев в плане огромного количества необходимых для жизни продуктов и других вещей, которые можно было либо выторговать, либо просто отнять, и количество средств воздействия на политические структуры соседей часто являлось основой способности любой группы кочевников построить империю. Поэтому вполне вероятно, что беспрецедентное строительство империи западных тюрок уходит своими корнями как в изменения мира вокруг степи, так и ее самой (хотя возможно и сочетание того и другого, если не в высшей степени вероятно). Здесь чума могла, разумеется, сыграть роль, но в отсутствие достаточных доказательств чрезвычайно важно не разрушить слишком быстро спектр возможностей[167]. К счастью, нас интересует здесь не рост самого Западно-Турецкого каганата, а одно из его главных последствий – появление аваров на Западе, и здесь документальные источники гораздо более однозначны.

Даже если бы авары являлись беженцами, то они имели достаточно военной силы, чтобы воткнуть в VI в. горячий нож в стратегическое масло Центральной и Юго-Восточной Европы. До 558 г. ситуация была достаточно проста. Регион Западного Дуная к западу от Карпат (приблизительно современная Венгрия и Западная Румыния) был поделен между двумя королевствами германцев – лангобардов на западе и гепидов на востоке. Земли к северу от Черного моря аналогично разделили между собой две кочевые группировки булгар, говоривших на турецком языке, – утигуры и кутригуры. Между этими двумя регионами Транссильванское плато и часть земель к северу от Дуная стали домом для многих (на этом этапе) небольших славянских объединений – племен под властью вождя, но не королевств (карта 9). Последние начали вступать в зафиксированные документально контакты с защищенной на Дунае границей Римского государства только приблизительно с 520-х гг., и с этого момента их набеги на римскую территорию начали представлять все возраставшую проблему.

Если бы, как Юстиниан, вы вели крупную игру в своем дворце в Константинополе, общая стратегия была бы ясна: столкнуть лангобардов с гепидами на одном конце своих северных границ, а утигуров с кутригурами – на другом, а тем временем искать способ минимизировать ущерб от набегов славян в центральной части своих границ. И это, в общих чертах, именно то, к чему стремился византийский император большую часть лет своего правления. Но никакая политика не совершенна во все времена, а так как, чтобы воевать в Италии, он отвел свои армии с Балкан, то это, безусловно, привело его там к дополнительным потерям. Совершая крупные набеги на римские провинции в 539 и 559 гг., кутригуры уводили в рабство тысячи пленников, а набеги славян усилились в конце 540-х гг.[168]

В такой ситуации авары выглядели как полезное дополнение к общей неразберихе, и Менандр пишет о дальнейших действиях Юстиниана после первого контакта с аварами:

«Он отправил послом Валентина – одного из телохранителей императора, и тот убедил это племя заключить союз с римлянами и взяться за оружие против их врагов. Это… был очень мудрый ход, так как независимо от того, победят ли авары или потерпят поражение, оба исхода будут на пользу римлянам»[169].

Сначала все было чудесно. К 562 г. могущество аваров распространилось на северное побережье Черного моря; несколько не зафиксированных документально войн поглотили и утигуров, и кутригуров. Все это, без сомнения, происходило согласно плану императора, разработанному вслед за вторым масштабным нашествием кутригуров на римские Балканы в 559 г. Таким образом, не было причин не предоставить аварам статус союзника, пользующегося благосклонностью, и значительных сумм ежегодной финансовой помощи (или субсидий, в зависимости от вашей точки зрения), которые они продолжали получать до самой смерти Юстиниана в ноябре 565 г.

На тот момент смена власти в Византии полностью изменила государственную жизнь. Мы уже видели, что Юстин II попытался завоевать себе соответствующий капитал, развернув на 180 градусов политику своего дяди в области налогообложения. Как ее неотъемлемая часть было представлено и прекращение выдачи таких больших сумм в качестве субсидий. Так что, когда следующее посольство аваров на рысях прискакало в Константинополь за своими ежегодными подарками, их ждал неприятный сюрприз. Новый император сказал им:

«Вы больше никогда не получите ничего от этой империи. Идите своей дорогой, не оказывая нам никаких услуг; от меня вы не получите ничего».

Если верить Менандру, послы, словно громом пораженные, начали сомневаться, возвращаться ли им домой с пустыми руками, хотя, в конце концов, они так и сделали[170].

Ответ послам был не просто обывательскими рассуждениями. Прекращение римской финансовой помощи угрожало всей стабильности союза аваров. Подобно действовавшим до них гуннам, аварам не хватало способности или, вероятно, даже желания править подвластными им частями своей конфедерации напрямую; они действовали посредством подчиненных им князей.

Это означало, что можно было легко присоединить новые элементы к союзу, и он разрастался как грибы. Одна быстрая военная кампания и официальное подчинение – это все, что требовалось, по сути, для того, чтобы новый объект добавили к общему строю. Но по этой же причине итоговая политическая конструкция была хрупкая, так как старые образцы лояльности среди покоренных народов не рушились, а могли легко снова заявить о себе в стремлении к независимости. Несмотря на хвастливые заявления кочевников, содержащиеся в источниках первого тысячелетия, все, что удерживало союз аваров, – авторитет вождя и его ближайших соратников, которые зачастую были не так многочисленны по сравнению со всеми подчиненными группировками. А авторитет представлял собой не более чем сочетание осуществляемого или осознаваемого военного господства и регулярно получаемых престижных подарков. И то и другое часто являлось результатом успешной войны, и было ясно, что гораздо лучше принять господство аваров, нежели пытаться ему сопротивляться. В 582 г. авары осадили важную крепость на Дунае Сирмий, понимая, что победы им не видать. Тогда римский командующий получил чрезвычайное сообщение от своего коллеги о том, что авары готовы отступить, если римляне вручат им роскошный подарок, за которым хан сможет скрыть факт поражения. Любая крупная потеря престижа могла подвергнуть испытанию авторитет аваров, который будет стоить значительных времени, усилий и человеческих жизней, даже если, в конечном итоге, он не будет ниспровергнут[171].

Проявление императором намеренного пренебрежительного равнодушия в 566 г. оказалось слишком очевидным и не оставляло хану выбора, кроме как сделать что-то, чтобы найти замену утраченному доходу и восстановить потери престижа. И, прибегнув к типичной для раннего Средневековья оригинальной политике, хан и его советники решили, что самое лучшее для них – это начать с кем-нибудь войну. Их выбор пал на франков, и в тот же год они нанесли крупное поражение королю самого западного из франкских королевств Сигиберту, который после этого «немедленно послал аварам пшеничную муку, овощи, овец и крупный рогатый скот»[172]. Такой повышенный интерес к движению на запад, в конце концов, и приводит нас в Италию.

В то время когда Юстин давал от ворот поворот аварам, между гепидами и лангобардами происходила уже не первая ссора. В 566 г. гепиды обеспечили себе некоторую военную помощь Римской империи, но не выполнили свою часть сделки, отказавшись вернуть город Сирмий под власть римлян. Поэтому в 567 г. последние были не прочь вмешаться и не возражали, когда лангобарды, заручившись помощью аваров, нанесли окончательный удар по независимости гепидов. Именно тогда король лангобардов Альбойн приказал сделать из черепа своего поверженного врага Кунимунда чашу для питья, но затем допустил ошибку, женившись на его дочери Розамунде.

В начале следующего года, 2 апреля 568 г., как только начала расти трава, лангобарды покинули Средний Дунай большой организованной группой, которая напоминала кавалькаду, двигавшуюся по тем же дорогам под предводительством Теодориха 90 лет назад. Состоявшая по крайней мере из нескольких десятков тысяч человек – самих лангобардов и многих других, знатных, простолюдинов и рабов, эта человеческая процессия неизбежно подвергала риску безопасность недавно завоеванной византийцами Италии. В мгновение ока лангобардские duces (можно перевести как «герцоги», но будет с анахроническим налетом) завладели большей частью городов Североитальянской равнины, за исключением анклава вокруг Равенны, и основали два отдельных герцогства – Беневенто и Сполето – на гористой возвышенности Центральной и Южной Италии.

В документе, написанном двумястами годами позднее, сообщается, что лангобардов «пригласил» перебраться в Италию тот самый Нарсес (который покончил с готами) из-за ссоры между ним и женой Юстина Софией. С учетом его прошлой карьеры, а особенно того, что вскоре он ушел в отставку и стал вести тихую жизнь в городе Риме, все это выглядит совершенно неправдоподобно, и никто этому не верит. Это не более чем одна сторона дальнейшего утверждения лангобардов, уместного в VIII в., как мы увидим в следующей главе, о том, что у них было законное право основать свое королевство в Италии. Очевидно, тут сыграло роль агрессивное честолюбие, так как факторы «тяни-толкай» часто фигурируют в решениях эмигрировать. Но я не сомневаюсь, что вожди лангобардов руководствовались не только лишь ощущением слабости Восточной Римской империи. Отряды лангобардов, в конце концов, были задействованы в войне с готами и своими глазами видели уничтожение Восточной Римской империей и готов, и большого войска франков, которое пришло – слишком поздно – тем на помощь. Поэтому ими не могла двигать мысль, что завоевать кусок территории Византии – это пустяковое дело, и то, что они сделали такой подрывной и опасный шаг, ясно говорит о том, что, подобно нескольким группировкам германцев в конце IV – начале V в., столкнувшимся с подъемом мощи гуннов, вожди лангобардов решили (и сумели убедить в этом большую часть своих последователей), что организованное отступление – лучший способ иметь дело с неистовым врагом. Поражение Сигиберта в 566 г., за которым последовал разгром гепидов в 567 г., быстро вдолбило им в головы, что пошел быстрый восход звезды аваров, ведущей их на запад. Есть прямая причинная связь между расцветом власти аваров в Центральной Европе и появлением лангобардов в недавно завоеванной византийцами провинции Италии[173].